Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

First published in the French language under the title Book 1: Briséïs: Vol. 1, La Citadelle Intemporelle

Пролог

Вечерний ветерок шепотом потревожил нежные зеленые листья столетнего дерева и растрепал темные волосы на макушке Сефаидона. Ослабив тетиву лука, херувим обернулся, чтобы рассмотреть своего спутника. Купидон, чьи светлые глаза были немного скрыты за круглыми розовыми щеками, нервно хлопал крыльями, постукивая пухлыми пальцами по ветке. Он тоже высматривал жертву, стиснув челюсти. Его веки припухли, а глаза покраснели от напряженного взгляда, направленного вниз.

Казалось, ни одно из человеческих лиц не было отмечено знаком страшной тайны… Однако придется выбирать. Вот-вот наступит нужный момент, и два херувима не имели права уйти без выстрела.

– Ну что, ты определился? В кого я стреляю?

Если бы у подножия дерева сидел какой-нибудь мечтатель и собирался задремать, то до него с высоких ветвей долетел бы гнусавый, яростный голос Сефаидона, похожий на неправдоподобный щебет тропической птицы. Но только мелодия ветра в ветвях достигала ушей бдительных прохожих, которые беззаботно прогуливались по парку в этот прекрасный весенний день.

Уверенно наложив стрелу обратно, Сефаидон увидел небольшую группу детей, по щиколотку увязших в песочнице и радостно играющих под присмотром родителей. Такие юные создания иногда ощущали их присутствие, поэтому лучше всего было оставаться скрытыми в густой листве клена. Их задача не становилась легче.

Херувим бросил взгляд на нескольких рекламщиков, идущих по соседней дорожке. Он посмотрел на высокого лысого мужчину с рыжей бородой, на бабушку, которая не сводила глаз со своих ног, и на молодую женщину, которая была на последнем сроке беременности. Неподходящие кандидаты.

Купидон, стоящий в напряжении из-за ожидания, крепче ухватился за засохшую кору дерева, и она рассыпалась между его пальцами. Все напряжение, заключенное в его маленьком теле, хлынуло наружу, как вода через прорвавшуюся дамбу:

– Это все твоя вина, Сефаидон! Именно ты потерял служебное предписание! Будь ты неладен, если мы выберемся отсюда невредимыми, клянусь, я убью тебя!

– Я виноват? – сказал взбешенный Сефаидон. – И это после того, как ты заставлял меня прикрывать твои выходки?

– Почему я должен искать для тебя подходящую жертву? Это было твое служебное предписание, твоя ответственность!

Сефаидон позволил ветерку растрепать его перья, прежде чем ответить серьезным голосом:

– Мы – команда, Купидон, не забывай об этом. Если я упаду, ты тоже упадешь. Ты гораздо лучше меня умеешь распознавать кандидатов. Ты должен найти жертву. Или, может быть, ты предпочтешь, чтобы я пошел и рассказал им, почему потерял служебное…

– Тш-ш-ш-ш!

Купидон торопливым жестом заставил его замолчать, а затем указал пальцем на землю.

Двое молодых людей держали за руки маленького мальчика, которому едва исполнилось пять лет, и раскачивали его туда-сюда под восторженные возгласы.

Купидон, сидя на своей ветке, задрожал, не сводя глаз со своей добычи.

– Я поймал тебя! – пробормотал он себе под нос, а затем добавил более громко: – Стреляй в маленького, давай! Сейчас, пока не поздно!

– В маленького? – повторил Сефаидон, недоумевая.

Купидон чуть не потерял остатки самообладания:

– Тебе нужна была жертва? Вот она! Не задавай вопросов, просто стреляй!

Влажные от пота пальцы Сефаидона сомкнулись на тетиве. Он поджал губы, поправил лук, прицелился в сердце своей жертвы и подождал, пока утихнет ветерок, прежде чем выстрелить.

Наклонившись к его уху, Купидон прошептал:

– Не промахнись, иначе я сломаю тебе крыло.

Сефаидон сосредоточился еще сильнее. Не то чтобы он боялся за свои крылья, они были очень крепкими. Но в словах Купидона отразилась гораздо более страшная угроза, нависшая над ними с начала времен, одной мысли о которой было достаточно, чтобы наполнить его ужасом…

– НЕТ! НЕ ТУДА!

Сефаидон испугался. Стрела выскочила. Сердце бешено колотилось, и он повернулся лицом к разгневанному Купидону:

– Но почему ты… – заговорил он.

– В МАЛЕНЬКОГО ЧЕЛОВЕКА! – крикнул его спутник. – А НЕ В МАЛЫША!

– Но… – запнулся растерянный Сефаидон, – ты же говорил мне о маленьком! Если ты говоришь мне о маленьком, указывая на маленького и еще более маленького, то логичнее, что я буду целиться не в просто маленького, а в самого маленького, верно?

– Ах ты пернатый! – прорычал Купидон. – Мы практически уже со всем разобрались, а ты все портишь, потому что не знаешь разницы между маленьким человеком и ребенком! Тебе не поздоровится, Сефаидон, не поздоровится! И мне заодно…

Купидон перевел дыхание и присел на ветку, с которой слетел, охваченный раздражением. На его лбу выступили капельки пота.

– Полагаю, ты не знаешь, куда полетела стрела?

Заметив беспомощный взгляд Сефаидона, Купидон начал причитать так, как умеют только херувимы: он схватил кончик своего левого крыла и, поглаживая его по направлению роста перьев, со стоном описал свою судьбу:

– Мне конец, я пустое место… Я погружусь в ночь, буду падать вечно, и мое падение будет так велико и ужасно, что я потеряю все свои перья, одно за другим… Когда они узнают, что мы сделали… Потому что туда мы и вернемся! – добавил он, заметив серьезное выражение лица Сефаидона.

– Прятаться абсурдно, но… скрывать правду – нет, – сказал он, нерешительно улыбаясь.

В его глазах блеснула надежда. Купидону это не понравилось. Он ерзал на ветке, чувствуя себя неловко.

– Что ты имеешь в виду?

– Им не обязательно знать, что произошло. Не все новички выживают…

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

– Конечно, понимаешь. Все, что нам нужно сделать, – это связаться с ним… пусть он все скроет…

Одним лихорадочным движением Купидон отщипнул одно из своих перьев и зажал его между зубами, после чего стал нервно покусывать.

– Не сработает, – шепчет он.

– Нет, сработает. У нас нет выбора, – ответил Сефаидон. – У нас нет выбора…

1
Желание

Черный у корня и седой на кончике волосок зашевелился. Он двигался, послушно вторя нервным движениям угловатого подбородка, на котором крепко держался. Его владелица, мадемуазель Пише, одетая в плохо пошитый костюм, замерла в ожидании. Она ждала ответа, который Брисеида не могла ей дать.

Весь день Брисеида искала подходящее объяснение, такое, которое удовлетворило бы суровый ум ее шестидесятилетней учительницы. Но, когда пожилая леди скрипнула каблуками, остановившись напротив шаткого стола в конце класса, Брисеида не смогла придумать, что сказать.

– Мадемуазель Ричетти?

Резко взмахнув рукой, Брисеида поставила стол на место, который ее подруга Аликс, высокая девушка-панк, чья голова была наполовину выбритой, продолжала нервно двигать. Ее взгляд переместился с волоска на толстые очки. Брисеида видела собственное отражение: каштановые кудри, ореховые глаза, мелкие веснушки на слишком бледном и круглом, по ее мнению, лице.

– Мадемуазель, у меня нет времени на ваши глупости, – резко добавила учительница.

– Это не глупости, – запротестовала Брисеида. – Я прекрасно осознаю, что делаю.

У Брисеиды перед глазами учительница потрясла анкетой. На листе бумаги размашисто перечислялся ряд специальностей: юриспруденция, медицина, литература, экономика и многие другие, сопровождаемые длинными кодами.

Брисеида снова обратила свое внимание на покрасневшее лицо мадемуазель Пише: у нее защемило сердце.

– В списке нет подходящего кода, – объяснила Брисеида, выпрямившись на своем стуле.

– Как это понимать?

– Что я собираюсь сделать со своей жизнью, невозможно расписать. Вы не можете наклеить на мою жизнь ярлык и не можете оценить ее.

– Нет? – с сарказмом произнесла учительница.

– Нет.

Брисеида скрестила руки на груди, чтобы придать себе больше уверенности. Она не подпишет ордер на собственный арест. Конечно, она понимала, что это всего лишь опрос со стороны школьной администрации. Это ни к чему ее не обязывало. Но разве ее свобода не начиналась со свободы самовыражения? Разве она не должна протестовать против такого систематического расклеивания ярлыков на будущие поколения?

Да, безусловно должна.

– А что вы собираетесь делать, когда окончите школу?

Брисеида потеряла дар речи. Страшный вопрос. Как только в разговоре поднимался этот вопрос, ее скудные аргументы всегда распадались.

Сморщенные губы мадемуазель Пише слегка скривились. Она начинала терять терпение.

– Хорошо! Послушайте, мадемуазель Ричетти, – взорвалась она, – если вы хотите быть бродягой, то это ваша проблема, но по крайней мере имейте уважение и не тратьте наше время. Только представьте, что было бы, если бы мне пришлось учитывать чувства более чем двух тысяч учеников!

По комнате прокатилась волна веселого ропота. Учительница снова повернулась к своей аудитории. Ученики подняли головы, их ручки повисли в воздухе.

– Не так уж это и сложно – поставить галочку! У вас был целый год, чтобы подумать о своем будущем. Через три месяца будет уже слишком поздно. Учтите, не только у вас большие амбиции: мой пятилетний внук сказал мне вчера, что хочет стать межзвездным пиратом. Я сомневаюсь, что он найдет подходящий код!

По классу пронеслась волна шепота, раздался смех. Брисеида резко встала. Она надеялась, что на нее снизойдет внезапное вдохновение, но смогла лишь, заикаясь, сквозь стиснутые зубы произнести слова:

– Старая дура.

Мадемуазель Пише обернулась. Аликс начала громко жевать свою жвачку, но учительница, сосредоточившись на Брисеиде, ничего не сказала. Медленно грудь мадемуазель Пише наполнялась воздухом, а вместе с ней и конфетно-розовый пузырь Аликс.

Наступило ровно пять часов. Прозвенел звонок. Брисеида вздрогнула, и ее стул, который шатко стоял на ножках, потому что она встала слишком быстро, с громким треском упал назад.

Учительница издала небольшой возглас удивления, Аликс икнула, и пузырь лопнул ей в лицо. Мадемуазель Пише возмущенно подняла палец, но шум спешащих к выходу учеников уже заглушил ее голос.

– Она принесет вам свою анкету завтра, я обещаю, – заверила Аликс учительницу, приняв важный вид и потянув подругу за рукав, увлекая ее в водоворот учащихся, выплывающих в коридор, прежде чем она успела вставить свои десять копеек.

– Ты бы видела ее лицо! – смеялась Брисеида, выбегая во двор. – Когда я назвала ее «старой дурой», – расхохоталась она.

– Тебе следует быть с ней помягче, – улыбнулась Аликс, – она не создана для таких больших мечтателей, как ты, бедняжка. Такими темпами до конца года ее разорвет на куски.

– Ей нужно продержаться еще несколько месяцев. И в таком моем поведении тоже есть ее вина. Вот увидишь, она не намерена так просто сдаваться, уже завтра она возьмется за старое!

– Все наладится, когда ты вернешь ей свою анкету.

– Ты шутишь? Разумеется, я не отдам ей анкету.

– Она отправит тебя к директору.

– Пусть попробует, и тогда я объясню ему, как эта дура…

– Что ты ему скажешь? – перебила Аликс, надевая свои черные варежки.

Брисеида остановилась.

– В чем дело? Что я такого сказала?

– Брисеида, не стоит идти к директору школы и просить его, чтобы он надрал уши учительнице. Так же как и не стоит идти к президенту и просить его изменить мир. Мадемуазель Пише права: ты живешь в волшебной сказке.

– Но… Может быть, я этого и хочу, просто жить в сказке…

Аликс закатила глаза.

– Чего? – воскликнула Брисеида. – Ты предпочитаешь, чтобы мой мир разбился и…

– Неужели ты не можешь хотя бы раз притвориться, что принадлежишь этому миру? Ты не любительница играть со своей жизнью, уж я-то знаю.

– Я лишь намекаю на то, что за пределами этого списка может быть что-то еще…

– Возможно, что-то другое, да. Волшебная сказка – нет. – Брисеида выдавила из себя недоверчивую улыбку: – Ты покрываешь свое тело татуировками, делаешь пирсинг, но злишься на меня за то, что я пытаюсь выйти за рамки общества?

– Не нужно валить все в одну кучу, Брисеида. Мои потребности исходят из серьезных идеологических принципов, которые соответствуют современному социокультурному окружению. Мой жизненный принцип хорошо обдуман.

– Но мне нужно время, чтобы подумать!

– До каких пор? Никто и никогда не смог обеспечить себе хорошее будущее, оставаясь в Стране чудес. Вылезай из своего кокона, старушка, я не всегда буду рядом, чтобы защитить тебя. Серьезно, все, что тебе нужно, – это белый кролик!

– Но не…

– Выбирай для себя такую работу, которая тебя не напрягает и хорошо оплачивается, и тогда ты сможешь задать себе все вопросы, которые захочешь. Учеба – это долгий процесс, и ты не будешь вечно молодой. Все, что тебе нужно сделать, – это согласиться поступить куда-либо. Подумаешь, большое дело!

Прежде чем Брисеида успела ответить, Аликс полезла в сумку за анисовой палочкой. Она решила бросить курить несколько месяцев назад и каждый день сопротивлялась искушению выкурить хотя бы еще одну сигарету. Она притворилась, что зажигает кусочек дерева воображаемой зажигалкой, и с невозмутимым видом выпустила невидимый дым в лицо Брисеиды.

– Нужно пойти на компромисс, моя дорогая.

– Моя жизнь не будет состоять из компромиссов, – решительно ответила Брисеида.

И она повернулась на каблуках и зашагала прочь, спрятав ладони в рукава своего простого джемпера.

– У тебя не будет выбора, – сказала Аликс ей вслед. – Если ты хочешь выжить в этом мире, тебе придется адаптироваться!

Брисеида ускорилась. Ее пыльно-желтая сумка, висящая на плече, соприкасалась с джинсами при каждом шаге.

– Они ошибаются, а ты – нет, – повторяла она про себя, вышагивая по асфальту.

В своей волшебной сказке она бы стала настоящей героиней. У нее был выбор. У нее должен быть выбор.

И все-таки…

Погруженная в свои мысли, она даже не заметила, как вошла в парк. Что может искать восемнадцатилетняя девушка? Мир не нуждался в ней. Брисеиде было бы гораздо легче спасти мир, чем вписаться в него. Ах, вот бы вырваться из скуки, которая с каждым днем душила ее все сильнее, уничтожить, как дракон, свою ничтожную перспективу будущего! Ее жизнь была лишь чередой кодов, нот, цифр и останется такой навсегда…

Брисеида, задыхаясь, побежала через парк к детской площадке. Она не чувствовала себя достаточно сильной, чтобы двигаться вперед или думать. Она бросила сумку на землю и прислонилась к сараю садовника, чтобы перевести дух. В соседней песочнице дети радостно играли в куличики.

Отчаяние захлестнуло ее, как прилив, и вскоре она обнаружила, что тонет в собственных страданиях, пытаясь найти спасательный круг.

Она звала на помощь:

– Пожалуйста, кем бы вы там ни были наверху, пусть со мной что-нибудь случится! Пусть что-нибудь изменится, что-нибудь необычное, я не смогу вынести эту жизнь без ист… Ай!

Брисеида готова поклясться: что-то ударило ее в затылок. Она огляделась вокруг, массируя шею и пытаясь отыскать того умника, который выбрал ее в качестве мишени. На крыше сарая сидел большой иссиня-черный кот и смотрел желтыми глазами на густую листву высоких деревьев.

Брисеида саркастически рассмеялась.

– Это все, на что вы способны? – сказала она, положив руки на бедра, обращаясь к коту. – Подобное вы считаете необычным? Вот что я делаю с вашими идеями! – крикнула она, разозлившись, и нанесла неожиданный удар ногой по водосточной трубе сарая, от которого вся ржавая конструкция треснула, заскрипела и загудела.

С истошным мяуканьем кот убежал, мигом пересек песочницу, где вдруг воцарилась необыкновенная тишина: все дети перестали шевелиться и, едва не плача, смотрели на нее своими большими круглыми глазами.

– ЧТО? – взорвалась она, бросая вызов этим соплякам, так уверенным в важности своих песочных замков. – Что? Я вам мешаю? Может быть, у вас есть идея получше?

Взглянув на разъяренные лица родителей, она не стала дожидаться ответа. Осознав нелепость своего поступка, она схватила свою сумку и убежала, ничего больше не прося.

– Что у тебя на затылке? – спросила мама, проводя рукой по ее шее, куда попала невидимая пуля.

– Ничего страшного, – со вздохом отмахнулась Брисеида.

Дело, конечно, обстояло совсем не радужно. Ее кожа была горячей на ощупь, как будто она получила странный солнечный ожог размером в несколько квадратных сантиметров. Придя домой, она бросилась в свою комнату, надеясь немного отдохнуть. Но жгучая боль не позволила ей уснуть. Брисеида никогда не сталкивалась с такой реакцией после легкого потрясения. Тем не менее она решила не подавать виду.

Анни Ричетти работала в приемном покое в больнице Рише, расположенной в нескольких километрах от дома. Поскольку она видела больных людей с утра до вечера, то была не в силах смириться даже с небольшой температурой у своих детей. Несколько раз Брисеиде приходилось терпеть дни медицинских анализов, недели профилактических процедур и месяцы материнских комментариев после перенесенной ею незначительной инфекции. Если можно было бы избежать подобного, она бы никогда не хотела повторно войти в этот порочный круг.

Она положила руку на стол и улыбнулась своему младшему брату, сидящему на своем любимом табурете. Он возился со своим тостом в отчаянной попытке спасти пластикового Дарта Вейдера от потопа хлебных крошек.

– А тебе не кажется, что ты уже взрослый для подобных игр? – заметила она, ненавязчиво переведя разговор в другое русло.

Ее младший брат посмотрел на нее своими большими голубыми глазами. В одиннадцать лет Жюля уже не обмануть. Он также старался избегать защитных рефлексов их матери, как только мог. Он прекрасно понимал, что задумала Брисеида, и считал мелочным, что она привлекает к нему внимание. Она выдержала его взгляд, готовая к бою. Но Жюль был миролюбив по своей натуре.

– До тех пор пока папа может играть, я не слишком стар, – весело ответил он, сунув фигурку в руку отцу, который сидел в конце стола, как обычно, уставившись в пустоту.

– Оставь своего отца в покое, – вздохнула Анни, доставая из духовки блюдо с рыбой. – Тебе может быть сколько угодно лет, пока ты убираешь за собой. Вы знаете правило: никаких крошек.

Жюль закатил глаза, окидывая взглядом четыре стены кухни. Помимо мании к уборке Анни распорядилась, чтобы ярко-белые стены не пострадали от скотча или булавок для рисования. Так что кухня выглядела как дама из каталога – всегда безупречная, невинная и безжизненная. Жюль много ворчал по этому поводу, но Брисеида уже смирилась. Она предпочитала откровенную правду вместо неприкрытой лжи, размазанной повсюду. Но кухня прекрасно вписывалась в банальность их дома и сотни или около того других домов в их жилом районе – все одинаковые, расположенные вдоль вычищенных улиц, огражденных идеально прямыми живыми изгородями из зелени. Для Брисеиды только серость ее окружения соответствовала монотонности повседневной жизни. Это служило напоминанием о том, что нельзя поддаваться искушению и отказываться от своих идеалов.

Кроме того, она не могла винить свою мать, которая после долгих часов, проведенных в больнице, все еще должна была разбираться с жалобами двух подростков и играть в няньку. Брисеида смотрела, как она посыпает блюдо перцем, пробует белый соус и добавляет травы. Ее длинные светлые локоны наполовину скрывали лицо, которое было еще более уставшим, чем обычно. Она уже смыла макияж, избавилась от своей парадной маски, но все равно вызывала уважение, будучи красавицей в самом расцвете сил. Да, если Анни требовалось безупречное приготовление пищи, чтобы вернуть себе спокойствие, то таково было ее право.

– В чем дело? – Анни вытерла рот, чувствуя на себе пристальный взгляд дочери. – Со мной что-то не так?

– Ничего, – вяло ответила Брисеида. – Я просто задумалась.

– Ты уверена, что с тобой все в порядке, Брисеида? Ты не очень хорошо выглядишь. Жюль, перестань играть с табуреткой, ты ее сломаешь.

– Эй, Брисеида, посмотри-ка на это.

Жюль взял из рук отца пластикового Дарта Вейдера и положил его на свой кусок хлеба, который поднял в воздух:

– Дарт Вейдер пересекает на своем корабле поле астероидов, он избегает их, как может, но ах! Слишком поздно! Он поражен! Его корабль взорвется, он должен катапультироваться, пуф! Взрывная сила выбрасывает его в космос!

Жюль бросил фигурку в сторону отца, который быстро поднял руку, чтобы спасти пластикового Дарта Вейдера, поймав его в воздухе.

– Да! Он сделал это! Разве он не лучший отец?

– Жюль!

– Ты заметила, какой у него рефлекс, ма?

– Сколько раз тебе нужно повторить, чтобы ты не издевался над своим отцом! Он живой человек, а не одна из твоих игрушек!

За исключением руки, все еще вытянутой в воздухе, у Люсьена не дрогнул ни один мускул. Он все еще смотрел на кого-то невидимого своими ясными глазами, выражение его лица застыло, как у восковой модели. Анни сердитым движением выхватила у него фигурку и положила ее обратно на стол. В этот момент рыбное блюдо, которое она держала в другой руке, выскользнуло из ее пальцев и рассыпалось на тысячи кусочков на кафельном полу.

– Ах, великолепно! Именно из-за тебя все произошло! – воскликнула она.

– Мам, извини…

– Не трогай, Жюль, ты поранишься! Лучше принеси бумажные полотенца. Люсьен, ты в порядке? Ты не обжегся?

– Он в порядке, мама, – заверила ее Брисеида, вставая, чтобы помочь ей собрать обломки.

Люсьен и глазом не моргнул, когда услышал, как упало блюдо.

– Отлично, на гарнир к рису будет рис, – сказала Анни спустя несколько минут, захлопывая крышку мусорного ведра.

Она опустилась на стул и воткнула вилку в шарик слипшегося риса, который Брисеида только что подала ей. Воцарилась тяжелая тишина. Жюль, желая хоть как-то исправить сложившуюся ситуацию, украдкой по очереди поглядывал на них.

– Я обожаю рис, ма, – наконец застенчиво произнес он. – И папа тоже, смотри.

Он вложил вилку в руку отца и прошептал в сторону:

– Давай же, ешь! – А затем добавил: – М-м-м. Ему нравится!

Анни все же улыбнулась. Люсьен всегда съедал то, что было у него на тарелке. Он с таким же успехом мог бы есть собачий корм: Анни об этом не знала, но Брисеида и Жюль однажды уже пытались накормить его собачьей едой, давным-давно…

– Мамуль, можешь рассказать нам какую-нибудь историю? – предложила Брисеида. – Например, забавную историю про мое рождение.

Жюль не упустил возможности сменить тему:

– Да! Давай, мама, расскажи нам! Расскажи нам! – с энтузиазмом воскликнул он.

Анни, посмеиваясь, кивнула:

– Но я уже сотню раз рассказывала вам эту историю!

– Ну, не страшно, расскажи ее еще раз! Пожалуйста…

Умоляющий тон и полные слез глаза – беспроигрышный вариант. Анни аккуратно собрала волосы и начала свой рассказ, рассеянно перемешивая рис:

– Значит, мы были в больнице Рише…

– В корпусе? В том, где ты работаешь? – перебил Жюль.

– Нет, в другом. Этого корпуса сейчас нет.

– Тот, который снесли бульдозером? Поскольку он мог обрушиться от того, что здание было слишком старым?

– Именно так. Я совсем недавно родила и…

– И потом построили тот корпус, где ты сейчас работаешь.

– Да, он еще крупнее. Ты хочешь рассказать историю за меня, Жюль?

– Нет, продолжай, – извинился Жюль.

– За пару часов до этого я родила…

– За сколько часов до?

– Не знаю, за несколько часов. Если ты еще раз перебьешь меня, Жюль, я не буду рассказывать.

– Извини…

– Нам пришлось несладко…

– Кому?

– Мне, Брисеиде, а также вашему отцу. С моральной точки зрения роды – захватывающее, но и очень утомительное занятие. Ваш папа вышел в коридор, чтобы купить апельсиновый сок. Я подозреваю, что он воспользовался этой возможностью, чтобы выйти покурить. Он пытался бросить, но в такие моменты…

– В какие моменты?

– Как первые роды. Жюль, я что только что сказала? Пока отца не было, старик…

– Насколько он был старый?

Анни не успела сказать сыну ни слова, Жюль тут же заткнул свой рот одной рукой и тряс головой, словно клялся, что подобное больше не повторится.

– В комнату вошел очень старый человек. Он весь согнулся под тяжестью лет, и его длинная истрепанная борода убого смотрелась на нем. Я никогда его не видела, но казалось, что он меня знает. Чувствовалось, что он был счастлив находиться рядом. Он подошел к инкубатору и назвал имя «Брисеида». Мы с вашим папой только что выбрали для тебя имя и еще никому про него не говорили. Я не знаю, откуда он его узнал.

– Может быть, он столкнулся с папой в коридоре? – предположила Брисеида.

– Позже я спросила его об этом, но он поклялся, что не говорил. Тот старик не выглядел опасным, но я все еще была слишком взвинчена, поэтому незаметно нажала на кнопку, чтобы вызвать дежурную медсестру. Я больше ничего не могла делать, я была слишком слабой, чтобы встать. Тогда я спросила его, чего он хочет, и он ответил: «Увидеть самую красивую девочку, которую я когда-либо встречал». Он улыбнулся мне, наклонился и поцеловал Брисеиду в лоб, держась за свою бороду одной рукой. Затем он с мучением выпрямился, поблагодарил и исчез так же быстро, как и появился. Больше я его не видела.

– Может быть, это был призрак, – мечтательно сказал Жюль.

– Он выглядел настоящим, – с улыбкой ответила его мама.

– Но история великолепна, – вздохнула Брисеида. – Странная, но великолепная.

– Он, наверное, был не в своем уме, – ответила мама. – Честно говоря, на мгновение я подумала, что он заблудился. Знаете, в больницах бывает всякое. А иногда старики забывают, зачем они там находятся, и покидают свои палаты так, что никто не замечает. Но медсестра заверила меня, что он не был пациентом. Они провели расследование…

– Он был пойман? Вы посадили его за решетку?

Жюль ерзал на своем табурете, как рыба на суше.

– Нельзя арестовывать старика за то, что он поцеловал ребенка, Жюль, – вмешалась Брисеида, раздражаясь.

– Они так и не нашли его, к тому времени, когда прибежали медсестра и ваш отец, он уже давно ушел, – добавила Анни. – Люсьен был недоволен: если какой-то сумасшедший мог вот так запросто проникнуть в мою палату, то мы были не в безопасности. Он хотел немедленно забрать Брисеиду домой. Врачи не согласились, она оказалась слишком слабой, ей нужно было провести еще хотя бы одну ночь в инкубаторе. Но когда Люсьен был в чем-то убежден… Он поднял на ноги всю больницу, сделал жизнь всего персонала невозможной, а я не знала, куда себя деть. Клянусь, этот человек не давал мне покоя! Он успокоился только тогда, когда ему разрешили спать на полу в палате, чтобы на всякий случай охранять нас.

Брисеида улыбнулась. Она некоторое время наблюдала за ним, сидящим в конце стола и уставившимся на дно своей тарелки, которую он опустошил в мгновение ока. Как бы ей хотелось помнить его, каким именно он был в то время! Сегодня Люсьен Ричетти больше не был ни отцом, ни даже мужчиной. Он был овощем, который днем проводил свое время в этом кресле, а ночью на раскладушке, которую его жена поставила в углу их комнаты. Она хотела присматривать за ним, но не могла больше выносить ощущения этого неподвижного тела рядом с собой, которое можно было бы считать безжизненным, если бы оно не было теплым. Люсьен постепенно начал сходить с ума, когда Брисеиде еще не было семи лет, вскоре после того, как его жена во второй раз забеременела. Иногда Брисеида запоминала слова, которые были слишком сложными для ее юного возраста:

• кататония: форма шизофрении, характеризующаяся периодами пассивности и негативизма, чередующимися с внезапными вспышками активности;

• цефалгия: головная боль;

• психоз: аномальное расстройство психики, которое может привести к следующему пункту;

• бред преследования: бредовое состояние, при котором человек считает, что его преследуют.

Брисеида могла наизусть декламировать эти определения задолго до того, как поняла их смысл, и даже произвела впечатление на своего школьного учителя, когда произнесла их перед всем классом. Затем ее отца поместили в психиатрическое отделение больницы Рише, и Брисеида смогла выучить еще три слова:

• летаргия: состояние оцепенения, сопровождающееся отсутствием эмоций;

• гипертония: нарушение ригидности тела;

• летаргический энцефалит: все предыдущие слова, вместе взятые, или теоретический диагноз ее отца, хотя никто в этом не уверен и не стремится разобраться, особенно врачи.

А через три месяца ее мама родила мальчика.

Анни боролась за возвращение мужа. Она была уверена, что, если бы он вернулся домой, у него стало бы больше шансов на выздоровление. Это была нелегкая борьба с административными джунглями. Но после трех лет нервотрепки, устроившись на работу в больницу, чтобы быть ближе к персоналу, она наконец получила опеку над Люсьеном.

Когда он вернулся домой, они устроили праздник, и Брисеида помнила, как ее мать плакала от радости. Однако возвращение домой не помогло Люсьену Ричетти прийти в себя. Все усилия его жены были напрасны. По сей день Анни пытается поговорить с ним, спросить его совета, когда ей нужно принять решение, в надежде что однажды он снова познает вкус жизни. Но Люсьен оставался апатичным, двигаясь автоматически, только когда его подталкивали или заставляли. Казалось, он навсегда потерял свою душу.

Брисеида вздохнула:

– Мне пора спать, – сказала она, с трудом подавляя широкий зевок.

Она подошла к отцу, тяжелой рукой погладила длинные седые волосы, завязанные в хвост, и поцеловала его в макушку. Она потянулась, скорчила гримасу: боль в шее становилась все сильнее.

– Ты уверена, что все в порядке? – обеспокоенно спросила мама.

– Я в полном порядке. Спокойной ночи.

Но в это же время она совершила ошибку, попытавшись опереться одной рукой на спинку стула, который подло предал ее, пошатнувшись под ее весом. Не успела Брисеида понять, что произошло, как оказалась распростертой на полу.

– Брисеида! Как ты?

– Она снова упала! – воскликнул Жюль, заливаясь смехом.

– Спасибо, Жюль, – сказала Брисеида, – а то я не заметила.

Ее брат никогда не упускал возможности указать на ее недостатки, но каждый раз он, казалось, получал особое удовольствие от упоминания ее неисправимой неуклюжести.

– Но… ты вся горишь! – воскликнула мать, помогая ей снова сесть. – У тебя жар!

Брисеида слишком поздно осознала, что снова начала трогать рукой свою шею.