И вправду, хорошо или плохо, но в их северном краю вовсю разыгралось бабье лето: днем пекло, как в июле, что совсем не помогало идти. Вместо холодных осенних ветров – полная тишина; и ни единого облачка в выбеленном солнцем небе. А вместо золотого листопада – тонкие нежные клочки паутинок.
– Сейчас поспим, – продолжала женщина, – а часа в два ночи разбужу – пойдем, сколько сможем до рассвета.
Когда подошло время, Пашка оглядела подруг: похоже, все чувствовали одно и то же. Вставать не хотелось – все тело гудело и ныло после непривычно долгой ходьбы, но отстать от своих было нельзя.
К утру дошли до леса. Дорога уверенно врезалась в казавшуюся неприступной стену деревьев и терялась за поворотом.
Если бы уставшие девчонки могли думать о чем-то, кроме сна, они оценили бы красоту пейзажа. Исполинские сосны с золотыми от солнечных лучей мощными стволами уходили вверх, насколько хватало взгляда. Легкая дымка тумана застыла в низинах мягкими белыми хлопьями. Травы, папоротники и прошлогодняя хвоя создали причудливый ковер у подножья гордых великанов. И именно туда, в манящее тепло лесной подстилки, были устремлены все глаза, а мозг требовал одного: «Спать».
Евдокия поняла, что только очень серьезная причина может заставить девчонок продолжить путь, и приняла единственно верное решение: все, привал.
Ни у кого не возникло мысли, что хорошо бы соорудить хоть какое-то подобие постели, а уж тем более никто не вспомнил, что в последний раз они ели сутки назад. Услышав заветное «привал», девчонки сошли с дороги и, улегшись в обнимку, провалились в глубокий сон без сновидений.
До Миновского оставались десятки километров, сотни метров, и вот, наконец, из-за пригорка появились крыши крайних домов.
– Батюшки мои, что же это, Пашенька! – запричитала мама, прибежавшая с фермы. Неутомимая малышня, завидев девушку, сразу помчалась с доброй вестью к тете Маше.
– Худая какая, да ты откуда, мы и не ждали еще вас? – Засыпала она вопросами дочку. – Голодная, небось, сейчас накормлю, накупаю, посиди пока.
Пашка молчала, и только легкая улыбка, осветившая ее изможденное лицо, показывала, что она все слышит и понимает, просто не находит в себе сил ответить.
Девушка непривычно вытянулась на чистых простынях и лежала тихо-тихо, прислушиваясь к знакомым звукам и запахам. Мама рассказывала последние новости, где-то на улице гудело возвращавшееся с пастбища стадо, под полом возились птицы… «Все хорошо, все спокойно, я дома», – последняя мысль растаяла в уставшей Пашиной головке, и она погрузилась в долгий спасительный сон. Ничто не могло помешать ей: ни громкие речи, ни звук колокола, собиравшего бригаду для распределения работ, ни призывное мычание Красотки, желавшей, чтобы ее поскорее подоили.
Более суток прошло, прежде чем она проснулась. Дома никого не было. В такое время все работают кроме глубоких стариков да малых детей. Пашка встала, убрала постель, быстро собралась и вышла во двор.
День выдался ясный, погожий, и ей сразу очень-очень захотелось увидеть Василька. Добрался ли он до дома? Все ли у него в порядке?
Прикрыв поплотнее дверь, девушка уверенно зашагала по дороге в Степаньково. На полях убирали последний урожай, и знакомые радостно приветствовали ее. А она шла и улыбалась, представляя свою встречу с милым, его синие васильковые глаза и то удивленно-радостное выражение, которое непременно осенит его лицо при виде Паши, и которое так забавляло ее.
Ветра почти не было, теплый ласковый воздух приятно согревал тело, и было почти что жаль, что дорога закончилась. Она уже различала дом, в котором ее любили и ждали почти с той же силой, что и у родного очага. Тонкая рябинка, колодезный журавль… Правда, не было неугомонной детворы во дворе – младших братишек и сестренок Василия. Слишком тихо и безлюдно – и это немного настораживало.
Паша открыла тяжелую дверь и вдохнула прохладу полутемной горницы.
– Добрый день, – как всегда поприветствовала она невидимых пока хозяев.
Навстречу ей вышла Настёна – старшая девочка, почти ровесница самой Прасковье.
– Пашенька, ты? – казалось, она была чему-то удивлена.
– Да, а кого ты ждешь, Настя, – улыбнулась она.
– А Василька нет.
– Да я подожду, – раньше Настёну никогда не смущало ее общество, – а что ты такая задумчивая?
– Ждать-то долго придется, – девушка взглянула на подругу такими же синими, как у брата, глазами, помолчала, как будто готовилась к чему-то… – На войну Василька забрали.
На лице Пашки все еще оставалась та радостная открытая улыбка, с которой она спешила на свидание, а сердце уже стучало в такт страшному слову: «ВОЙНА». Вот она добралась и до нее.
Покров
1942 год
– Поберегись, бабоньки!
Затрещала, вскрикнула навзрыд стройная сосна и, сперва медленно, а потом жутко быстро легла на молодую поросль.
– И хорошо, и управили тебя, милая, – как к живой обратилась к ней старшая, Евдокия Ильинична, – завтра ветки обрубать станем, а то темно уж.
– А мы ж завтра домой, али поменялось чего? – забеспокоилась молоденькая Верочка.
– Домой, домой, вот сменщиков дождемся, и отправимся.
В лесу стремительно засерело, так, что уже плохо было видно говоривших. Но у времянки затрепетал огонь и по тропке, которую за день натоптали к месту валки, к нему двинулись уставшие женщины.
На бревнах у костра их собралось чуть больше десятка – лесорубов поневоле, заменивших воевавших второй год мужчин.
Стылый октябрь стремительно смывал зелень и тепло, готовил землю к долгой зиме.
Трудно было разобрать под одинаковыми темными телогрейками и платками юных девчонок, молодых женщин, степенных матерей, которые проводили на фронт женихов, мужей, сыновей. Всех сравняла проклятая война.
– Что, Татьяне так и нет весточки от Николая? – тихо спросила у соседки Верочка. Она хоть и числилась Татьяне родней, но жила в дальней деревне, куда доходили не все новости.
– Так и нет, как с финской письмо пришло последнее, так и пропал.
Семей, у которых оборвалась с воевавшими любая связь, в деревне пока было немного. И их судьба вызывала и живое сочувствие, и безотчетный страх…
– А молодежь, слышь, опять на окопы погонят, – вздохнула Евдокия Ильинична, чем положила начало неспешной вечерней беседе.
– Да, ребяткам бы школу закончить, а они все работают.
– Какая школа – война же.
– Что ж, что война, закончится ведь.
Помолчали, повздыхали.
– А что, Татьяна, Иван, брат, пишет?
– Пишет матери редко. На «Катюше» он ведь у нас воюет. Страшно и подумать.
– Фрицы пусть боятся, – задорно вставила словечко Верочка, – ух, в хронике показывали, ровно тысячи молний с громом сверкает, как наши по ним бьют.
– Это верно, – одобрительно закивали бабы.
– А твои Василий с Михаилом как?
Все обернулись к Пелагее Федоровне, у которой всего два месяца назад в армию ушли сразу двое сыновей.
– Под Ленинградом пока. Пишут, все хорошо, бьют фашистских гадов.
Так скупо писали почти все мужчины. Оно и понятно – словами не передать того, что творилось на фронте. Да и к чему лишний раз волновать родных? Главное жив – не ранен, не болен. Об остальном можно было судить по сводкам с фронта по радио и газетных репортажей о подвигах советских солдат.
Татьяна слушала тихий разговор, а мысли незаметно уплывали, принимались кружить вокруг своих дум. Муж Николай пропал в первые дни войны. «Без вести» – так было указано в скупой телеграмме. Родня успокаивала, мол, пропал, не погиб, всякое бывает. И то верно, уже не раз рассказывали, как находились такие пропавшие без вести. Кто из госпиталя весточку слал, а кто и в недолгий отпуск приходил.
Еще переживала за сестренок. Пашку, младшую, то и дело отправляли рыть окопы. Она исхудала, осунулась – так уставала, изматывалась на трудной работе. От Анны вообще не было вестей – она осталась в блокадном Ленинграде. Жива ли?..
Ночи уже были с морозцем – и в небе ярко светила луна и разгорались звезды. Холодные, спокойные, как будто и не было никакой беды на земле.
Татьяна проснулась привычно рано. Сегодня должны приехать сменщики, можно полежать подольше, все равно на работу уже никто не пойдет. Но она задумала приготовить гостинец сыночку, Толеньке. Пару дней назад недалеко от их делянки приметила поляну с клюквой. Собирать ее было некому, да и некогда. А сегодня время появилось – то-то будет мальчонке радость.
Она тихо выскользнула на улицу. Серая тьма поначалу напугала – куда идти, когда ничего не разглядеть. Но потом глаза привыкли, и она поняла, что небо затянули не такие уж плотные облака, через которые нет-нет да проглядывал бледный предутренний свет. Еле приметно светлел восток, значит… да, вот и тропка. По ней дойти до делянки, а там станет понятно, где искать заветную полянку.
Ягоды, подбитые морозцем, были очень вкусные. И крупные уродились! Татьяна принялась собирать их в газетный кулек и думала, думала…
Толюшке скоро семь, через год, даст Бог, пойдет в школу. Маленький он, а, как и все мальчишки, старается доказать, что уже мужчина, помощник. Смешной такой.
– Вот, мамка, рыбы наловил, жарь! – Скажет, бывало, серьезно так, заявившись с утренней или вечерней рыбалки. – Почистил уж, гляди.
Помощник! И дров принесет, бывало, даже колоть уже пробовал. За дедом ходит, приглядывает, как мужскую работу ладить. Хорошо, что успели они с Коленькой хоть одного сына родить.
Эх, Коля, Коля… И до войны-то подолгу дома не живал. Все по заработкам разъезжал. Однажды приехал, и не узнать, весь черный от солнца, чисто индус, каких в кино показывают. В Ташкенте работал – в такую далищу занесло. А в 1939 призвали в армию, отправили на финскую – больше и не виделись.
Татьяна очнулась от печальных дум и не сразу поняла, что произошло. Неуловимо изменилось все вокруг. Выбелилась земля и деревья первым снегом. Первым, но довольно густым, не крупа сыпала с неба – крупные тяжелые хлопья.
Женщина оглянулась и поняла, что уже занесло тропу, по которой она пришла, деревья превратились в белых близнецов, а просвет, в который выглядывало солнце, затянули тяжелые низкие тучи.
Как найти дорогу обратно? И не далеко от людей, но докричится ли до них. Ноги стали тяжелые, все тело захолодело, а в голову полезли пугающие воспоминания о сгинувших в лесу земляках. Такие истории приключались не часто, но помнили о них долго. Вот и ее найдут по весне на этой полянке, скажут, «как же так – ведь близко совсем была, а не нашли» …
«Матушка, Богородица, что же это? Снег откуда-то взялся, а ведь вчера солнце в облака не садилось. Помоги, заступница, не оставь меня», – слова складывались в простую сердечную молитву, и страх понемногу отступал.
Татьяна сняла платок и, не сходя с места, оглядела всю поляну. Надеялась вспомнить, откуда пришла. Жаль, не примечала деревья, – надеялась на солнце, оно должно было легко вывести обратно. Тихо, очень тихо, хоть бы какие голоса услышать, неужто еще не проснулись, не зашумели бабоньки.
Сколько времени прошло? Сколько стояла и просила о помощи Заступницу, Татьяна не понимала. Но вот ей послышался тихий звон. Возможно ли? От напряжения этот звук образовался внутри нее или так звенит тишина?
Колокола. Теперь она узнала их – привычные, родные. Слишком редко звучали они в последние годы на колокольне Троицкого храма. Она живо представила где, относительно их делянки находилось село. Повернулась – и бесстрашно зашагала между деревьев.
Татьяна шла, и звук становился глубже, сильнее. Спокойный, призывный.
«Да ведь сегодня Покров»! – осенила простая мысль. Вот почему звонят, значит, служба началась.
Первый снег, Покров, а в кармане – вкусный гостинец для сыночка. Татьяна улыбнулась и увидела, как прямо перед ней в просвете низких облаков блеснуло прохладное октябрьское солнце.
Нечаянные каникулы
1958 год
Россыпь звезд на чернильном морозном небе едва подсвечивала уснувшую среди полей деревню. В окнах уже погасли последние отсветы ламп, и только темные бревенчатые стены могли подсказать, что здесь живут люди.
Ближе к утру звезды подернула тонкая пелена облаков. Тихую поземку незаметно, но уверенно сменил порывистый ветер – и заклубился буран…
– Вставай, Нинушка, в школу пора.
Бабушка Маша уже собрала внучке нехитрый завтрак. Мария Алексеевна была когда-то высокая, а теперь сгорбленная болезнью, но все еще крепкая пожилая женщина. По дому она ходила в темном шерстяном платье, темно-русые волосы убирала под темную шалинку. Натруженными большими руками она без устали что-то делала по хозяйству – готовила, штопала, облегчая нелегкую жизнь вдовой невестке Татьяне.
Мамы в этот ранний час не было: работа на ферме зимой и летом начиналась засветло. Девочка видела ее только вечером.
В избе было тепло от натопленной печи. Вкусно пахло хлебом, дымом от березовых дров и смесью едва уловимых ароматов трав, которыми набивали тюфяки.
Тоненькая русоволосая девочка выскользнула из-под одеяла, ловко вдела босые ножки в валеночки и побежала умываться.
– Здравствуй, хороший мой, – Ниночка подошла к закутку, где стоял, глядя на нее огромными черными глазами, белобокий теленок. Кормилица-корова отелилась на днях, и малыша, как заведено, сразу забрали в теплую избу: в хлеву он мог замерзнуть. Девочка очень любила возиться и играть с телятками, которые каждую зиму на несколько недель поселялись в доме.
У ног теленка терлась серая умница Мурка. Она часто заглядывала к теплому длинноногому теленку – полежать с ним, а по случаю и полакомиться молочком.
Ниночка угостила своего друга хлебной корочкой.
– Поиграем, когда приду, – пообещала, чмокнув мягкий лоб.
Через полчаса бабушка уже кутала ее в огромный пуховый платок – последнюю деталь привычного зимнего гардероба. Учебники были сложены в заплечную холщовую сумку, заменяющую деревенским детям портфель или рюкзак. Поверх пальтишка крест-накрест перекинута шаль, которую завязывали на спине. Оставались только щелочка для глаз, чтобы мороз не добрался до нежной детской кожи. В избу одна за другой заходили соседские девочки школьницы. Только собравшись вместе они отправлялись на учебу.
– Ой, метель-то там какая, и холодно, – пищали они, оказавшись в тепле.
– Ну, ничего, милушки, вы уж идите по тропке на огоньки. Учиться-то надо вам, – напутствовала бабушка Маша.
Она перекрестила внучку, которая последней вышла в темное утро, и, повернувшись к божнице, попросила матушку Богородицу присмотреть за девочками.
Легкая стайка без затруднений прошла до околицы, миновала склады и замерла. Впереди все кружилось в снежном вихре. Ни тропинки, ни уж тем более огоньков далекого села видно не было. Поречье, раскинувшееся на берегу небольшой речки Мелечи, отделяли от Миновского полтора километра полей. В любую погоду школьники из деревни проходили это расстояние по дорожке, пересекали через мостик неспешную Глиненку и являлись ровно к первому звонку. Но иногда природа выставляла непреодолимые преграды.
Весной, в разлив, спокойные обычно речки выходили из берегов, и Миновское становилось островом. Тогда в школе начинались каникулы. Ведь в большой деревне жила большая часть учеников. А бывало, сильный мороз или пурга заставляли детей оставаться дома.
– Куда идти-то, – высказала общую мысль Зойка Данилова. Правда, опознать ее сейчас можно было только по голосу.
– Возвращаться, что ли?
– Айда домой!
И девочки повернули обратно, к теплу и устойчивости родных домов, таких манящих среди белого колкого хаоса.
– Бабушка, дороги нет, не видать ничего, развяжи меня поскорее, – с порога защебетала Ниночка.
– А и я уж думаю, зачем девчат отпустила, не остановила, – обрадовалась Марья. – Только смотри, не балуй у меня, садись за уроки, раз уж школу пропустила.
– Ладно-ладно, сейчас математику повторю, – легко согласилась девочка. Тем более это был ее любимый предмет, который так интересно объяснял сам директор школы, Василий Алексеевич. Она выложила все учебники на стол, взяла один и забралась с ним в постель. – Я лампу возьму к себе? – спросила, но ответа не дождалась; бабушка, верно, ушла покормить скотину.
Яркое солнце весело протянулось к Ниночке, и она открыла глаза.
Лампа погасла, книжка лежала на полу, а за окном не было никакой пурги. Тихий безветренный день так и манил на прогулку, а учебники и тетради могут подождать.
Схватив кусок хлеба и быстро натянув одежду, девочка выбежала на улицу. До нее сразу донеслись веселые голоса – не одна она не смогла устоять перед искушением.
Посреди деревни лежал заваленный снегом пруд. Сугробов намело везде, где пурга встретила преграду, а между домами, которые кое-где стояли чуть не на метр друг от друга, они были особенно высокими и пушистым.
День оказался тихим, да и мороз не таким крепким. Детвора визжала, кричала, каждому не терпелось нырнуть с разбега в снег и проверить его глубину.
Ниночка не заметила, что вся ее одежда превратилась в ледышку, как и она сама.
Было так весело и замечательно атаковать со снежными зарядами друзей-подружек, врезаться в рыхлый податливый снег и рыть ходы белоснежной, обжигающе ледяной крепости.
Только когда ребят стали зазывать по домам, а солнце уже еле скользило по земле, она прибежала домой. Услышав хлопок, бабушка выглянула из-за загородки.
– Батюшки, это что за чудо такое? – разохалась она. А когда подошла помочь внучке раздеться, даже рассердилась. – Холоднючая, и живот-то ледяной. Ну-ка, снимай все живо!
– Нет, бабушка, хорошо, то-то весело было, даже жарко! – заулыбалась Ниночка и только теперь заметила, что и вправду замерзла.
Теплые бабушкины руки укутали ее в платок и подтолкнули к печи.
– Полезай, скорее, грейся.
На печи было тепло и темно – свет керосиновой лампы почти не доставал сюда. Нина жевала картофелину, которую ей сунула бабушка, и наблюдала, как та готовит ужин.
Хлопнула дверь – пришел старший брат Вова, которому уже не резон было играть в снежки.
– Что там мама, помог ей? – спросила Мария Алексеевна.
– Да, – непривычным еще баском ответил брат, главный мужчина в семье. – Отел начался, задержится сегодня.
На деревню снова спустилась ранняя зимняя темень. Вова сидел за столом с тетрадками, а Ниночка забралась в постель. Сквозь дрему она слышала, как вернулась мама, и бабушка кормила ее прямо на кухне. Она даже не смогла открыть глаз, когда мама легла рядом, а только сонно прижалась к ней.
Последнее, что прокралось в ее сознание, был тихий бабушкин шепот у божницы. Мария Алексеевна просила Господа помиловать и сохранить их семью в эту ночь и на следующий день.