Китай. Провинция Хэнань.
Тотмий был занят тем, что лепил из глины скульптуру немолодого мужчины в длинной китайской одежде, в странном головной уборе, похожем на цилиндр, растущий прямо из макушки. Длинный халат упирался в подставку, и из-под него не были видны кончики ног. Так требовала мода того времени.
Вошел Ну-от-хаби и объявил с порога:
– Нет, Тот-мий, эта жаба не даст больше ни кусочка золота.
Скульптор посмотрел на свою работу, раздумывая над внезапной новостью, затем предложил:
– В таком случае, нужно уменьшить размеры статуи.
– Да что ты! Это для нас будет равносильно самоубийству! – замахал руками китаец, спускаясь по ступенькам. – Его императорская наглость отдельно указала на то, чтобы скульптура была в его настоящий рост. Он лично будет проверять!
– Не могу поверить! – удивился Тотмий. – Неужели ему для самого себя жаль золота?
– Не думаю, – ответил Ну-от-хаби. – Он наверняка боится, что мы обманем его, обкрадем.
– Тогда остается только одно – убавить толщину литья.
– Поверь мастеру, она и так уменьшена до предела. Если сделать ее тоньше, фигура будет деформироваться от собственного веса и при любом прикосновении к ней. Я уже не говорю о тех трудностях, которые возникнут при литье… Я не знаю, как быть, – китаец присел на скамейку рядом со столом и долго смотрел на работу Тотмия.
Тишина на какое-то время зависла в доме. Лишь снаружи доносились голоса людей и щебет птиц.
– Прекрасно! Я знаю, что мы сделаем! – Наконец сказал Ну-от-хаби почти весело, и Тотмий понял, что он придумал нечто весьма оригинальное. – Да! Мы выполним портрет императора! И даже больше, чем в натуральную величину! Чувствую, это нас несказанно прославит! – старик смеялся и потирал руки. – Но прежде чем мы за это возьмемся, нужно собрать вещи.
– Зачем? – удивился Тотмий.
– Не собираешься ли ты остаться в этом доме, чтобы дождаться награды от нашего императора? Я собираюсь последовать примеру своего ученика и поискать себя в других странах, – сказал китаец. – Или ты еще не понял, что собой представляет наш новый повелитель? Ему невозможно угодить. Он всегда хочет большего, чем ты можешь ему дать. Так давай оставим его и исчезнем, – Ну-от-хаби сел на пол и с трудом выволок из-под стола тяжелый пошарпанный ящик.
– Инструменты? – спросил Тотмий, кивая на ящик.
– И не только, – ответил старик, поддевая кинжалом дно.
Когда ему удалось оторвать нижнюю доску, он извлек на свет несколько смятых золотых тарелок и изуродованный кувшин, разрезанный для удобства хранения на две половинки. Потом китаец наклонил ящик набок и слегка постучал по нему. К ногам Ну-от-хаби скатилось десятка два колец и перстней, два тоненьких браслета, брусочек золота, от которого был откушен кусок, и множество разноцветных камешков.
– О, учитель, ты, оказывается, отнюдь не беден, – заметил Тотмий.
– Но недостаточно богат, чтобы безвозмездно делать золотые статуи в подарок самодуру, будь он даже самый могущественный человек в Китае, – ответил Ну-от-хаби, собирая драгоценности в сумку.
А Тотмий пристально всматривался в лицо глиняного императора: одутловатое со множеством бородавок на носу и щеках.
Китай. Аоду.
Чрезвычайно схожий со своей глиняной копией, китайский император, маленький грузный человечек со множеством бородавок, утопал в подушках на роскошном диванчике, обитом тончайшим шелком.
В ту пору столица государства, где располагался императорский дворец, была в городе Аоду, а само государство будет названо Поднебесной еще спустя несколько веков.
Великий правитель только что выгнал музыкантов, которые надоели ему своей однообразной музыкой и велел зажарить в императорском саду всех птиц, которые мешали ему своим пением. Слуги в панике умчались выполнять распоряжение своего повелителя, а сам он ненадолго смог обрести относительное душевное спокойствие, хотя внутри сгорал от нетерпения: когда же? Когда же они прибудут? Сколько можно их ждать?! Император перебирал в воздухе руками в драгоценных перстнях, выполненных явно очень искусным мастером. Оба указательных пальца были продлены почти на метр немыслимыми ногтями, заключенными в золотые футляры. Ими император, находясь на своем диванчике, свободно доставал до пола. Он отращивал их годами. Особо доверенные слуги ухаживали за ними, следили за тем, чтобы они не слоились и не тускнели. Ногти умащивались драгоценными снадобьями и тщательно выравнивались в идеальную линию. На это шло немало золота. А процедуры по уходу отнимали у обладателя ногтей немало времени. Кто-то признал бы такое достижение уродством, но император любил свои ногти и сейчас любовался ими и драгоценными перстнями Ну-от-хаби.
Мелко кланяясь, в покои вошел слуга, согнулся пополам и доложил:
– Прибыли от мастера-ювелира.
Император заерзал на подушках:
– Давай их сюда.
Слуга засуетился еще больше и почти бегом выскочил за двери.
Император постукивал длинным ногтем правой руки по полу и не заметил, как раскрылся замочек на золотом футляре, оберегающем драгоценный ноготь от повреждений. Все внимание китайского правителя было сосредоточено на ожидании. Вот-вот и терпение лопнет, но слуги оказались расторопны.
Спустя всего несколько мгновений в покои вошли четверо, те же самые, что некоторое время назад искали золото в доме Ну-от-хаби. Они внесли нечто большое, прикрытое от глаз узорчатым ковриком. Плоскоголовый крепыш знаками, непонятными для посторонних, руководил действиями остальных.
– Что это? – император указал ногтем на коврик.
– Это работа ювелира Ну-от-хаби и его ученика, скульптора Тот-мий-я, – с поклоном отвечал плоскоголовый.
– Они успели в срок, и золота им хватило! – самодовольно хихикнул император и повелел. – Поднесите ближе и снимите покрывало!
Слуги беззвучно выполнили приказ.
Когда коврик был сдернут, на императора взглянуло одутловатое золотое лицо со множеством бородавок в самых неподходящих местах, с двумя толстыми складками под подбородком, с веками, заплывшими настолько, что невозможно было между ними углядеть хотя бы щелочку для глаз, и носом, зажатым с обеих сторон подушками щек. Это был наиточнейший портрет правителя Китая, увеличенный в несколько раз. И потому все несовершенства модели не просто выпячивались и лезли в глаза любому, кто смотрел на портрет. Они кричали и вопили! И это действительно был портрет. Портрет, ограниченный исполнением одной только головы императора. Голова покоилась на бронзовой пластине, туловища и всего остального не было в помине.
Сладкая мина на лице повелителя Китая сменилась маской недоумения и злости.
– Где эти негодяи? – наконец, обретя дар речи, вскричал он. – Почему вы пришли без старика?
– Мы его не застали. Его не было дома, – подал голос один из слуг и осекся на полуслове.
– И Тот-мий-я тоже… – закончил плоскоголовый.
– Глупцы! – взвизгнул император, трясясь от гнева. – Они сбежали! А вы вместо того, чтобы найти их и бросить к моим ногам, притащили эту золотую болванку в мои покои! Прочь ее с моих глаз! В сокровищницу! Искать старика и его помощника! Немедленно! – маленький человечек, в силу рока вставший во главе великого государства, от бессилия затопал ногами, застучал ногтями по полу и… Один из футляров упал на пол, а рядом с ним – обломанный ноготь…
На минуту у всех присутствующих перехватило дыхание. Всех потрясла императорская потеря.
Первым нарушил тишину повелитель Китая. Он истошно заорал, громче прежнего:
– Казнить! Всех! Вас! – он тыкал укоротившимся указательным пальцем в нерадивую четверку, и слезы злости появились на его глазах. – Взять немедленно!
Привратники с оружием сорвались со своих мест и кинулись на слуг, те испуганно сбились в кучу и не знали, что делать: бежать или молиться о спасении. Все произошло слишком быстро и беспорядочно. Стража под жалобные вопли увела их прочь.
– Ищите старика-ювелира! – велел император одному из своих воинов. – Доставить его ко мне вместе с его учеником. Я с ними разделаюсь!
Воин поклонился в знак полного согласия с приказом повелителя.
Горный Китай.
Закопчённая лачуга освещалась только пляшущим пламенем костра, разведенного посреди помещения. На огне стоял котел на трех ногах. Повсюду висели и лежали засаленные звериные шкуры.
Ну-от-хаби и Тотмий грелись у костра. Кроме них в хижине находилась древняя старуха, больше напоминавшая скелет, чем существо женского пола. Она-то и была хозяйкой лачуги.
– Учитель, – негромко сказал китайцу Тотмий. – У нас всего пара дней преимущества. Уверен, за нами объявлена охота, и мы не можем задерживаться.
– Я и не спорю, – согласился старик. – Думаешь, мне надоело жить? – он усмехнулся. – Поверь, ни одна тварь по доброй воле не стремится к смерти. И если я не выжил из ума или не страдаю от мучительных болезней, я хочу и дальше топтать землю, видеть солнце, есть, пить, слушать, ощущать… Вот сейчас отогреемся и в путь.
Завеса, закрывавшая вход, отодвинулась, и вместе с пургой и снегом в хижину вошла женщина с вязанкой хвороста. Она свалила хворост у порога и прошла к огню, желая рассмотреть гостей и погреть руки.
Пламя бросило на нее свой отблеск, и Тотмий с неприятным холодком в позвоночнике узнал знакомый, бесконечно любимый образ, так часто изображаемый им в последние полтора десятилетия. Он отвел глаза в сторону, словно желая избавиться от видения, и вновь посмотрел на вошедшую.
Женщина заметила его странный взгляд и улыбнулась, показывая крепкие ровные зубы. Она действительно была поразительно похожа на царицу Нефертити.
Тотмий разозлился. Он уговаривал себя признать это сходство совершенно случайным, и, возможно, игрой света и тени. Но разум спорил с ним, доказывая свое, то, что он судил о смерти царицы по слухам, но сам никогда не видел ее мертвой, и она может где-то существовать. А если это так, то, возможно, случайно встретившись, узнает его. Но Тотмий спорил с самим собой. Царица была гораздо старше женщины, вошедшей в лачугу. И не могла оказаться здесь, так далеко от Египта, от тепла и привычной ей роскоши. Но разум задавал Тотмию вопрос: почему же ее редкая красота нашла свое воплощение в бедной простолюдинке? И почему Нефертити однажды, при их первой встрече, говорила с ним по-китайски? Не жила ли она когда-то среди этих людей? Судьба загадочна и любит задавать вопросы, на которые трудно найти ответы. Тотмий был раздосадован.
– Что ты так следишь за этой женщиной? – осведомился Ну-от-хаби.
Только тут Тотмий понял, что все это время не сводил глаз с вошедшей. И смутился.
– Ничего, учитель, – сказал он, с трудом отводя взгляд от заворожившего его лица, но успел заметить, как женщина еще раз ему улыбнулась.
Странники стали собираться в дорогу.
– Куда вы? – остановила их молодая женщина. – Начинается снежная буря, лучше оставаться в укрытии до утра.
Ну-от-хаби и Тотмий переглянулись.
– Если кто-то и преследует нас, он не полезет наперекор стихии, – рассудил китаец и принялся устраиваться на ночлег.
Тотмию ничего не оставалось, как согласиться.
Ночь он провел без сна. И не потому что было холодно и жестко. Мысли и воспоминания не давали сомкнуть глаз. Возможно, он и спал, но сам так не думал. Яркие картины лет, проведенных при дворце фараона Эхнатона, пожаловали к нему в гости в эту ночь, мелькали перед глазами, беспорядочно сменяя друг друга, словно соревнуясь в своем бесконечном танце. И мысль о том, имеет ли живущая в лачуге женщина какое-нибудь отношение к Нефертити, острым гвоздем засела в мозгу и мешала, и причиняла боль.
Наутро, когда они уходили, она вышла проводить странников. Ее старая мать предпочла оставаться внутри помещения, греясь возле тлеющего огня
Теперь пурга стихла, вокруг лежал снег. Было пасмурно, но очень светло. Снег не слепил, как в солнечную погоду, а лишь умножал свет неба.
Только теперь Тотмий смог как следует рассмотреть лицо незнакомки. И что ж? Ей было лет двадцать пять. И она уже не поражала своим сходством с царицей Египта, потому что имелись очень существенные различия и в форме губ, и в разрезе глаз. Но все-таки что-то неуловимо знакомое сквозило в ее чертах, так вчера смутивших Тотмия.
Китаец с помощью ученика взобрался на коня, через спину которого были переброшены сумки с поклажей, Тотмий оседлал другого жеребца. Путешественники распрощались с молодой хозяйкой покосившейся лачуги и поблагодарили ее за гостеприимство.
Женщина все смотрела им вслед и улыбалась. Тотмий не оглядывался, а все упирался взглядом в снег под копытами коня.
Немного отъехав, Ну-от-хаби неожиданно прямо спросил его, не дав опомниться:
– Она действительно так похожа на твою царицу?
Тотмий не сразу нашел в себе силы ответить.
– Нет, – наконец выдавил он. – Мне это только показалось. Тогда, в неверном свете ночи.
– Ох, беда, беда! – с деланным сочувствием запричитал старик. – Если скульптор жалуется на ненадежное зрение, ему поря заводить учеников.
– Не смейся, учитель, – попросил Тотмий. – Кто знает, может, Нефертити родом из этих мест? Она понимала китайский.
– Не стоит мучить себя вопросами, на которые ты никогда не получишь ответов. То, что приносит боль, нужно отсечь и не бередить рану. Ты меня понял? Пора оставить мысли об ушедшем, – сказал Ну-от-хаби. – Займись работой над собой.
Скульптор задумался. Его лицо выражало бесконечную тоску по безвозвратному.
– Ты прав, учитель. Как всегда, – наконец признался он.
– Тогда пора пришпорить коней, за нами может быть погоня, – напомнил ему старый ювелир и немедленно это исполнил.
Тотмий кивнул в знак согласия и тоже подстегнул своего жеребца.
Лачуга осталась далеко позади.
Египет. Ахетатон.
Народ, собравшийся у бывшего храма Атона, внимал словам, исторгаемым верховным жрецом Амона-Ра.
– …И повелел называть фараона Обеих Земель Нембаатра Тутанхамоном, да живет он вечно! А город, отстроенный нечестивцем, оставить в запустении и руинах. Пусть каждый сломает дерево, засыплет канал. Только так вы заслужите прощение великого Амона! Отныне повелеваю почитать бога Амона превыше всех богов! А также отдавать почтение богам Ра-Хорату и Птаху, покровительствующему Меннеферу, новой столице Египта, куда велением богов переселяется царственный двор во главе с великим фараоном Тутанхамоном и царицей, называемой отныне Анхесенамон. И пусть прославляет народ египетский своего избавителя Тутанхамона вместе с отцом его, Амоном-Ра!
Толпа что-то выкрикивала, народ обсуждал перемены. Но среди людей стояли двое, кто не ликовал, не размахивал возмущенно руками, а смотрел на все происходящее, как на страшный сон, которому нет конца.
– Помнишь, Халосет, – обратилась к мужу Мааби. – Как говорил Эхнатон, воспевая солнце?
Халосет не разомкнул губ. Слишком много связывало его с великим реформатором Египта. Именно ему он был обязан неожиданной милостью, обрушившейся на мальчишку-бедняка из окрестностей Ахетатона.
В это время жрец воздел руки к небу и принялся возносить молитву, прославляя Амона-Ра. Народ пытался вторить ему.
И в этом невообразимом шуме Халосет услышал тихий голос, произносивший совсем другую молитву.
Голос Маабитури:
– «О живой солнечный диск,
великий праздниками Сед,
владыка неба, владыка земли,
владыка всего, что объемлешь ты,
Атон, владыка «Дома Атона» в Ахетатоне»…
Горный Китай.
В горах мела пурга, лошади никак не могли привыкнуть к здешней погоде и отказывались идти вперед, ослепленные хлопьями снега и напуганные ледяным ветром, задувающим в уши. Тотмию пришлось спешиться и взять под узцы обе лошади. Китаец продолжал ехать верхом.
– Тот-мий! – перекрывая ветер, крикнул Ну-от-хаби. – Мне кажется, мы сбились с пути.
– Нет, учитель, здесь всего одна дорога. Это ущелье можно преодолеть только по той тропинке, по которой идем мы, так сказала старуха.
– Заведешь ты меня к себе в Египет, – произнес китаец как бы невзначай.
– Мне туда нет пути, – серьезно ответил Тотмий.
– А что там за огни впереди? – Сощурившись и вглядываясь вдаль, поинтересовался Ну-от-хаби.
– Должно быть, деревушка. Я пока ничего не вижу.
– Потому что смотришь не туда. Вон – за той грядой, – китаец указал рукой в нужном направлении.
Тотмий присмотрелся и не мог сдержать восхищения:
– Действительно, что-то там виднеется! Ну и зрение у вас, учитель!
– Зрение ювелира, – без ложной скромности ответил китаец. – Держи поводья крепче, чтобы лошади не свалились в пропасть. А то если подобное случится, зачем мне было бежать из теплого Китая, из моего уютного дома в какие-то ледяные заснеженные горы? Можно было бы закончить жизнь и там.
Тотмия не мог сдержать улыбки. Веселость никогда не покидала старого учителя.
– Вон там, за горой, чуть левее, – китаец показал рукой вперед. – Есть маленькая деревня.
– Что? – за свистом ветра не расслышал Тотмий.
– Увидишь, – сказал Ну-от-хаби и, чуть помедлив, добавил. – Я родом из этих мест.
– Как, учитель! Ты не китаец?
– Китаец. Как будто если родился среди льдов, то уже должен называться как-то иначе! – возмущался старый ювелир. – Здесь мы найдем пристанище, и слуги императора никогда не смогут нас найти.
– По-моему, они и так уже давно потеряли след.
– Не скажи, Тот-мий, – покачал головой Ну-от-хаби. – Не скажи.
Вот уже и деревушка показалась, но китаец велел двигаться мимо нее дальше в горы. Тотмий был удивлен, но послушался учителя. А спустя некоторое время они остановились у необычной пещеры, вход в которую надежно был скрыт огромными воротами, окованными броней. Сбоку от ворот висел тяжелый колокол. Веревка, конец которой был привязан к языку колокола, вся превратилась в ледышку и покачивалась под порывами ветра.
– Позвони, – велел Ну-от-хаби.
Тотмий оставил поводья и подошел к воротам. Едва шевеля замерзшими пальцами, он потянул заиндевелую веревку на себя, потом отпустил.
Сильный густой гул пробился сквозь завывание пурги и скрылся где-то в расщелинах.
Тотмий еще два раза дернул за конец веревки, но уже на последнем ударе колокола массивные ворота ожили, в них открылась дверь, и перед ними предстал бритоголовый человек в китайском одеянии – ханьфу. Его одежда была темно-синего цвета и опрятна, но настолько ветхая, что в некоторых местах сквозь нити просвечивало тело. На какой-то миг бритая голова незнакомца навеяла Тотмию воспоминания о египетских жрецах. Не проронив ни звука, незнакомец отворил ворота, чтобы лошади могли пройти, пропустил замерзших и продрогших путешественников внутрь пещеры и наглухо закрыл за ними вход. Подошел еще один бритоголовый, помог Ну-от-хаби слезть с коня, а Тотмию снять поклажу, после чего отвел лошадей в сторонку, к остальным. Подкинул животным сухой травы и налил воды. Китаец подал ученику знак, что опасаться нечего, тут все будет в порядке.
Они прошли через помещения, совещенные только огнем костров и факелов. Потолок пещеры был очень высок и терялся в темноте. Мужчины разных возрастов, но в такой же одежде, как у впустившего их незнакомца, тоже бритоголовые, проходили мимо вновь прибывших и приветствовали их радушными улыбками.
– Почему среди них нет женщин? – спросил Тотмий своего учителя.
Ну-от-хаби ответил, немного подумав:
– Потому что эти люди заняты разговором со своим богом, а женщины часто вмешиваются в чужую беседу.
– И они, эти все… – Тотмий не мог подобрать нужного слова для обитателей пещеры. – Они здесь живут всё время?
– Да. И мы будем здесь жить, – сказал китаец, устраиваясь возле одного из костров.
Тотмий положил на каменистый пол дорожные сумки, в которых Ну-от-хаби тут же принялся копошиться. Его же самого увлекало это место. Он хотел знать про людей, которые здесь обитают.
– Как можно прожить жизнь, ничего не повидав, не узнав? – недоумевал скульптор.
– У этих людей другие цели. Они хотят покоя, – отвечал китаец, доставая из сумок провизию.
Тотмий и Ну-от-хаби не знали, что пущенные по их следам всадники императора, остановленные ночным бураном, наверстывали упущенное время и уже достигли деревушки, которую путешественники обошли стороной. Они заходили в каждый дом, в каждую постройку. Они выпытывали о странниках, маленьком китайце и высоком голубоглазом иноземце, но в селении никто ничего не мог им сказать. Обозлившиеся и отчаявшиеся от своей тщетности, всадники расположились в деревушке на ночлег, собираясь утром в обратный путь и условившись сообщить императору, что видели, как беглецы в пылу погони свалились в пропасть и разбились вместе со своими лошадьми. Они тешили себя надеждой, что такое героическое объяснение смягчит гнев императора и отведет от них причитающуюся в подобных случаях кару. Но в глубине души каждый понимал, что по возвращению ничего хорошее их не ждет. Однако деваться им было некуда. Такова служба. Таков закон.
Тотмий осматривался. И вдруг он ощутил странное чувство, неодолимое желание подойти к отдаленному углу пещеры, где тоже горел костер. Никогда раньше ваятелю не приходилось переживать подобного ощущения. Но он не стал противиться и приблизился к тому месту, куда звал его голос подсознания.
Возле маленького костра сидел глубокий старик, но сохранивший до преклонного возраста юношескую осанку.
– Ты знал их всех, ты был с ними, и только тебя не застигла смерть Нефертити, – сказал старик, не поворачивая головы к Тотмию и продолжая смотреть на огонь.
При звуке дорогого имени скульптор замер, старик же, в свою очередь, продолжал:
– Ты можешь думать, что угодно. Что я сошел с ума. Что с ума сошел ты. Но только тебе, тебе единственному разрешено помнить о ней. Только в тебе сохранена память об Эхнатоне. Ты не забудешь ничего. Никогда.
– А ты? – спросил Тотмий, в тот момент мало понимая смысл сказанного.
– Я – не в счет. Я завершаю круг и больше не вернусь в мир.
Слова старика казались неразрешимой загадкой.
– Кто ты? – задал вопрос Тотмий, и получил ответ:
– Я – Хануахет. Учитель твоего фараона.
Скульптор ощущал себя вне реальности, мысли плыли, покачивались вместе с языками пламени костра, он слышал свой голос как бы со стороны:
– Эхнатон много говорил о тебе…
– Я рад, Тутмес.
Тотмий вздрогнул. Он давно уже не звался этим именем. Это движение встряхнуло его. Он понял, что не спит.
– Как ты узнал меня? – спросил он старика.
– Это необъяснимо. Я знаю… Так же, как и то, что ты прибыл сюда с ювелиром Ноотхабом, скрываясь от гнева китайского фараона. Здесь вас не будут искать, сочтя погибшими в ледяных горах. В этой пещере вы получите приют на долгие годы. Вы послужите своему богу.
Тотмий осознал вдруг, что может более никуда не бежать. Он может делать только то, что сам захочет. Вокруг есть камень, а что еще ему нужно для работы?..
– Но ты… – Старик прищурился и посмотрел на Тотмия. – Ты пробудешь здесь лет семь. Только семь. Старый китаец сумеет вернуть тебя людям.
– Зачем, Хануахет? – вдруг спросил Томий, в душе он протестовал словам старого жреца.
Но услышал в ответ:
– Ты должен еще многое сделать.
– Что именно? Моя жизнь закончилась в Египте! Это были лучшие годы…
– Ты слишком занят собой, – покачал головой Хануахет. – Подумай о других. Ты должен оставить учеников. Много.
– Они у меня уже есть!
– Неужели так говорят мудрецы? Не тебе дано пресечь цепь таинства передачи дара: тебя учил Ноотхаб, его – старый учитель Локхин, а его еще и еще… Так разве можешь ты, кому столько людей отдали свое мастерство, свое умение, свой огонь, взять и оборвать их дело?
Тотмий молча слушал.
– Слушай Ноотхаба, он объяснит тебе куда лучше меня. А пока отдохни с дороги. Впереди у тебя еще очень-очень долгий путь. Твой нынешний возраст – не конец жизни, и не ее середина. А лишь первое ее осмысление.
Скульптор поклонился Хануахету и в задумчивости вернулся к костру, где Ну-от-хаби уже ждал его, чтобы перекусить.
Старик, прямой как палка, проводил глазами Тотмия, и сказал, казалось, самому себе:
– Он достоин тебя, Эхнатон.
Порыв неведомо откуда взявшегося сквозняка колыхнул складки его одежды.
Хануахет улыбался кому-то, видимому только ему одному.
Ничто так долго не живет,
Чтоб помнить ту жару и лед,
Чтоб доказать, где сон, где ложь,
А где же правду ты найдешь.
Ни дерево, ни человек
Не знают тот священный век.
Но вновь возьмемся за весло
И вспомним, что уже прошло,
И в водах времени опять
Мы будем истину искать.
Год 1345 до Рождества Христова.