Атлантический Штамм

Все замерли. Я легонько подтолкнул Франца, иди, мол.

– Я рядом, – шепнул я тихонько, – если что, не дрейфь.

Он вышел в круг, озираясь по сторонам. Явно будучи не в своей тарелке, бедолага стал морщиться от яркого света фар. Встав на почтительном расстоянии от Дюбуа, он замер, переминаясь с ноги на ногу.

– А вот и наш чемпион! – возопил Антон, поднимая вверх руку, сжатую в кулак. Рев толпы был ему ответом.

– Что ж ты стоишь, словно не чемпион? Помаши нам рукой всем! Как тебя хоть звать, рыбак??

– Франциск Канье, – робко отвечал мой друг.

– Не сын ли того самого Канье, которого не берут ни в одну из наших славных артелей по причине беспробудного залития глаз?!

Насмешливый рев толпы был ему ответом. Я видел, как суетливо сжался мой друг. Ненависть к Дюбуа вновь нахлынула на меня горячим пеплом. Сжав зубы, я смотрел на этот позорный цирк, изнемогая от ярости.

– Друзья мои! – продолжал издеваться Дюбуа, – этот человек, выигравший гонку, даже не может толком ответить на простейшие вопросы. Он стоит словно пень! Рта раскрыть боится! Эй, чемпион! Ты не обделался под себя там случайно от своего чемпионства???

– Так его, Антонио! – орали «шакалы», намеренно ослепляя Франциска фарами, – пусть докажет, что он чемпион!

– Вы хотите этого??? – вопрошал царек в толпу, явно ожидая получить столь нужный ему ответ.

– Даааа!!! – рев десятков глоток сокрушал осенний морской воздух

– Что ж, господа!! Ведь среди нас нет маменькиных сынков, не так ли? Тут все закаленные океаном морские волки! Мы все бросили сосать мамкину сиську, еще не родившись! Верно???!!!

– Верно, правильно!!! – ухала толпа.

– Мы поймали за свои жизни тунца больше чем вся Бретань!! Или это не так??

– Так!! Именно так!!! – гудела темнота.

– Мы не боимся крови и битв, верно??? Кто тут есть, кто испугается драки? Есть такие??

– Нееет!!! Мы все бойцы! – пьяный ор вошедшей в раж толпы сотрясал Атлантику.

– Тогда я вот что Вам скажу!!! – Антон остановился на минуту, дабы четко уловить настроение собравшихся. Я уже понял, к чему он вел. Для сохранения своего первенства во всем, и что самое главное, для ликвидации сомнений в своем лидерстве на будущее, Антон применил самую что ни на есть проверенную практику: он обратился к низменным инстинктам толпы!

Эдакое гладиаторство. Апелляция к убойным и грязным помыслам людей. Тяга к крови и зрелищам! Понимал, стервец, что в однообразной и болотной тиши островной повседневной жизни именно посыл к жестокости и зрелищам сыграет ему на руку. Видящие изо дня в день лишь тяжелый рыбачий промысел молодые парни были рады любому развлечению, а унизить и оскорбить прилюдно слабака, сделать его аутсайдером, это ли не высший предел удовольствия? Дюбуа не изобретал ничего нового, он применял лишь старые как мир приемы психологического воздействия на массы, многократно и успешно использованные до него всеми известными диктаторами.

– Друзья!!! – продолжил Антон, – я предлагаю нашему чемпиону доказать еще раз, на практике, перед всеми! Что он достоин этого звания. Что он победил не просто благодаря какой-то адской смеси, которую залил в движок своего драндулета! А это, кстати говоря, запрещено правилами гонок! Ведь так??

– Так!! – вторила жаждущая крови темнота.

Ни хрена это было не так и он об этом знал не хуже каждого. Никаких правил – вот наше главное правило. Любой гонщик имел право делать со своим байком что желал, даже навешивать космический двигатель, если мог это, всем было плевать. Это было соревнование на выносливость и сообразительность, не стеснённое никакими регламентами. И Дюбуа знал об этом прекрасно, мало того, он сам это и утвердил несколько лет назад! Но сейчас ему было не до честности. Сохранить лицо вождя перед толпой – вот что его заботило!

Он сыпал издевками и оскорблениями в адрес Франциска, кружа вокруг него и постоянно разогревая толпу ожиданием крови. Мой друг стоя в этом адовом чистилище, не смея поднять голову, словно баран перед закланием.

– Давай, чемпион!! Докажи нам всем что ты таков и есть!!! – кричал он, потрясая кулаками.

– Давай! – гремели пьяные глотки

– Набей мне морду! Подтверди свое чемпионство! Заставь меня упасть на этот чертов песок! Ну?? В штаны наделал?

– Нет!! – ответил я и вышел в круг.

Вся вселенная вокруг словно замерла! Толпа замолчала будто одновременно всем заткнули рты. Десятки пар глаз повернулись ко мне.

Дюбуа ошалел, явно не ожидая такого поворота событий. Возможно, он даже не заметил меня в толпе, будучи слишком увлеченным собой и разыгрываемым им спектаклем.

Я вышел и медленно снял с себя байкерскую куртку. Глаза застилала глухая ненависть к своего персональному врагу. Не знаю, что именно в тот момент меня подвигло, но назад пути уже не было.

– Ого!! Кого я вижу?! Малец Начо решил поиграться мускулами. Вырос никак из своих штанишек?

Я молчал, глядя ему в глаза.

– Друзья! Кто помнит малыша Начо, который три или четыре года назад был застигнут врасплох со спущенными штанами над журналом с голыми тетками?

Половина толпы промолчала. Что-то прокукарекали «шакалы» для поддержания боевого духа своего вождя. Я тотчас почуял настроение собравшихся. Мой неожиданный выход подействовал на всех словно холодный душ. Привыкшие к беспрекословному повиновению подростки растерялись, столь дерзкий вызов всеобщему лидеру стал для них вызовом на претензию на смену вожака.

– Антон, – ответил я спокойно, зная, как его это бесит, – здесь мало кого из тех, кто помнит про тот случай. А если и есть, то чего не бывает в детстве, не так ли? Кто не пялился на голых девиц, пусть первый кинет в меня камень!

Гробовое молчание было ответом. Дюбуа изменился в лице. Он моментально забыл о стоявшем поодаль несуразном чемпионе, полностью переключившись на меня. Также, как и я, он уловил грозное для него настроение толпы и лихорадочно стал пытаться вернуть его на свою чашу весов.

– Начо, ты уверен, что готов вписаться за этого слабака?

– Не был бы уверен, не вышел бы! Ты нарушил свои же правила, Антон! Ты не признал его победу, хотя никто не поставил его чемпионство под сомнение.

– А ты собираешься мне указывать?

– Именно! Потому что ты всех достал. Никому не нужен такой лидер как ты, который врет и не исполняет своих же правил.

– Ты уверен? – голос моего врага стал едким словно уксус.

– Господа! – вскрикнул я, обращаясь ко всем, – Я готов заступиться за своего друга Франциска. Дюбуа намеренно выбрал соперника слабее себя. Это не по-мужски, так что я готов занять место нашего чемпиона в этом поединке. Если я выиграю, то Франциск Канье станет безоговорочным и безусловным лидером гонки, а Дюбуа более не будет иметь к нему никаких претензий! Все согласны?

– Давай, Начо, жми!!! – прокричала часть толпы. Явно определилось, сколько примерно у кого сторонников. Я был подбодрен. Не так уж много фанатов имел Антон среди нашей молодёжи.

Антон вдруг безо всякого предупреждения бросился на меня. Моя речь ставила под сомнение его вождизм, и он явно не мог этого вынести. Мощный толчок в грудь чуть не сбил меня с ног.

Толпа мгновенно взорвалась воем и диким гиканьем. Извечная тяга к насилию, особенно публичному, получила свой выход. Как я и думал, разделилось всё примерно поровну. «Шакалы» конечно же, вылезли в первый ряд и вовсю стали улюлюкать, подзуживая меня всячески, отвлекая от поединка.

Я еле удержался на ногах. Впившись взглядом в соперника, я контролировал каждое его движение. Драться меня никто не учил, разве что отец иногда боксировал со мной во дворе, но сейчас было явно не до классики. Я понимал, что побежденный будет замордован до полусмерти.

Я чуял, что не в моих интересах нападать. Надо было беречь силы. Пусть он дергается. А мы спокойно будем отражать атаки, измотаем врага.

Ноги разъезжались по мокрому песку. «Шакалы» намеренно слепили мои глаза фарами от байков. Было паршиво, но я не был намерен сдаваться.

Несколько ударов его кулаком благополучно ушли в пустоту. Он скинул с себя куртку, оставшись в белой майке. Мой враг был выше и шире меня, мускулы перекатывались под его кожей, но я был более увертлив и ловок. Мы уже минут пять кружили друг возле друга, не нанеся еще по-настоящему серьезных ударов.

Я заметил, что Дюбуа выдыхается. Плюс настроение толпы постепенно менялось в мою пользу, мое имя уже чаще выкрикивалось, кто-то посмел даже крикнуть оскорбление в сторону моего соперника. Как же быстротечна привязанность людской массы. Стоит совсем чуток ослабить вожжи, и вот она, революция!

Я выбрал момент и носком левой ноги прицельно нанес удар в правую коленку Дюбуа. Тот взвыл от нестерпимой боли и тотчас же охромел. У меня появился шикарный шанс прямо тут разделаться со своим давним врагом. И заодно сорвать корону лидера с его чрезмерно возгордившейся головы.

Неожиданно с нескольких сторон темноту прорезали мощные лучи света, а на весь пляж разнеслось: «Стоять всем! Полиция!»

В мгновение ока вся толпа рассыпалась. Байкеры прыгали на своих стальных коней и улепетывали прочь. Началась дикая суматоха и о нашем поединке забыли моментально. Дюбуа тотчас же был подхвачен под руки несколькими своими верными пособниками и уведен от греха подальше так что я потерял его из виду мгновенно. Возмездие не удалось!

Я был в бешенстве, но нужно было как-то выбираться и самому. Я схватил оцепеневшего Франциска и потащил его за собой. Пробившись сквозь толпу, мы добрались до моего верного байка, взгромоздились вдвоем и лавируя между разбегающимися подростками и догоняющими их жандармами, вырулили на шоссе. Нам к счастью удалось вовремя умчаться и не стать пойманными на пляже. Как потом уже выяснилось, полиция была вызвана кем-то из постояльцев располагающегося примерно в трех-четырех милях отеля для дайверов (с недавних пор у нас на острове появилась такая вот забава для туристов с деньгами), их видите ли сильно раздражал звук мотоциклов и крики. В общей неразберихе жандармы успели схватить пару десятков человек, и то в основном тех, кто был пешком.

Вернувшись домой, я тотчас лег спать и уснул мертвецки. Утром перед школой мне пришлось иметь серьезный разговор с отцом.

– Что ты делал на этом вашем сборище? – грозно спросил он.

– Ничего такого. Просто отдыхали и катались, – я решил врать в надежде что вскоре об этом случае все забудут и не придется потом свое вранье оправдывать.

– Ночью ко мне пришли несколько ребят из вашей этой банды. Уже после того как ты вернулся. Они мне сказали, что ты там побил Антона. Это правда?

– Не то чтобы побил. Мы дурачились, задевали друг друга. Со стороны могло показаться, что…

– Послушай! –отец стукнул кулаком по столу. – Мне плевать на то, что ты шляешься ночами потому что днем ты исправно учишься и работаешь. Но мне черт побери, не плевать на то что мой сын колотит сына мэра. Это может плохо кончиться для нас всех.

– Отец! Я ничего такого не планировал. Он начал первый.

– Что за детсад? Первый, второй! Какого черта ты мне это рассказываешь? Сейчас уже никто не будет выяснять кто начал, а кто закончил. Есть жалобы на тебя, и я уверен, что они уже у Жанэ на столе.

Жанэ был нашим комиссаром, главой островной жандармерии и по совместительству начальником порта. Очень важным человеком, ссориться с которым было не с руки. Но что самое главное, он был многолетним другом нашего мэра Жюля Дюбуа, который уже наверняка рассказал комиссару свою версию произошедшего. Дело пахло жареным, но я стал настойчиво убеждать отца, что все устаканится. Естественно, он мне не поверил. Я схватил тетрадки и выскочил из дома, дабы малость проветрить голову.

Перед школой я сделал несколько кругов трусцой по побережью, чтобы успокоиться. Твердо решив, что буду биться за свою правоту, я двинулся на уроки.

Антона не было на учебе. Не было и части класса. Перед вторым уроком вошел директор школы, седовласый ветеран Второй мировой войны, параллельно ведший у нас историю и географию, человек, которого мы все дико уважали.

Он произнес речь, из которой было ясно: прошедшей ночью на пустынном пляже произошел инцидент с участием нескольких молодых людей, которые подрались самым непристойным образом, причем один из них сейчас лежит в больнице с переломом ноги.

Было яснее ясного о ком шла речь. Директор зло посмотрел на меня и вышел, учитель продолжил урок, но я естественно уже не мог даже думать об учебе. Кое-как дождавшись окончания учебного дня, я пошел на задний двор школы, где мы все собирались на переменах. Там собралось с десяток парней, бывших минувшей ночью на пляже. Увидев меня, тотчас все разговоры прекратились. Ощущая тягостное молчание вокруг себя, я подошел вплотную и спросил, обращаясь ко всем:

– Какие новости есть по-вчерашнему делу?

Все молчали. Кто-то смолил сигарету, кто-то демонстративно отвернулся.

– Антон в больничке. Колено ты ему сломал, – ответили из толпы.

– Надеюсь, все видели, что он сам начал эту заварушку? Я лишь вышел защитить Франца.

– Все видели, как ты ударил Антона по ноге, и он завопил от боли! – выкрикнул один из его прихвостней, ошивающихся тут же. – А что до остального, то пусть фараоны устанавливают истину!

Фараонами у нас называли жандармов. Я откашлялся.

– Может, кто-нибудь хочет мне сказать один на один всё, что думает касаемо этого случая? – я решил намеренно идти на обострение в надежде что эта провокация даст мне хоть какую-то зацепку.

– Лучше иди отсюда, Видаль! – пробурчал один из ребят. – Никто не хочет иметь с тобой дела.

– Вы все придурки и трусы, зассали, небось в свои маменькины штанишки!! – заорал я. – Ну, ударьте меня хоть кто-нибудь! Антон ваш идиот и обычный трус, и никто более!

Все разошлись, никак не реагируя на мой выпад. Я сел и крепко сжал голову руками. Дело было хреново.

Спустя несколько дней меня вызвали к Жанэ. Я бестрепетно вошел в его кабинет и сел на предложенный стул.

Про комиссара все знали, что он может быть милашкой, а может стать дьяволом во плоти. При нем преступность на острове сошла на нет, никто не грабил туристов, можно было спокойно гулять ночами. Но при всем при этом все знали, то Жанэ имеет свой финансовый интерес с любого входящего и исходящего судна, будь то гражданское или торговое. Будучи бывшим мальчишкой-партизаном во время германской оккупации, этот седеющий страж порядка считал, что все на острове должны жить по тем уставам и законам, по которым жил он сам. Его многолетняя дружба с Жюлем Дюбуа создала тандем, на который руководство нашего департамента смотрело не только как на гарантию безопасности туристов на острове, но также как на гарантию постоянного выполнения планов вылова тунца и устриц. Это я к тому, что эти двое, мэр и комиссар, были тут хозяевами и никто не смел рта раскрыть без их ведома.

Жанэ некоторое время сидел и молча перебирал бумаги на своем столе. Очки на его морщинистом лице сидели на самом носу, придавая ему вид академика, корпящего над своими научными трудами.

Молчание несколько стало утомлять. Я кашлянул.

– Это ведь твой отец артельный староста Адриан Видаль? – начал комиссар безо всякого приветствия.

– Так точно, господин комиссар, – я отвечал максимально учтиво, стараясь не подавать ему повода для придирок.

– Напомни пожалуйста, а не он ли сын Марселя Видаля? Это ведь твой дед, верно?

– Верно, господин комиссар.

– Ясно. Твой дед же сюда приехал с материка? Он примерно моего возраста?

– Чуть старше, господин комиссар. Примерно лет на десять. Пятнадцать.

– Да-да, вот я читаю архивные записи жандармерии тех годов. В конце сороковых, значит. Прибыл из Нанта. Откуда его попросили уехать местные жители. Ты слыхал об этом что-нибудь?

– Никак нет, господин комиссар, – я уже примерно понимал к чему он клонит. Мне это было не в новинку. Наследие дедовского прошлого всегда висело у нас в семье тяжелой гирей.

– То есть ты не знаешь, что твой дед приехал сюда, потому что в Нанте после войны его здорово доставали местные по поводу его жизни в оккупации? Он не выдержал и уехал на Бен-Иль, при этом указал в анкете, что приехал по состоянию здоровья. Тут родились твой отец и ты. Ты помнишь деда?

– Он умер до моего рождения, господин комиссар. Отец показывал несколько фото. Не более.

– Так. Ну что ж, это дело прошлое! – голос Жанэ стал мягким, каким-то дружеским. Он наконец поднял на меня глаза из-под очков. – Напиши повинную и вопрос закрыт.

– Эээ, не совсем понимаю вас…

– А что именно тебе непонятно? Я понимаю, что внук за деда не ответчик, конечно же. Но посуди сам. Дед служил нацистам, а его внук побил сына нашего мэра. Как думаешь, какого расследования от нас ждут люди?

– Мне кажется, это никак не связано между собой. И дед мой не служил никому, он всего лишь жил и выживал.

– Ты ошибаешься, молодой человек. Понимаешь, – комиссар снял очки и начал их неспешно протирать тряпочкой, – ты не первый, кого я вызвал на допрос. Те, кто был ранее, все показали одинаково: Начо Видаль напал на Антона Дюбуа, вмешавшись в выяснение отношений между ним и Франциском Канье. Ведь так?

– Господин комиссар, дело было не совсем так! Понимаете, я вступился за друга.

– Мотивы у тебя могли быть самыми благородными, но наше дело, дело полиции, устанавливать факты. А факты таковы, что с десяток свидетелей видели, как ты напал на сына мэра. Сломал ему колено, бедолага теперь в больнице на материке. Лежит в гипсе. Вот что ты скажешь его отцу?

Я опустил голову. Я прекрасно понимал, что всё решено до меня. Совершеннейшая и несусветная глупость с моей стороны была влезть в этот конфликт, но разве я мог допустить чтоб мой враг уничтожал моего друга?

Это было моим вторым ударом за всю мою недолгую жизнь. Если считать эпизод с красотками из журнала. И снова Дюбуа меня переиграл. Как всегда, подло.

Я подписал, что от меня требовал Жанэ. Выйдя морально опустошенным и униженным, я забрел на обратном пути к местному торговцу самогоном. Я ранее пробовал алкоголь два или три раза в жизни и то только легкое пиво. В этот же раз я отведал жуткого бретонского пойла, которым заряжались по утрам для бодрости все рыбаки. Но заряжались они порциями по двадцать-тридцать грамм, я же сдуру выпил сразу треть бутылки. Сначала мне показалось, что в меня пролилась геенна огненная. Потом вдруг стало хорошо и приятно. Я сел на осеннюю сырую землю и начал напевать какие-то мотивы, болтать чушь, в общем вести себя как подобает глупейшему юнцу, впервые отведавшему крепкого мужского напитка. Я пытался встать и идти, но постоянно падал, полз на коленках, снова пытался встать, пока наконец не уснул пьяным сном.

Очнулся я уже в темноте и совершенно не мог вспомнить как я сюда попал. Это было крайне поганое ощущение потерянности, когда напрочь отсутствовало восприятие реальности. Первое мое похмелье стало тяжким испытанием для меня. Во рту саднило. Голова гудела словно Атлантика перед штормом. Ощущение, что меня переехал грузовик, не отпускало, все мышцы болели словно после жестокой драки. Я никогда не думал, что алкоголь оказывает столь пагубное влияние на человека, а от того лишь хуже страдал.

Я видел, как отец похмеляется по утрам, когда ему плохо после вчерашних возлияний. Обычно он наливал себе небольшой стаканчик и опрокидывал его одним махом, после чего зажевывал кусочком соленого тунца и шел на работу.

Как я уже говорил ранее, рыбу в силу особенностей своего организма я не любил и вообще всё это морское меню мне порядком надоело, хотя я знал, что на материке в ресторанах люди готовы были платить дикие деньги за то, что мы ели каждый день бесплатно.

Но я все же решил попробовать и отхлебнул часть пойла, оставшегося в бутылке.

То, что я испытал, не описать словами. Из глаз у меня полились слезы, рот наполнился несусветной гадостью, а желудок немедленно исторг из себя всё только что выпитое сейчас и заодно накануне. Я повалился на землю, в жесточайших судорогах выблевывая из себя реки желчи вперемешку с остатками пищи. Меня рвало на протяжении неизвестного количества времени, заставляя изгибаться дугой, в животе словно взрывались мелкие гранаты, поражая своими осколками все внутренности.

Я пролежал еще какое-то время и даже вздремнул. Очнулся уже от реального холода, все-таки была уже поздняя осень. Встав, я понял, что мне стало легче. Очистившись, организм заработал на полную катушку и стал требовать срочно его нагрузить. Я побежал, так как уже все автобусы не ходили и судя по луне, была уже глубочайшая ночь.

Очень хотелось пить, но взять воды было негде. Из Ле-Пале, где меня допрашивал Жанэ, до моей родной Локмарьи было около восьми километров, я бегом пробежал это расстояние по шоссе, примерно за пятьдесят минут, изредка переходя на шаг, чтоб восстановить дыхание. Машин практически не было, проехала пара байкеров, даже не заметивших меня.

Я вбежал в родную коммуну весь потный, с дикой жаждой. Наш дом был слегка освещен дворовыми светильниками и почему-то горел свет на первом этаже, при чем явно ночник. Я удивился, отец всегда ложился не позднее десяти часов, так как вставал всегда в пять утра. Мария же, работавшая в одном из отелей Ле-Пале горничной и ездившая туда на вахтовом автобусе по расписанию, тоже ложилась рано. Возможно, они просто забыли погасить свет, что тоже было немыслимо, бережливый отец вечно за всеми нами щелкал выключателями.

Я осторожно вошел в дом и прокрался на кухню. Открыл холодильник и жадно припал губами к бутылке с прохладной водой. Нечто волшебное я испытал в этот момент, я даже закрыл глаза и несколько секунд просто наслаждался и не сразу услышал какие-то шорохи и звуки, доносившиеся со стороны спальни родителей.

Я давно уже спал на втором этаже, отец же с Марией спали внизу, так как вставали раньше меня и сразу же шли завтракать. Лестница на второй этаж проходила мимо двери в их спальню и поднимаясь к себе, я всегда невольно мог видеть отцовскую постель.

Не скажу, что я ранее подглядывал за ними, никогда даже мысли такой не возникало. Но сейчас, услышав то, что доносилось оттуда, я не раздумывая прокрался и заглянул.

Отец стоял спиной к двери. Я видел его мощный пролетарский торс и часть голого бедра. Перед ним, также спиной к двери, наклонившись чуть вперед и держась руками за стоявший рядом стул, стояла Мария. Но как стояла! Она ритмично двигалась в такт движениям моего отца, который держал ее за волосы, шлепая по ее упругой белокожей пятой точке.

Я ошалел. Не скажу, что я не знал, что такое взрослые игры. Красотки в журнале в свое время сделали свое дело. Но вот чтоб так, вблизи, причем между своими родными…

Я присел на пол и осторожно начал наблюдать. Горячая волна возбуждения нахлынула на меня, сделав ватными ноги и вернув сухость во рту. Наблюдая за тем как мой родной отец мощно и страстно сношал мою мачеху в развратной позе лошадки, я сам того не ведая, почувствовал, что снова сваливаюсь в пучину греха, удесятеряя свое возбуждение многократно.

Мария стонала все громче, ее глаза закатились, это было мне видно из бокового зеркальца, что стояло поблизости. Ее большая грудь колыхалась в ритм движениям, а отцовская правая рука время от времени сочно шлепала ее по бедрам. Видно было, что процесс очень нравился моей мачехе, она наслаждалась каждой секундой, пальцы судорожно впивались в спинку стула. Сочные чавкающие звуки еще больше раззадоривали меня, и я буквально через пару минут почуял что вот-вот взорвусь лавиной сладкого вулкана.

Не в силах более сдерживаться, я отполз в сторонку и лег на спину. Откровение, подобное тому, что я испытывал в тех пещерах, вновь снизошло на меня беззастенчивой лавиной. Я не видел уже происходящего в комнате, но звуки, доносящиеся оттуда и моя богатейшая фантазия, сделали свой дело. Горячий фонтан буквально взорвал меня изнутри, я заревел как бык, схватив себя зубами за воротник рубашки, дабы меня не услышали. Не знаю насколько у меня это получилось, потому что через секунду я уже вскочил на ноги и умчался к себе наверх, а мои любовники даже не заметили, так были увлечены делом.

Прошла пара дней и меня вызвал наши директор месье Грюни́. Также, как и Жанэ, он был ветераном войны с немцами и вишистское прошлое моего деда не давало ему спокойно жить. С порога он уже начал мне грубить, обзывая неонацистом.

– Вы многое себе позволяете, – заметил я ему. – Разве я давал вам повода для такого к себе отношения?

– По-моему, наглец, ты сильно ошибаешься на предмет того, кто есть, кто в этом кабинете! – пробурчал Грюни, глядя на меня взглядом, полным презрения. – У меня лежит признание, подписанное тобою лично у комиссара. Его достаточно для того, чтобы выкинуть тебя из школы.

– А можно его посмотреть? – вежливо попросил я.

– Держи. Это копия! Оригинал конечно же, я тебе не дам, паршивец ты эдакий, – он перебросил мне листок бумаги.

Вчитавшись, я понял, что вляпался по самое не могу. Жанэ ловко надул меня, представив все таким образом, что я стал зачинщиком всего этого события; получалось это что я собрал всю молодежь на пляже и что во время драки я выкрикивал нацистские лозунги. Мало того, сюда же были присовокуплено то, что на днях после занятий я вел себя агрессивно по отношению к другим ребятам, напрашиваясь на драку. Это конечно же, описывался случай, когда я провоцировал своих одноклассников после уроков.

Было дело, согласен. Я вышел на эмоциях. Но что касается остального написанного, то это была чушь полнейшая, о чем я не преминул сообщить директору.

Он расхохотался.

– Неужто ты думаешь, что тебе, внуку вишиста, поверят больше, нежели сыну уважаемого на острове человека?? Если ты вправду так думаешь, значит ты идиот. Хотя, чего ожидать от такого прохвоста! Ты давно был у меня как кость в горле, ты слишком горд. Считай, что ты отчислен!

Я вышел на улицу, словно после бани, пот катился с меня градом. Обида и ненависть клокотали внутри. Дико хотелось кого-нибудь убить!

Надо мной не смолкал гвалт чаек.