Под кроной памяти

© Соловьева Ю., 2017

 
Это мой пересказ для того, кто уносится с ветром
Каждый раз и как пыль, вы таких никогда не видали.
Это всё для того, чья душа утонченней, чем свет, и
Кого ждут из рассвета в закат те волшебные дали.
 
 
Это просто слова, но для тех, кто хоть раз прикоснулся
К этим тихим, обветренным памятью грезам,
То покажется вновь осязаемым, стоит проснуться,
И затянет опять эта вечно живущая проза…
 

Вечерело. Всё в округе утопало в прохладной синеве: просторная поляна, близкий и таинственный лес, мерцающие далекие огоньки города Цетинье. За горой Ловчен потухали огненные блики заката, на востоке синела далекая стена Динарского нагорья. Казалось, что здесь может царить одна лишь безмятежность, что не место здесь застарелым тоске и сомнениям и что в любом случае такой вечер заглушит наболевшее.

В центре поляны – огромное поваленное дерево. Фантазия смотрящего легко превратит его в сказочного дракона.

На поваленном дереве сидел человек, рядом стоял другой. Видно было, что молчат они о чем-то непростом и надоевшем. Первый протер глаза и стал осматриваться: ему казалось, что закат пылает не только на западе, будто это умирающее сияние прокрадывается с четырех сторон света, как если бы разом уходили четыре Солнца.

Второй вздохнул с тоской.

– Так можно всю ночь просидеть, Велибор! С таким же успехом мы могли ожидать, когда из леса повалит всякая нечисть! – проговорил он в обычной своей манере, быстро и немного запинаясь. – Чего мы вообще здесь делаем?

Велибор опустил голову, он пытался разглядеть в траве, еле различимой в сумерках, жука-носорога, который неуклюже тащился по своим неотложным делам. Велибору представлялось, что сам он начинает уменьшаться до тех пор, пока не становится таким маленьким, что сможет поместиться на ладони. Он пробирается сквозь дебри луговых трав вперед, чтобы догнать насекомое и проследить его загадочный путь.

– Сейчас, Берт, скоро пойдем. Я же сказал, что давно здесь не был. Мне захотелось навестить эту поляну, только и всего, – размеренно произнес он, поворошил траву носком ботинка и, поняв, что жука не найти, грустно вздохнул.

– Только и всего? Вот это расклад! – Берт хлопнул себя по коленям. – Мы здесь почти час торчим! Ты за это время толком ничего не сказал! То молчишь и смотришь на землю, то вздрагиваешь, будто на тебя набросились!

Велибор медленно поднял голову и посмотрел на брата, стоявшего, положив руки в карманы джинсовой куртки. У него было выражение лица человека, сказавшего что-то важное. Карие глаза его смотрели за пределы Цетинье, короткие темные брови сдвинуты на переносице, губы упрямо сжаты.

– Что с тобой, Велибор? – Берт откинул назад русые волосы, которые свисали на его лоб, подобно бахроме. – Ты сам не свой в эти дни…

– Я просто жду.

Сталкиваясь с неопределенным и непонятным, Берт обычно хмыкал, качал головой или пожимал плечами. Сейчас он поступил так же. Так же, как многие, он старался не вникать в то, что принято считать ненормальным и бессмысленным, и, не утруждая себя раздумьями, демонстрировал с помощью незамысловатого языка тела неприязнь.

Велибор достал из кармана куртки смятый листок бумаги, расправил его, повертел в руках и с тоской посмотрел на жирный вопросительный знак в верхнем левом углу листа.

– Что это? – спросил Берт.

Велибор протянул было листок брату, но тут же остановился, аккуратно разорвал его и подкинул обрывки.

– Мое творчество, – тихо ответил он.

Берт грустно усмехнулся и посмотрел на уносимые ветром кусочки бумаги. Порхающие бумажные обрывки издали казались стаей ночных мотыльков.

– Столько вокруг этого творчества! Если тебе так хочется приобщиться к нему, то не проще ли изучать его, а не пытаться добавить лишнего?

– Я понимаю, что это может оказаться лишним, но я же еще ничего не сделал, Берт. Я пока ищу прореху, где бы мне поместиться.

Всё вновь стало умиротворенным, как если бы на небеса с земли возносилась колыбельная без слов и, возносясь, распространяла бы свой дурман по окрестностям Цетинье, проникая в умы уставших к ночи жителей.

Велибор встрепенулся и указал рукой в сторону леса. Берт прищурился, пытаясь рассмотреть объект, но, ничего не заметив, вопросительно посмотрел на брата.

– Вот, снова…

Берт насторожился, лицо его стало глуповатым и испуганным, как обычно, когда он настораживался, а настораживался он часто.

– Чего снова?

– Ничего, Берт, показалось, думал, что… она…

– Она? – взволновался Берт. – Кто она?

Он всматривался в мягкую пушистую текстуру леса, но ничего там не видел.

– Ладно, ничего, – махнул рукой Велибор.

С лица Берта сползла маска испуга, а в карих глазах его вспыхнула искра желания немного понять этого человека.

– Чего бы ты хотел, Велибор, больше всего на свете? – Берт поднял носком ботинка какую-то корягу и отшвырнул ее в сторону. Послышался мягкий шорох травы.

Велибор потянул себя за волосы и замер. Отвечая, он тщательно подбирал слова, будто всю жизнь ждал этого вопроса, но не находил времени отрепетировать ответ.

– Больше всего на свете я хотел бы оказаться на вершине вон той горы, сидеть там в лучах заходящего солнца и смотреть, как медленно и необратимо умирает совершенство…

Берт поднял короткие брови, отчего на высоком лбу образовалось несколько морщинок, и посмотрел на гору, отбрасывающую на Цетинье угрожающую тень.

– Только и всего? В такие моменты еще оркестра не хватает, наверное, – заметил он.

– И когда последний луч света коснется меня, – продолжал Велибор, завороженно смотря на гору, – я не хотел бы пожалеть о том, что слишком долго молчал. Каждой мысли – свое время…

– Эта гора, она же совсем рядом, до нее рукой подать, – удивился Берт. – Поднимись да посиди часок-другой на закате! Что тут сложного?

– Я не могу, – Велибор уронил голову на колени.

– Почему?! – Берт недовольно хмыкнул. – Ты всё усложняешь, как всегда!

Велибор предпринял попытку встать, но затекшие ноги не поддались.

– Это солнце, Берт, – сказал он, потирая икры ног, – даже оно кажется мне ненастоящим. Недавно я понял, что теряю чувство реальности. Я перестаю видеть этот мир, я не могу ничего ему оставить…

– Велибор, ты просто романтик, не нужно превращать себя в сумасшедшего.

Силуэт Берта слился с серостью близкого леса, и Велибор, отыскав взглядом брата, недовольно усмехнулся.

– Если я ничего не оставлю, Берт, значит, вся моя жизнь была напрасной!

– Возьми себя в руки! Всё это…

– Альберт, ты не понимаешь! Все эти «возьми себя в руки» ни к чему! Жизнь кажется мне слишком неправдоподобной!

– Что еще за «неправдоподобной», Велибор? – отпрянул Берт. – Я понимаю, что ты еще не привык к городу, к людям, к новой жизни… но ты сам сделал выбор, ты мог и не приезжать сюда!

– Я считаю, что этот город – культурный центр страны!

– Ты мог поехать в Белград или в Любляну, но не сюда! – Берт продолжал перечислять причины, по которым Велибор стал беспокойным, задумчивым и расстроенным, он размахивал руками и притопывал ногой. – Я столько лет хочу оставить это место! А ты вот так запросто здесь остаешься.

Велибор ощутил, что мышцы вновь стали послушными, поднялся, приблизился к брату и громко хлопнул в ладоши перед его лицом.

– Альберт, если я ничего не оставлю, это принесет мне только разочарование! Это будет значить, что зря моя мать мучилась, производя на свет такое редкое чудовище, как я! – громко сказал он и быстро побежал в сторону леса.

– Велибор! Эй, Велибор! – Берт хотел было броситься вдогонку, но остановился и заложил руки за голову. – Всё равно вернешься, – тихо сказал он, смотря на отдаляющуюся фигуру.

В траве на лугу засуетились вечерние птицы, послышалось шуршание крыльев. Тишина разлилась.

* * *

Река Тара отражала человека, сидящего на ее берегу. Шум ее всегда взволнованных вод был обещанием понимания и принятия любого мнения: ей нечего было возразить.

Тара, «Слеза Европы». Вода в ней настолько чистая, что на дне видны огромные валуны. Берега скалистые, природа выложила их огромными камнями, поросшими светлым мхом. Практически к самой воде спускаются тоненькие березки, ели и липы.

Велибор рассматривал кусочек коры, поднятый им с земли. Движением плеча он поправил шарф, который упрямо полз вверх, едва ли не закрывая глаза, и задумался.

«Когда мы были совсем маленькими, – вспоминал он, – мама говорила нам, что кора – это кожа деревьев, и поэтому мы должны быть осторожными в лесу, чтобы ненароком не ранить их».

Поднес кору близко к лицу и втянул носом воздух: пахло сыростью и сладкой гнилью. Зажмурился, пытаясь вспомнить, где мог еще слышать этот запах, и, не вспомнив, отбросил кору в сторону.

Велибор перечитал письмо, аккуратно свернул его трубочкой, поместил в горлышко бутылки и пустил ее по реке. Бутылка медленно отчалила от берега, покачивающееся в воде горлышко слилось с цветом воды.

Тогда Велибору казалось, что придуманный им ритуал – пустить письмо вплавь – очень важен.

– А если не важен, – произнес он, – то, по крайней мере, интересен.

«Мне двадцать семь, – Велибор вспоминал слова, написанные залихватским неровным почерком, – меня зовут Велибор Радич, я родом из Пржно. Мне наскучило море и нескончаемые толпы туристов, которые оккупировали округу. Пару месяцев назад я переехал в небольшой городок Цетинье. Главная причина для переезда – вовсе не усталость от окружающего. Я хочу отстраниться от прошлого, потому что, каким бы оно ни было, оно порождает привычки, а привычки являются неотъемлемой частью человеческого характера. А я собираюсь измениться, чтобы не предать свои мечтания. Я должен воплотить их любой ценой! Хочу познакомиться с другим собой, с тем, который видит много больше, чем сейчас.

В Цетинье я остановился у своего младшего сводного брата Альберта Витте, в пристройке к его дому, где он живет вместе с отцом и младшей сводной сестрой Катариной. Отец Берта и Катарины – немец. Неизвестным мне ветром занесло его в Черногорию. Насколько я помню, он, кажется, собирался организовать здесь торговлю каким-то немецким товаром, но в итоге прогорел и стал зарабатывать на том же, на чем большинство черногорцев – сдавая жилье в аренду туристам. Иногда Берт с отцом работают на местных стройках.

Вообще-то сводными нас с Бертом называть неправильно, поскольку у нас общая мать, и при таком раскладе мы являемся единоутробными, но это как-то не звучит. Да и Катарина Берту никак не сводная сестра, поскольку у них общий отец. В общем, всё это очень запутано, и мы привыкли называть друг друга сводными. С Катариной происходит в последнее время что-то странное. По приезде я заметил, что в ее зеленых глазах мелькнуло что-то теплое и непрошеное, с чем ей теперь нужно бороться.

Возвращусь к своему пристанищу. Большая часть домов на улице Саво Бурича, названной так в честь известного югославского военачальника, двухэтажные с побеленными стенами и красной черепичной крышей. Почти все одинаковые: один фронтон, окна на дорогу. Перед многими разбит небольшой сад: клумбочки с нежными фиалками и нарциссами; беседка, охваченная сетью вьюнов и хмеля; каменные фигурки мифических существ. Мой же дом совсем маленький, стены покрыты пыльными разводами, во дворе – давно не кошенный газон, поросший сорняками и дикой крапивой.

Но мне не важен комфорт, я приехал, чтобы окунуться в атмосферу всего города.

Цетинье уютно расположился среди холмов и гор. Когда-то по долине протекала река Цетина, которой и обязано название города, но, к сожалению, она пересохла. Здесь много примечательного: королевский театр, сквер Негоша, голубой дворец, храм Рождества Пресвятой Богородицы на холме Чипур, летняя сцена, выполненная по принципу амфитеатра, Цетинский монастырь, Влашская церковь, главная улица, какая есть практически в каждом городе – длинная, узкая, с торговыми лавочками и кафе, есть даже мавзолей и крепость Бильярда, где в бильярд никто не играет. И всё здесь такое миниатюрное, чистое и умытое, как в сказке!

Иногда местные собираются в кафе: обсуждают наболевшее, собирают сплетни, плетут интриги, шлют друг другу приветы, передают подарки.

Я бываю там обычно в качестве стороннего наблюдателя, но временами мне попадаются интересные одноразовые собеседники, и тогда я становлюсь частью этого неконтролируемого потока народного сознания, стремящегося к счастью и обретению истин.

Сегодня таких собеседников нет. Мы приехали в заповедник Дурмитор с Бертом и его компанией, чтобы устроить сплав на рафтах по Таре. Изначально это была не моя идея, поэтому я сплавляться не стал, я решил просто посидеть на берегу один. Люблю это место».

Остановив мысленный поток, Велибор приложил пальцы к вискам. Тепло. Под тонкой кожей правого виска живо пульсирует вена.

«Если вы писатель или поэт, – воскрешал он в памяти следующие строки, – музыкант, художник или скульптор – одним словом, человек искусства, то наверняка не раз сталкивались с муками творчества. Тогда кажется, что еще немного, один день без идеи, и жизнь лишится всякого смысла.

В последнее время у меня вошло в привычку писать что-то на листках, вырванных их блокнота. Описываю природу, ощущения, придуманные мной образы, но, так или иначе, прочитав написанное, рву бумагу на части. Это письмо – первое, что осталось целым, но его у меня больше нет».

Велибор шумно вздохнул, зрачки его проницательных глаз быстро забегали, и вот лицо его исказилось свойственной гримасой, возникающей оттого, что не открылась желанная истина. Им овладела злость, с которой невозможно смириться. Черты лица заострились и стали жестче: губы плотно сомкнулись, скулы свело от неуправляемого спазма, а на подбородке появилась еле заметная ямочка. В темных черногорских глазах Велибора возникло отчаяние, отвращение и насмешка.

В последнее время он часто ощущал, как гримаса эта сковывает его лицо, но не мог с ней справиться.

«Знаю, вам может показаться, что в мыслях моих много пафоса, – звучало в его голове письмо, – что фразы мои напыщенные и пустые и что я говорю только ради того, чтобы выглядеть загадочным и непостижимым, но это не так.

Еще кое-что скажу… Нижеследующее, конечно, по большей части представляет важность для меня, но я каждодневно соприкасаюсь с миром. И мне кажется, что я давно сижу на верхушке высокого-высокого дерева с пушистой кроной. Так хочется посмотреть на землю, но не выходит! Листва слишком густая, а дерево такое высокое, что удается разглядеть лишь маленькие кусочки земли. И картину собрать воедино тяжело, и слезть не получается. Я очень хочу увидеть, что же там, внизу, хотя бы на мгновение.

Простите за нецелостность повествования и за неровный почерк. Велибор Радич».

Он чуть дернулся, поднял с земли маленький камешек и постарался сделать с его помощью лунку в твердой земле.

«Велибор!» – раздался в воздухе звонкий мужской голос.

Обернулся, и на лице его мелькнула удивленная улыбка.

– Берт? Как ты бесшумно возник…

– Я волшебник, – Берт остановился неподалеку и начал осматриваться. – Может, ты всё же обзаведешься телефоном? Нам уже ехать скоро, а тебя нет нигде. Как всегда все ищут Велибора! Если бы я не догадался прийти сюда, пришлось бы ехать без тебя, а ты бы домой на попутках добирался.

– Что ж… разве кто-то был бы сильно расстроен? – иронично заметил Велибор.

– Да, а ты чего тут сидишь вообще? – Берт направился к брату, отжимая футболку. – Этот твой шарф. Мне кажется, что ты готов с головой им обмотаться… Ты, наверное, и спишь в нем!

Велибор вздохнул шумно и поправил шарф.

– Зря не стал с нами сплавляться, – Берт склонил голову набок и сделал несчастное лицо. – Такие пороги были! Мы с Миланом даже вылетели пару раз из лодки!

– Ветрено сегодня, да и не до веселья мне вашего, – ответил Велибор и, желая сменить тему, поинтересовался, как дела у брата в семье.

– Отец всё хворает… опять этот его ревматизм, сам знаешь…

Велибор кивнул.

– Кстати! Вчера я заходил в аптеку – купить отцу кое-что, – прыснул Берт. – Продавщица спрашивала про тебя!

– Что? – Велибор закрыл голову руками.

– Молодая аптекарша с такой азиатской внешностью… Не притворяйся, что не понимаешь, о ком я говорю!

– Азиатская внешность, – Велибор поднял камешек и бросил его в реку. – Да, понимаю…

– Ее зовут Лиен!

– Ли-ен, – по слогам проговорил Велибор. – Берт, что происходит? Я видел ее раз пять, в кафе, кажется, и в аптеке… пару раз мы перекинулись с ней парой слов, ничего не значащих. Ничего! Откуда эти напрасные надежды? В Цетинье и без меня достаточно представителей сильного пола! Все черногорские парни выглядят настоящими спартанцами!

– Говорит, – Берт постарался скопировать голос и жесты девушки из аптеки, – а как ваш брат? Я и не знала, что у вас такой замечательный брат! А может, вы передадите ему от меня вот эти витаминки? Осень, легко можно простудиться!

– Витамины! Всё, перестань! – рассмеялся Велибор и кинул в Берта пригоршней отсыревших листьев.

Вдруг послышался лай, рыжее облако шерсти пронеслось по изумрудной траве и скрылось в кустах, вороша их и громко фыркая.

– Вот и Флирт нас нашел, – Берт свистнул и посмотрел на кусты, где его пес усердно что-то откапывал. – Ребята наверняка уже переоделись, скоро поедем.

Велибор вновь принялся за бесцельные раскопки. Земляные хлопья летели в разные стороны, оседая на траве, сползая с листвы прибрежных кустиков облепихи.

– Я нашептал кое-что на бумаге и отправил, – сказал Велибор после минутного молчания и указал пальцем на реку, – может, кто-нибудь получит и прочтет.

– Запечатал письмо в бутылке, как в рассказах о пиратах?!

– Да, заточил его намертво.

– Странный ты, а кто его должен получить? – Берт нашел камешек и тоже принялся копать.

– Не знаю.

– Ты надеешься, что это будет девушка? – подмигнул Берт.

– Конечно, надеюсь, это будет не просто девушка, а русалка или лесная нимфа!

– Если серьезно, хоть убей, я не понимаю, – возмутился Берт, – неужели тебя устраивает одиночество? За этот месяц ты уже второй раз вот так бесцеремонно отшиваешь девушку!

– Перестань, пожалуйста, Берт… – Велибор устало махнул рукой.

– Я, конечно, понимаю, что та, которая пару недель назад за тобой увивалась, тебе не пара, – Берт поискал глазами собаку. – К тому же, она из Албании, что не близко, а тут проездом была, но всё равно…

– Послушай, Альберт, – Велибор посмотрел на брата со всей серьезностью, – раз уж мы подняли эту извечную тему, то я тебе могу сказать, что у меня уже есть идеал. Я не знаю, где она, не знаю, как она выглядит, но я знаю, что я почувствую, и с каждым днем я всё отчетливее понимаю, что прав… Есть и другая правда – я должен творить! Я не желаю никаких преград! Не хочу, чтобы мысли мои тянулись в сторону несвободы! Сейчас не хочу!

– Идеал! Преграды! Тоже мне! Да если бы все так думали, то на Земле давно бы уже никого не осталось! – выпалил Берт со свойственной ему горячностью и закатил глаза. – Ну, давай, так держать, быть может, к старости лет и дождешься свой идеал!

– Берт, – Велибор взял брата за плечо, – я понимаю, что ты переживаешь, потому что я твой брат, но это моя жизнь…

– Ой, ладно тебе, – грустно вздохнул Берт, – ты только притворяешься бесчеловечным, ты же нормальный парень, просто хочешь казаться особенным, вот и ищешь какую-то особенную и таким нетрадиционным способом.

– Хочу казаться особенным? – строго спросил Велибор.

– Ну, может, мне какое-то другое слово следовало подобрать, – на лице Берта мелькнул страх. – Я не знаю!

– Ладно, оставим этот бесполезный спор, – вздохнул Велибор. – Берт, я надеюсь, что получит письмо тот, кому оно может показаться интересным.

– Да оно кому угодно покажется интересным, не каждый же день получаешь послания в бутылке, но я лучше не буду с тобой спорить, – усмехнулся Берт, поднявшись. – А впрочем, поспорим, что я быстрее тебя добегу до машины?

– К тому времени, когда ты добежишь до нее, я уже буду внутри, – Велибор резко вскочил с земли и побежал за братом.

Пес Берта забегал вокруг, громко лая и приседая на передние лапы. Его переливистый голос терялся в траве и кустах вокруг, таял над рекой и проникал в землю. Земля берегов Тары была влажной и темной, в ее толще вытягивались влажные черви, прокладывали себе путь мелкие слепые грызуны, замирали извилистые жилы корней деревьев. Там, в глубине, таились следы канувших эпох.

* * *

Темнота – начало начал. В темноте чувствуешь себя намного свободнее, несмотря на то, что сначала она кажется пугающей. Стоит окунуться в нее на несколько мгновений, и она уже привычна. В ней нет ничего нарушающего душевную гармонию и усыпляющего самые невероятные надежды. Ее двойственная сущность скрывает и обнажает пороки, создает уют для раздумий. В темноте проще сосредоточиться: не нужно тратить энергию, заставляя глаза фокусироваться на предметах.

А теперь, даже если сильно напрячь глазные мышцы, невозможно что-либо увидеть. Кожей можно ощутить тепло и сырость. Если вытянуть вперед руки, замереть и постоять немного, почувствуется вокруг огромное замкнутое пространство – со всех сторон гладкие плоскости стен. Потолок здесь, кажется, низкий.

Еле уловимое движение возле самого уха, как будто кто-то бессмысленно и быстро поймал воздух. Снова всё замерло. И одна мысль возникает в сознании, она складывается в слова, и вот слышится шепот: «Темноты не должно быть слишком много».

Луч прожектора разрезал темноту и осветил человека, сидящего на стуле.

– Я думал, что приключений в моей жизни не будет, – сказал он зажмурившись.

Прошло несколько секунд, раздался смешок, эхом отразившийся от стен, и зазвучал глухой низкий голос.

– Нет, Велибор, ты не прав, ты их ждал, ты же не зря приехал в Цетинье.

– Я, наверное, часто бываю не прав, – ответил Велибор. – А что это за помещение? Мы в подземелье монастыря?

Велибор пытался привыкнуть к необычной реальности, он открыл глаза, сложил руки козырьком и впился взглядом в темноту, обволакивающую дорожку яркого света.

На миг ему в голову пришла безумная мысль, что он стал объектом похищения внеземной цивилизацией и находится сейчас в помещении, где жертвы безропотно ожидают своей очереди, чтобы подвергнуться затем какой-то страшной процедуре.

– Сейчас это зрительный зал, – отозвался голос.

Велибор поднял руки и, обнаружив, что они не скованы наручниками и не привязаны к подлокотникам, успокоился. Он пошарил по сторонам в поисках других сидений.

– Тогда почему нет рядов, а только одно кресло?

– Потому что этот спектакль подготовлен для тебя, он будет поставлен только сегодня!

– Может быть, вы перенаправите свет на сцену, он бьет мне в глаза, и я ничего не вижу, – Велибор немного поерзал на стуле, поправил шарф, прикрыв им часть лица и попытался рассмотреть хоть что-то в темноте около него. – Я ничего не вижу, – повторил он.

Смешок вновь зазвенел в зале.

– Всё идет по плану, Велибор, просто не по твоему, но тебе волноваться не о чем, потому что план уже существует.

Велибор сделал удивленное лицо. Он внимательно осмотрел внутреннюю сторону ладоней, широко расставив пальцы, потянул себя за волосы, дотронулся до кончика носа. После минутной концентрации на себе Велибор обратился в зал.

– У вас такой странный голос, – усмехнулся он, – я не могу понять, принадлежит ли он женщине или мужчине.

Свет еле заметно подмигнул.

– Разве это сейчас важно?

– Наверное, нет. Меня никто не слышит, только вы?

– Никто? Если точно знаешь, что сказать, всегда найдется тот, кому это предназначено! – ответил голос.

Велибор приложил руку ко лбу и глубоко вздохнул. Он пытался вызвать хоть какие-то мысли, но его разум упрямо молчал. Поглощавшее его было необъятным удивлением, препятствующим элементарному анализу.

– Не знаю, о чем говорить, я в замешательстве…

Воздух в темноте возле стула загустел, Велибору показалось, что сам голос стал материализоваться, принимая форму предмета.

– Велибор, ты уже не зритель! Будешь оправдываться перед публикой. Главное, чтобы твои оправдания звучали убедительно и красиво. Публика избалованна, требовательна!

– Почему не зритель? – Велибор отпрянул от сгустившегося воздуха. – Вы же сказали, что этот спектакль для меня!

Попытался встать со стула, но что-то подсказало ему, что лучше этого не делать, и он быстро потушил в себе желание побега.

– Всё это как-то нелепо, что ли, – сомневающимся тоном продолжил он, – план, зрители, не зрители…

Свет стал ярче и Велибор прикрыл лицо ладонями.

Затрещало в одном из углов зала, послышались тихие, настойчивые крысиные голоски. Что-то грузное и медленное проволоклось вдоль стен, глухо опустилось на пол, и крысы испуганно разбежались в разные стороны. Велибор инстинктивно приподнял ноги, чтобы крысы о них не споткнулись.

– Света боишься? – зазвучала речь, с каждым произнесенным словом становившаяся всё громче и быстрее. – Иногда так происходит, Велибор. Кажется, что ты один из сидящих в рядах, один из тех, кто замер в ожидании действа. Но тут свет в зале меркнет. Со всех сторон раздается взволнованный шепот. Свет зажигается вновь, ослепляя тебя, и ты понимаешь, что всеобщее внимание обращено на твою персону, что ты больше не зритель! Поднимаешь вверх указательный палец, призывая других убрать посторонние звуки, чтобы все безропотно внимали тебе.

Перешедший на крик голос оборвался, но в темноте всё еще висело гудящее громовое эхо.

Велибор, оглушенный происходящим, с трудом понимал, что хочет донести до него таинственный голос. Всё вдруг представилось ему отчаянным розыгрышем. В один миг он утратил способность понимания речи: привычные слова лишились своих значений и воспринимались как раздражитель слуха. Но уже спустя мгновенье всё встало на свои места, и тогда Велибор опустил голову и вздохнул с грустью:

– Больше не зритель, говорите?

Он поднял вверх правую руку, попытался выпрямить указательный палец и усмехнулся, смотря на плотно сжатый кулак.

– Но я не могу даже сделать жеста, призывающего к молчанию… – рука его плетью упала на колени.

Свет погас.

* * *

Асфальтовые дорожки парка «Тринадцатое июля» были влажными от недавно пробежавшего дождика, на скамейках и кустах разбросаны хрустальные бусины капель.

Утро решительно заявило о себе. На небе догорали последние звезды, тонкой вуалью расстилалась розоватая заря. На одной из скамеек, пробудившись от глубокого сна, сидел Велибор и удивленно озирался по сторонам. Сквозь деревья слышались удары маленьких колоколов церкви Рождества Пресвятой Богородицы на Чипуре.

– И что всё это означает? – задумчиво произнес Велибор.

Послышался писк, и из кармана его клетчатого пальто выбежала маленькая крыса. Заметалась по скамейке, но затем, издав последний воинственный писк, спрыгнула вниз и скрылась в траве.

– Вот это да…

Потянулся и замер с вытянутыми руками, посмотрев на проходившего мимо старика с тростью. Тот остановился и улыбнулся ему.

И каким неуместным показался тогда старик с его невинной улыбкой, но Велибор улыбнулся в ответ.

Старик остановился и, склонив голову на бок, произнес с шутливой интонацией:

– Неуютное местечко для ночлега ты выбрал себе, сынок.

– Я не выбирал… А вообще, вы правы, оно не очень уютное…

Велибор изучал облик старика. С каждой новой подмеченной им деталью глаза его раскрывались всё шире и шире. Всё в этом человеке было таким неестественным и одичалым: и длинный серый плащ без единой пуговицы – на месте, где предполагались оные, клочками висели обрывки прочных белых ниток, – и высокие коричневые незашнурованные ботинки, и трость, перекошенная, вся в каких-то бугорочках, напоминающая растрепанный камыш.

Старик смотрел вглубь аллеи, но казалось, что взгляд его обращен внутрь себя самого.

Бывают утра, когда всё тихое и восторженно замершее в ожидании чего-то значительного. И сейчас было как раз такое.

– Я каждое утро прогуливаюсь по городу, – старик глянул на Велибора, – встаю часов в пять и иду на прогулку. Это полезно для моего старческого здоровья, – проговорил он, засмеявшись и легонько затрясшись от кашля.

Велибор промолчал. Он стряхнул с себя остатки недоумения, встал со скамейки и принялся очищать одежду, молотя руками по штанам и пальто. От ткани летели редкие пылинки.

«В непонятных ситуациях лучше всегда что-то делать, – сказал он про себя, – физические действия препятствуют формированию неправильных выводов».

– Как-то раз я видел тебя около Влашской церкви в четверть шестого, – заявил старик.

«Вовремя не замеченные неправильно сделанные выводы порождают почву для формирования предубеждений», – продолжил Велибор свой внутренний монолог, отряхивая пальто, но, осознав смысл сказанного стариком, прервался и выпрямился.

– Что? – строго спросил он.

Старик сделал невозмутимое лицо.

– Ты и там спал, но ты не выглядишь как нищий.

Велибор огляделся по сторонам, почесал подбородок и осторожно ущипнул себя за руку.

– Сейчас пять утра? – нервно спросил он.

Старик оставил вопрос без внимания.

– А в другой раз я видел тебя около монастырской стены, тоже в начале шестого.

Велибор потряс головой и посмотрел в лицо старика. Глаза у старика были светлые и ясные, от них расходились лучистые морщинки.

– О чем вы? – спросил Велибор.

– Я говорю, что видел тебя под самой монастырской стеной, – старик поднял тросточку и указал ею в направлении, где стоял спрятавшийся за деревьями монастырь. Старик опустил конец трости на землю и оперся на нее двумя руками.

– Это же был не я, – тихо возразил Велибор, натянув шарф почти до глаз, – вы не меня видели.

– Тебя, тебя, я тут всех знаю, а ты не кажешься мне знакомым.

Велибор всплеснул руками, но быстро успокоился.

– Я только два месяца как переехал к брату… мой брат Альберт, – ответил он. – Может, поэтому не кажусь знакомым?

– А-а-а… – протянул старик. – Вы теперь с отцом и с…

– Это не мой отец! – оборвал Велибор. – Это отец Альберта!

Лицо старика на миг покрылось грустью, которая, впрочем, быстро испарилась.

– И зачем мне спать на улице, когда у меня есть дом? – удивленно продолжил молодой человек.

– Не знаю, сынок, может, душно тебе в твоем доме, – предположил старик.

– Сейчас мне тоже душно, – Велибор начал обмахиваться руками.

Старик ничего не ответил, а Велибор, обнаружив, что у него развязался шнурок на ботинке, присел его завязать. Пальцы его работали механически, он чувствовал, что обрел что-то важное, от чего зависела если не вся жизнь, то, по крайней мере, ближайшие месяцы.

«Предубеждения всегда во вред», – подумал про себя Велибор.

Поднялся, похлопал по карманам и очень удивился, извлекши из одного несколько сухих листьев. Он выбросил их на дорогу. Листья хитро закружились и опустились один за другим на влажный асфальт.

– Вы извините, но мне уже пора, – бросил Велибор.

Он постоял немного, потом как будто собрался что-то добавить, но тут же передумал.