Loe raamatut: «Секреты цветов», lehekülg 4
Глава 14
Вайолет
Жимолость
Приходят люди, чтобы проведать ее. Они бесшумно идут по траве в сторону веранды. Стоят возле кровати, разговаривают приглушенными голосами, и Вайолет хочется спросить: она уже умерла или нет? Она не всегда может точно сказать, кто есть кто, совсем как в карточной игре, когда на разные туловища насаживают разные головы.
Она уже давно не видела своего лечащего врача, а потому начинает гадать, не забыл ли он, что оставил ее здесь, совсем как тот карандаш или камешек, которые раньше оставлял в больничной палате. Но когда она спрашивает о нем седую медсестру с похожими на скрученную шерсть волосами, та отвечает, что и молодой доктор, и Веселые Глаза уволились из больницы.
Вайолет пытается представить все места, куда они могли бы поехать. Она воображает их обоих верхом на слоне, украшенном ленточками и драгоценными камнями, совсем как в книге, которую однажды видела. Она пытается узнать побольше у седой медсестры и шепотом говорит ей о нарядном слоне. Смех седой медсестры похож на скрежет граблей о камень. Она говорит, ОН наверняка будет работать в большой больнице, а вот что до НЕЕ… Она не заканчивает фразы, а просто приглаживает свои похожие на скрученную шерсть волосы.
После этого Вайолет больше не задает вопросов. Она просовывает руку под подушку, где когда-то лежали конверты, предназначенные для медсестры с веселыми глазами и красивыми блестящими волосами, от которой пахло фрезиями.
Вайолет закрывает глаза. Она больше не видит цветов, но чувствует их аромат в теплом воздухе, ласкающем кожу. Жар больше не беспокоит ее, но на грудь давит невыносимый груз, отчего каждый вдох дается с огромным трудом. Однажды младшие братья сели на нее всем скопом, но тогда ощущение было совершенно другим. Тогда она извивалась, толкалась, лягалась и в результате освободилась. Но сейчас она не в состоянии освободиться. Может, сейчас на нее уселись еще и мама с папой. Она представляет, как наверху этой кучи-малы сидит маленькая птичка и поет.
По саду разносится какой-то звук и заглушает пение птички. Звук катится по траве прямо к Вайолет. Она скидывает воображаемую кучу-малу со своей груди и представляет, как братья и отец летят по воздуху. Остается только вес матери. И запах жимолости. Вайолет чувствует это благоухание, словно на ней одеяло из лепестков. Она представляет, как красные, натруженные руки матери укутывают ее одеялом, и думает о своей кукле. Вайолет не может улыбнуться, хотя ей очень хочется.
Но она может открыть глаза.
Начиная с этого дня мать постоянно твердит, что это жимолость спасла Вайолет. Если у матери есть аудитория, она говорит:
– Разве ты не лежала в саду при больнице, закутанная в одеяло, на этой большой кровати? Ты была такой махонькой. Краше в гроб кладут. Они уверяли, что тебя невозможно спасти и инфекция в результате взяла верх. Но я склонилась над тобой с большим букетом жимолости. Я знала, что это твои любимые цветы, и полдня таскала их с собой, чтобы потом принести сюда. Доктора сделали все, что могли, – да благословит их Господь! – но разве не запах цветов воскресил мою девочку? Это было настоящее чудо.
Вайолет никогда не признается матери, что вовсе не любит жимолость.
Глава 15
Эмма
Дельфиниумы и люпины
У Эммы раскалывается голова, и она боится, что начинает заболевать. А возможно, все дело в пропущенном звонке от матери и сообщении с просьбой перезвонить.
Стоя на поле за коттеджем, Эмма оглядывает сельскую местность и медленно пьет свой первый утренний кофе. Утро серое, и мрачные небеса нависают над землей, вытягивая все краски из окружающего ландшафта. Бывают такие дни, когда леса и долины видны настолько отчетливо, что возникает ощущение, будто они находятся на расстоянии вытянутой руки, но иногда, совсем как сегодня, они ускользают, пятятся от нее, чтобы избежать не только прикосновения, но и взгляда. Она все понимает. Ведь, в конце концов, она с этим выросла.
Она думает о матери и пытается заглянуть за горизонт, всмотреться в разделяющее их расстояние. Она представляет спускающиеся к морю долины, пролив, полный лодок, открытые просторы Франции и вспоминает годы, прошедшие со времен ее детства. Всего этого наверняка хватит, чтобы она могла защититься от матери.
Эмма смотрит на сад внизу и думает о Лесе. Теперь он снабжает ее растениями для сада: дельфиниумами и люпинами. Он говорит, растения все равно повреждены, а потому годятся лишь на выброс, чему она не верит, и дает четкие инструкции, как их сажать и спасать от вредителей. Нужно спросить его, бывают ли такие сорняки, корни которых сидят так глубоко, что их практически невозможно выдрать.
Облегченно вздохнув, Эмма возвращается в дом, чтобы взять вещи для трудового дня в садовом центре. Матери она позвонит позже. Гораздо позже.
Когда она садится в машину, ее мысли возвращаются к Уиллу так же естественно, как вода стекает под действием притяжения земли. Из Уилла получился бы хороший садовник. Она в этом уверена. Он отличался методичностью и большой физической силой. Он наверняка был бы восхищен (и удивлен) ее интересом к «Титанику». Может, именно поэтому она неожиданно для себя так увлеклась своим расследованием? Ведь для нее это постоянное напоминание о человеке, которого она любила.
Они познакомились в Лондоне через общих университетских друзей, когда Эмме было двадцать семь. Она помнит, как сидела за ужином, ощущая слабый аромат сандала и удивляясь необычности этого старомодного запаха. Она чувствовала себя измученной (у нее тогда были проблемы с написанием диссертации), загнанной в угол (она думала, что просто встречается с друзьями), подавленной и непривлекательной, когда с ужасом поняла, что у Уилла бедра гораздо у`же, чем у нее. Он излучал физическое здоровье и уверенность стайера, а в довершение всего работал, по его собственным словам, на известную юридическую фирму. Все ее комплексы вылезли наружу, и в результате она сдалась им на милость.
Но к концу вечера Эмма обнаружила три вещи: Уилл беззлобно и тонко поддразнивал свою собеседницу, тем самым вызвав ее безмерное восхищение и искренний смех; у Уилла был такой красивый голос, что она могла слушать его до бесконечности; и, кроме того, она поняла, что обожает запах сандала.
А еще было нечто особенное в том, как он смотрел на нее. Он смотрел на нее так, будто никогда в жизни не видел такой роскошной, эффектной женщины. К концу вечера Эмма уже сидела, выпрямившись на неудобном кухонном стуле, нимало не беспокоясь о том, что оказалась на целую голову выше Уилла.
В то время Уилл только начал карьеру в качестве старшего партнера юридической фирмы, однако все свободное время он проводил с Эммой. И каждый раз она ждала, что вместо восхищения в его глазах появится легкое недоумение: куда он смотрел и о чем только думал? Но в результате на смену восхищения пришло откровенное вожделение, которое постепенно – она больше не могла прятаться от этого чувства – переросло в любовь.
Оглядываясь в прошлое, Эмма не сомневается, что в течение всех тех лет выражение ее лица оставалось неизменным: на нем было написано неподдельное изумление. И любовь. Она полюбила Уилла в ту самую секунду, когда он заставил ее рассмеяться. Просто она не рассчитывала, что чувство будет ответным.
Когда она получила докторскую степень и должность научного сотрудника, они с Уиллом переехали в Оксфорд. Новая молодая семья, новый город, а для Эммы еще и новый старт. Но потом, когда ребенок, о котором они мечтали, так и не появился, оба были морально опустошены. Сейчас она редко позволяет себе думать о том времени; вспоминать о нем – все равно что сыпать соль на незаживающую рану. Когда они окончательно убедились, что не могут иметь детей – под конец не оставалось никаких сомнений, что вина лежит на Эмме, – Уилл несколько дней ходил непривычно притихший. Они обсудили вариант приемного ребенка, но, судя по опыту друзей, это было сложным решением проблемы. А потом в один из самых плохих дней, выдавшихся за несколько тяжелых месяцев, Уилл сел на свой дорожный велосипед и проехал сто километров по меловым холмам.
Вернувшись, он ясно дал понять, что в сложившейся ситуации никто не виноват; для него вполне достаточно только ее, их, их двоих. Эмма не могла не оценить, чего это ему стоило.
К тому времени как она добирается до цветочного павильона, начинается дождь. Бетти с Лесом укрылись в павильоне, чтобы выпить утренний кофе.
– Тамас поспрашивал на рынке о Билингах, – начинает Бетти. – Он пока особо не продвинулся, но обещал продолжить поиски. – Эмма кивает, и Бетти как бы между прочим говорит Лесу: – Эмма проводит кое-какое исследование, касающееся «Титаника». Лес, ей наверняка хотелось бы кое-что узнать о докладе, который ты делал тем вечером.
– «Титаник», говоришь? – как по сигналу, отвечает Лес.
Эмма ни на секунду не верит, что Лес слышит об этом впервые. Она поспешно делает шаг назад, чтобы они перестали переглядываться у нее за спиной.
– Да. Я… пишу книгу.
Эта новость застает Леса врасплох. Эмма не удивлена, для нее это тоже новость. Что на нее нашло?
– О «Титанике»? – Нахмурившись, Лес смотрит на жену, и Эмма слышит его мысли так отчетливо, как если бы он их озвучил: «Ты мне об этом не сообщила. Ну и что мне теперь ей сказать?»
– Книгу, говоришь? – спрашивает Лес, поглаживая бороду.
Первой приходит в себя Бетти.
– Значит, книгу… Надо же, как интересно! – ахает она, настойчиво предлагая мужу шоколадное печенье из пакета.
– А-а-а… Книга о «Титанике»? – неуверенно повторяет Лес, адресуя свой вопрос Эмме, но не сводя глаз с жены.
– Ой, я не знаю. Просто у меня возникла такая идея… Может, это ничем и не кончится.
Смущение Леса оказывается заразным. Флористки пока нет. Тамас не может найти питомник, поставлявший растения на «Титаник». И о чем она только думала? И почему книга?
В павильоне становится тихо. Эмма смущенно опускает голову, затем поспешно поднимает глаза. Ей лишь нужно взять себя в руки. Она не ребенок.
– Лес, хотелось бы узнать побольше о твоем докладе. Сожалею, что не пришла в тот вечер. Меня иногда пугает скопление людей. – Она пожимает плечами и медленно оглядывает себя, словно признавая, что, если учесть ее рост, в это трудно поверить.
До нее вдруг доходит, что, похоже, эти три предложения – самая длинная речь, с которой она обращалась к Бетти и Лесу за один раз.
Лес смотрит на жену, и Эмма не может расшифровать его взгляд. Удовлетворение? Выигранное пари?
– Ты знаешь, «Титаник» – очень увлекательная тема. – Лес, забыв о кофе, прислоняется спиной к прилавку. – А тебе известно, что на борту судна вспыхнул пожар, когда оно покинуло верфь «Харленд энд Вольф» в Белфасте? – Лес не делает паузы в ожидании ответа. – Пожар начался в угольном бункере рядом с котельной. Это был огромный бункер, занимавший по высоте три палубы. Огонь никто не смог потушить, а перенести отплытие оказалось невозможно. – Лес внимательно смотрит на жену, и Эмма вспоминает, как Бетти однажды говорила, что муж – большой любитель канала «Дискавери». – Но это, так сказать, только верхушка айсберга. Такой пожар не был чем-то из ряда вон выходящим, но огонь разгорелся слишком близко к корпусу судна. Ученые установили, что пламя повредило стальную обшивку «Титаника». Соломинка, сломавшая спину верблюда, если можно так выразиться. – Лес медленно кивает. – Как показали эксперименты, это уменьшило прочность корпуса почти на… ой… по-моему, на семьдесят пять процентов. Что в результате, должно быть, и привело к катастрофе, когда судно столкнулось с айсбергом.
Бетти начинает что-то говорить, но Лес еще не закончил. Он машет в воздухе коротким толстым пальцем.
– Глава компании «Уайт стар лайн» велел выжившим кочегарам не упоминать о пожаре во время расследования. Думаю, одно это уже говорит само за себя.
Лес делает большой глоток кофе, оглядывается по сторонам, его глаза на секунду округляются, словно он сам удивляется, что сумел так много сказать без своих записей.
Бетти вынимает очки из кармана кардигана с пчелками и начинает их протирать.
– Послушай, мы с Лесом были…
Однако супруг ее прерывает:
– Именно поэтому я назвал доклад «Секреты „Титаника“». Думаю, не многие понимают, что тот пожар и стал основной причиной катастрофы.
– Лес, все это действительно очень интересно. Мне хотелось бы знать… – начинает Эмма.
На сей раз ее прерывает Бетти, которая, похоже, порывается что-то ей сообщить.
– Эмма, мы с Лесом хотели тебе сказать, – говорит она и, переключившись на пакет с шоколадным печеньем, неторопливо достает одно. – Так вот, мы хотели сказать, дорогая, что мы… э-э-э… знаем о твоем муже и нам очень жаль. Мы понимаем, как тебе, должно быть, трудно. Наш бухгалтер узнал твою фамилию в платежной ведомости. Он посещал тот же клуб любителей бега, что и твой муж. Не подумай, будто мы суем нос не в свое дело… – Бетти выглядит совсем растерянной. – Если мы можем хоть как-то тебе помочь…
У Эммы начинает сосать под ложечкой. Она может продолжить за Бетти. Просто позвони нам. Просто попроси.
Но Бетти застает ее врасплох:
– С расследованием… или с книгой, или с чем-то еще, мы будем только рады. Лес, как ты знаешь, очень интересуется историей и в свое время тоже провел кое-какое исследование. А я… – Бетти не заканчивает и, слегка хмурясь, бросает взгляд на Эмму. – Короче, мы подумали, если тебе нужен отгул, если тебе нужно пойти куда-нибудь для продолжения изысканий… А может, тебе не помешал бы аванс? – Она умолкает, хмурясь еще сильнее.
Эмма пристально смотрит на Бетти и Леса. Им явно ужасно неловко. И она вдруг понимает, что два почти чужих для нее человека, у которых сейчас и собственных проблем хватает, предлагают ей свою помощь. Она поспешно отворачивается, растроганная и пристыженная, отчаянно пытаясь скрыть свою скорбь, которую случайно выставила напоказ.
– Эмма, дорогая… – Бетти делает шаг ей навстречу.
Эмма оглядывается на нее, но почему-то думает лишь о том, что ей нравится, когда Бетти зовет ее «дорогая». Чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы, Эмма поспешно начинает говорить:
– Я в порядке, честное слово. У нас были сбережения и страховка. И мне очень хорошо платили за научные исследования.
– Научные исследования? – переспрашивает Лес.
Эмма вспоминает, что на самом деле не рассказала им, чем занималась раньше, а только намекнула на работу в администрации университета. Ее академическая характеристика была на редкость краткой, с акцентом на знание языков.
– Ну да. По образованию я ученый. Моя докторская диссертация посвящена генетике ферментов и…
– Боже мой! Говоришь, доктор?! – восклицает Бетти.
Лес широко улыбается жене:
– Надо же, кто бы мог подумать!
– В сущности, это ерунда. Большинство людей, с которыми я работала, были гораздо более квалифицированными, чем я.
И это чистая правда. Эмма считала, что в своей области являлась лишь младшим членом очень престижной команды. И она редко пользовалась своим званием за пределами лаборатории: уж слишком часто люди начинали рассказывать ей о проблемах со спиной или c кишечником.
– И все-таки доктор, говоришь, – повторяет Бетти. – По-моему, это выдающееся достижение.
Бетти явно гордится Эммой, и та невольно расправляет плечи и смущенно улыбается.
– Ну и сколько времени прошло с тех пор? – меняет тактику Лес. на его лице появляется озабоченное выражение.
Эмма не совсем уверена, какое именно событие он имеет в виду.
– Я получила докторскую степень примерно двенадцать лет назад, а мой муж скончался чуть больше года назад.
– И тебе до сих пор так и не полегчало? – Лицо Леса становится еще более озабоченным.
– А если бы я умерла, тебе бы «полегчало»? – наградив мужа сердитым взглядом, язвительно спрашивает Бетти.
Лес напоминает сенбернара, которого кто-то провел, притворившись, будто бросает ему мяч. Он в полном замешательстве. В конце концов Бетти сменяет гнев на милость и поворачивается к Эмме:
– Значит, тебя интересует, кто поставлял цветы на «Титаник»?
– Да. И более того, мне кажется, на борту должен был быть флорист. Если хорошенько подумать, общественные помещения нуждались в декорировании, а каюты первого класса – в цветах. Букеты наверняка составлял тот, кто обладал необходимыми навыками. – Эмме так хочется убедить Бетти, что от волнения ее голос становится скрипучим.
– А сохранились ли какие-нибудь документы, где можно было бы это проверить? – спрашивает Бетти.
Эмма расслабляется. Она озвучила свою теорию, и ее не подняли на смех.
– Вас наверняка удивит объем информации, которую можно найти по данному вопросу. Есть даже список членов экипажа, но ни одного упоминания о флористе. Я нигде не смогла найти ее имени. Настоящая загадка. – Эмма невольно вновь представляет себе ту самую Флористку. Бетти одобрительно кивает, и Эмма увлеченно продолжает: – Я нашла упоминание о том, что одна из пассажирок назвала «Титаник» «судном, полным цветов». Лайнер отплыл в апреле, а значит, туда наверняка поставили весенние цветы. Ну и конечно, оранжерейные цветы, такие как розы. Ой, и на судне даже имелись специальные помещения для их хранения, поскольку во время плавания, вероятно, требовались цветы для корсажей, бутоньерок и просто букетов. Я почти уверена, что среди членов экипажа был флорист.
– Похоже, ты потратила кучу времени на размышления. – Бетти сдвигает очки на лоб.
Эмма не говорит, что вот уже несколько недель ни о чем другом и не думала.
– Ты все время говоришь «она». А может, это мужчина? – высказывает свои соображения Лес.
Эмма не отвечает и на это замечание; в ее представлении это всегда Флористка. Женского пола.
Вроде нее самой?
Она торопливо продолжает:
– Все началось, когда меня мучила бессонница, и в результате я стала смотреть передачу о «Титанике». Это произошло в тот вечер, когда я должна была… Лес, мне очень жаль, прости, пожалуйста, что я не пришла, что я не смогла… В общем, я продолжала думать о цветах, садовых гвоздиках, об их аромате, о сигарном дыме и о судьбе Флористки. – Эмма понимает, что болтает без умолку, раскованно и без тормозов. – Мне кажется, цветы в каком-то смысле много значат для нас. Мы украшаем ими дом… и океанские лайнеры, используем в качестве посланий, выращиваем и даже едим их. – Эмма обводит глазами вазы с розами, лилиями и дельфиниумами, выстроившиеся на полках цветочного павильона. – Когда мы вступаем в брак, то несем цветы. Когда мы умираем… – Эмма внезапно замолкает; она пытается сказать что-то еще, но слова застревают в горле.
– Дорогая, скажи, это как-то связано с твоей… хм… твоей утратой? – осторожно спрашивает Бетти.
Паника развязывает Эмме язык.
– Нет! – решительно заявляет она.
И все-таки имела место крошечная пауза, малюсенький разрыв – ошибка в ее безупречной аргументации. И действительно, связано ли это с ее утратой? Эмма не знает.
– Итак, – медленно произносит Бетти, словно обходя стороной опасную трещину в тротуаре, – как мы можем тебе помочь?
Эмма чувствует себя не в своей тарелке.
– Трудно сказать. Наверное, мне просто хотелось с кем-нибудь поделиться. Озвучить свои мысли. – Она не добавляет: «Мне больше не с кем поговорить» – и в результате предлагает Бетти только часть правды: – Думаю, я стала чуть-чуть одержима.
Наклонившись вперед, Бетти гладит ее по руке, после чего начинает собирать кофейные кружки.
– Что ж, я рада, что ты в кои-то веки разговорилась. Просто дай нам знать, чем мы можем тебе помочь.
Эмма не ожидала от себя столь эмоциональной реакции и тут же задается вопросом: что на нее нашло? Ведь она изо всех сил пыталась держать себя в руках и принимать участие хотя бы в коротких разговорах. Она провожает глазами Леса и начинает гадать, не затеяла ли она игру в обмен штампами или все было ровно наоборот.
Уже в дверях Лес останавливается, не скрывая своего беспокойства. Он шумно вздыхает, тряся бородой.
– Скажи, твоя книга будет о «Титанике» или о цветах?
Возможно, Эмма и сама не знает, откуда взялась идея с книгой, но в одном она твердо уверена:
– О поисках Флористки на борту «Титаника».
И о ее спасении. Вторую часть фразы Эмма не произносит вслух. Она и сама, в сущности, не понимает, что именно это значит. Просто мысль о спасении Флористки в последнюю минуту проскользнула в дверь и прочно обосновалась в мозгу.
Глава 16
Вайолет
Свинчатка
Она следит за матерью уголком глаза, наблюдая за ее движениями из-под полуприкрытых век. Тот факт, что мать перемещается по дому – складывает, носит, тащит, передвигает, бормочет себе под нос, – успокаивает. Вайолет цепляется за звуки ее присутствия, за ощущение материнских шагов, разносящихся по деревянному полу.
На ее долю тоже приходится часть этой работы, и даже больше, чем положено. В конце концов, она старший ребенок в семье, в свои шестнадцать – почти женщина. «Почти сеньорита», – шутил отец.
Сейчас шутки кончились, осталось только серьезное дело по упаковке домашнего скарба.
– Скатывай, а не складывай. Так больше поместится.
– Позови своих братьев. Они должны быть готовы, когда приедет повозка.
Игры закончились – и теперь она должна скатывать, и складывать, и упаковывать плечом к плечу с матерью. Вайолет при любой возможности старается быть рядом с ней. Отчасти это вызвано желанием удержать мать, удостовериться, что она их не бросит.
Вайолет не боится потерять своих четверых братьев, хотя они и умеют рассыпаться, как шарики по камню, и их потом точно так же трудно найти. Ведь она знает, что рано или поздно они в любом случае вернутся домой.
За сестру она тоже не переживает. Сестра – новое пополнение в их семье; она появилась сразу после того, как заболел отец. Луч света во тьме. Она с поразительной скоростью ковыляет по их маленькому дому на цыпочках и ходит за Вайолет хвостом, совсем как та – за их матерью.
Вайолет разрешает сестре пойти вместе с ней, чтобы попрощаться. Они рвут целую охапку диких цветов, и Вайолет перевязывает их старой желтой лентой, некогда украшавшей соломенную шляпку матери. Пока они идут в гору, Вайолет держит сестру за маленькую ручку, а когда сестра устает, тащит ее на себе. Прямо сейчас Вайолет не хочет находиться рядом с матерью: она боится, что материнская печаль может их всех захлестнуть и смыть темной волной.
Тяжелая утрата повлияла и на Вайолет тоже. И хотя она не может, фигурально выражаясь, ткнуть пальцем в болевую точку, но представляет, как находит пальцем ту самую точку и надавливает на нее, как в свое время надавливала пальцем на ленту, чтобы мать завязала бант. Но теперь Вайолет понимает, что может не выдержать боли. Поэтому она концентрируется на цветах, которые держит в руке.
Они кладут букет цветов на могилу возле изгороди на участке земли, отмеченном ползучей голубой свинчаткой, которую посадила мать; лепестки крошечные и нежные. Вайолет надеется, что свинчатка будет расти и цвести, с каждым годом становясь все сильнее. Быть может, она даст отростки и примет в свои объятия два камня, лежащие рядом с растением. Могилы, на которых никто не оставляет цветов.
Она знает: отец простит их за то, что они уезжают. Он заболел после операции и сразу понял, что у них крайне мало шансов сохранить дом. Ферму пришлось продать еще несколько лет назад, когда отец больше не мог позволить себе держать овец. А теперь уже нечего продавать.
Мать считала, что Господь управит, и сказала, что все обойдется. Но никто, даже священник, не верил матери. Отец знал, им понадобится помощь семьи, а семья находилась за океаном.
Поэтому сейчас они складывают свои пожитки на повозку и отправляются в путешествие. В Аргентине они оставляют лишь могилу на склоне холма, где посажена свинчатка.
