Боги поневоле. Наследие Зевса

Они заметили меня сразу же. Они ждали меня – это я понял, едва приблизившись. Должно быть, мои расследования не остались в секрете от них, они догадывались, что рано или поздно я попытаюсь подобраться поближе.

И вот это произошло. Я не успел даже взглянуть в окно, не успел толком ничего увидеть, как меня схватили и заломили руки.

– Любопытный журналистишка, – услышал я чей-то насмешливый голос, – Хотел увидеть, чем мы занимаемся? Сейчас посмотришь.

Голос у меня пропал. Надо было что-то сделать, попытаться как-нибудь освободиться, что-то сказать, хотя бы солгать, что я вовсе не журналист и вообще попал сюда по ошибке, но я не находил слов. Для человека моей профессии это вообще странно – обычно нужные фразы сами просятся на язык, но сейчас я бы слишком испуган.

Они затащили меня в шаткий домишко, в окно которого я пытался заглянуть и толкнули на пол перед одним из своих – по-видимому, главным. Ему даже не потребовалось ничего объяснять.

Он окинул меня презрительным взглядом и, не успел я даже попытаться встать, присел на корточки, сжимая, словно тисками, мою нижнюю челюсть и изучая мое лицо.

– Симпатичная мордашка, – наконец, вынес он вердикт и резко оттолкнул мою голову, – Султан будет доволен. Эй, – он выпрямился и, глянув на кого-то из подручных, щелкнул пальцами, затем указывая на меня. Меня снова скрутили.

В шею вонзилась игла, должно быть, заранее подготовленного шприца, я вскрикнул… и потерял сознание.

… Пришел в себя я от опрокинувшегося мне на голову ведра воды или, может быть, целого чана – ощущение было такое, будто я попал под водопад. Я закашлялся, задергался и попытался для начала протереть руками лицо… не получилось. Руки были прочно связаны за спиной; возможности двигаться я был лишен.

В сердце мигом вспыхнула ярость, толкающая на подвиги; я распахнул глаза и одним движением сел, упершись пальцами в пол позади, а правой ногой – в какую-то поперечную балку на полу. Вода продолжала тихонько капать мне на голову и я, отгоняя от себя мысли о китайской пытке, попытался оглядеться.

Увиденное, надо признать, утешительным не казалось ни в коей мере.

Я находился в странном, довольно большом помещении, небрежно заставленном разнообразными ящиками, как закрепленными, так и болтающимися сами по себе (хорошо, что ни один из последних не упал мне на голову!), с вогнутыми стенами и полом. Последний, ко всему прочему был изборожден поперечными… шпангоутами?.. Так, если мои познания верны – я нахожусь в трюме корабля.

Блеск. Мало того, что меня схватили, мало того, что накачали какой-то дрянью, так еще и похитили, и теперь решили куда-то там доставить водным путем! Пешочком домой уже не вернуться.

На макушку упало несколько тяжелых капель холодной воды, сменившихся на тоненький ручеек. Я недовольно тряхнул головой и поморщился. Болело все – начиная с той самой головы, которой я столь опрометчиво тряхнул, и заканчивая пальцами ног. Про руки можно было даже не вспоминать – их сводило так жутко, что я вообще сомневался, что сумею потом распрямить их. Перед глазами все как-то странно расплывалось, очень болела шея в месте укола, а в дополнение ныло плечо, которым я, кажется, ухитрился удариться. Возможно, случилось это, когда меня швыряли в трюм – вряд ли эти твари уложили меня сюда аккуратно.

Корабль мотнуло, затем тряхнуло, будто от взрыва. Мне даже почудился глухой звук, сопроводивший последний, но я тотчас же оправдал это для себя ударом волны в борт. Впрочем, разницы здесь не было решительно никакой, ибо результат был однозначен – от резкого движения судна я завалился на бок, опять ударившись плечом и, шипя и плюясь, попытался кое-как вернуться к прежнему положению.

Как ни странно, мне это удалось, но еще одно резкое движение заставило меня согнуться, практически утыкаясь носом в свои колени, силясь не упасть еще раз.

В ноздри забились какие-то непонятные рюши, белые мелкие кружева, и я непонимающе заморгал. Так-так-так, это что за фигня? Я же ткнулся носом в собственные колени, а не в ножки какой-то невнятной барышни, так почему же…

Еще один ушат холодной воды за ворот вынудил содрогнуться и, окончательно придя в себя, сделать сразу несколько чрезвычайно неутешительных выводов.

Во-первых, я в трюме корабля и крепко связан. Во-вторых, одет я в идиотское женское платье, розовенькое, с кружевами, ужасно омерзительное и раздражающее. Как-то сразу стали понятны намеки на мою «симпатичную мордашку» и какого-то султана – меня, судя по всему, решили вырядить девкой и продать тому самому султану в гарем. Блеск!

Хотя, возможно, до гарема я и не доживу. Потому что третьим, и самым неутешительным выводом был тот факт, что судно, на котором меня перевозят, по-видимому, терпит сейчас бедствие, прыгая по волнам, как солнечный зайчик, а в обшивке его, на пару метров выше моей головы, красуется внушительная пробоина. Именно из нее вода то и дело окатывала меня, пробираясь внутрь при излишне сильном крене судна, именно благодаря ей пресловутой жидкости на дне трюма собралась уже вполне внушительная лужа…

Вообще, странная, должен заметить, была лужа.

Впрочем, вокруг вообще творилось что-то невообразимое – корабль буквально ходил ходуном, трещал, казалось, по всем швам, метался из стороны в сторону и мне чудилось, что вода из пробоины обливает меня раз за разом, все сильнее и активнее… Но в трюме воды почему-то не пребывало. Количество ее ограничивалось той самой лужей, почему-то не уходящей вниз через доски, а растекающейся по ним ровным, плотным слоем. Странная это была лужа – казалась подвижной, вязкой, и производила впечатление скорее расстелившейся по доскам всем своим существом гигантской медузы.

Что ж, может быть, оно и к лучшему – если бы трюм заполнился водой, я бы погиб наверняка. Все-таки, будучи связанным, запертым в замкнутом помещении, я бы не смог и через пробоину наружу вылезти, а если бы и смог, не выгреб бы.

Я попытался встать. Чертово платье мешало неимоверно, мучительно хотелось сорвать его с себя и заткнуть им пробоину, оставаясь в неглиже, но дееспособным и со свободными руками. Я кое-как уперся последними в борт судна позади (а может, это был один из больших ящиков, болтавшихся по трюму – кто знает?) и, с трудом перебирая ими, принялся кое-как приподниматься на ногах.

Три раза я срывался, падая обратно, один раз даже загнал занозу в палец. На четвертый раз мне удалось встать и осторожно попятиться от «медузы», не давая ей меня коснуться. Почему-то близко знакомиться с ней очень не хотелось.

Корабль продолжал неистово метаться по волнам, отскакивая от одной к другой, словно теннисный мячик между игроками. «Медуза» неспешно колыхалась в такт этой качке, переползая из стороны в сторону. Несколько раз она, как бы невзначай, коснулась моих ног, и у меня почему-то возникло крайне неприятное впечатление, что эта водяная живность изучает меня. Присматривается. Приноравливается…

Судно накренилось на бок, и вода вновь начала подбираться ко мне. Честно стараясь не паниковать, уговаривая себя не обращать внимания на выходки какой-то там жидкости, я, осторожно пошатываясь (ну не морской я человек, к качке не приучен!), сделал шаг назад. Корабль содрогнулся всем своим деревянным телом, и я, запнувшись об один из шпангоутов, полетел на доски.

Вода, видимо, только этого и ждала. Совсем неглубокая, еле прикрывающая дно лужица вдруг нахлынула на меня, окатила с головой и, не успел я толком вдохнуть или хотя бы просто осознать происходящее, буквально поволокла меня к дыре, зияющей в корпусе судна.

Теперь сомнений в том, что в трюм попало какое-то живое существо, уже не оставалось, как и в том, что чем-то я этому существу не понравился. А может, наоборот, понравился? Может, оно хочет утащить меня в качестве трофея?

Волокло оно меня не быстро, но настойчиво и, видя, как приближается дыра, я ощутил волну ледяного, парализующего ужаса. За дырой, снаружи судна меня ждал океан – беспощадная, огромная масса бушующей воды, с которой и матерому моряку-то было бы справиться в одиночку непросто… А я не моряк. Плаваю, как все, особыми рекордами похвастаться не могу. Кроме того, у меня связаны руки.

Стараясь отдалить неминуемую погибель, я засучил ногами, силясь или упереться во что-то или за что-нибудь зацепиться.

«Медузе» это определенно не понравилось. Продолжая волочь меня к импровизированному выходу, она, словно по воле безумных волн, швырнула меня на какую-то бочку, хорошо приложив о нее виском. В голове на секунду помутилось.

Когда я пришел в себя, дыра была уже совсем близко, и меня тянуло, выпихивало, выталкивало в нее безжалостное полужидкое существо. Еще миг – и я, извиваясь, как уж, проскользнул между острых краев пролома, покидая корабль.

Внутреннюю сторону правого запястья запоздало пронзило болью. Терпимой и, честно говоря, на фоне происходящего почти незаметной. Я лишь порадовался, что еще что-то чувствую.

Сбоку мелькнула темная громада корабля и практически сразу исчезла, видимо, отброшенная очередной волной.

Я остался один. Один посреди беснующейся, беспощадной пучины, несколько оглушенный и потерянный… приговоренный.

Океан, пожалуй, можно смело назвать самым страшным эшафотом. Чувствуя, как медленно погружаюсь в неизмеримую глубину, не взирая на отчаянные, практически беспомощные попытки выгрести ногами, я сознавал это в полной мере. До сей поры мне еще никогда не доводилось ощущать дыхание смерти так близко, как сейчас, не приходилось понимать, сознавать со всей остротой, что жить осталось лишь каких-то жалких несколько секунд, быть может минут, что жизнь уходит…

Далеко-далеко наверху, сквозь толщу воды, синело потрясающе прекрасное небо. Я дернулся всем телом, пробуя подняться к нему, и почувствовал, как меня сковывает смертная слабость. Воздух в легких закончился, вода бетонной плитой давила на грудную клетку. Голова начала болеть; перед глазами замелькали какие-то пятна… Я понимал, что умираю.

Резкая боль, вновь пронзившая мою руку, заставила немного прийти в себя. Недоумевая, чем она могла быть вызвана на сей раз, я сделал неловкую попытку обернуться… и похолодел.

Мое запястье совершенно явственно ощупывали чьи-то пальцы.

Трудно сказать, что было сейчас более ужасным – утонуть вот так, сгинуть в пучине, неведомо ни для кого, распрощаться с жизнью, еще недавно такой яркой и полной смысла, или… ощутить на такой глубине чью-то руку на своей руке.

Кто это может быть? Что это? Пальцы ангела-хранителя? Или холодная длань смерти, явившейся ко мне в облике другого утопленника? Или же это все не более, чем предсмертные галлюцинации, вызванные погружением на такую…

Сильный, резкий удар, кажется на несколько мгновений выбил из меня вместе с мыслями и откуда-то взявшиеся в легких остатки воздуха.

Совершенно не понимая, что происходит, уже абсолютно уверенный, что умру и мысленно прощающийся со своей загубленной юностью, я зажмурился, фактически отдавая себя на волю жестокого произвола и… вздохнул.

Воздух, живительный, невероятно сладкий, не взирая на пронизывающую его соль, наполнил мои легкие столь внезапно, что я едва не захлебнулся им и, закашлявшись, неуверенно приподнял веки.

Ослепительное солнце больно резануло по глазам, я поспешно зажмурился, напряженно втянул воздух еще раз и, успев лишь смутно ощутить сильный удар обо что-то твердое, благополучно отключился.

***

Меня грубо тряхнули за плечо, потом ударили по щеке. Потом, видимо, решив, что мягкие методы со мной не работают, пнули.

Я закашлялся, отплевываясь от неприятного привкуса соли во рту и, больше всего на свете опасаясь обнаружить себя вновь в океане, открыл глаза.

Реальность набросилась со всех сторон столь стремительно, что для полноценного ее осознания потребовалось время. Поначалу же я просто выхватывал отдельные ее куски, отмечая их для себя.

Лежал я на чем-то твердом, лицом к высоченной каменной стене с по-прежнему связанными за спиной руками. Правое запястье немилосердно жгло, хотя причины этого я пока не понимал.

Постепенно к этому прибавилось неприятное ощущение облепившей тело мокрой одежды и некоторой прохлады, вызванной то ли ветерком, то ли самим фактом моего пребывания на каменных плитах без особого подогрева. Яркое солнце в небе на роль обогревателя сейчас годилось мало – его тепла мне не хватало.

Я неуверенно приподнял голову и потряс ею. Слух возвращался очень медленно и мне подумалось, что это из-за попавшей в уши воды. Практика показала, что я был прав.

А еще практика показала, что одет я по-прежнему в идиотское женское платье натурального цвета фламинго, с какими-то невнятными оборками и кружевами, что меня тошнит и при этом хочется есть, и что нахожусь я возле высокой стены не один.

Обнаружив рядом с собой две крепкие мужские фигуры, я попытался повернуться на спину или сесть, или принять хоть сколь-нибудь более удобное положение.

Ко мне обратились на незнакомом языке, весьма грубо и неприветливо. Я покачал головой, показывая, что не понимаю.

Люди переглянулись и, не мудрствуя лукаво, цепко ухватили меня, как говорится, «под белы руки», ставя на ноги.

Резкая смена положения на моем состоянии сказалась не лучшим образом – ноги мои начали подкашиваться, дыхание почему-то сбилось, а перед глазами все пустилось в неспешный хоровод. С огромным трудом, сквозь пелену накатывающей дурноты я кое-как сумел различить два смуглых лица, чьи обладатели, бывшие, замечу, не самого высокого роста – я возвышался над ними на целую голову, даже не взирая на то, что едва стоял, – принадлежали совершенно точно не к европеоидной расе, являясь скорее азиатами.

Один из них что-то пробурчал и довольно бесцеремонно ткнул пальцем мне в грудь.

Мне понадобилось немало времени, чтобы сообразить, что я, не взирая ни на что, все-таки был принят за девушку, и сейчас мужчина выражает, по-видимому, недовольство недостаточным объемом моей груди.

Я закашлялся, тряхнул головой, подбирая нужные слова и стараясь не дать себе разозлиться и, наконец, решительно и несколько гневно выдохнув через нос, все-таки подал голос.

– Ребят, я не девушка, – голос прозвучал хрипло и как-то простужено. Горло, сговорившись с голосовыми связками, демонстрировало недовольство от чересчур близкого знакомства с соленой океанской водой.

Как бы там ни было, а слова мои эффект возымели совершенно неожиданный – оба незнакомца шарахнулись от меня, как от чумного, и тотчас же, переглянувшись, вдруг вновь подались вперед. Крепкие руки пребольно стиснули мои плечи чуть ниже плечевого сустава, и я, почувствовав, что меня куда-то волокут, откровенно занервничал.

– Куда вы… Эй, да стоп!.. Дайте хотя бы…

Один из «сопровождающих» очень выразительно цыкнул на меня, и я ошарашено умолк.

Нда, не на такое отношение к несчастному, чуть не утонувшему человеку я рассчитывал, совсем не на такое… Сейчас очень явственно начинали сбываться скорее опасения мои, нежели надежды, и все, что мне оставалось – это уповать на то, что конец пути каким-то чудом окажется хоть чуть лучше начала. В конце концов, вдруг они волокут меня к переводчику? Или хотя бы даже к своему начальнику, который говорит на других языках… Или сразу на плаху.

При последней мысли я помрачнел и, отвлекшись от дороги, споткнулся о чуть выступающую из каменного пола плиту, снова невольно повисая в руках сопровождающих меня людей. Слуха моего коснулось недовольное ворчание, и я откровенно вознегодовал.

Нет, ну ничего себе наглость, да? Волочь меня к черту на рога, и еще проявлять недовольство тем, что я идти нормально не могу! Бессовестные. Если меня ведут к начальнику – я подам на них рапорт.

А если все-таки на плаху?.. Черт возьми, да я счастливчик – из океана прямо в руки непонятно настроенных типов!

Путь внезапно завершился. Попытка шагнуть в практически полной темноте вперед привела лишь к тому, что я нелепо дернулся в крепких руках сопровождающих и, остановившись, завертел головой, надеясь разглядеть хоть что-то.

Тот, что был справа, вытянул едва различимую во мраке руку вперед и глухо стукнул во что-то три раза.

Мне снова стало не по себе. Вся эта таинственность, сумрак, странно одетые и непонятно говорящие люди – все это, безусловно, могло показаться мне интересным и захватывающим, но только в одном случае: если бы я сидел в кресле кинотеатра, а это все происходило на экране. Но вот выступая в главной роли представления, не имея ни малейшего понятия о том, что ждет дальше, теряясь в догадках, и сходя с ума от беспокойства, получить удовольствие я как-то не мог.

Впереди послышался скрип и тяжелая створка, в которую, оказывается, и стучал мой сопровождающий, неспешно распахнулась.

В первый миг я, вынужденный зажмуриться от волны яркого света, не увидел решительно ничего. Только почувствовал, что меня опять волокут вперед и, рефлекторно переставляя ноги, часто-часто заморгал, пытаясь быстрее восстановить зрение. Вот меня опять дернули, останавливая и я, наконец обретший возможность видеть, недоуменно огляделся.

Признаюсь, взглянуть было на что.

После какого-то мокрого, грязного дока, после темного коридора с неровным полом и блужданий во мраке, я вдруг очутился в зале совершенно сказочного, будто сошедшего со страниц историй Шахерезады, дворца.

Озарялся он тремя неправдоподобно огромными, похоже, хрустальными люстрами, свисающими с высокого потолка и расположенными так низко, что, казалось, стоило поднять руку и можно было дотронуться до спускающихся с них граненых стекляшек. Свет их, несколько рассеянный, отражаясь от натертого до блеска пола, усиливался многократно, озаряя все немалое пространство. (Замечу в скобках, что целевое назначение такого ярого освещения мне лично было абсолютно непонятно – на улице ярко сияло солнце, свет его проникал в огромные, от пола до потолка, окна в правой стене и дальнем от меня конце зала, поэтому смысла в дополнительной трате электричества не было ни малейшего).

Меня толкнули в спину, и я, очень четко ощутив себя пленником, сделал несколько неуверенных шагов вперед, с определенным трудом переступая по скользкому полу. Под ногами мелькнуло что-то черное. Я опустил доселе совершенно некультурным образом задранную к потолку голову, закрыл по-идиотски открытый рот и обратил внимание на то, что внизу.

Рот тотчас же открылся снова.

Цвета помещения, где я находился сейчас, вполне соответствовали его восточному облику – люстры свисали с покрытого лазоревой краской или обтянутого материалом того же цвета потолка, с идущей по его краю бордово-красной каймой, от которой к собственно люстрам тянулись длинные, немного выпуклые линии того же цвета. Видимо, из люстр пытались изобразить сразу три красных солнышка.

Поверх лазоревой краски все это было покрыто золотистого цвета витиеватыми изгибами и узорами, среди которых мне на миг почудилась какая-то надпись.

Пол, на который обратить внимание пришлось, чтобы не полететь кубарем, поскользнувшись, был цвета слоновой кости. Производил впечатление мраморного, но имел в шаге от стен кайму глубокого черного цвета, каждый угол которого знаменовался завитушками, похожими на те, что вились по потолку; в центре же его имелось весьма стилизованное изображение не то звезды, не то солнца с шестью конусообразными лучами. В звезду был почему-то вписан треугольник, указующий своей вершиной на дальний конец зала; в треугольнике, очень боясь задеть макушкой низко нависшую люстру, гордо выпрямившись и озираясь по сторонам, стоял я.

Зал был полон народа. Нет, я не мог бы характеризовать количество присутствующих как «толпу», однако, достаточное их число все-таки наблюдалось и было представлено, в основном, стражей, замершей вдоль стен, как раз на небольшом пространстве между черной каймой на полу и стеной. Одеты они были ничуть не менее странно, чем те, что вели меня, но как мне показалось, более богато, и более… грозно. Во всяком случае, на изыскано расшитых поясах, поддерживающих штаны-шаровары, у многих виднелись кривые ятаганы, почему-то лишенные ножен, а у стоящих по углам над головами грозно возвышались пики.

Настороженные и суровые взоры их были обращены ко мне, внушая невольный трепет и вызывая общее, весьма неприятное и очень неуютное ощущение.

Моего слуха коснулся чей-то негромкий, быстрый говор, и я сразу забыл о страже, обращая внимание на то, что находилось в дальнем конце зала, и что рассмотреть было трудно из-за падающего из окон позади яркого света.

Смутно сумел я разглядеть небольшое возвышение, прищурившись, различил низкий диван на нем, заваленный невероятным количеством мягких подушек, и фигуру, вальяжно расположившуюся на них.

Возле дивана стоял невысокий сухощавый человечек, от которого мне виден был только длиннополый халат и шаровары, и что-то негромко объяснял на непонятном мне языке той самой фигуре.

Реакции последней я не слышал, да и не видел тоже. А вообще, говоря начистоту, я уже и не хотел ничего видеть. Ситуация действовала на нервы все больше и больше, мокрое платье противно липло к телу, ни одного слова из произносимых здесь я не понимал, и во мне начала подниматься горячая волна дикого раздражения, граничащего с бешенством.

– Эй! – я уже не хотел сдерживаться, позволяя злости свободно выплескиваться наружу, – Может, и на меня кто-нибудь посмотрит? Или вы по-человечески вообще не понимаете?

С дивана на возвышении взметнулась в останавливающем жесте кажущаяся против света довольно узкой и темной, длань, и бормочущий что-то информатор мигом умолк. Незнакомец с интересом подался вперед, сцепляя руки в замок и складывая их на коленях. Лица его я все еще не мог различить, но тюрбан, венчающий голову, стал заметен, из чего я сделал логичный вывод, что смотрю ни на кого иного, как на правителя этих мест – султана, пашу́ или еще что-то аналогичное.

– Так ты из Англии?

Я опешил. Признаюсь, обратившись в столь непочтительной манере к венценосному незнакомцу, я не предполагал получить ответ на своем родном языке. Огрызнуться, правда, не преминул.

– Нет, из Индии! Что, разве не похоже?

Слуха моего коснулся мягкий, совершенно бархатный смех. Судя по всему, султана мое высказывание позабавило и, вместо того, чтобы рассердить, доставило удовольствие.

– А у тебя острый язычок. Как же зовут тебя, девица?

Раздражение, владевшее мною, вмиг обратилось яростью и я, зарычав в бессильном бешенстве, красноречиво сплюнул себе под ноги.

– Ответишь мне за «девицу»! Я парень, ясно тебе?! П-а-р-е-н-ь!! – я зло дернул плечом и прошипел, – Будь у меня свободны руки, я бы доказал тебе…

Собеседник расхохотался и, вновь воздев руку, дважды дернул пальцем, подзывая стражу, после чего указал на меня.

– Устроишь драку? – все еще посмеиваясь, осведомился он, и я передернул плечами, неприязненно и настороженно следя за тем, как ко мне приближаются два человека, отделившиеся по велению султана от стены.

– Как пойдет.

Стража приблизилась и, остановившись за моей спиной, принялась что-то делать с веревками, удерживающими мои руки. Спустя несколько мгновений я, к великому своему изумлению, ощутил свободу и, недолго думая, принялся стаскивать вниз дурацкое платье, стремясь избавиться от него хотя бы частично.

Мужчина, внимательно следящий за мной, внезапно перевел взгляд на отходящих стражников, сжимающих мои путы в руках, и произнес несколько резких слов. Стража переглянулась и что-то быстро-быстро залопотала на своем странном наречии, тыча пальцами мне за спину и, видимо, имея в виду тех, кто меня сюда привел. Султан гневно окликнул их.

За спиной моей послышался виноватый и неуверенных говор, походящий не то на токование глухаря, не то на трещотку. Несколько секунд венценосный властитель позволял им трещать, после чего жестом остановил и снова воззрился на меня.

Я, уже некоторое время как ждущий сей великой милости, развел руки широко в стороны, ощущая странную тянущую боль в правом запястье.

– Вопросы исчерпаны? Или, может, тебе еще продемонстрировать, что у меня ниже пояса?

Платье было стащено практически до бедер, сверху под ним, на мое счастье, ничего не было, и собеседник мог вполне убедиться, что видит пред собою существо мужского пола. Уж в том, что в полуобнаженном (а тем более в обнаженном) виде на девушку я совсем не похож, я не сомневался.

Султан окинул меня внимательным взглядом – свет люстр, отраженный от пола, сверкнул яркой искрой в его глазах, – и сделал уверенный отрицательный жест рукой. В голосе его, обращенном ко мне, зазвучала некоторая насмешка.

– Как тебя зовут?

Я тяжело вздохнул, помолчал и, снова набрав в грудь побольше воздуха, отозвался с удивившей меня самого обреченностью:

– Марк. Марк Слеттер.

Преддверие

– Слеттер?.. – мужчина нахмурился, явно что-то вспоминая, – Марк… Слеттер… – он перевел взгляд на стоящего рядом человека, ища в нем подсказку, перевел взгляд на стражу и рассеянно пробормотал, – Какая-то знакомая фамилия… Слеттер, Слеттер… – султан дважды стукнул себя пальцем по губам и, озаренный внезапной догадкой, вновь устремил взгляд к собеседнику, – Погоди-ка… М. Слеттер? Так значит, ты – тот самый журналист-разоблачитель? Ну, мне нравятся твои статьи, ты хорошо пишешь. Жаль только, редко.

Молодой человек, стоящий посреди зала, насмешливо фыркнул и, скрестив руки на груди, сделал неловкую попытку отставить ногу в сторону. Узкое и мокрое платье сделать этого ему не позволило, посему юноша вынуждено ограничился тем, что переступил с ноги на ногу.

– Ты, вероятно, будешь сильно удивлен, но преступники не всегда горят желанием быть разоблаченными, – он тяжело вздохнул, – Да, я тот самый. Счастливчик-разоблачитель, угодивший в плен к тому, кого хотел разоблачить…

– М? – властитель, внимательно глядящий на своего внезапного гостя и вслушивающийся в его слова, чуть склонил голову набок, позволяя падающему из окон за спиной свету озарить правую сторону его лица, и поправил тюрбан, – Любопытно. Надеюсь, не преминешь поделиться этой историей? Уверен, она будет очень интересна.

– Мне что, сказки тебе на ночь рассказывать? – Марк, постепенно замерзающий в мокром, да еще и стащенном до пояса платье, раздраженно дернул плечом, силясь скрыть легкий озноб, – Нашел Шахерезаду! История длинная, скучная, и вообще… – он поморщился и, еле удержавшись, чтобы вновь не сплюнуть, буркнул, – Лучше бы свое имя назвал. А то говорю как с болванкой коронованной…

По залу прокатился мягкий, бархатистый смех, смутно напоминающий негромкое рычание большой хищной кошки. Его сложно было назвать однозначно искренним, однако и деланым он не казался и, навевая странное ощущение нереальности, окунал одновременно в ледяной холод и в иссушающий зной.

– Пол.

Отголоски смеха еще не успели утихнуть, еще плескались где-то под сводами высокого потолка; Марк все еще находился под впечатлением этого хохота, поэтому прозвучавшее слово на миг сбило его с толку.

– Чего, прости?

– Ты спрашивал мое имя, – теперь властитель прекрасного места заговорил так, что у молодого журналиста создалось смутное чувство, будто его приняли за идиота, – Я назвал его. Мое имя Пол. Ты – Марк, я – Пол, понимаешь?

– Не дурак, – мрачно отреагировал абсолютно не обрадованный таким тоном беседы юноша, – Только имя-то не султанское… Пол. В антураж не вписывается, облику не подходит… И зачем ты мне врешь?

Ответом ему послужил как будто бы искренне утомленный вздох.

– Предположим, я не совсем уроженец здешних земель… – негромко, с нотками странной, непонятной грусти отозвался мужчина и внезапно махнул рукой, прибавляя несколько коротких слов на незнакомом Марку языке. Потом вновь обратился к нему.

– Эта история не менее длинна и не менее скучна, чем та, что мне отказываешься рассказать ты. Полагаю, ты узнаешь ее несколько позже. Пока же мне… тебе необходим отдых.

– Тебе? – журналист, не сдержавшись, саркастически изогнул бровь, – Ну да, это же тебя носило по океану, это же ты чуть не утонул!.. – мимолетный запал кончился, и парень, выдохнув, поднял руки, – Ладно-ладно, прости. Значит, ты предоставишь мне… ммм… возможность отдохнуть?

Пол, никак не реагируя на небольшую вспышку собеседника, тонко улыбнулся и сделал кому-то знак двумя пальцами. Крепкие руки незаметно отделившихся от стены стражей с ятаганами на поясах, уверенно подхватили Слеттера подмышки.

Ощутив, что его настойчиво, хотя и не так грубо, как прежде, влекут куда-то, парень заволновался.

– Эй-эй!.. – он попытался высвободиться из крепкой хватки, – Что еще?.. Куда?!

– Не нужно так нервничать, – султан, по-прежнему скрытый светом за своей спиной, вновь откинулся на диван и, утонув на нем в подушках, почти пропал из поля зрения журналиста, – Я скоро навещу тебя.

– На казнь мою смотреть явишься? – вопрос прозвучал довольно ядовито, да Марк и не пытался смягчить это – негодование, вперемешку с невольным и вполне объяснимым страхом, вновь охватило его, собеседника хотелось задеть, зацепить… но ответа на его слова не последовало.

Султан, развалившись на диване и не видя смысла что-то говорить, мысленно отнес вопрос молодого человека к глупостям юности, и предпочел просто молча наблюдать, как его подчиненные практически волокут неловко переступающего в узком платье парня к сводчатым аркам большого прохода в левой стороне зала.

***

Это был самый прекрасный дворец, какой ему только доводилось видеть. Особенно при учете того, что дворцов видеть ему прежде вообще не доводилось никогда.

Его волокли по длинным коридорам, по лестницам, протаскивали сквозь роскошные покои, а он только вертел головой, открыв в немом восхищении рот.

Что за место! Потрясающие цвета – красные, синие, золотистые, – покрытые поверх восточными завитушками; тяжелые люстры под высокими потолками; шелковистые ткани, обтягивающие стены! Каждый проход – сплошные арки, вверху стилизованные под волны; каждый цвет – целая палитра удивительных красок, сочетающихся столь изящно, что просто захватывает дух!

Его проволокли из зала по коридору в подобие холла, и потащили наверх по широкой лестнице. Лестница! Витые перила, пологие ступени, красный ковер, устилающий ее, и два пролета, расходящихся в стороны от площадки!

– Всегда приятно иметь выбор, – не удержался журналист и, не будучи понят, предпочел вновь уделить внимание окружающей роскоши.

На верхней части лестницы, в верхнем холле, огороженном резными перилами, произошла маленькая заминка – стражи заспорили, куда его вести, тыча пальцами в разные стороны.

– Только не разорвите меня, – опять не сдержался парень, и опять же был проигнорирован. Наконец, спор завершился и его вновь подхватили, увлекая в узкий коридор, застеленный красно-золотым ковром. Через три ступеньки в его конце парня просто перетащили и, подведя к большим двустворчатым дверям, охраняемым стражей, вновь остановились.