Он увидел в этом двоякий смысл. Людвиг Циммерман не уточнил у Уэствуда, какой сорт чая он предпочитает и сколько ложек сахара туда кладёт. Это наталкивало на мысль о том, что Циммерман заранее обозначил свою позицию – играть сегодня будут только по его правилам. И это распространялось на всё – и на чай, и на обстановку, и на ход диалога.

– Полагаю, для вас не станет откровением, что Густав Забитцер был застрелен, а не сожжён, – сообщил Уэствуд.

– Я не осматривал его тело. Поэтому могу лишь прокомментировать – если кто-то посредством сожжения намеревался уничтожить улики, то сделал это из рук вон плохо.

Циммерман не был похож на того, кто способен случайно оставить улику. Он обдумывал каждое слово, даже самое малозначительное. А значит, и обо всех деталях убийства, и о возможных последствиях позаботился бы заранее.

– Мы установили, что герр Забитцер был убит из эксклюзивного «Кольт Уокер» 1849 года.

Циммерман сделал всё, чтобы не показать своего волнения, но Уэствуд заметил, как огонь в его глазах слегка потускнел.

– Редкое оружие, – сообщил он.

В голосе не было ни единого колебания.

– Вы купили муляж такого оружия у Ганса Сорвенгера несколько недель назад, – сказал Уэствуд.

Он тоже старался сделать вид, что держится спокойно. Увы, даже он сам расслышал неровность своего голоса.

– Это обвинение? – спросил Циммерман, положив обе руки на стол.

Тем самым он дал понять, что безоружен.

– Не обвинение, герр Циммерман. Я должен удостовериться в том, что это оружие – действительно муляж, из которого нельзя убить человека.

Помощник мэра заглянул вглубь глаз Уэствуда. Инспектору стало не по себе. Он чувствовал, как Циммерман намеревается тем самым подавить его волю и заставить сдаться.

– Сожалею, инспектор, но это мои личные вещи, – сказал он. – Без надлежащего ордера вам никогда не провести обыск.

– Мне не нужен обыск. Я лишь хочу взглянуть на револьвер одним глазом. Мы решим этот вопрос раз и навсегда – вы получите алиби, и никто больше не посмеет потревожить вас. Если это дело перейдёт к Департаменту, им не понадобятся никакие ордеры.

– Пугаете меня Департаментом?

– Не пугаю. Если я не справлюсь с расследованием, они заберут это дело.

– Пусть забирают. Вы же не передадите им все улики?

Циммерман не скрывал того, что лукавит. Он давал ясно понять, что потуги Уэствуда – ничто на фоне его возможностей. Глесон искренне верил в это, но вместе с этим он таил внутри себя надежду, что правосудие ещё не мертво.

Нельзя показывать свою слабость. Никому и никогда. Кто бы ни стоял напротив – мэр, канцлер или сам Господь.

– Боюсь, меня не спросят.

– Понимаю вас, инспектор Глесон. Если в свет выйдет хотя бы малейшее известие о моей вовлеченности в это тёмное дело, моя репутация пострадает. А вместе с этим и доверие к помощнику мэра. Дабы уладить это недоразумение, я предоставлю вам другое алиби. Во время убийства Густава Забитцера я и все члены городского совета находились в ресторане «L’Assiette» по поводу дня рождения Себастиана фон Рихтера.

«Если хотите охарактеризовать графа фон Рихтера, расскажите о его богатстве». Себастиан фон Рихтер был одним из богатейших людей Свайзлаутерна. Помимо этого, он славился своим подхалимством и желанием выделиться. Он регулярно устраивал званые ужины для видных людей города и пытался вписаться в их компанию, тем самым завоевав влияние, но все его попытки оставались лишь попытками.

Поэтому известие о роскошном празднестве дня рождения в его собственном ресторане, в числе приглашённых на который оказались все члены городского совета, не стало неожиданностью для Уэствуда.

– Все, кроме Густава Забитцера, – насторожился он.

– Он принципиально не посещал подобные мероприятия, – поведал Циммерман.

Об этом Уэствуд тоже знал.

– Благодарю вас за помощь, герр Циммерман, – сказал он.

Помощник мэра улыбнулся. Он знал, что никакой помощи Уэствуду не оказал. Скорее, даже наоборот – запутал следствие, добавив в него ресторан «L’Assiette» и Себастиана фон Рихтера.

Но у Уэствуда ещё оставались лазейки для того, чтобы прояснить дело. Он отправился к Роберту Ковальски – второму подозреваемому.

Сейчас могло многое решиться. Если показания Ковальски и Людвига Циммермана хоть в чём-то разойдутся, появится возможность выявить ложь. Сколько искусно не был бы продуман обман, он никогда не будет звучать одинаково из уст сразу двух людей.

На практике Глесона ещё не случалось такого, чтобы сообщники пересказывали одно и то же событие с детальной точностью. Кто-то неосознанно спотыкался о свою же ложь и выдавал себя.

Несомненно, Ковальски и Циммерман – птицы совершенно другого полёта, и с ними точно не будет легче. Именно поэтому Уэствуд решил лично с ними пообщаться, потому что другие детективы – менее опытные, не смогли бы обнаружить наиболее скрытые детали.

Когда Уэствуд вернулся за руль своего автомобиля, он поблагодарил Бога за то, что всё обошлось. Он вышел отсюда живым и невредимым – Циммерман даже косвенно не угрожал ему.

Помощник мэра мог бы стереть Пола Уэствуда Глесона с лица земли, если бы захотел. Если он оказался причастен к убийству Густава Забитцера, то ничто не помешало бы сделать то же самое и с инспектором.

Роберт Ковальски производил совершенно другое впечатление, нежели Циммерман. Он был более живым и открытым человеком – предпочитал говорить то, что думает, а не держать многое внутри себя.

С такими было одновременно и проще, и сложнее. Они могли лгать, не обращая внимания на то, как себя выдают, но ни за что не признали бы своей вины, даже если она была очевидной.

В случае с Робертом Ковальски и вовсе уповать было не на что – кровь не являлась даже косвенным доказательством. Эта улика могла лишь привнести предположение, которое с большой долей вероятности оказалось бы бессмысленным.

Уэствуд встретился с ним в ресторане «Lommerzheim», во время обеденного перерыва Ковальски. Он заранее обозначил свою позицию – беседа будет длиться ровно столько, сколько он будет есть.

Уэствуд был не против, потому что выделенного времени ему бы вполне хватило. Он заказал только стакан воды, ибо считал, что никакая ресторанная стряпня не сравнится с тем, что готовит Маргарет. Тем более, цены на трапезу в таких местах ему казались невероятно завышенными, и он считал это расточительством.

Роберт Ковальски – невысокий лысый мужчина с тонкими усами и бородой-эспаньолкой в удовольствии насладиться пищей себе не отказал. Возле него лежал большой стейк слабой прожарки, из которого столь аппетитно вытекал красный сок.

– Я по поводу убийства мэра, как вы поняли, – сказал Уэствуд.

Несмотря на то, что ресторан был почти пуст, он остерегался, что их кто-то может услышать. С другой стороны, ресторан всё ещё оставался общественным местом, а значит, Уэствуд в полной безопасности.

– В последнее время у меня о другом и не спрашивают, – ответил Ковальски.

Он не утруждал себя правилами этикета – ел так, как умеет. Капелька сока стекла по его подбородку, и он небрежно вытер её салфеткой.

– В каких вы были отношениях? – спросил Уэствуд.

– Вы всем членам городского совета задаёте такой вопрос?

– Это расследование убийства, я обязан.

– Мы были в хороших отношениях, – сказал Ковальски. – В очень хороших. Весь наш совет – это большое и крепкое братство.

– У вас нет предположений, кто мог бы желать неприятностей Густаву Забитцеру?

– Кто угодно. Мы братья, я не отрицаю этого, но позиции рано или поздно меняются. Вам ли в полиции это не знать? Если освободится место начальника участка, вы будете претендовать на вакансию? Я бы сделал всё ради этого. Это политика, инспектор.

– Выходит, виновным мог оказаться кто угодно?

– Абсолютно. Мы не просвещаем друг друга в наши планы. Если кто-то задумал убийство герра Забитцера, то никому бы об этом не рассказал. Тайна, которую хранят двое или больше, перестаёт быть тайной.

– Во время вашего заседания перед отъездом герра Забитцера в Берлин в совете не было конфликтов?

Уэствуд знал, что не получит ответа на этот вопрос, но задать его для галочки был обязан.

– У нас не бывает конфликтов, – ответил Ковальски. – Согласование, регулирование – что угодно, но не конфликты.

Глесон всегда считал, что в эмоциональном человеке проще распознать ложь. Но сегодняшний случай был совсем другим – все слова Ковальски можно было истрактовать и как правдивые, и как ложные.

– Людвиг Циммерман, к примеру, не был решительно против чего-либо?

– Циммерман? Своенравная личность. Упрямая личность. Но он последний, кто решится на убийство из-за своих амбиций. Дороже всего ему своя репутация, и запятнать её равносильно смерти.

– А если не выдавать себя?

Ковальски засмеялся и едва не подавился куском стейка. Уэствуду показалось, что в него брызнула капелька слюны, но он вежливо сделал вид, будто ничего не произошло.

– Вы же из полиции, инспектор, – сказал советник. – И не меньше меня знаете, что всё тайное когда-то становится явным. А сила слухов? Её никто не отменял. Малейшее подозрение оборачивается крахом. Народ у нас такой – хлебом не корми, дай посплетничать.

– Полностью согласен, – кивнул Уэствуд. – Как вы знаете, убийство герра Забитцера состоялось как раз во время празднования дня рождения Себастиана фон Рихтера. Вы же тоже там присутствовали?

Уэствуд ожидал, что прямо сейчас Ковальски изменится в лице, но этого не произошло. Он ни на секунду не отвлёкся от сочного стейка.

Глесон тоже почувствовал голод.

– Конечно, – улыбнулся Ковальски. – Как от такого можно отказаться?

Человеку, для которого пища на первом месте, скорее всего, сложно.

– Полагаю, Людвиг Циммерман тоже?

– Да. Пить он не любит, но любит внимание. А где, как не на дне рождения у богатейшего человека города, его к себе привлечь?

Уэствуд не знал, как работает известность, но слова Ковальски звучали убедительно.

– Вы присутствовали там до самого конца? – спросил Уэствуд.

Это была уже вторая возможность обнаружить что-то неестественное в поведении Ковальски, но этого снова не случилось. Он доел стейк, с трудом сдержал отрыжку, и приступил к салату.

– Естественно, – сказал советник. – Покидать торжество, пока не съедено последнее блюдо – неуважение к имениннику.

– У следствия есть основания полагать, что вы и Людвиг Циммерман присутствовали в отеле «Фридрихграбен» во время преступления.

На этот раз лицо Ковальски слегка скосилось, но это было естественной реакцией. Скорее всего, он рассчитывал на нечто подобное, но должным образом подготовиться не смог.

– На чём основаны эти подозрения? – серьёзным голосом спросил он.

– Густав Забитцер был застрелен из редкого револьвера, которым владеет Людвиг Циммерман. И, на месте преступления была найдена ваша кровь.

– Насколько она моя?

Ковальски не удивила новость о том, что мэр скончался от пули, а не от огня. Это вызвало подозрения у Уэствуда.

– Группа крови и класс Проксимы совпадают, – сказал инспектор.

– Этого слишком мало для выдвижения обвинений. Я готов сдать анализы крови вашей лаборатории, дабы больше не участвовать в этом.

– Благодарю вас за понимание.

– Как вас зовут, инспектор?

– Пол Глесон.

Ковальски задумался, якобы вспоминая это имя. Уэствуд знал, что вспомнить у него ничего не получится, потому что он был образцом неизвестности.

– Вы не там ищите, Пол, – после паузы сказал советник. – Далеко не там.

Глаза его сузились и приобрели выражение опасности. Глесон не испугался – он и без этого знал, насколько опасны такие люди.

– Где же я должен искать? – спросил он.

– Я правильно понимаю, что первым делом вы отправились к жене убитого, дабы выяснить, не спровоцировано ли преступление банальной ревностью?

Глесон кивнул.

– А после переключились на служебное окружение? – продолжил Ковальски. – Почему вам, служителям закона, всегда кажется, что всё настолько очевидно?

– Первое подозрение зачастую бывает правдивым.

– Это зависит от масштаба, Пол. Одно дело – кража в магазине, а другое – выходящее из ряда вон убийство высокопоставленного лица. С вами играют. И, даю слово, вы проиграете.

Это можно считать угрозой? Глесон не знал наверняка, но ещё не боялся.

– Если вы намерены идти до конца, я выражу вам глубокое уважение, – сказал Ковальски и вытер свой рот салфеткой. – Но, боюсь, это не ваш уровень. Мне нравится ваше старание, но ни я, ни Людвиг, не обустроили бы убийство таким образом. Если бы я желал убить, я не вызвал бы столь очевидных подозрений. Вы ищете недоброжелателей Густава, но должны искать наших недоброжелателей.

Глесон почувствовал, как к горлу подошёл комок. Несмотря на внешнюю неряшливость и простоватость, Ковальски был весьма и весьма изощрённым. Уэствуд верил, что захотя, он провернул бы такое убийство, что никакая полиция ни на йоту не приблизилась бы к разгадке.

Хотелось верить, что такого не было раньше.

– Это всё, что я могу сказать вам, – завершил речь советник. – Если наше алиби будет опровергнуто – поздравляю, вы ввязались в чужую игру. Прощайте, Пол. Надеюсь, эта встреча была последней.

Он встал из-за стола, попутно задев угол, и вытащил из внутреннего кармана пиджака бумажник. Не глядя в него, он вытащил несколько купюр и кинул на стол. Уэствуд плохо ориентировался в прейскурантах ресторана, но и невооружённым взглядом было понятно, что Ковальски изрядно переплатил.

Он произвёл должное впечатление.

– Прощайте, – сказал Уэствуд, не поднимаясь из-за стола.

Ковальски улыбнулся и вышел из здания. Глесон услышал, как загудел мотор его машины.

Инспектор ещё какое-то время находился здесь. Возник соблазн тоже заказать себе сочный стейк, который, возможно, поможет расслабиться. Но ещё раз подумав о кухне своей жены, Глесон передумал.

Пора возвращаться в участок.

И опять он не включил радио. Если бы приёмник у Уэствуда сломался, он обнаружил бы это спустя не менее чем две недели – настолько редко пользовался им.

От Ковальски и Циммермана можно было ожидать что угодно – от благотворительности до геноцида. Уэствуд внимательно изучал их обоих, но так и не смог приблизиться к пониманию их нутра.

Оба представителя совета предъявили алиби, и их показания ни в чём не расходились. Сделали они это нехотя, словно насмехаясь над Уэствудом, но он обязательно всё проверит.

Оба дали понять, что им лучше не совать палец в рот – откусят его вместе с ладонью. Возможно, Уэствуд был не таким проницательным, каким считал себя, и не рассмотрел открытых угроз в свой адрес. Но он не общался ранее с подобными людьми, потому и не имел опыта. Хотелось верить, что тот опыт, что он получил сегодня, сыграет на руку в дальнейшем.

Уэствуд не особо следил за дорогой. Возможно, он пропустил пару светофоров или пересёк где-то сплошную линию – худший пример, который может дать полицейский.

Ковальски намекнул, что обустроил бы убийство иным образом. Что он хотел сказать этим? Слова этого паука можно было трактовать десятками разных способов, но Глесон выявил для себя наиболее очевидный – он не оставил бы столь очевидную улику, как кровь.

То же самое касалось и Циммермана. Он не делал подобных заявлений, но вряд ли был настолько глуп, чтобы убивать Забитцера из редчайшего оружия.

Над остальными словами советников ещё стоило подумать. Возможно, обсудить их с Марвом. Зачастую подобные беседы заставляют мозг работать быстрее, и это не зависит от того, насколько полезен собеседник. Важно лишь его наличие, а остальное – детали.

Глесон уже долгие годы плохо спал, но в последнее время его начала преследовать самая настоящая бессонница. Сидя в кресле возле телевизора, он чувствовал, что пора ложиться, но, стоило укрыться одеялом, как вся сонливость пропадала.

Он много размышлял. Порой путался в том, какие мысли настоящие, а какие иллюзорны из-за того, что приснились. Они мешались друг с другом, в итоге не позволяя Уэствуду понять, материальна его догадка или нет.

Ковальски – паук, а Циммерман – коршун. Один столь незаметно вил паутину, что случайный забредший и сам не заметил бы, как в неё попался, а другой внешне сохранял спокойствие и непоколебимость, будучи притом охотником, что таится за деревом и ждёт подходящего момента для атаки.

Глесон был подходящей мишенью и для одного, и для другого.

Маргарет мирно сопела рядом. Уэствуд завидовал ей – она всегда пребывала в спокойствии. Всё, что её волновало – это кухня и сад. Она не думала о справедливости и правосудии, не размышляла о природе правды и лжи, не искала сакральные смыслы в бытие и гибели, не сетовала даже в мыслях на безнаказанность и бесчестие.

Уэствуд не знал наверняка, уснул окончательно или нет. Чем был образ Марва, который он видел – сном или продуктом размышления? В таком состоянии Глесон неспособен был понять – видит он коллегу или лишь представляет.

– Мотивов было предостаточно, – говорил Марв.

– Кто-то хочет заставить нас так думать.

– Невиновных нет, Уэствуд. Весь город лжёт, и ты это знаешь. На невинных не падают подозрения.

– Револьвер… Он неисправен.

– Циммерман мог его починить. Он любит символизм и эстетику.

Глесон не видел его лица – оно было скрыто тьмой.

– Я могу обречь невинных.

– Невинных нет, Уэствуд.

– Я могу угодить в ловушку.

– Ты давно в ловушке.

Марв окончательно растворился, а Уэствуд провалился в небытие.

Он не выспался. Крепкий чай и плотный завтрак не помогли Уэствуду – он едва не заснул, сидя за рулём. Было бы иронично погибнуть в аварии, находясь на половине пути.

Роберт Ковальски сдержал своё слово и предоставил образец своей крови для исследования. Подобный акт выступал в качестве гаранта полной уверенности в своей невиновности, но Уэствуд, не привыкший никому доверять, предпочёл удостовериться во всём лично.

До обеда он дремал в своём кабинете. Пару раз к нему заходил Марв, и Уэствуд просыпался, делая вид, что бодрствует, но вряд ли сонливый внешний вид мог обмануть бдительного детектива.

Когда часы пробили полдень, Глесон снова заварил крепкий чай и, выпив его, отправился в лабораторию к Стивену Локвуду, который обещал к этому времени разобраться с анализами.

Он понимал, что проверка анализа является всего лишь формальностью. Если Ковальски был замешан в убийстве, он упирался бы до последнего. Но обстояло всё иначе. Он пошёл навстречу следствию.

Локвуд выглядел так же растерянно, как и всегда. Глесон сделал предположение, что лаборант тоже плохо высыпается – об этом говорили круги под глазами и извечная зевота. Понять Стивена Уэствуд мог – молодость не следует тратить на сон.

Инспектор плохо переносил запах лаборатории, поэтому не любил задерживаться в этом месте. Долгие годы работы в полиции так и не позволили ему привыкнуть. Он был готов смириться даже с запахом табака от сигарет Марва, но лаборатория пробуждала у него желание провести кратчайший диалог и уйти прочь.

– Вы закончили? – спросил Уэствуд и заглянул в пробирку с подозрительным синим содержимым.

Локвуд тоже пил чай и усиленно дул в чашку.

– Да, мистер Глесон, – ответил молодой лаборант и поставил чай на стол. – Думаю, результат вас удивит.

Инспектор насторожился.

– Чем же? – спросил он.

– Образцы совпадают! – восторженно произнёс Локвуд.

Похоже, результат обрадовал молодого лаборанта. Уэствуд же не мог разделить его энтузиазма.

– Вы точно ничего не перепутали?

– Я не мог, мистер Глесон. Разве вы не рады?

Улыбка Локвуда распростёрлась до ушей. Уэствуду хотелось как-то подкорректировать это выражение лица, но он не придумал способа.

– Вы знаете, чья это кровь, Стивен?

Лаборант приподнял пробирку и прочитал надпись на ней.

– Некто Роберт Ковальски, – по слогам произнёс он.

– Вы не знаете Роберта Ковальски?

Локвуд почесал голову с неуклюже торчащими в разные стороны белыми волосами.

– Думаю, вопрос не имеет никакого смысла, – ответил самому же себе Уэствуд и поспешил покинуть лабораторию.

Он вдохнул полной грудью, когда убедился, что запах лаборатории больше не распространяется.

Уэствуду нужно было обдумать всё. Возможно, за стаканчиком бренди.

Он мог ожидать чего угодно, но не совпадения образцов. Теперь картина разлетелась на тысячи осколков и собрать её воедино не представлялось возможным.

Во время беседы Ковальски был прав – с Уэствудом играют. Он не утонил тогда, является ли сам участником этой игры, но его сегодняшние действия позволили предположить, что это вполне вероятно.

Кто в здравом рассудке пойдёт на добровольное заклание? Если это какой-то хитроумный план советников мэра, то он явно непостижим для разума Уэствуда.

Вряд ли Марв был тем, кто разложил бы всё по полочкам для Уэствуда, но довериться было больше некому.

Ближе к вечеру, в классической обстановке – инспектор с бокалом бренди, а детектив с сигаретой, провели беседу.

– Образцы крови совпали, Марв, – с опущенной головой произнёс Уэствуд.

Он внимательно рассматривал свой стол, желая найти там ответы, но кусок дерева оставался куском дерева, а тишина оставалась тишиной.

– Выходит, Ковальски присутствовал на месте преступления, – сказал детектив.

– Либо кто-то хотел, чтобы мы так думали.

Лицо Марва на мгновение скрылось за клубом дыма.

– На мой взгляд, картина приобретает целостность, – потушив сигарету, ответил детектив. – Городской совет обсуждал стратегию инвестиций из бюджета, и не сошёлся во мнении. Ковальски и Циммерман рассчитывали потратить большую часть денег на свои же банки и торговые центры, а Забитцер решил пустить их на благоустройство больниц.

– Мы всё это уже слышали, Марв.

– Тогда они навестили Густава Забитцера в отеле. Возможно, они не планировали изначально убийство, но что-то пошло не так, и беседа превратилась в потасовку. В её ходе герр Забитцер ранил Ковальски, а Циммерман в гневе пристрелил мэра. Пытаясь замести следы убийства, они сожгли тело Забитцера и покинули гостиницу.

Уэствуд пытался представить себе это событие в виде нуарного кино, но всякий раз над всем этим нависало лицо серого кардинала, укрытого капюшоном.

– Они не дети, Марв, – сказал он. – Это взрослые и очень умные мужчины. Некоторые улики скрыть невозможно, но кровь и пуля… Думаю, даже подросток справился бы лучше.

– Возможно, у них было мало времени и они действовали импровизированно. Уэствуд, улики налицо. Вы сделали всё, что смогли – пора передавать отчёт Маннингеру.

– Совесть не позволит мне.

– О какой совести вы говорите? Считаете, что Циммерман и Ковальски самые совестливые люди в мире? Они высасывают все соки из города и даже не стыдятся этого. Для них важнее собственный бизнес, нежели больницы, в которых будут проходить лечение наши родители, дети и друзья.

– Ковальски был уверен в своей невиновности, поэтому и предоставил свою кровь для анализа. Кто-то намеренно подбросил кровь в отель, чтобы подставить его.

– Всё выглядит и впрямь крайне подозрительно, Уэствуд. Если в ваших словах есть доля правды, то вы поймёте, что пора остановиться. Это не наша война, инспектор.

– А чья ещё? Чем должна заниматься полиция? Смотреть, как в городе процветают анархия и безнаказанность, зарывая голову в песок? Такую клятву мы давали, приходя сюда?

– Быть может, мы на стороне правосудия, но мы не герои, а лишь инструменты в чьих-то руках. Нам не достанет полномочий для полного расследования. Вполне возможно, проводя собственное расследование, мы окажемся вне закона. Вы готовы к этому?

Марв нервно вытащил очередную сигарету из пачки и закурил.

– Необязательно заходить так далеко, – ответил Глесон.

– Когда вы освобождали из изолятора этого мальчика Мерлина, вы тем же принципом руководствовались? Считали, что недалеко зашли? Вас простили – мы все это знаем. И сделали это лишь из-за уважения к вашей персоне. Но безгранично ли оно? Предоставят ли вам третий шанс?

Уэствуд знал, что никакого третьего шанса не будет. То, что он всё ещё носит форму инспектора, является чудом, за которое он должен благодарить всех – начиная с Феликса Зальцмана и заканчивая самим Господом.

– Возможно, мне давно пора на пенсию.

– Отдав отчёт Маннингеру, вы сохраните своё доброе имя. А главное – будете в полной безопасности. Вы расскажете ему о своих подозрениях. Кроме того, он явно и сам не дурак и что-то, да поймёт.

– Я знаю Маннингера всего несколько месяцев, и он не вызывает у меня никакого доверия.

– Зато вы полностью доверяли Феликсу Зальцману. Помните, чем это закончилось?

С этим аргументом сложно было поспорить. Феликс Зальцман, бывший комиссар этого участка, был настоящим образцом для подражания. Сам Уэствуд, будучи старше Зальцмана на добрый десяток лет, не мог не восторгаться им.

Глесон искренне верил, что при этом комиссаре участок процветал – раскрываемость была крайне высокой, а репутация безупречной. Кто же мог знать, кто скрывается за личиной уважаемого Феликса Зальцмана? Уэствуд, обладающий потрясающим чутьём и умеющий видеть людей насквозь, подозревать не мог, что комиссар – настоящий маньяк.

– Это тёмное пятно моей биографии, – тихо произнёс Уэствуд.

– Не только вашей. Мы все верили ему.

– Поэтому пока я исключительно на своей стороне. Покуда меня не торопят, я буду искать правду. Ты же со мной, Марв?

– Вы знаете, инспектор, что с вами.

Уэствуд торжественно приподнял бокал и выпил. За всех – за себя, за Марва, за жену и за детей.

Дел было ещё много. Настолько много, что Глесон не знал, с чего начать – искать недоброжелателей Ковальски и Циммермана, убеждаться в правдивости их алиби или узнавать о других потенциальных владельцах «Кольт Уокер».

Он решил начать с самого простого – налить ещё один стакан бренди. За окном темнело, а утро, как известно, вечера мудренее.

В воскресенье у Пола Уэствуда Глесона был выходной. Он дал себе установку отвлечься от всего и как следует отдохнуть, но старания прошли даром. Он игнорировал большую часть рассказов Маргарет, и даже не мог мысленно поругать себя за это.

Почти весь день Уэствуд провёл возле телевизора. Новостные каналы не унимались, и один за другим рассказывали о деталях убийства Густава Забитцера и ходе расследования этого дела. Все корреспонденты в один голос заявляли, что полиции ничего выяснить не удалось и следует ждать дальнейших новостей.

Это недолго будет продолжаться. Рано или поздно вести о вовлечённости Ковальски и Циммермана выйдут в свет, и город перевернётся с ног на уши. Уэствуд постарается сделать всё, чтобы это не случилось, но времени для того, чтобы это сделать, было мало.

Утро понедельника не было спокойным. Едва переступив порог участка, Уэствуд буквально почувствовал ветер перемен. То ли врождённая полицейская чуйка дала о себе знать, то ли какое-то знамение свыше, но факт оставался фактом – инспектор ощутил инородное присутствие.

Он мог ожидать его где угодно, но не в своём кабинете. Вставив ключ в замочную скважину, Глесон обнаружил, что дверь уже открыта. Посетовав на свою же забывчивость, он раскрыл её, после чего обнаружил, что дело было вовсе не в провалах в памяти.

За его столом с непринуждённым видом сидела черноволосая девушка с каре и без зазрений совести листала документы инспектора. Внешне она была лишь чуть старше его дочери, Джоан, но вид был куда важнее. Брови незнакомки были весьма густыми, взгляд ярких зелёных глаз вполне можно было назвать дерзким, тонкие губы, накрашенные лёгкой розовой помадой, не были созданы для улыбки, а одета она была в строгий пиджак и, скорее всего, в не менее строгую юбку.

– Я не помешал вам? – осторожно спросил Уэствуд.

Он не знал, с чего устроить разнос, поэтому подошёл издалека. В любом случае, ему хватит и пары минут для того, чтобы выкинуть дерзкую девчушку из кабинета.

– Инспектор Глесон, полагаю? – радостно приподняла голову она и попыталась улыбнуться.

Определённо, девушка была красива, но улыбка была ей совсем не к лицу.

– Да, я инспектор Пол Уэствуд Глесон, а кто вы такая, чёрт бы вас побрал?

Похоже, гостью ничуть не смутила грубость Уэствуда. Не исключено, что она давно привыкла к такому отношению к себе.

Вежливо поднявшись со своего места, девушка приблизилась к инспектору и протянула тонкую руку:

– Простите, что не представилась, мистер Глесон. Я федеральный агент Хлоя Гёсснер.

Уэствуд всегда думал, что скорее тринадцатый участок уйдёт под землю, чем он пожмёт руку федералу, но он никак не мог ожидать, что им окажется девушка. Презрительно сжав ладонь гостьи, он обошёл её и сел за своё место.

Ранее это место, помимо инспектора, могла занимать только Ривальда Скуэйн, но Глесон позволял её это делать скрепя зубы – во многом, из-за неоценимой помощи, что она оказывала полиции. Хлоя Гёсснер же, пару месяцев окончившая школу федералов, такой привилегии не имела.

– Что привело вас сюда? – спросил инспектор. – Почему вы роетесь в моих документах без моего дозволения?

Он прошёлся взглядом по бумагам, проверяя, не пропало ли ничего.

Хлоя Гёсснер присела напротив Глесона и ответила:

– Потому что мне разрешил ваш комиссар, Харвиус Маннингер. Меня сюда прислали для расследования убийства Густава Забитцера и, пока это дело не перешло в Департамент, я буду помогать вам.

– А Маннигер не говорил, что я не сотрудничаю с федералами?

– Маннингер говорил, что вы не справляетесь.

Уэствуд поджал губы. Он мог бы прогнать девушку прямо сейчас, но Маннингер в любом случае вернул бы её обратно.

– У меня всё под контролем, фрау Гёсснер, – сказал инспектор и собрал все документы в стопку.

Хлоя взяла в руки фигурку оловянного солдатика, который стоял подле телефона, и покрутила его.

– Вы уже нашли виновных? – спросила она.

– Найду, если вы не будете вмешиваться.

Хлоя сузила хищные глаза. В них читалось, что она полностью контролирует ситуацию, и ни одна из реплик Уэствуда не смущает её.

– Хочу вас расстроить, но вы должны смириться с тем фактом, что пока я с вами. До тех пор, пока дело не перейдёт к Департаменту, а случится это очень и очень скоро.

– Думаю, вам там будут очень рады.

В таких случаях Уэствуд предпочитал уходить, громко хлопая дверью, но ситуация усугублялась тем, что покинуть пришлось бы свой кабинет.

– Вы нашли свидетельство виновности Роберта Ковальски, не так ли? – спросила Хлоя Гёсснер.

– Если я и нашёл что-то, то никак не доказательства виновности. Я дам вам знать, когда разберусь во всём.

Девушка упорно не хотела уходить, несмотря на всевозможные намёки Уэствуда. В определённый момент пришлось смириться с тем, что она покинет Глесона только по собственной воле.

– Вам мало факта совпадения образцов крови? – спросила Хлоя.

Глупо было полагать, что она не знала об этом.

– Сколько месяцев вы работаете федеральным агентом? Два? Три?

– Куда больше, чем вам кажется.