Лайка

Вскоре вертолет совершил посадку на самом краю взлетной полосы аэропорта Туруханска возле бизнес-джета, рядом с которым стоял заправщик. Место тут было такое, что даже со здания аэропорта он никоим образом не просматривалось. Было около восьми часов, но из-за плотной гряды облаков на востоке, охвативших почти половину неба, казалось, что еще раннее утро. Когда винты почти остановились, наружу по-молодецки выскочил из салона Фуралев, и к нему сразу же подбежал молодой лейтенант в форме МЧС и, приложив руку к фуражке, позвал жестом Данилу к заправщику. Сразу же, как только Фуралев и лейтенант направились к оранжевой машине, трое пассажиров вертолета также покинули салон, предварительно нацепив на лица медицинские маски телесного цвета, и сразу зашагали к трапу бизнес-джета.

После вертолета утренняя тишина показалась всем просто небесной благодатью, но по инструкции им следовало как можно быстрее забраться в самолет, и они, не отвлекаясь ни на что, выполнили это предписание. Никита, ставя ногу на ступеньку трапа и подавая прошедшей вперед дочери ее чемодан на колесах – подарок от Агаева, – боковым зрением заметил, как лейтенант показывает Фуралеву пломбы на новом, словно только что сошедшим с конвейера, заправщике, а Данила, осмотрев их с особой тщательностью, срывает.

В Красноярске прямо у трапа их встретил Агаев.

– Как долетели? – с улыбкой спросил он, когда Никита с семьей уселись в минивэн, который стоял рядом с самолетом.

– Неужели автомобили могут заезжать на территорию взлетной полосы? – вопросом на вопрос ответил Никита, пытаясь через капельки дождя на стекле рассмотреть, где вообще они приземлились.

– Почему бы и нет? – удивленно пробурчал Валера. – Мы же, кх-м, на служ… на работе. Никак ты еще не проснулся, друг мой?

– А Фуралев не с нами? – зевнул в ответ Никита.

– Он останется здесь и проконтролирует подготовку борта. – Агаев бросил взгляд на Таню. – Тебя точно успеют врачи за сегодняшний вечер обследовать? Может, вылет перенести часов на шесть хотя бы – мало ли что…

– Думаю, не стоит: договорились же на завтра в пять утра – так и сделаем. В самолете мы душевно поспали все, включая Данилу, да и невозможно устать на таком самолете во время полета. Так что, долетели, спасибо, превосходно. А со здешними делами я разберусь до ночи…

– Смотри, а то уже первый час… – Валера посмотрел на свои часы, затем повернулся к Тане с Настей. – Сейчас по пути мы завезем вас в коттедж – вы там отдохнете, а вашего Никиту я верну, как только он сам того пожелает. Если поздно вернется – все вопросы к нему. Кстати, Никита, что-то мы все не так делаем: ты даже не познакомил меня со своей семьей!

Таня даже не подозревала, что дорога в Москву будет ошеломлять ежеминутно невообразимыми событиями. Когда Никита еще в апреле объявил, что они полетят в столицу сразу после того, как Настя получит аттестат «зрелости», она была уверена, что они, как все в Сайгире, когда не жалко денег, доберутся на почтовом вертолете до Туруханска, а оттуда уже на самолете в Москву через Красноярск. Можно было и на теплоходе сразу до краевого центра, но Никита сказал, что они полетят на самолете, но никоим образом не уточнил, что это будет самолет лично только для них! Таня изо всех сил пыталась делать вид, что она ничему не удивляется, приглушая тем самым бурные чувства эйфории, вызванные чередой восхитительных впечатлений, у Насти. Она даже время от времени незаметно для всех одергивала свою дочь, чтобы она держала себя смиренно при посторонних людях, как и положено сибирячке.

Вот и сейчас, когда они из самолета пересаживались на бронированный микроавтобус, она краем уха услышала, как сопровождающий их Фуралев обратился к солидному мужчине в джинсах и футболке возле трапа, называя его «товарищ полковник». А Никита обращается к нему на «ты» и называет Валерой, притом ведет себя как его начальник, а не наоборот. Да и прилетел этот Агаев, как представил, наконец, муж этого полковника ей и Насте, из Москвы специально для того, чтобы сопровождать их в полете до столицы, а также помочь в каких-то делах Никите, про которые муж явно многое не договаривал в лучшем случае.

Когда они заехали на территорию фешенебельно ухоженного особняка, который утопал среди кустов плетистых роз, словно ниоткуда возле пассажирской двери появилась средних лет женщина в бежевом льняном брючном костюме и пригласила Таню с Настей в дом. Агаев, не поприветствовав ее, что немного удивило Таню, первым стал выходить из салона, но тут у него зазвонил телефон. Он сделал еле уловимый знак рукой женщине, та кивнула в ответ. «Никита, – обратился Валера, – ты помоги своим, а мне тут наши звонят по процедурным вопросам. Хорошо? Ксения Игоревна все вам объяснит».

Когда Никита занес в холл особняка чемодан Насти, Таня с мужем на какое-то время остались одни.

– Никита, вот у твоего Агаева, как я подслушала, звание – полковник, – прошептала она, приобнимая его за правую руку, – а какое звание у тебя?

Никита знал и даже ждал, что Таня после перелета на бизнес-джете просто обязана спросить: что вокруг происходит? Это при том, что он так и ничего пока не сказал о предстоящей своей «командировке», которая могла оказаться фатальной для него. Поэтому услышав вопрос о звании, он даже вздрогнул, что не могла не почувствовать его жена, державшая его за руку.

– Разве это имеет какое-то значение для нас, Таня? – также шепотом ответил Никита после некоторой паузы.

Он стал подбирать слова, чтобы попробовать описать свою роль во всем ходе мировых событий, понимая, что в данной ситуации это невозможно, но начать с чего-то и когда-то все равно придется. И когда он, тяжело вздохнув, взглянул в глаза жене, в холл забежала восторженная Настя.

– Ой, папа, мне Ксения Игоревна сказала, что тут есть ванная! – обратилась она к родителям. – Я никогда не сидела в ванной – хочу попробовать, можно?

Никита рассмеялся в ответ и, схватив одной рукой дочь, потянула ее, и крепко обнял свою жену вместе с Настей.

– Мне пора, а то не успею полностью пройти обследование у Юрия Всеволодовича, – сказал он и отвел взгляд в сторону. – Мы потом в Москве, Таня, поговорим обо всем…

В это время в помещение ввалился Агаев.

– Друзья мои, – обратился он к Шадриным, – мне придется полететь обычным рейсом немедленно в Москву – дела! Так что, я сейчас обратно в аэропорт, а вам оставляю лимузин с шофером. Водитель – Кондратьев – мой подчиненный. Он все сделает вместо меня в лучшем виде. Я его уже проинструктировал. – Обращаясь к Никите. – Могут возникнуть сложности, когда ты будешь прорываться к своему врачу. Он же теперь директор, или как там у врачей называется начальник? – не знаю, но ты уж постарайся пробиться к нему с ходу, да и после особо долго чаи не распивайте – самолет вас будет ждать к определенному времени, как мы и договаривались.

– Какие-то сложности? – спросил тихо Никита. – Не из-за нас?

Агаев отрицательно замотал головой и поджал губы.

– Потом-потом, – с горечью в голосе процедил он, а потом улыбнулся и повернулся в сторону дочери Никиты. – Анастасия Никитична, мне, пожалуй, в ближайшее время придется отлучиться из Москвы, так я бы хотел, чтобы вы познакомились с моей дочерью и, Бог даст, может, станете подругами, а?.. Ну, а теперь разрешите откланяться. Пойдем, Никита, пошепчемся напоследок и я на машине Ксении Игоревны покачу на аэродром.

– Что, Валера, никак с дочерью не наладишь нормальную связь? – стараясь как можно учтивее, спросил Никиту Агаева, когда они вышли во двор.

Тот остановился, сорвал белую розу с куста, понюхал ее и устало взглянул на Никиту.

– Не знаю даже, что сказать, Никита, – выдохнул он. – Ты дочери, сглаживая углы, объясни аккуратно суть моей просьбы, хорошо? Я жену попрошу, чтобы они навестили вас как-нибудь на днях.

– Тебя действительно долго не будет в Москве?

– Случилась беда в моем отряде, но это потом. Думаю вернуться через неделю. Твой инструктаж будет проводить лично Константин Георгиевич – даже я не буду ничего знать о твоем маршруте и конкретно о твоих планах. Так что, друг мой, давай обнимемся, скажем друг другу: «До встречи!» и пожелаем удачи.

Никита, привыкший за последние полгода посредством таинственной комнаты проникать всюду в буквальном смысле слова, не обратил внимания в полной мере на слова Агаева насчет того, что могут возникнуть проблемы при попытке реализовать незапланированную заранее встречу с Ерохиным. Никите, конечно, стоило бы каким-то образом – или через Ситникова, или с помощью даже Агаева, – но все же загодя попросить Юрия Всеволодовича об аудиенции. Занятый глобальными делами, все это время разум Никиты попросту игнорировал такие, казалось бы, бытовые – почти что, житейские, – дела. И теперь, увидев вотчину своего старого знакомого Ерохина – огромную территорию в многоэтажных корпусах из стекла и бетона, огороженную трехметровым решетчатым металлическим забором, – Никита пожалел обо всем этом. Когда они остановились в первый раз возле невзрачного контрольно-пропускного пункта, то он оказался вовсе не КПП, как они решили сначала, а пунктом выдачи тел несчастных пациентов, организм которых спасовал перед страшной болезнью. Обескураженный печальной процедурой, которая была в самом разгаре для какой-то заплаканной семьи, Никита с Кондратьевым поехали дальше вдоль забора, куда им указал путь санитар больницы. Зайдя один в уже настоящий пропускной пункт, Никита прочел правила прохода на территорию больницы новоприбывшим пациентам и решил следовать им. Он встал в небольшую очередь. Когда же Никита подошел к окошку минут через пятнадцать и озвучил в навивной простоте слова о том, что он-де хочет встретиться с Ерохиным Юрием Всеволодовичем, главным врачом больницы, регистратор, средних лет женщина, строго посмотрела на него и долго молчала, не зная, как ответить приличными словами. Потом, видимо, не найдя этих самых слов, попросила пока пропустить стоявшего за ним мужчину лет тридцати в сопровождении изможденной женщины с белым, как мел, лицом. «Так что вам, мужчина, надо?» – спросила регистраторша. Никита повторил снова свою просьбу. «Как это – просто повидаться? Вы – пациент Юрия Всеволодовича? Он вам назначил встречу?» – «Нет, не назначил. Мы с ним – старые друзья, в какой-то степени, можно сказать, по несчастью. Я прилетел из Туруханского района. Зовут – Шадрин Никита Алексеевич, по роду деятельности – охотник. Мне очень нужно поговорить с вашим главврачом, понимаете?» – «Вот именно – ничегошеньки не понимаю! – недобро пробурчала женщина. – По личным вопросам он принимает по четвергам с четырнадцати до пятнадцати…»

– Вы скажите, он сейчас на территории центра? – перебил он.

– Да, Юрий Всеволодович здесь, но я вас не пропущу никоим образом, но могу записать на прием на следующий четверг, так как на этой неделе уже все расписано. У вас паспорт с собой?

Вдруг Никита онемел от испуга: с собой в рюкзаке в запаянном пластиковом конверте у него был паспорт на совсем другое имя. Свой же паспорт по приказу Ситникова он оставил дома за ненадобностью, а этот, вместе с «корочкой», где было написано, что его не имеют права задерживать полицейские, а тем паче допрашивать, без представителя СВР, – на имя Михаила Ивановича Александрова. Он уже собрался было идти обратно и попросить Кондратьева связаться хоть с Москвой, пусть даже с Ситниковым, но как-то разрешить такой, на первый взгляд, простой вопрос – встретиться с человеком, – как кто-то сзади дотронулся до его плеча.

– Извините меня, возле ворот не ваш микроавтобус с затемненными стеклами стоит? – спросил его мужчина лет пятидесяти в очках и в светло-сером костюме.

– Да, наш, – грустно ответил Никита. – Сейчас я водителю скажу, и он отгонит. Мешает проезду?

– Да нет, что вы! Вы меня еще раз извините, но я невольно подслушал ваш разговор. – По изменившемуся выражению лица регистраторши Никита решил, что незнакомец, видимо, далеко не последнее лицо в руководстве больницы. – Вы действительно – старый товарищ Юрия Всеволодовича?

– Да, вы знаете, я уезжаю на неопределенное время…, – Никита осекся, погладил свои волосы и пристально посмотрел в глаза незнакомца. – Мне обязательно надо с ним встретиться сегодня. Вы можете мне помочь?

Мужчина приветливо улыбнулся и легонько даже поклонился.

– Думаю, что да. Сейчас я попробую его разыскать: он у нас такой начальник, что находится одновременно во всех местах, но чаще всего в операционном корпусе. Вы посидите здесь, а Надежда Васильевна вас пока напоит чаем. Да, Надежда Васильевна?

Женщина недоуменно уставилась на мужчину в светлом костюме. Тот вдруг резко засунул голову в окошко и что-то зашептал ей в ухо. Никита услышал только, как он говорил: «… машина за окном – это от ФСБ… я точно знаю – видел…».

– Проходите, Никита Алексеевич, – сказал незнакомец, сам открывая дверь в комнату в проходной, – можете посмотреть телевизор, если не хотите чаю. Видите ли, просто так я не могу вас пропустить – это не в моей компетенции, но помочь – попробую.

Никита, когда услышал, что их минивэн взят от ФСБ-шников, испугался: сейчас у него точно попросят документы, удостоверяющие личность, но когда события развернулись таким образом, что про них перестали спрашивать – его это вполне устроило. Оставалось только подождать. Он был уверен, что Ерохин, поняв, кто с ним хочет повидаться, обязательно все бросит и сам прибежит на КПП: у него должны были остаться масса вопросов о его чудесном вызове сюда после своеобразного изгнания с прежнего места работы.

Все произошло именно так, как и предполагал Никита. Не прошло и пятнадцати минут, как в кабинет вошел мужчина в форме охранника и спросил Никиту, как ему будет удобно: проехать на своей машине или же пройтись пешком вот до того девятиэтажного корпуса с белым куполом на крыше? Никита, попросив подождать, вышел к Кондратьеву посоветоваться. Тот был не прочь покататься по Красноярску: территория больницы действовало, с его слов, угнетающе на него. Никита взял номер его мобильного телефона и отправился на встречу с Ерохиным.

Едва он зашел обратно в помещение проходной, как кто-то сбоку внезапно обхватил его и сжал в объятиях. Никита, никак не ожидавший такого инцидента, машинально отстранил от себя корпус человека и, к своей радости, в этом так стремительно напавшем на него узнал Ерохина. Никита сделал два шага назад и с улыбкой оглядел его с ног до головы.

– Вы, Юрий Всеволодович, настойчиво просили меня – помните? – как только вернусь из тайги, при первой возможности прибыть к вам. – Никита сделал еще шаг назад и покачал головой. – Вы отлично выглядите, не иначе как все же решили сделать предложение Ирине, а она, не будь дурой, и согласилась.

– Да что вы такое говорите? – смущённо ответил Ерохин и, схватив за плечо, повлек его, как арестанта, к выходу из КПП внутрь территории больницы.

– Но все же скажите: таки вы женились или нет? – спросил Никита, когда они вышли на улицу и остались одни.

– Давай, друг мой, на «ты», – пробурчал недовольным тоном Юрий Всеволодович. – И что это ты прицепился к моему семейному положению? Как будто бы ты специально приехал ко мне узнать о нем! На самом деле это я должен тебя спрашивать, и у меня к тебе куча вопросов, которые мне не дают покоя день и ночь! Давай-ка, товарищ Шадрин, пойдем ко мне в кабинет и там обо всем поговорим… Или, может, ко мне на квартиру? Это тут недалеко. Впрочем, там у меня легкий бардак… Да-да, я живу все так же круглым холостяком…

Они шли по красивой дорожке мимо большого и длинного, как пояснил Ерохин, основного корпуса. По обеим сторонам этой дорожки были высажены вперемешку ярко красные и белые розы, которые из-за солнечной сухой погоды источали пьянящий аромат. Людей вокруг почти что и не было, и это несмотря на то, что если судить по количеству корпусов медицинского центра, – а только основной корпус был в длину чуть ли не триста метров и в девять этажей, – то сотрудников в нем должно было числиться никак не меньше тысячи человек.

– Считай, я тут сейчас почти на генеральской должности: только подчиненных чуть больше девятисот человек! – словно угадав мысли Никиты, прервал небольшую паузу Юрий Всеволодович. – Как тебе наши розы? Ароматные, да? Это, конечно, не моя заслуга – предшественницы моей…

– Да-а, – вздохнул Никита, – сегодня я целый день среди роз.

– Вот мы почти пришли, – не вникнув в смысл слов Никиты, сказал Ерохин, делая жест рукой в сторону небольшого трёхэтажного здания, стоящего перпендикулярно основному корпусу и соединенного на уровне второго этажа воздушным переходом – галереей. – Вот там наверху есть пентхаус – нам нужно добраться туда.

Никита подумал, что доктор шутит, но резиденция главврача действительно оказалась пентхаусом: посреди лужайки из искусственного газона, коим по совместительству являлась крыша трехэтажного административного здания, стоял почти весь из стекла изумительный павильон или даже шале – приют одинокого доктора Ерохина.

– Не удивляйся – это не моих рук дело. Это вся та же моя предшественница пыталась сделать нечто такое, что как-то украшало бы ее скучную жизнь, – открывая раздвижную стеклянную дверь магнитной картой, как бы оправдываясь, стал разъяснять Юрий Всеволодович. – Бог ей судья, но никоим образом не я. Видишь ли, проблема была в том, что она к медицине имела очень слабое и посему легкомысленное отношение… А здесь от главврача и оттого, как он будет организовывать работу, каких сотрудников вокруг себя соберет и сплотит, зависят жизни сотен и тысяч людей: ну, нельзя шутить с такими делами… Если же это не так, то больница превращается нечто среднее между балаганом и публичным домом, – что может быть страшнее этого?

Ерохин включил систему кондиционирования воздуха, и вскоре в прогретом солнцем помещении повеяло уютной прохладой.

– А знаете, мой дорогой товарищ, что вы меня буквально, можно сказать, оживили тогда, в сентябре? – Юрий Всеволодович незаметно для себя перешел от волнения на «вы». – Да-да, не удивляйтесь! Если честно, то я тогда думал, что вся жизнь осталась позади, а я сам в Туруханске встречу свои последние дни. Нет, я не хочу сказать, что Туруханск Богом забытое место, – дело во мне…Я сам даже до того момента представить не мог, что могу так спасовать, но я тогда от уныния даже стал упиваться своим несчастным положением… И вот я встречаю человека, когда ему говорят, что ему осталось жить максимум полгода – и это в лучшем случае, на самом деле! – мне он выдает, что все это пустяки, и что ему нужно при любом раскладе ехать в тайгу на охоту. У тебя, Никита, есть замечательная черта характера: ты совершенно не взвешиваешь, что выше твоих сил, а что нет, – просто, тебе надо и все!

Ерохин жестом попросил сесть на кресло возле стеклянной стены, занавешенного от солнца деревянными жалюзи, а сам сел напротив него.

– А знаешь, что еще скажу? – Он, явно волнуясь, приоткрыл жалюзи, но из-за яркого солнечного света, тут же вернул шторы в исходное положение. – Я ведь был уверен, что если ты направишься в тайгу, то тебя я уже никогда не увижу: по всем законам онкологии твой организм не должен был выдержать до марта… И вот, в декабре, ко мне в кабинет прямо во время приема вваливаются двое сотрудников ФСБ и начинают допытываться про тебя, мол, действительно ли ты был смертельно болен. На мой вопрос, что все это значит, – все же в Туруханске более или менее все друг друга знают, – они ответили, что и сами особо ничего не знают и только выполняют приказ из Москвы, и что, на самом деле, они не имеют права этого говорить – страшная государственная тайна. Но меня больше поразило не то, что болезнь сибирского охотника вдруг стало великим секретом, а слово «был». Я сперва решил, что ты умер, и даже спросил их об этом, но они также как и я, знали не много, но намеками дали знать, что вроде бы ты жив и даже находишься в Москве. Все правильно и логично: иначе как бы о тебе узнали на самых верхах об охотнике, который сидит один в глухой тайге? Я только утвердился в своей догадке, когда эти двое взяли с меня подписку о неразглашении государственной тайны, под которой подразумевалось любое упоминание твоего имени, а также забрали твою карту и журнал регистрации, где была запись о тебе. А потом приключилось вот все это! – Ерохин раскинул руки, показывая обстановку в своем фешенебельном апартаменте. – Представляешь, меня выдернули из больницы, посадили в частный самолет и привезли сюда… Я вначале даже подумал, что меня арестовывают: на все мои вопросы, что-де происходит, почему нельзя было хотя бы прийти ко мне домой, а не в рабочее время? – молчание и загадочное закатывание глаз наверх куда-то. Что только не передумал, пока не сел в этот самый самолет, присланный лично для меня. Только там немного отлегло от сердца. «Ну, – думаю, – что-то начинается такое, что хочется даже быстрее заглянуть, что же там будет дальше?» Да-а, начались такие забавные истории, что порой даже стыдно вспомнить. Меня же привел за ручки сюда сам губернатор, встретив возле трапа самолета, и сказал, почти буквально, мол, царствуй: казнить хочешь или миловать – все в твоей власти и твои распоряжения будут неподсудны. И что якобы он только выполняет распоряжение, которое пришло сверху. Но над ним только Президент… Тут на первых порах такие трагикомические сцены разыгрывались – нарочно не придумаешь! – но о них как-нибудь потом…

Юрий Всеволодович встал со своего кресла и, встав на корточки перед Никитой, взял его правую руку и стал рассматривать его ладонь и пальцы.

– Я не позволю себе лишнего, если попрошу тебя задрать рубашку? – глядя с каким-то благоговейным страхом в глаза Никите, спросил он, закончив свое обследование.

Никита встал и снял с себя рубашку с короткими рукавами, заправленную в джинсы. Юрий Всеволодович зашел за спину и почти сразу, громко охнув, почти упал на кресло, где только что сидел Никита.

– Что с вами? – спросил он, накидывая на себя свою рубашку.

– С нами ничего, – каким-то тихим и жалостным голосом прошептал Ерохин, – а что с тобой, Никита? Это ты на самом деле или?..

– В каком смысле: я или не я? – недоуменно задал в ответ вопрос Никита.

– У тебя на спине были два родимых пятна на правой лопатке – это я точно помню, так как на пациенте я внимательно рассматриваю их всегда. Сейчас их нет, да и кости запястья и пальцев у тебя были деформированы, а сейчас они в идеальном состоянии, – но это в принципе невозможно для костей, даже если чудесным образом рак отступит. Это не говоря о том, что у тебя начались метастаза, и весь организм просто умирал…

– Да, ты прав, – ответил Никита, – я умирал, но мне, кстати, помогли твои таблетки… И да – у меня остались четыре капсулы. Я их теперь таскаю вместо оберега всегда с собой…

– Это все глупости! Они не могли тебе помочь. Капсулы те были полунаркотиком, просто изготовлены по моему рецепту: бывшая супруга работает в фармацевтическом предприятии, и я ее попросил их наштамповать для удобства в удобоваримой форме. А компоненты я сам всеми правдами и неправдами доставал и сам же смешивал. Конечно, из-за них меня, если по закону, можно было запросто посадить, поэтому их давал только самым тяжелым больным, в смысле, безнадежным: они работают за счет будущего остатка времени больного… Ты меня понимаешь?

Никита кивнул головой.

– Я знаю – испытал на себе. Поэтому и сказал, что они мне помогли. Без них я не дошел бы до того места, где я вылечился и стал здоровым.

– Так все просто: пришел, увидел и выздоровел? – спросил, пытаясь изобразить улыбку на лице, Ерохин.

– Да, именно так, как бы странно это не звучало для врача-онколога, но более того, что я сейчас сказал, добавить не могу… Может быть, чуть попозже: через годик-другой.

Юрий Всеволодович, как и положено врачу, придя в себя, встал с кресла и, ничего не сказав, прошел в соседнюю комнату. Вернувшись, обратился спокойным тоном к Никите:

– А кровь – из пальца хотя бы – можно? Это не будет нарушением каких-то или чьих-то важных тайн? Я без твоего согласия вызвал медсестру из лаборатории – сейчас она принесет специальную пробирку…

– Берите – мне не жалко, только это будешь делать сам. Видишь ли…

– Я вижу, дорогой мой, все вижу, – конечно, я сам! А лаборантка даже не будет сюда заходить.

Пока ждали медсестру, Ерохин стал пространно рассказывать, как он наводил порядок только в одной этой самой лаборатории медицинского центра. Там некая Синёва с дипломом «института мясомолочной промышленности», бывшая заведующая лабораторией, развела такой семейный подряд по хитрому отъему денег из бюджета больницы, притом ничего не делая, что когда Юрий Всеволодович разобрался до конца в хитросплетениях работы лаборатории, чуть его инфаркт не хватил. Оказалось, что они выписывали дорогостоящие реагенты, но на самом деле самих реагентов даже не завозили. Но без них как выдавать достоверные анализы? Да все гениально просто: зачем трудиться в поте лица, если можно вылить кровь и мочу в канализацию, а результаты писать от балды в пределах нормы. У них там хитрый компьютерщик даже закрытую систему анализатора взломал и перепрограммировал компьютер для этих манипуляций. А сколько они во время КОВИДа, благодаря своим талантам, денег положили в карман – одному Богу известно…

– Только сейчас более или менее навел системный порядок в работе больницы, – тяжело вздохнул Юрий Всеволодович, резюмируя свой короткий рассказ. – В этой только лаборатории больше половины сотрудников пришлось уволить, а иначе нельзя было.

– А ты говоришь, мол, стыдно было, когда тебя привели и поставили начальником с неограниченными правами! Чего стыдиться, если своим действием в итоге спасаешь жизни больных? Те же вот, из лаборатории, почему-то не стыдились рисовать липовые анализы, зная наверняка, что своим действием гробят людей. На самом деле надо было сажать их, а не увольнять: они пойдут в другую больницу, организуются и будут опять заниматься своими махинациями! Так что, дорогой мой друг, хотя бы здесь восторжествовала справедливость, а ее ой как не хватает у нас…

– То есть ты хочешь сказать, – лукаво взглянув на своего гостя, прервал его Ерохин, – что это ты устроил мое назначение сюда?

Никита осекся, потом засмеялся заразительным смехом.

– Скажем так, – помнишь в кино? – «… я тоже приложил к этому руку…».

Вдруг заиграла знакомая мелодия из известной комедии – именно из той, откуда была эта фраза.

– Вот как! – воскликнул Ерохин и тоже рассмеялся. – Ты даже угадал мелодию. Чрезмерно не стоит удивляться – это звонит представитель лаборатории со стороны основного корпуса.

Юрий Всеволодович подошел к видеофону и нажал на нем кнопку.

– Я пойду, возьму у нее контейнер и попрошу подойти минут через пятнадцать, – предупредил он Никиту и вышел наружу.

Пройти на крышу, где размещался стеклянный павильон, можно было только на странном лифте, на который можно было сесть только на третьем этаже, добравшись туда с первого пешком по лестнице. Двери лифта открывались так же, как и двери павильона, магнитной картой, то есть посторонний никак не мог попасть на крышу административного здания. Поэтому Ерохину самому пришлось спуститься на третий этаж и забрать контейнер у медсестры.

– Не бойтесь, пациент, – вернувшись в павильон, обратился к Никите Ерохин, усевшись рядом с ним и выкладывая из прозрачного бокса какие-то предметы. – Палец ваш прокалывается автоматическим ланцетом – скарификатором, – притом именно так, как надо.

Никита послушно положил левую руку на стол и выставил безымянный палец для процедуры взятия крови. Юрий Всеволодович аккуратно протер его спиртовой салфеткой из одноразового набора, затем высушил другой салфеткой и, взяв какой-то пластиковый предмет, отдаленно похожий на пробку для бутылки, поднес его к пальцу, приставил к подушечке и нажал большим пальцем с противоположной стороны.

– Ой! – вскрикнул Ерохин и, бросив скарификатор, как он его обозвал, обратно в контейнер, схватился почему-то за свой безымянный палец на левой руке.

– Что-то я ничего не почувствовал, – недоуменно вымолвил Никита, осматривая свой палец после прокалывания. – Да и кровь отчего-то не идет…

– Зато у меня идет! – прервал его Ерохин, выставляя палец: действительно, из подушечки безымянного пальца сочилась довольно обильно кровь. – Что все это, черт возьми, значит? Я тебе прокалывал палец, а проколол каким-то непостижимым образом свой!

– Так вы же держали мой палец левой рукой и, видимо, этот ваш прибор соскользнул…, – Никита замолк, пораженный невообразимой догадкой произошедшего события.

– Да как он мог соскользнуть, если я держал твой палец большим и указательными пальцами, а этот был зажат в кулаке. – Юрий Всеволодович показал, как были расположены пальцы левой руки во время прокалывания.

Никита пожал плечами, изобразив глупую маску на лице.

– Давай, попробуем взять кровь с правой руки, а? – с наивной улыбкой предложил он.

Ерохин молча замотал лейкопластырем палец и головой кивнул Никите на стол, мол, давай, клади другую руку.

– Юрий Всеволодович, – обратился Никита к доктору вдруг твердым властным голосом, – знаете что: замотайте подушечку безымянного пальца на своей правой руке также пластырем – держать автоматический ланцет так вам сподручно?

Ерохин недоуменно уставился на своего гостя, совершенно не понимая, зачем это надо делать.

– Пожалуйста, – прошептал тот, – так надо. Вы после поймете…

Юрий Всеволодович недовольно мотнул головой, но исполнил просьбу Никиты. Затем он вытер безымянный палец на его правой руке и, осторожно приставив скарификатор к подушечке, резко нажал на кнопку.

– Да что это такое?! – воскликнул он, бросая взгляд то на никак неповреждённый автоматическим ланцетом палец Никиты, то на свой безымянный палец правой руки. – Такое чувство, что я снова проколол свой палец!

Он сдернул пластырь с пальца правой руки – с подушечки тут же стала сочиться кровь. Ерохин дрожащими пальцами стал сдирать бумагу с полоски лейкопластыря, но он никак не мог от волнения зацепиться за край специального выреза.

– Давайте я залеплю рану, – обратился к нему Никита, полностью перейдя снова на «вы».

Ерохин, словно потерявший дар речи, послушно протянул свою ладонь.

– Вы меня снова спасли, Юрий Всеволодович! – воскликнул Никита, быстренько залепив проколотую часть подушечки пальца. – Как же вы меня выручаете, если бы вы знали!

Доктор, абсолютно ничего не понимая, словно ребенок, уставился на своего гостя.

– Как это? От кого я тебя спас? – чуть запинаясь от волнения, спросил Ерохин.

– Спасли не только меня, но, возможно, миллионы человеческих жизней, – глядя куда-то поверх головы доктора, словно не услышав заданного ему вопроса, тихо прошептал Никита. – Еще бы мне удачи и попутного ветра…