Окрошка. Отрывочное жизнеописание одного кота

Окрошка. Отрывочное жизнеописание одного кота

Глава 1. Прелюдия

Они собирались смотреть фильм. Но Рита с порога объявила, что придумала нечто особенное. Она протянул Гере аккуратненький бумажный пакет, от которого разило ванилью и какими-то фруктами. Внутри были свечи.

– Устроим спиритический сеанс?

– Ха. Ха. Ха.

Гера улыбнулся.

– Нашла в интернетах прикольную штуку. Тест, чтобы влюбиться.

Гера рассмеялся.

– Мне казалось, с этим у нас порядок.

– Да. Это продавательное название. На самом деле, просто личные вопросы, на которые оба отвечают и лучше узнают друг друга.

– А просто поговорить мы не можем?

Рита наморщила лобик и задумалась.

– Знаешь, вот странно. Мне кажется, щас с этим проблемы. Не у нас, вообще. Мы отвыкли говорить с людьми. Рассказывать. Проще промолчать. А тут вроде как есть правила, и это как-то подталкивает. Не знаю. Давай попробуем? Ну, пожалуйста! Тебе понравится. Обещаю. Если что – я компенсирую потраченное время, – игриво подмигнула она и рассмеялась.

Гера поцеловал её.

– Мне кажется, если ты остаёшься с кем-то при свечах…

– Не. Свечи – это я так. Романтик, все дела.

С каждым новым вопросом ответы становились всё длиннее, подробнее, откровеннее. В рассказах Риты было объяснение всего, что она есть теперь – это логично и просто, но удивляло Геру. «Ведь и правда, вряд ли бы она рассказала ему это всё в ближайшее время. Даже если они сойдутся и проживут вместе пару лет…» И сам он рассказывал то, чем мало с кем делился – уж точно не с девушками, – просто потому, что никто не спрашивал. Да и смотреть в полутьме несколько часов глаза в глаза друг другу оказалось сродни религиозному таинству. Гера чувствовал, как внутри разрастается приязнь и нежность к удивительной, неожиданно сложной и доброй Рите.

– Таак. Ваше самое страшное воспоминание. Самое страшное воспоминание, – Рита зачитывала вопросы и отвечала первой. Это выглядело забавно, и каждый раз Гера улыбался. Она закатила глаза, копаясь в памяти.

Она припомнила что-то из детства. Ночь. Они с братом одни в квартире. Родители уложили их спать и куда-то ушли. А она проснулась. Позвала родителей. Испугавшись тишины, побежала к ним в спальню и увидела там чёрный силуэт.

Гера слушал вполуха: рылся в памяти в поисках собственной истории, взвешивал. В конце концов, он старше, и у него есть, из чего выбрать.

Часть I

Глава 2. За хлебом

Мой кот был символом. Знаком судьбы.

Как белый буйволенок, рожденный в

полнолуние. Он ознаменовал нечто,

о чем ни я, ни он не имели представления.

Гера перегнулся через трубу перил и с интересом наблюдал за происходящим в коробке у его ног. Там расположилась кошка с приплодом. Кошка была некрасивой, слишком многоцветной – черные, рыжие, серые и белые пятна лежали каплями и мазками, как на картине импрессиониста, но – вразнобой, без логики и системы, и разглядеть в этой пестроте морду было тяжело и больно для глаз. Но кошке было плевать, что там думал какой-то Гера. Она смотрела устало, чуть надменно, даже не пытаясь добавить во взгляд заискивания, чтоб подкормили: взрослая самодостаточная женщина. Вдоль её распухшего пуза тянулась батарея из трех сосунков. Еще несколько котят нелепо загребая лапами, словно они плыли, пытались протиснуться, отпихнуть более проворных братьев и сестёр и добраться до заветного соска. Слепые котята умиляли. И окрас у них был более аккуратный, чем у матери. На окраине этой суеты – белый в черное пятно отщепенец. Он сильно выделялся на фоне рябой матери и цветастных кузенов. Дело было не только в масти. Толстяк был крупнее остальных котят, но это делало его не крепким, а неуклюжим. Он сидел по-медвежьи, развалив в стороны задние лапы. Из-за его позы склеенные глаза казались сожмуренными от яркого солнца и удовольствия. Кончик хвоста был переломан аж в трех местах и походил на молнию. «Или знак Зорро». Пару раз Толстяк порывался добраться до матери и поесть, но стоило ему подползти достаточно близко, сосущие и ожидающие разом начинали наотмашь лупить его когтистыми ластами задних лап. Они не видели брата, того, как он отличается, но чувствовали в нем чужака, и это сплачивало их. И каждый раз Толстяк возвращался в свой угол ни с чем.

От наблюдения за превратностями естественного отбора щемило сердце. Он всё ждал, что вмешается мать, раздаст тумаков паскудной банде, но кошка застыла в своей кататонической индифферентности и пустым взглядом всматривалась в нутро мироздания.

– Вот сука, – в сердцах прошипел Гера и оттолкнулся от перил. Кошка лениво подняла на него взгляд, на мгновение сфокусировалась и снова отвернулась .

«Только не хмыкнула».

Гера покачал головой, торопливо поднялся по ступенькам и вошел в магазин. Помимо хлеба и картошки, за которыми он пришёл, Гера взял сыра, молока и сосисок. Выйдя из магазина, Гера перегнулся через перила, выудил из коробки нелепого Толстяка и, не оглядываясь, пошёл домой.

Сзади жалобно и мерзко мяукнула мать, словно выругалась в спину похитителя. Гере на мгновение захотелось развернуться и ответить, но он только поудобнее устроил в ладони новоприобретенного питомца.

Вдруг подумал: «Как отнесется к этому жена?» Однажды ему уже пришлось возвращать такого же жалкого блохастого обратно в промасленную коробку под лестницей: «О чем ты думал? У меня же аллергия!» У неё была аллергия на всё, что ей не нравилось. Или то, что она считала «некачественным». Гера стыдливо поёжился: «Надо было сразу её бросить, а не тянуть ещё три месяца». Нет. Что бы ни сказала жена – котёнка он оставит.

Гера замер посреди дороги, поставил пакет на землю, уложил котенка в ладони на спину и раздвинул ему задние лапы. Котёнок дрожал. Он боязливо подогнул зорро-хвост к розовому пузу; по животу пробежала блоха. Гера брезгливо поморщился, отогнул хвост и заглянул. Кошка. Для верности он раздул шёрстку. Да, точно кошка. Гера успокоился – кота не хотелось. Говорили, если не кастрировать, они метят квартиру – не отмоешь, не проветришь; а от одной мысли о кастрации предательски тянуло в паху. Гера потрепал котёнка за ухом, успокаивая, подхватил пакет и заспешил домой.

– Сходил, блин, за хлебушком, – вздохнула жена и обречённо улыбнулась. Гера не понял, расстроена она или нет – любая её сложная эмоция выглядела наигранно. – Ещё и белый…

Жена исчезла в комнате и вернулась с обувной коробкой и старым свитером.

– Ну, чего стоишь?

Гера протянул ей котёнка и стал разуваться.

– Его надо отмыть, – жена покрутила Толстяка, как вазу в магазине, ища сколы и трещины. – Ты купил шампунь?

Гера покачал головой.

– В блохах весь. Бллин.

Гера бочком протиснулся между женой и комодом в ванную.

– Сходишь? – заискивающе спросил он.

– Отлично ты придумал. Нет уж.

Гера помыл руки, вернулся в коридор и снова обулся.

– Тогда посиди с ним пока в ванной. Чтоб не напрыгали на ковёр.

Жена ответила холодным взглядом. Гера ретировался.

Одним шампунем не обошлось. Продавщица попалась чересчур расторопная, и из зоомагазина Гера пёр два тяжеленных пакета. Лоток, наполнитель, корма во всех вариациях и нескольких брендов, игрушки, кусачки для когтей, витамины, когтеточку, спреи и капли от блох, клещей и глистов, и бог знает что ещё. Всё это многообразие весило килограмм тридцать. Ручки пакетов растянулись, истончились и больно резали ладони.

Дома жена на секунду выглянула из кухни: поджала губы, закатила глаза, покачала головой и вернулась обратно. Из ванной доносился плаксивый писк. Гера порылся в пакетах, отыскал шампунь и побежал к питомцу.

Котёнок на разъезжающихся лапах исследовал просторы ванной, пытался выбраться наружу. Тонкие когти удивительным образом умудрялись находить несовершенства эмали – мелкие трещинки, выщерблены на стенках – но едва Толстяк начинал подтягиваться на лапах, когти срывались и он, пища, сползал обратно на дно. Котёнок показался Гере ещё более жалким, чем когда сидел в углу той коробки: слепой и испуганный, в звенящем непреодолимом холоде. Гера скривился от неприязни к жене, безучастно сидевшей на кухне.

– Держись, мелкий!

Гера пересадил Толстяка в раковину. Котёнок запищал с удвоенной силой. Гера пустил воду, настроил температуру и сунул Толстяка под струю. Писк стал непрерывным.

– Потерпи…

Гера усердно намыливал карапуза под струей воды. Шампунь пах жвачкой, котёнок истошно верещал – странный диссонанс, от которого Гера почувствовал себя кем-то вроде ребенка-садиста, душащего собачку в Диснейленде.

С пеной и грязью в слив стекали десятки мелких черных семечек-блох.

– И как они все на тебе уместились-то?!

Гера мылил и ополаскивал голосившего котёнка снова и снова, пока, наконец, стекавшая вода не стала прозрачной. Оставались уши. Они были чёрные от серы, грязи и, кажется, гноились.

– Кис! Принеси хлоргексидина. Пожалуйста.

Тяжелый вздох. Скрип дивана. Шарканье. Стук дверцы шкафчика.

Гера шерудил в ушах крохотного Толстяка. Котёнок не переставая пищал. Гера не мог понять, как ему удавалось делать это так долго – как будто в этой тщедушной тушке кто-то уместил лёгкие оперного певца, сдувавшиеся через крохотную глотку. К тому же Толстяк издавал разные звуки, как будто играл на скрипке; и каждая новая партия казалась пронзительнее предыдущей. У Геры дрожали руки. Маленькие цепкие когти беспрестанно наотмашь царапали руки, но Гера отвлекался, только если один из них рыболовным крючком подцеплял кожу. Он ещё даже не закончил с одним ухом, когда жена, демонстративно фыркнув, закрыла дверь в ванной и прибавила звука в колонках.

«Как будто ему это нравится!»

Когда Гера закончил, в раковине валялось десятка два использованных ватных палочек: белоснежные головки теперь были черными, будто кто-то просыпал коробок каминных спичек. Толстяк выглядел как с открытки – пушистый, умилительно маленький. К тому же, он приятно пах жвачкой, словно его притащили не с улицы, а с рождественской распродажи в кондитерском магазине. Неоткрывшиеся глаза снова показались сожмуренными – от удовольствия или негодования. Гера поднёс дрожащего кота к лицу и ткнулся носом в его блестящий розовый пятачок. Котёнок передними лапами вцепился Гере в нос, прикусил за самый кончик и несколько раз лизнул. Нужно было его накормить.

Гера укутал котёнка в полотенце для рук и вынес из ванной. По ту сторону двери орал сериал. Толстяк заерзал.

– А просто наушники надеть нельзя?

Гера крутанул верньер колонки и прошёл к холодильнику.

– Молоко убрала?! – походя с привычным равнодушием пожурил он жену и застучал дверцами шкафов, ища блюдце, пипетку и турку, чтобы нагреть молока.

Коробку со спящим котёнком поставили в прихожей, рядом с лотком. Надежды на то, что мальцу придет в голову блюсти приличия, у Геры не было. К тому же бортики туалета были выше котёнка. Но вдруг?

– А тебя не смущает, что он ни черта не видит?

Гера пожал плечами. Казалось, о назначении таза с песком питомцу подскажет врожденное шестое чувство.

– Почему ты злишься? – Гера подсел на диван к жене.

Их квартира была унылой. Ни у одного из череды хозяев не хватало денег на полномасштабный ремонт, и квартира выглядела творением Франкеншейна – собрана из лоскутов, вся в заплатах. Выцветшие обои прятали под собой три-четыре слоя ещё более выгоревших. Штукатурка на потолках облетала, шелушилась краска на стенах ванной и туалета. Потертый линолеум прятал старый скрипучий и местами проваливающийся деревянный пол. И запахи, невыветривающиеся наслоения запахов. С другой стороны, всё это придавало квартире особый шарм, делало её домом – живым и тёплым. Кошка сюда очень даже вписывалась.

– Я не злюсь.

– Капризничаешь?

Лицо жены смягчилось.

– Зачем ты его притащил?

Гера снова пожал плечами. Он хотел было рассказать про коробку, бойких соседей-кузенов и недоступные соски, но испугался насмешек и оставил только суть.

– Жалко стало.

Жена вздохнула.

– У твоих же тоже кошки…

– Они в доме живут, – выпалила жена. – А мы в однушке. Запах. Вся мебель подрана. Не уехать никуда. Стерилизовать…

– Ну, можно не стерилизовать. Мы не стерилизовали.

– Тогда – ор неделями. Бллин, Гер…

– Ну и что? На улицу его вынести предлагаешь? – с вызовом бросил Гера.

– Конечно нет! Бллин! Но можно было хотя бы спросить? Посоветоваться? Мы все-таки вместе живём! Шторы. Постельное. Грёбаные тарелки эти!..

Жена готова была разрыдаться.

– Я просто хотел сделать тебе приятно. Раз – и всё есть. И тебе не надо париться, – начал оправдываться Гера.

– Но я хочу! Хочу париться! Это и мой дом! А ты продолжаешь тут обустраивать всё, как хочется тебе.

– Хочешь, поедем завтра и купим новую посуду?

Жена посмотрела на него, как на идиота.

– А с этой что делать?

– Выкинем.

– Ох… Иди ты в жопу.

Гера обнял её и поцеловал.

– Ты можешь придумать имя Толстяку.

– Это же кошка.

– Но толстая же.

Жена покачала головой. У Геры заурчало в животе.

– Есть охота, – слегка удивленно констатировал он.

– Окрошка.

– Можно. Только не на ужин.

– Кошка. Кошка-Окрошка.

Гера прыснул.

Отсмеявшись, он покатал имя на языке и несколько раз произнёс вслух.

– Мне кажется, круто! Кроша.

Из прихожей раздался плаксивый писк. Гера вышел из кухни и вернулся с котёнком. Он держал его, как младенца. Гера подошёл к столу, набрал в пипетку молока и потыкал в мордочку Окрошки. Она не среагировала. Гера повесил каплю ей на нос – тут же слизнула, и начала причмокивать, требуя добавки.

– Возьми лучше шприц, – подсказала жена.

Глава 3. «Заткнись» и «Отстань»

Мой кот был аутистом. Как человек дождя.

Он был слишком умён и сложен,

чтобы его проявления могли правильно

истолковать. А говорить он не умел.

Или не хотел.

– Отстань! Окрошка! Сука!

Что-то стукнуло по комоду, дробно застучали лапы по полу, когти захрустели обивкой кухонного дивана – кошка забралась в своё укрытие.

– Гера!

Гера сунул голову под подушку и притворился спящим.

– Гера! – дверь в комнату распахнулась и грохнула о стену. Жена стащила с Геры одеяло.

– Ну что…?!

– Вот что!

Жена стояла в одних колготках с платьем в руках. Гера не сразу понял, что не так. Он сел на кровать, растёр глаза и присмотрелся. Колготки пошли стрелками. Платье – всё в зацепках.

– Бллин… Кроша! – вздохнул Гера. Окрошка неправильно поняла интонацию хозяина. Она вбежала в комнату, запрышнула на постель и стала тереться о руку в ожидании глажки. Гера погладил.

– Ну отлично!

Жена вылетела из комнаты, хлопнув дверью.

Несколько дней назад он похвастался жене, что научил Окрошку по штанине и кофте забираться к нему на плечо. Котёнку очень нравилось, когда Гера причмокивал губами – поцелуйчики. Окрошка считала это приглашением играть и игрой одновременно. Кошка забиралась Гере на плечо и начинала лупить лапой ему по губам. Об одежде он не заботился – он же не ходит в платьях и колготках.

– Ну, а что я сделать-то могу? Кис…

Тишина.

Гера снова растянулся на постели и прикрылся одеялом. Ему сегодня не нужно было ехать на работу, и можно было поспать часок-другой.

Жена ворвалась в комнату и истерично застучала дверцами и ящиками шкафа, подбирая новый наряд. Лучшей тактикой сейчас было затаиться. Если повезёт, жена, хоть и на взводе, но молча уйдет на работу. Окрошка спряталась под бок хозяина, как в окоп, и тоже затаилась, только уши крутились локаторами.

– Бллин! – очередной ящик жена закрыла ударом ноги. – Это были последние!

Не повезло.

– Кис, ну надень джинсы. Какая проблема?

– Проблема? В том, что эта мелкая срань мне все шмотки нормальные подрала! Я тебя неделю назад просила подстричь ей когти!

– Я подстригу.

– Да уже незачем!

Жена села на пол и заплакала.

Гера вылез из кровати, сел рядом и с опаской погладил её.

– Ну, прости.

Жена разочарованно пожала плечами. Кошка, видя, что всё улеглось, тоже спрыгнула на пол. Подошла. Потерлась о колени плачущей хозяйки.

– Срань ты, – успокаиваясь, проговорила жена и примирительно погладила кошку. Та тут же замурчала, выпустила когти и приготовилась месить ей ноги.

– Не смей, – жестко сказал Гера, и Окрошка пулей ретировалась под шкаф.

– Ладно. Надо собираться.

Жена плохо уживалась с кошкой. Окрошка нравилась ей эпизодически – когда они укладывались на диван за фильм, и кошка устраивалась на её подушке и игралась с волосами, и когда с детским непониманием воевала с отражением в дверце духовки. В остальное время кошка раздражала жену: она рвала шторы, царапала стены и мебель, заигрывала оставленные вещи, загоняя их под диван, так что жена вечно не могла доискаться своих карандашей, туши, помады; хватала за ноги, рулонами уничтожала туалетную бумагу, умудрялась открывать шкафы и устраивала внутри хаос, и орала – каждую ночь разгуливала по квартире и плаксиво мяукала. Жена стала нервной и отказывала Гере в сексе.

– Отстань!..

– Заткнись!

– Заткнись! Заткнись! Заткнись!

– Отстань!

Герои польского мультика: мальчик Отстань и котёнок Заткнись. Эта мысль пришла Гере одной ночью и с тех пор периодически возвращалась, веселя его.

Кошка отвечала жене взаимной неприязнью, подходила к ней только, если рядом был Гера. Это почему-то радовало – и злость жены, и то, что кошка была «его». Гера все чаще мимолётно думал о бессмысленности своего брака.

– Я ушла, крикнула жена из прихожей и тут же хлопнула входная дверь.

Гера выдохнул. Стало легче, как будто в душной комнате распахнулось окно. Из-под шкафа высунулась Окрошка.

– Ушла она. Вылезай, – Гера хлопнул по постели. Кошка мигом оказалась рядом и стала играться с Гериными пальцами.

Через час жена прислала смс: «Прости. Просто не выспалась».

– Так-то лучше.

Гера заправил постель, умылся, насыпал еды Окрошке и под звучный хруст сухого корма неторопливо сварганил себе «сложную» яичницу: глазунья с белыми гренками в яичном кляре с беконом. Жена ненавидела этот рецепт: всё готовилось по отдельности, и после оставалась гора грязной посуды, которую Гера никогда не мыл. Но раз она чувствует себя виноватой, можно и разгуляться. Да ещё и вполне рассчитывать на секс.

Весь день Гера провёл за компьютером. Закинув ноги на стол, бродил по пустошам виртуального Чернобыля и играл в онлайн-покер, отдыхая на серии-другой очередного проходного безымянного сериала. Окрошка большую часть этого времени лежала у него на груди и дремала. Когда просыпалась – безуспешно пыталась отгрызть пуговицу с его домашней рубашки.

– Оральная недостаточность, – с апломбом доктора медицинских наук констатировала жена, когда Гера в очередной раз щелкнул Окрошку по уху и пожурил за кроличьи повадки.

– Чего? – Гера не понял ни термина, ни как наступил вечер, ни как жена вдруг оказалась дома.

– Если котёнка выкормила не кошка, он всё грызёт потом. Не насосался… – уверенно объяснила жена.

Гера хмыкнул и пожал плечами.

– Ещё злишься?

Гера не злился, но тяжело вздохнул.

– Прости.

Жена поднялась с дивана, подошла к креслу сзади и, облокотившись на спинку, приобняла Геру, прижалась губами к его макушке. Её волосы пахли миндалём и чем-то особенным, её неповторимостью, от которой у Геры всегда слегка перехватывало дыхание. Жена слегка потрепала кошку за ухом – не столько лаская, сколько намекая, что теперь её, жены, очередь.

– Хочешь вина?

– Хочу тебя.

– А я хочу вина. Для начала.

– Извиняй, – Гера пересадил кошку на диван и встал навстречу жене.

Кошка быстро поняла, что остаток вечера хозяевам не будет до неё дела. Под прерывистый шёпот и чавканье поцелуев, она с осторожностью шпиона изловчилась приоткрыть дверцу шкафа, влезла внутрь и обустроилась на ночлег на своей любимой полке со свитерами.

В полшестого утра Гера и пара соседей проснулись от крика.

– Блять! Окрошка! Сука!

Щелкнул выключатель. Грохнула комнатная дверь. Топот босых ног. Выключатель. Кухонная дверь.

– Иди сюда, гадость мелкая! Сюда иди! Вылезай! Гера!

Всполошённый Гера забежал на кухню. Белая попка жены возвышалась над кухонным диваном. Верхняя часть туловища была в нише между спинкой дивана, стеной и батареей: жена пыталась достать Окрошку из её неприступного убежища.

– Ты чего? – хрипло и с опаской спросил Гера.

– Чего? – глухо донеслось из-за дивана.

Жена не без труда вылезла наружу и повернулась. По правой щеке из трех огромных царапин бежала кровь.

Глава 4. Неряха

Мой кот был белым с чёрными пятнами.

А иногда чёрным с белыми.

Как и вся жизнь, в общем-то.

Костя выругался, метнулся к раковине, схватил тряпку и спешно стал промакивать разлитую по столешнице колу.

– Бля…

Собрав лужу, он выскочил в ванную, вернулся с половой тряпкой и занялся полом. Гера серьёзно и сосредоточенно наблюдал, как прибирается товарищ.

– Помочь?

– Не… Щас я, – он снова вышел. В ванной зашумела вода.

Костя отполоскал половую тряпку и начисто вымыл пол. Потом снова принялся за столешницу, смыл остатки газировки, после педантично осмотрел и протёр потёки с дверок шкафчиков и ящиков.

Гера отхлебнул виски-с-колой, глубоко затянулся и выпустил облако жирного едкого дыма. Костя поморщился, открыл окно, взял чистый стакан, смешал себе тот же коктейль и вернулся за стол.

– Ты чего суровый такой?

– Мне кажется, мужики куда опрятнее женщин. Вещи на своих местах лежат, убираются чаще. Как-то в гости зашёл к подруге – а они там с одногруппницей бывшей вместе жили, – мне, блин, неловко было. Туалет – как на вокзале: по углам комья пыли, на полу пятна. Весь унитаз в потёках и лобковых волосах… Жесть просто.

– Да. Я думал, все молодые уже давно там начисто всё сбривают… – рассмеялся Костя.

– Не смешно. Как-то вроде привык к тому, что девочки готовят, следят за порядком. Но на деле – свиноты. И сложнее яичницы ничего не умеют.

– Просто им нужна твёрдая хозяйская рука…

Гера пропустил шутку мимо ушей, нахмурился, обдумывая, сказать или нет.

– Как дома? – ехидно подтолкнул его Костя.

– Гад… – усмехнулся Гера и выдержал паузу. – В выходные начали порядок наводить, стирать-готовить. Я в магазин пошёл. Возвращаюсь, а она банным полотенцем полы на кухне моет.

Костя сидел с каменным лицом.

– Я говорю, милая, а чего ты делаешь? Тряпка же половая есть. А она – всё равно его стирать. Бллин!

– Ну, в общем, да. Чего париться – всё равно же стирать.

– Ты так делаешь?

– Нет.

– Нет. И я нет. А она делает.

– Ну и забей.

– Не могу! Не могу я забить. Я понять этого не могу. Половая тряпка в ведре при входе в ванную. Грязное полотенце – в глубине, в корзине. Оно, блин, элементарно дальше. Почему не взять половую тряпку?

– По-моему, ты чересчур остро реагируешь. Глотни, покури, расслабься.

Гера хотел что-то ответить, но не стал и сделал большой глоток. Отдышался.

– С пола иногда вытирает тряпкой для стола. Едва споласкивает и протирает стол, – Гера с мольбой уставился на товарища.

– Тебе посочувствовать?

– Да.

– Да, братан, дела. Она, конечно, вообще…

– Сволочь, – усмехнулся Гера.

– А чего ты ей просто не скажешь?

– Не могу спокойно. Сначала пытался, а она сразу обижалась, мол, одни претензии. Потому молчу до последнего. А потом срываюсь.

– Потому что не надо держать в себе! – Костя подмигнул, поднялся из-за стола и пошёл в туалет.

– Ну, а как вот спокойно человеку объяснить, что вытирать со стола – это не смахнуть всё на пол? Или что посуду моют, чтобы она была не мокрой, а чистой?

– Хорош. А то у меня от смеха прицел сбивается. Мыть сортир я щас не готов.

Зашумела вода слива, следом – крана. Костя вышел, стряхивая воду с рук.

– Вот.

– Что – вот?

– Тебе же не нужно объяснять, что в туалете за собой надо смывать, а после – мыть руки?

– Блин, Герыч, такой ты токсичный, – с грустной улыбкой выдохнул Костя.

Жена была дома: горел свет, в ванной шумела вода. С кухни веяло свежезаваренным чаем.

Окрошка бросилась на Геру и больно вцепилась когтями в бедро. Гера отцепил кошку, аккуратно опустил на пол и стал разуваться.

Покачиваясь, он подошёл к ванной. Сначала хотел постучать и пристроиться, но передумал, соблазнившись чаем, и прошёл в кухню.

На обеденном столе парили две кружки. Рядом, на углу, лежали трусики жены, перемазанные кровью. Гера брезгливо сбросил их на пол и снова вернулся к ванной, чтобы прокричать через дверь что-то вроде: «Милая, ну твою мать!..», – но хватило сил удержаться. Чаю перехотелось.

Гера пошёл было в комнату переодеться, но в коридоре приостановился. Окрошка забралась на широкий бортик лотка, изготовившись. Она была похожа на гимнаста, собиравшегося сделать стойку на руках: передние лапы упёрла на углу перед собой, задние – в полушпагате, тоже на бортиках. Закончив, кошка спустилась на пол, опёрлась передними лапами на борт, перегнулась, вытянула шею, осмотрела результат, и удовлетворённая с аккуратностью сапёра одной лапой нагребла на лужицу наполнителя. Вставать в лоток Окрошка брезговала.

Гера вздохнул.