На грани жизни

Через неделю на официальное открытие «трубы» обещал прилететь лично премьер-министр России Антон Багров. Он был горячим сторонником разработки шельфовых месторождений, и не только нефти и газа. Например, наша ДОШ-12, донно-океаническая шахта, которую со дня на день должны были запустить в эксплуатацию, будет «вгрызаться» в пласт молибденовых руд с высоким содержанием не только олова и свинца, но и золота, серебра и прочего-прочего.

А «трубой» Слава, то есть Вячеслав Андреевич Межуев, начальник нашего небольшого вахтового отряда, называл пневмотоннель, который связывал подводную шахтёрскую станцию с поверхностью. Я, Сергей Седов, был всего на семь лет младше Межуева. Впрочем, и остальные вахтовики были примерно моего возраста. Те, кому было за пятьдесят, на ДОШах не задерживались. Повышенное давление воздуха в станции, влажность как в тропиках, противная вибрация, передающаяся на станцию во время работы проходческих машин, и осознание того, что над тобой почти километровый столб воды, не отпугивали, пожалуй, только таких бесшабашных и жаждущих хорошо заработать ребят, как я или мой друг, Генка Панов.

Сюда меня и Генку переманил с ПМП именно Межуев. Подводные мостовые переходы, соединяющие сейчас многие острова между собой и с материком, придумал наш замечательный учёный и, пожалуй, первый акваархитектор, Николай Страхов. Три года назад с помпой, цветами и музыкой был поднят первый ковш грунта в месте основания береговой станции пневмотоннеля, который должен был связать остров Сахалин с материком в самой узкой части Татарского пролива – в районе богом забытого посёлка Лазарево. Для такого сооружения не требовалось дорогостоящих опор, мостовых переходов и прочей лабуды. Пневмопереход, выполненный из прочных полимерных материалов и сплавов, «висел» в воде на такой глубине, чтобы, во-первых, не мешать судоходству, во-вторых, никакой шторм или плавающие льдины не мешали его эксплуатации. А держался он в фиксированном положении с помощью специальных якорей-растяжек. Но старому учёному так и не удалось потрогать руками своё детище. Он умер, не дождавшись претворения своей мечты в жизнь. Как всегда, в дело вмешались наши российские реалии. Через два года после начала строительства этого первого в истории уникального сооружения оказалось, что деньги, отпущенные на строительство, разворованы. И народ стал разбегаться. Зато наши глазастые, хоть внешне узкоглазые, соседи быстро сообразили, в чём прелесть изобретения Страхова. Мы ещё не закончили строительство приёмных станций на обоих берегах Татарского пролива, а японцы и китайцы уже растрезвонили на весь свет об открытии нескольких подводных мостовых тоннелей, которые связали Хоккайдо с Хонсю, Хонсю с Сикоку и Кюсю. А китайцы пробросили тоннель даже до Тайваня.

Было до соплей обидно, что нас, русских, опять били нашей же картой…

В общем, с нашего проворовавшегося долгостроя мы с Генкой по вызову, устроенному Межуевым, переметнулись сюда. А что? Рыба ищет, где глубже, а человек где лучше. Платили неплохо. Работа не пыльная. Причём в самом натуральном смысле. В забуренных штреках больше приходилось бороться с водой, выдавливаемой из породы. Всё-таки ого, какой столбище воды был над нами! На завтра Слава Межуев объявил генеральную приборку в помещениях станции перед ожидаемым пуском её в эксплуатацию. Чудак! Премьеры и президенты в шахты не спускаются, а уж в подводные и тем более. Они ведь особо оберегаемые и охраняемые люди. Не положено им тут быть по технике безопасности для первых лиц государства. Хватит с них и того, что разрежет Багров красную ленточку на входе в верхнюю станцию, нажмёт на красную же кнопочку на пульте и поползёт шнековый транспортёр вверх. Мы заранее загрузили породой большую часть ковшов транспортёра. Это для того, чтобы премьеру, человеку действительно очень занятому, не пришлось бы целый час ждать прибытия руды из подводных глубин.

Пока Межуев дотошно, придирчиво инструктировал оператора проходческого комплекса и машиниста вагонеточного парка, мы с Генкой тихонечко уединились в его каюте. Ой, не подумайте плохого о нас. Мы не голубые, не оранжевые. Просто сегодня играли «Урал» и «Зенит». Панов сам с Урала, поэтому, естественно, болел за своих земляков-футболистов, а мне больше нравился «Зенит». Телевизор мы редко смотрели. Не до него было в эти последние две недели перед запуском шахты. Аврал и всё такое. На связь с верхней станцией мы выходили два раза в день. Собственно, с «верхом» талдычил сам Славик. Но вот сегодня утром Межуев уж слишком долго торчал в диспетчерской и вышел оттуда какой-то не такой. Хотя, в преддверии приезда самого премьера, любого на его месте бил бы мандраж.

Мы тихонько, в ползвука, включили телевизор и… обалдели. Экран горел тусклым синим огнём. Гена возмущённо шмыгнул носом и полез к задней панели телевизора. Бывало, что от вибрации кабель спутниковой антенны отходил от гнезда. Но с антенной было всё в порядке, и тогда возмущённый неправильным и, главное, несвоевременным поведением этой железки, Панов аккуратно, но сильно приложил кулак к задней панели телевизора. И в этот момент пол под нами и сама станция резко вздрогнули. Свет в каюте пару раз мигнул и погас.

– Эй, Панов, ты чего руки распускаешь?

– Серый, ты что, дурак? Я же не по электрощитку, а по спутниковому приёмнику стуканул!

Я уже и без него понял, что от удара его кулака станция точно бы не подпрыгнула. В этот момент зажёгся тусклый плафон дежурного освещения, а в коридоре послышался топот ног. Выскочив в коридор, мы чуть ли не врезались в Межуева. За ним маячили головы ещё пятерых парней. Он резко отодвинул меня с дороги.

– Все за мной, в столовую.

Столовая была единственным помещением, где мы все могли поместиться одновременно.

– В общем, так, парни, – лицо начальника вахты было белее мела. Губы в синем свете дежурного освещения были похожи на две чёрные стиснутые чёрточки, – там, наверху… беда.

Голос Межуева задрожал. Он сглотнул, чтобы освободиться от душившего его спазма.

– Короче, в день, когда мы спускались сюда, на станцию, инженер Иванцов сказал, что в последних новостях прошло сообщение о комете (я уж не помню как она называется или какой у неё номер). Сообщали, что она под воздействием Солнца изменила траекторию и фактически вплотную сблизилась с Землёй.

– Ну и что тут такого, – звонкий голос Пинтакова, нашего кока, заставил всех вздрогнуть, – это же льдышка-рассыпушка. Мне знакомый про них как-то рассказывал. Их вон, сколько летало-перелетало вокруг Земли – ни одна до сих пор не зацепила.

– А я тоже про неё немного наслышан, – Лисконог, машинист штрекового поезда, пожал крутыми плечами, – говорят она, вроде, не наша, ну, в смысле, не было её никогда в Солнечной системе.

– Да, Юра, ты прав, – Вячеслав Андреевич наконец-то присел на краешек стула, – она действительно появилась из глубин далёкого космоса и чертовски быстро летит. Иванцов говорил, что уже вчера Земля врезалась в её распушившийся от воздействия Солнца, хвост.

Он немного помолчал, а потом поднял на нас глаза.

– Сегодня утром диспетчер верхней станции не вышел на связь. В обед я повторил попытку, но на вызов никто не ответил.

– Да и телевизор что-то забарахлил, – начал, было, Панов, но я быстро двинул локтем ему в бок.

Патлин, мой сменный механик, нервно заёрзал на стуле.

– Если нас накрыло хвостом кометы, то не только от буя со спутниковой тарелкой пшик останется.

И тут нас всех словно прорвало. У каждого наверху, на «большой земле», были и родители, и братья-сестры, и любимые девушки, и даже молодые жёны с детьми. Меня там тоже ждала Нинулька. Мы с ней уже два года жили в гражданском браке и собирались после окончания моей вахты окончательно «окольцеваться» Лицо Димы Хавчина, второго машиниста, осунулось прямо на глазах. Жена месяц назад родила ему целую тройню. И все – пацаны!

– Андреич, – он коснулся руки Межуева, – мы здесь всё равно через двое суток в полной ж… окажемся. Аккумуляторы сдохнут, вентиляции трахтибидох будет и тогда…

Что будет «тогда» понимали все. Кранты всем будут по полной программе. Без обеспечения электроснабжением с верхней станции тут всё утухнет. Межуев, словно стряхивая с себя оцепенение, резко тряхнул головой.

– Будем подниматься наверх!

Легко сказать! Сюда-то мы с комфортом доехали на пассажирском эскалаторе, ни разу даже ножкой не дрыгнули. А сейчас… В голове сразу наметилась такая неслабая схема: пневмотоннель идёт к поверхности под углом почти шестьдесят градусов; пассажирский эскалатор не работает, грузовой тоже. Наверное, и шерпы, таскавшие грузы к вершине Джомолунгмы, нам не позавидовали бы.

Как говаривал мой отец, Роман Седов, русские – самый башковитый народ в смысле генерации идей и самый неповоротливый в плане их реализации. Сколько якобы американских, английских, японских или китайских изобретений на самом деле вытекали из наших идей, роящихся в наших головах? Тысячи! Обворовывали нас или мы сами по простоте душевной упускали свои «ноу-хау» – это уже другой вопрос. Но иногда наши изобретатели и проектировщики превосходили самих себя. Вот, казалось бы, зачем в каждой второй планке эскалатора делать выемку? А вот пригодились. Не будь этих выемок, чёрта с два мы поднялись бы по «трубе» и на десять метров. Всё-таки влажность проникала и внутрь тоннеля. А сейчас, когда прекратился наддув воздухом, планки моментально стали скользкими, как угри. А тут – ступню в выемку – и вверх, вверх. Поднимались почти налегке. Межуев, правда, настоял на том, чтобы каждый из нас прихватил с собой консервов и прочих продуктов, включая галеты. Сам он взгромоздил на себя ещё не распечатанную двухведёрную бутыль с бутилированной водой.

До середины трубы поднимались почти час. Спина и особенно икры ног с непривычки безбожно болели.

– Привал!

Вячеслав Межуев чуть потянулся и подвесил бутыль на отбойник шнека. В стволе тоннеля через каждые пятьдесят метров должны были гореть светильники дежурного освещения. Причём, запитывались они от двух источников. От основной сети, работающей от дизель-генератора, и от аккумуляторных батарей. То, что ни тот, ни другой источник не работал, напрягало. Наверное, в аду было светлее. Мы не знали, что нас ждало наверху, и это напрягало ещё больше.

– Пинтаков! Павел! – крикнул вниз начальник. – Ты где там?

Наш кок, Пашка Пинтаков, в тоннель вошёл последним, и никто не видел, чем он там загрузился. Его голос, как из глубокого колодца, раздался далеко внизу. Он порядком отстал от всей группы. Голос Межуева звенел от злости.

– Парни, кто над ним ползёт?

Снизу раздалось.

– Ну я, Лисконог. Я что, виноват, что он на себя снизки из сосисок нанизал, как матрос Железняк пулеметные ленты?

Как мы ни устали, но представив пухлого Пашку, обвязанного сосисками, этакого Вини-Пуха в «трубочке», все невольно заулыбались. А с другой стороны, сам любитель поесть, он и про нас не забывал.

Я нащупал голову Генки, который полз следом за мной, и слегка взъерошил ему волосы.

– Вот чудак, всё равно ведь возвращаться. Чего он пупок надрывает?

Панов недовольно фыркнул и сбросил мою руку с головы.

– Уж больно ты шустрый, Серый. Не успели подняться, а ты возвращаться надумал.

И в этот момент ствол тоннеля ощутимо вздрогнул, да так, что все мы инстинктивно вцепились кто во что, а снизу послышался удаляющийся короткий крик.

– Юра, – проревел Межуев, – Пинтаков с тобой?

Спустя секунду послышался глухой голос Лисконога.

– Похоже, свалился наш кок. Он же почти долез до меня, рядом уже сопел.

И снова труба тоннеля завибрировала так, что нам пришлось намертво вцепиться в стойки эскалаторов и шпангоуты жёсткости. На голову сверху начали сыпаться брызги воды, причём солёной воды. Конструкция трубы была рассчитана на чудовищное давление воды, но на такие встряски – навряд ли. В голову невольно лезли всякие глупые мысли: а вдруг верхний конец трубы тоннеля от этих встрясок просто выйдет из лонжеронов верхней станции, и нас затопит здесь, как слепых котят. Когда скрежет и стон конструкций поутих, Межуев изо всех сил гаркнул вниз:

– Павел, ты живой?

Далеко внизу раздался плаксивый голос Пинтакова.

– Да жив я, жив. Вот снизку сосисок оторвало, вниз полетели.

А когда, отдуваясь, он уткнулся головой в башмаки Лисконога, то расстроено добавил:

– Я как раз их поудобнее перекладывал, а тут толчок – ну нога и соскользнула. Так что если бы не сосиски, загремели бы мои кости обратно в наши хоромы.

Димка Хавчин, стоявший над Лисконогом, иронично пропел:

– Урони-и-л… Да ты их сожрал, паразит! Смотри, а то вообще от обжорства в трубе застрянешь. Я тебя вытаскивать не буду!

Пинтаков таким же голоском протенорил.

– Слушай, ты, Хавчин, твой хавчик на одну сосиску будет меньше, слово даю!

Межуев снял бутыль и осторожно взгромоздил её на спину.

– Ладно парни, хорош болтать, а то, кажется, дождь начинается.

Действительно, сверху на наши головы начал сыпать мелкий, но противный холодный дождь из дробящихся капель воды, проникшей в тоннель. Выемки в планках эскалатора стали ещё более скользкими, и уже не раз и не два и я, и Генка, да, наверное, и остальные парни, чертыхались, оскальзываясь на этой крутизне. Олег Шурухин, который карабкался впереди меня, вдруг остановился, и я головой боднул его в пятку. Сверху послышался растерянный голос Межуева:

– Ни себе чего! Выход-то завален, парни!

В наступившей напряжённой тишине, прерываемой сиплым дыханием девятерых мужиков, эти слова прозвучали, как приговор. Я огляделся вокруг себя и только сейчас обратил внимание на слабо светящееся фосфоресцирующей краской кольцо, означающее границу зеркала океана. Уже легче. Да и уши перестало закладывать. Сквознячком свежим тянуло сверху. Значит, не так уж мы и запечатаны в нашем склепе. Начальник дрожащими руками снял бутыль со спины, а шедший за ним Шурухин, пожалуй, самый крепкий из нас, помог повесить бутыль на отбойник. Руки сейчас дрожали, наверное, у всех и не только от усталости, а и от осознания того, что мы все оказались в капкане: ни вверх, ни вниз! Похожие мысли посетили, видимо, не только меня. Первым послышался писк Пинтакова, всё-таки догнавшего нас.

– Ребятки, шо встали? Пишли вверх, а то дышать скоро буде нечем.

Пашка был из Крымска, что на Кубани, и когда волновался, переходил на «кубанскую мову», пошокивал и погакивал.

– Отдышитесь пока, а я попытаюсь разобрать завал. Раз из него дует – значит не такой он уж и плотный.

Межуев вытянулся во весь свой немалый рост и стал ощупывать препятствие.

– Вячеслав Андреевич, – подал голос Олег Шурухин – давайте я поднимусь на ваш уровень, вдвоём будет легче разборкой заниматься.

Олег отвечал в нашем отряде за работу электросистем и подъёмных механизмов. Был он не очень разговорчив и каждую свободную минуту либо кидал двухпудовки, либо махал гантелями. Однажды, ещё во время медкомиссии, перед спуском в тоннель, он на спор вогнал голой ладонью обычный гвоздь в деревянную скамейку по самую шляпку.

– Рад буду твоей помощи, только как ты ко мне пролезешь?

– Ужом. Я же не раз уже лазал и под, и над транспортёрами, так что для меня это привычно.

И правда, он втиснулся в узкий зазор над шнеками и, работая только руками, через пару минут подтянулся до завала. Межуев, когда Шурухин поравнялся с ним, дал ему отдышаться, и вскоре они принялись за работу. Мелкие куски бетона они аккуратно опускали слева или справа от нижнего транспортёра, и те с лёгким шорохом стали проноситься мимо нас, оставляя в воздухе слабую пыль.

С обломками покрупнее пришлось повозиться всем. Каждый из таких обломков осторожно передавали вниз из рук в руки, пока последний из нас, Пинтаков, не отправлял его в глубины, из которых мы только что поднялись. При этом он чуть ли не каждый раз приговаривал.

– Лети камалыга, да не шибко. Ещё може возвернёмся туда.

Наконец «эмчеэсники поневоле» со стоном и зубовным скрежетом отодвинули в сторону огромный кусок куполообразной конструкции, бывшей когда-то частью свода капонира над станцией приёма руды. После почти полной темноты тоннеля в глаза ударил странный светящийся белёсый полумрак. Один за другим мы буквально выползли на площадку у входа, густо засыпанную обломками здания станции. Само здание и защитный капонир над ним были рассчитаны на удар цунами средней силы. Теперь же станция вместе с защитными сооружениями была в руинах. Было такое впечатление, что с ней поработал кувалдой озверевший циклоп-исполин. Искорёженные бетонные конструкции, порванные как гнилые нитки прутья арматуры, согнутые и причудливо скрученные никелированные трубы турникетов впечатляли.

Слева, там, где была небольшая будка охраны, из-под растрескавшейся, рухнувшей сверху плиты, торчала чья-то нога с задранной тёмно-синей штаниной. Голень и часть икры погибшего в неверном свете полумрака казались вымазанными чёрной краской. Несколько минут мы пытались отдышаться от тяжелейшего подъёма и лишь озирались вокруг, не понимая, что тут произошло… И эта странная мгла вокруг… Она мерцала. Словно тысячи, миллионы миниатюрных льдинок, не снежинок, а именно льдинок, медленно парили в воздухе, почти не осаждаясь на землю. Было непонятно: день сейчас или ночь. Видимость была почти нулевая. Мы расползались от створа, ведущего в тоннель, в разные стороны и уже не видели лиц своих товарищей! Когда же мы вслед за Межуевым покинули руины станции, которые хоть как-то защищали нас от промозглого ветерка, белёсая мгла стала клубиться перед нами, слепить глаза, лезть холодными щупальцами за шиворот. Мы хорошо помнили, где располагался наш шахтёрский городок, где приткнулся к берегу свайный причал, у которого давно стоял морской буксир «Вайгач». Посёлок, состоящий из десятка модульных домиков, бани, пекарни, лабаза и будки метеостанции, приткнулся к самому подножию двугорбой сопки, которая обрывалась к северному мысу острова почти отвесной стеной.

Семён Маслов, единственный разнорабочий в нашем отряде, обернулся назад.

– Может, мы похороним того, с чёрной ногой, а то как-то не по-людски вроде.

– Сёма, – зло прервал его Патлин, наш машинист, – тут, может, целое кладбище образовалось. Ты что, всех собрался хоронить?

Семён, ничего не говоря, развернулся и побрёл к куче, из-под которой торчала нога. Также ничего не говоря, мы пошли вслед за ним и вскоре откопали труп. Это был Аракелов, охранник, человек уже пожилой. Видимо, в момент катастрофы он успел вскинуть руки к голове, и она была единственным, более или менее уцелевшим органом. Смерть Аракелова навела нас на мысль, что катастрофа произошла ночью или под самое утро. Прокопьич, как мы его звали, выходил на дежурство только ночью, на усиление к основным охранникам, дежурившим на станции сутки через двое. У нас не было ни лопаты, ни лома, поэтому останки Прокопьича мы вынесли наружу, положили их у уцелевшего куска стены и насыпали над ними холмик из камней и кусков бетона.

– Так, ноги в руки – и топаем в посёлок, – буркнул Межуев и, чуть сгибаясь под тяжестью бутыли, зашагал в белёсый клубящийся туман.

– Чур, в баньку я в первую партию! – неестественно бодро объявил Патлин.

– Ага, – глухо произнёс Маслов, – и за меня заодно сходи.

Стараясь не отставать друг от друга, все потянулись вслед за начальником отряда. Ещё не оправившись от потрясения, вызванного разрушением станции, гибелью охранника, мы снова испытали сильнейший шок. Когда мы дошли до посёлка, вернее места, где он должен был стоять, ничего, кроме взрытого склона, обнаружить не удалось. Склон был совершенно пуст. Исчезла даже трава, покрывающая всё вокруг. Под ногами хрустела голая галька. Словно, пока нас здесь не было, огромная, космических размеров, корова своим шершавым языком, слизнула дёрн вместе с травой.

– Да что за хрень тут творится? – вдруг жалобным фальцетом произнёс Хавчин и грузно осел на землю.

– Да, накрылась твоя банька, Миха, – похлопал по плечу Патлина, Маслов.

Все, как горох, осели на землю. И не только потому, что от всех этих событий поджилки стали трястись, но больше оттого, что идти-то, собственно, было некуда. На ногах стоять остался только Межуев. Он задумчиво переводил взгляд с одного парня на другого, словно оценивая их душевное состояние.

– Вот что парни, давайте для начала определимся, что у нас с продуктами.

И то верно. Когда ещё до нас доберутся? Связи-то нет, и не предвидится. Мы выложили на центр образованного круга из своих подсумков и рюкзачков кто что нёс. Получилось негусто. Питаясь скромно, раза два в сутки, вдевятером мы сможем протянуть неделю, не больше. Но главное – вода. Вокруг нас целый океан воды, но морской, а пресная – вон она – только в этой не распечатанной ещё бутыли, которую бережно нёс наш дальновидный начальник. Без пищи, говорят, можно две, а то и три недели протянуть, а вот без воды – «и ни туды, и не сюды». Два ведра живительной влаги – казалось бы, много, но стоит распечатать бутыль – и она будет прямо на глазах пустеть.

Олег Шурухин тем временем, не обращая внимания на возмущённые взгляды товарищей и немой вопрос Межуева, лихо свинтил крышку бутыли, наполнил до краёв кружку и жадно, двумя глотками, опорожнив, небрежно брызнул остатками влаги на землю. Не на шутку разозлённый Лисконог резко вырвал крышку из рук Шурухина и навинтил её на место.

– Ты чего, один что ли такой жаждущий?

Олег скупо улыбнулся.

– Уж чего-чего, а вода здесь есть, так что бутыль можно было и не тащить наверх..

– Ну конечно, – хрипло выдохнул Мишка Патлин, – тут под боком целый океан воды, только ты уж сам её пей.

Шурухин снова оскалил крепкие ровные зубы.

– У подножия седловины между вершинами есть родник. Я его ещё перед вахтой расчистил, обложил камнями, а сверху прикрыл каменной пластиной. Правда, вода в нём минерализованная, чем-то «нарзан» напоминает. Ну, так будем пить её и представлять, что мы теперь на курорте.

Лисконог досадливо крякнул и, налив кружку, предложил её Межуеву. А тот сузил глаза в сторону Шурухина.

– Олег, нужно убедиться, что родник не… – он замялся, подыскивая подходящее слово, – слизало в тартарары, как и наш посёлок.

Потом повернулся в мою сторону.

– Вот что, Седов, сходите с Пановым к причалу, может, там что обнаружите.

Мы с готовностью вскочили на ноги и зашагали к берегу. Все знали, что у причала стоял на ремонте буксир. Иногда к нам наведывались «на уху», погранцы. Рядом с причалом, сделанным из мощных свай, связанных между собой настилом, наполовину вытащенные из воды, сушились два ялика, на одном из которых был навешен японский подвесной мотор. Правда, тон, с которым была высказана просьба Межуева, провести разведку причала, не предвещал ничего хорошего. И, похоже, начальник не обманулся в своих предчувствиях. По-прежнему видимость была отвратительная, но и то, что нам с Генкой удалось увидеть, повергло нас в уныние. Более или менее целыми оказались первые шесть свай и два настила между ними. Остальные сваи и настилы испарились, как будто их здесь никогда и не было. А под уцелевшим настилом первого пролёта каким-то чудом, мотором за сваю, зацепился один из яликов. Второго на месте не оказалось, как и буксира с его командой.

Мы вдвоём еле отодрали ялик от сваи. Мотор был смят вдребезги. Но он и так сослужил нам службу, не дав слизать ялик в море. Генка пошарил рукой по днищу и заулыбался.

– Целы?! – догадался я, и Панов снова счастливо улыбнулся.

Мы ведь то с ним, то с Пинтаковым между вахтами частенько цедили море у побережья. Здесь, начиная с конца июля, впритирку к острову валом шла горбуша. И вот однажды во время небольшого, казалось, шторма смыло вёсла с обеих лодок. С тех пор мы их накрепко привязывали к шпангоутам. Выносной транец, на котором крепился мотор, был сломан, но сам ялик на первый взгляд был цел. Заметно потемнело, и мы с Геной вернулись назад. Межуев как-то отрешённо, без особой радости выслушал наш доклад и кивнул головой в сторону кучки банок и коробок с галетами.

– Поешьте, на двоих – банка тушёнки и по две галетины. Так все решили. Было начало августа, вроде лето ещё. Но погода на Курилах не предсказуема.

В том же Киеве или Волгограде, которые были примерно на этой же широте, в это время снег выпасть не может просто по определению, а здесь это запросто. После жаркой и душной ночи, утром трава может одеться в иней от неожиданных заморозков. А тут ещё эта серебристая холодная мгла. Мы были не слишком тепло одеты для такой погоды.

– Андреич, – Юра Лисконог тронул начальника отряда за рукав, – околеем мы тут, на этом чёртовом косогоре, до утра не дотянем. Вон, Генка с Серёгой говорят, что часть причала сохранилась. Может, туда переместимся? Там какой-никакой, деревянный настил есть. А на голой гальке не то, что лежать – сидеть холодно.

Рассудительный этот Лисконог. Вроде, чуть старше нас с Пановым, а как заботливый завхоз рассуждает. Но его идея понравилась всем. Собрав свои манатки, мы гурьбою дошли до берега. А там Шурухину пришла в голову ещё одна идея – оторвать один из щитов настила, уложить его на гальку, а со стороны моря поставить на бок ялик. Так и сделали… Получилось пусть и не очень надёжное, но всё же укрытие от ветерка, тянущего с воды.

Утром белёсая дымка несколько рассеялась, но всё равно видимость была такая, что нельзя было разглядеть вершинку даже ближайшей сопки. Олег, ещё до того, как все проснулись, сбегал к своему роднику и если судить по его весёлому виду, то можно было сказать, что с водой всё было в порядке, и мы обеспечены ею на всю оставшуюся жизнь. Как-то спонтанно, не сговариваясь, мы решили банку тушёнки делить уже на троих, а не на двоих. Ели, не торопясь, понимая, что добавки никто не предложит и маковая росинка в рот попадёт только поздним вечером. Маслов задумчиво ковырнул ботинком белый бок плавника, наполовину зарывшегося в гальку.