Книга учёта пространства

Иллюстратор Анастасия Гераскина

© Товарищ Эхо, 2023

© Анастасия Гераскина, иллюстрации, 2023

ISBN 978-5-0060-0299-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

[марш пингвинов по дну пересохшего моря]

 
Мудрец ехидный в Икстлане
Над облаком скользит разумной лодкой,
И человек её касается руками,
И смотрит сквозь эфир селёдкой,
 
 
Ища в своём сознаньи просветленья.
Вокруг него снега, ветром носимы.
Вокруг него петлей – тропа оленья.
И клювом хмурые глядят пингвины!
 
 
Создатели вселенных революций
В суровом кружатся тануре.
И человечий век стал куцый,
И в перспективе, и в цезуре.
 
 
Снега растаяли над миром,
Вселенной воле вяло вторя.
А клювом хмурые пингвины
Бредут по руслу высохшего моря.
 

[выпадая из гнезда]

 
Доедая колбасу,
Человек бродил в лесу.
С глазами большими топтались лешие
И звезды на ветки деревьев вешали.
 
 
Земля между небом и небом тетивою стояла,
А лунная девочка предметы по именам вокруг называла:
Вот мутный уголёк,
Вот смешной мотылёк,
 
 
Вот недра вселенной богоявленной цивилизации,
Вот мудрецы, медитирующие в канализации,
Вот облака, застывшие на психоделической просеке,
Вот дятлы, а вот их потешные носики.
 
 
Вот ожог на асфальте от следа солдата,
Вот войнушка, вот брат, идущий войною на брата,
Вот пальцы – в кулак, и в канаве крест.
Вот сад, а вот бездны сада окрест.
 
 
Из глухой стены вырастали окна и двери.
Из бледных снегов родились косматые звери.
Холодные города царапали божии пятки дымными трубами.
Дышала земля глубоко глиной и трупами.
 
 
Над землёю смешливые души носились
И для потехи друг другу снились.
Так человек падал пыльною птицею в бездну,
Чтобы на дне проговорить Я Воскресну!
 

[путь гвоздя]

 
ветер приносит смех,
и над головой зажигаются лампочки,
как будто большой человек
тычет человечьими грязными пальчиками
в небесные выключатели.
и солнышко выкатывается.
и солнышко выкатывается.
и солнышко выкатывается
на мою макушку,
на мою макушку,
на мою потеху,
на уютный мой дрёмный затылок.
и я стою свою молодость,
на спинке стула стою, как повешенный,
как самая главная мятая вещь,
как рубаха со смирительными рукавами,
или теплый покойный плащ,
вышитый вселенными кружевами.
и вокруг растекаются реки молочные,
и вокруг расстилаются берега кисельные,
и восходят вверх все растения
зеленые, белые, розовые.
а я стою свою молодость.
потому что молодость моя – путь гвоздя.
путь гвоздя в лютой подошве красноармейца,
в прочной подошве первопроходца,
в стоптанном каблуке бродяги вседомного,
бьющегося на промозглом ветру,
как самое заветное, самое главное знамя,
вздернутое на флагшток улицы.
и моя молодость – это путь гвоздя,
оброненного из заднего кармана,
выдранного из перекладины креста христова,
выколоченного из крышки гроба,
запахнувшейся над безудержным и неутешным,
над всесильным, безмерным и радужным
над таким привычным и неудержным
миром, в котором есть.
 

[такое одно ненастье]

 
Вот грянул гром напополам
и разразился тарарам
по по́лу хлынула вода
и потекла сюда-туда
и понеслась земля ручьём
и мир вокруг вдруг стал вверх дном
по полю скакали огромные кузнечики
и громким бубном стукали у них сердечки
косматые топтались чупакабры
оглашая пространство абракадаброй
и прочим бессмысленным воляпюком
а на сосне сосник сидел, пришибленный тюком
крепко опоясанный всяческими лианами и облепленный соломой
девочка в голубеньком платьице летала над ним вороной
и сачком подбирала людей-насекомых
потом мальчик в шапочке из фольги шарился усиками незнакомо
по мытной жижеце чернозёма
дождь продолжался пять с половиной часов внутри дома
а потом ещё чуть-чуть, но уже снаружи
облачные пожарники ползали по облакам и каплями палили из ружей
по свинорылкам и кистепёрым воробьям, галдящим в кустах
старушонка в дремучем платьице рассыпалась в прах
когда саблезубая рыбина вынырнула из-за тучи
и разыгралось ненастье пуще
размахнулся в воздухе треск, дрязг и бой
и над крышами возопил клыковой
пастью клюкастой слюнявой зловонной
разлапил свои крылопальцы огромно
и побежали прохожие вниз головами – прочь! прочь!
и замахали головы их ушами – в ночь! в ночь!
под мухомором улитка чихнула
и все напасти как ветром сдуло.
 

[небесные слоники]

 
Мы смотрели в потолок,
В потолке, возможно, бог,
В потолке, возможно, лампа…
Греет огненная лапа.
Мы глядим себя вокруг,
Просыпаясь как бы вдруг.
И десять небесных слоников
Выстраиваются на подоконнике.
И десять золотистых лучиков
Выпрастывает солнце из-за тучек.
Я лучом пронзён насквозь.
И глубо́ко замерлось.
Всё – души моей вода,
Всё – бессмыслиц трын трава.
И выходят небесные слоники
На белые снежные подоконники.
И собирают вершки и коренья,
Чтобы сварить себе на потеху варенье.
И десять золотистых лучиков
Выпрастывает солнце из-за тучек.
А бесцветные человечки
Приходят в мои ладони, точно овечки.
Я считаю их подряд:
От последнего старичка до самых маленьких ребят.
Я перемещаюсь шагами лунными, словно бантики.
За мною след в след ходят лунатики.
Надо мною десять золотистых лучиков
Выпрастывает солнце из-за тучек.
По лучикам небесные слоники
Спускаются, шевеля хоботками тоненькими.
И происходят разные события.
Высыпаемся из мира ты и я.
Только дятлы стукают в двери.
Только спят безымянные звери.
Все прохожие – в небо выхлопы сонные.
Тесные, но с глазами огромными.
Ходят снежными существами,
Как Огу-багаги-ками.
В коробок собирают всё, что само по себе лежит.
А потом – одна только вода бежит.
 

[контрабас над землёй]

 
я лежал в траве, закрыв рукой свой левый глаз,
мне виделось, что моё тело стало контрабас,
и в его недрах завелась тысячелетняя косматая муха,
и роилась в нём, роилась без стука и без звука.
синие звери на этот раз ко мне приходили.
звериное говорили, хороводы вокруг водили.
и где-то в далёкой белой исландии скороговоркой
им отвечала неразговорчивая рыба-селёдка.
а потом я вскочил и оказался травы шире,
и с высоты своего роста увидел всё-всё, что происходит в мире:
разные потешные глупости уместились в мои ладони,
я разглядывал их трещинки и про каждую всё понял.
большие механизмы, вращая колёсами облаков,
терлись о пуговицы, нашитые вокруг моих рукавов,
круглых, как солнышко на небесном пузе,
и в их вращении рождались и умирали люди:
один за другим, выстроившись редкими рядами,
рождались и умирали, размахивая руками, говоря языками.
а потом я подпрыгнул выше самого последнего горизонта,
и все струны мои завибрировали громко.
играй, играй, моя струна, у меня будет два лица,
я буду в этом звуке вокруг себя литься,
то, что во мне, то и надо мной,
скоро мы вместе снова ляжем и укроемся травой.
 

[закат ахав]

 
когда я сам по себе – звёздочка поднебесная.
когда я молчаливый и мудрый лес… весь – дремучая чаща,
маленькие существа перемещаются вдоль и поперёк меня, им тесно
быть здесь, среди пространства зверьего в солнечной чаше.
им странно толпиться в этой сумрачной яме времени,
когда ветвятся рога антеннами над каждым темечком,
во внешний космос посылая сигналов серии,
а человеческий язык звучит сквозь грязь и глину стрекотаньем беличьим.
а что если посмеем оседлать мы ветра выю
и соскользнём в безбрежного эфира океаны,
вдоль позвоночного столба сознания метнёмся мысию
и собственным желаньям сделаемся равными?
а что если созвездной пылью полыхнём над самой разной радугой
и простыни реальности исходим до последнего эона?
космические рыбины по космосам шныряют надо мной
в блестящей чешуе оттенков незнакомых.
и молчаливый пан в потешную дуду дудит,
движениям их безвоздушным вторя,
когда из лунного серпа на землю лунный кит
огромный и седой выходит.
 

[дети весны]

 
И я без мышц и без тулупа
Лечу над лесом в форме трупа,
Пером растёт моя рука,
Застывшая скобкой курка.
 
 
И густо в сердце зреет пуля
Так поминая душу всуе.
Но в мире есть своя прореха:
Прореха в форме человека.
 
 
Над ней вишу небесным ливнем;
И бьётся сердце белым бивнем…
Так глубока моя потеха,
Что сотрясаюсь я от смеха.
 
 
Когда мне станет много боли,
Я внешний храм собой построю,
Тем самым завершив Бардо
Полёта сквозь тоннель метро.
 
 
Чтоб в старых рюмочных Тибета
Не соответствуя приметам,
Несла в своих ладонях сны
Без имени дитя весны.
 

[мир как представление]

 
На плато Йесод
Есть озеро Чод,
И в нем живёт чёрт.
И люди живут,
По-собачьи поют
Не там и не тут.
Летают коровы
Зеленобровы,
Многоголовы
Над плато Йесод,
Где плавает чёрт
В озере Чод.
 
 
Приходит мудрец,
Приносит венец,
Он смыслов отец.
Его мудрости жало
Ни много, ни мало,
Отсекает начало:
Алев и тав.
Растут корни трав,
Плеву прорвав.
Над плато Йесод,
Где плавает чёрт
В озере Чод.
 
 
И древо растёт
Из плато Йесод
От озера Чод.
И в дерева кроне,
Гнездятся вороны
В оперении чёрном.
И кружат по плато,
Зажав ветер в лапах,
Горланя без страха
Над самым Йесод,
Над озером Чод,
Где водится чёрт.
 

[бытие китайских добровольцев]

 
На высокой китайской равнине
Я сидел и присно, и ныне,
И ловил на ивовую веточку
Восточный ветер и его деточку.
Были глаза мои веками плотно закрыты,
И логовом было моим худое корыто.
Великий потоп бушевал дни и ночи,
Отчего сделался мир на две части короче.
А ветер и его деточка не ловились,
Глубоко в мозгу цветастые сны мне снились,
Выдували губы трубочкой ду-фу-фр,
Для веселья был создан весь горний мир.
Вокруг мира носились люди одетые в шерсти,
Разносили зверям и птицам благие вести,
Колосились в небо бездонно стволами древесными,
Умывали недвижные корни водами пресными.
Мы под горку катились большим кувырком,
И небесный воздух казался нам дом.
Когда сошла большая вода,
Оказалось, живые мы был всегда.