– Видите этот камень в аквариуме?.. Он не круглый, не квадратный, не треугольный, он своеобразный. Вероятнее всего, что он имеет уникальную форму. Есть ли вероятность того, что в мире можно разыскать второй точно такой же камень? Вряд ли. Квадратных, круглых, треугольных вещей много, более чем, и все их сделали люди. А вот уникальные формы создает лишь природа. С людьми то же самое. Их лепят другие люди относительно своей культуры, религии, традиций, мировоззрения. Придают некую удобную форму. А он… Вот он – камень уникальной формы. Трудно было понять, какой он. Но… Даже никаких «но» нет. Он просто был, был со своей уникальной формой.

– А его характер? Каким он был? Ну хотя бы что-то.

– Характер?.. Характер – это лишь клубок ниток, намотанных на мягкую поддающуюся основу.

– Вы рассуждаете так же, как и он…

– Да, я проводил в его обществе достаточно много времени, чтобы успеть заразиться. Он говорил, что человеческие взгляды, культура, быт, привычки – все, что мы порождаем – это лишь инфекция. Стоит тебе примкнуть к какому-либо обществу, и ты подцепишь эту заразу. Вот, видимо, и я подцепил, – прервав свои рассуждения Сергей оставил в покое вид из окна. Он больше не скользил взглядом по бликующим высоткам, он переключился на молодую девушку, немного неряшливую, хрупкую и слегка сутулую, в очках и с каре. Она прижимала к груди папку с бумагами, весьма неэстетично углы бумаг торчали из папки, и казалось, вот-вот пара из них вывалится. – Так и будете стоять в проходе? Проходите, присаживайтесь.

– Нет, спасибо!

– Ну как знаете! Так как, говорите, вас зовут?

– Оксана.

– И вы, Оксана, если я ничего не напутал, журналист.

– Не совсем, пока что студентка. Я пишу статью о…

– Да я понял. И как вы собираетесь все записывать без помощи стола? Думаю, вам лучше присесть.

– А у меня диктофон, вот, – достав диктофон, Оксана все же рассыпала бумаги по полу. Сергей усмехнулся и сел на край стола.

– Вы не против? – чиркнув зажигалкой, Сергей прикурил сигарету и выпустил клуб дыма.

– Нет, что вы. Курите на здоровье.

– Эта шутка уже давно не в моде, – Сергей наблюдал, как Оксана пыталась уложить свои записи обратно в папку, но по непонятным для себя причинам помощь так и не предложил. Возможно, потому что Оксана пришла не к Сергею, Сергей бы обязательно помог, а к тому, кто прятался под его костюмом. Под его строгим дорогим костюмом прятался неряшливый дворовой мальчишка. Щуплый и гордый. Тот, что влезал в любую драку, лишь бы доказать свою правоту. Черты того мальчишки все еще виднелись в солидном мужчине. Галстук он не носил, верхние пуговицы рубашки не застегивал, и стрижка была самая простая, словно он прихватил ее с собой из детства, из того самого переулка. Но лицо он все же умыл. – Многие журналисты хотели бы сейчас стоять на вашем месте и кидаться вопросами, тыкая мне в лицо свой микрофон.

– Меня предупреждали, что встреча с вами практически невозможна. Вы вроде бы никогда не давали интервью.

– Вы правы, ни разу. И это не интервью, – окурок замялся о дно пепельницы и выпустил последний редкий дым. – Послушайте, Оксана, я согласился на встречу с вами лишь потому, что вы хотели поговорить об Иване Александровиче. И я бы не хотел, чтобы наша беседа походила на интервью. Присаживайтесь, выпьем, ну, я имел в виду кофе либо чай. Поговорим, мне есть что вам рассказать, немного, конечно, но… Да его никто практически не знал. Вряд ли кто-то знал его лучше, чем я. Или мы могли бы пойти в торговый центр через дорогу. Там есть фуд-корт. Бургеры, кола. Или что вы там пьете: смузи, может, морс. Знаете, Иван Александрович любил молочные коктейли, ну там клубничный, ванильный. Шоколадный не очень, но все же иногда заказывал.

– А я слышала, что он любил китайский чай.

– Да! Пуэр! Зеленый и обязательно прессованный. Он хорошо бодрит. Я тоже любил, но потом Ивана Александровича не стало, и я как-то забросил.

– Почему? – Оксана уже сидела за столом, высвободив папку из рук, а рядом с папкой на столе лежал диктофон.

– Да как-то… там главное – атмосфера. Знаете, с ним всегда было о чем поговорить, и чай… он как будто дополнял беседу. Одному не интересно. Да и чай всегда он приносил.

– Он часто приходил?

– Ко мне? Ну как сказать. Со мной он проводил времени больше, чем с кем-либо, – переместившись с края стола в кресло, Сергей оказался напротив Оксаны и еще раз изучил черты ее лица. Она казалась ему достаточно милой, воспитанной и скромной. Она не была похожа на ту молодежь, с которой Сергею приходилось пересекаться на улицах центра города.

– Ну как часто?

– Вопрос некорректен. Часто относительно чего? Раз в месяц это часто?

– Скорее редко. Очень редко.

– Вот! Вы считаете, что редко, но те друзья, с которыми он не виделся по году, сказали бы, что со мной он бывает довольно часто.

– А у его были друзья?! – удивленно спросила Оксана.

– Знакомые! Я хотел сказать знакомые. Не так выразился. Он считал, что дружбы не существует.

– А как считаете вы?

– Не знаю… наверное, он был мне другом. Но он говорил, что это взаимовыгодные отношения.

– И в чем заключалась эта выгода?

– Наверное, стоит начать с самого начала, иначе вы не сможете понять, каким он был человеком. Это был осенний вечер, прохладный, начало либо середина сентября. Осень в тот год выдалась дождливой и мерзкой. Я ходил в школу в седьмой или даже в шестой класс, я помню, что на линейку на первое сентября я пошел в ветровке. Или это был не тот год. Неважно, но тот вечер выдался прохладным. Я лазил по помойке в одном из дворов… собирал банки.

– Банки?

– Да, алюминий, пивные и из-под других напитков. Их раньше можно было сдать в пунктах. Я рос с мамой, отца не было, и я пытался хоть как-то заработать. Маме было трудно, долги, кредиты, съемное жилье. Она впахивала на двух работах. А я собирал банки, металл, макулатуру, иногда находил аккумуляторы. В общем, все, что можно было сдать, я сдавал. Учился я плохо, стоял на учете за кражу в супермаркете. В общем… ничего путного из меня не вышло бы, если бы не Иван Александрович, который в тот вечер возвращался из магазина. Мимо меня проходило много людей. Был вечер, а помойка находилась в… как там называют, спальный район вроде. Так вот, кто-то торопился с работы, кто-то с учебы, кто-то наоборот вышел на прогулку. Многие смотрели на меня и шли дальше по своим делам. Раньше таких, как я, было полно, много неблагополучных семей и беспризорных детей. Так что… никого мое занятие не удивляло. Он тоже прошел мимо, затем остановился и закурил. Я немного растерялся, когда он подозвал меня к себе. Не знаю, то ли мне было стыдно, то ли страшно. Но я хорошо помню тот вечер, очень хорошо. Таких, как я, не любили, все любили избалованных детей в голубых и розовых костюмчиках. А мы были как мусор. Нас можно было унизить, обидеть, оскорбить, да все что угодно. Нас выгоняли из торговых центров и из кафешек. Мы никому не нужные дети. А он проявил заботу. «Не холодно?» – первое, о чем он спросил меня. Я был в старой майке и в шортах, либо бриджи, не знаю, как правильно называются. Такие, знаете, джинсовые, чуть ниже колена. Было действительно прохладно. Знаете, такой зябкий противный холод. Когда еще на сыром асфальте лежат желтые листья. В такие вечера еще как-то грустно, что ли. Вы знаете такие вечера, я уверен. Скорее всего, вы укрываетесь пледом, берете с собой кружку чая, ну, либо глинтвейна и читаете книгу.

– Я не пью.

– Значит, я прав.

– В чем?

– Вы сказали, что не пьете, но тому, что вы знакомы с такими вечерами, вы не возразили. Значит, предпочитаете плед и чай.

– Да, пожалуй, чай, – Оксана улыбнулась, немного смущаясь. – А что предпочитаете вы.

– Я? Я предпочитаю сидеть в кафе с ароматным кофе, зная, что теперь меня не выгонят на улицу. Теперь у меня тоже есть костюмчик… так вот, вечер был прохладный, а я был в майке и в шортах. И он напротив… в куртке поверх балахона. Настолько было холодно. Куртка и балахон, а из-под капюшона торчал козырек. И белый квадрат на лбу. Черная кепка с белым квадратом… таким я его и запомнил… и на его вопрос я ответил достаточно легко. «Нет, не холодно». Конечно, мне было холодно, а тут еще и он со своим мороженым. Он шел из магазина с лимонадом и мороженым. Естественно, он отдал их мне, только немного позже. А потом он спросил меня, почему я ковыряюсь в помойке. Я не стал ничего придумывать и рассказал все как есть. Знаете, что удивительно? Он меня не презирал. Он просто сказал, что я молодец, потому что помогаю маме. «Лучше так, чем воровать, в помойке ты испачкаешь руки, а воровством репутацию, это куда страшнее», – сказал он и протянул мне мороженое и лимонад. Естественно, я сразу же стал есть. Мне было холодно, но ужасно вкусно и приятно. Потом он расстегнул барсетку и достал из нее триста рублей. Он протянул их мне и сказал, чтобы не тратил на сигареты. Он о многом меня спрашивал и многое рассказал. Он спрашивал о друзьях и о том, чем еще я занимаюсь помимо того, что собираю банки. А я ничем не занимался, и друзей у меня не было. Как выяснилось из разговора, у него тоже не было друзей. А еще он был сиротой и тоже выкручивался, как мог. Меня недолюбливали в школе, и он сказал, что это нормально. Его тоже недолюбливали. Мы были чем-то похожи. «Главное, не пей, – сказал он мне, – можно страдать по-разному: одни страдают с бутылкой, другие предпочитают искать утешение в труде. Ты трудишься, ты молодец, продолжай страдать в труде, и твои страдания окупятся». Это был самый ценный урок в моей жизни. И мои страдания окупились. Я видел в нем поддержку. Этого было достаточно дворовому мальчишке. Я как будто понял, что я не один такой. Знаете, в нем было то, что заставило меня поверить, почувствовать себя нужным кому-то, кроме мамы. И в школу я пришел на следующий день совсем другим. Мне больше не было стыдно за то, что я лазил по помойкам. Прошло около недели, прежде чем я встретил его вновь… недалеко от того двора. Он сразу меня узнал и даже пожал руку. Это была грубая мужская рука, знаете, как важно для мальчишек мужское присутствие. Тот, на кого можно равняться.

– Нет. Наверное, не знаю.

– Это очень важно. Поверьте. Я понял, что даже не знаю, как его зовут, и, естественно, спросил.

– Иван, – ответил он.

– А меня Сережа, – тут же представился я.

– Ты любишь шаурму? – спросил он меня. – Я иду за шаурмой.

А я любил все, что можно съесть, поверьте, когда ты засыпаешь с пустым желудком, ты не особо разбираешься в еде. Есть возможность – ты ешь. Вот такие принципы, а не ваши суши в стеклянных ресторанах. Видели тех детей, которые заглядывают через панорамные окна? Вот я был таким же ребенком. Знаете, о чем они думают в эти моменты, нет? А я знаю. Хотите расскажу? Они ненавидят всех этих людей, они не думают о том, как схватить кусок хлеба у них со стола. Нет… Они их ненавидят за то, что у них есть право выбора, за то, что они могут не доедать последний кусок. За то, что они могут себе позволить сидеть в тепле, а не ломать черствый батон замерзшими руками. Вот за это мы их ненавидим, и я думал, что однажды я буду оставлять еду на своей тарелке, не задумываясь о том, что придется засыпать с пустым желудком. Нет! Не оставляю. И никогда я себе этого не позволю. Не потому, что я жадный, а потому, что я знаю, сколько надо выстрадать ради того, чтобы сидеть по другую сторону окна. Вы знаете? Нет! Знаете почему? Потому что вас папа туда привел в розовом костюмчике, а я свое право искал на дне помойки.

– Мне жаль.

– Это ни к чему. К жалости он тоже относился с презрением. Так что… не стоит. Так вот. Мы стояли возле ларька и ели шаурму. Я и он. Он был молод для отца и слишком взрослым для друга. Мне было около четырнадцати, а ему, наверное, двадцать восемь или тридцать. Лет пятнадцать разница. Плюс минус. Впервые кто-то стоял рядом со мной и не испытывал… что обычно люди испытывают, когда стоят рядом с такими, как я? Я не про этого мужчину, которого вы видите перед собой, я говорю про себя из детства. Про того мальчишку в драной одежде и с грязными руками. Стыд? Презрение? А может, и жалость. Но в любом случае таких, как я, обходили стороной. А он ел шаурму и пытался вести беседу, а я… я лишь кивал головой, мне было некогда, я ел. Он не испытывал жалости ко мне. Жалость – всего лишь слово. Так он говорил. Можешь помочь – помоги. Не можешь – проходи мимо. И ведь он был прав. Сколько тех, кому было меня жаль. Хоть один помог? Нет! Вы не подумайте, я их не обвиняю и не жалуюсь. Но ведь он был прав. Как вы думаете, Оксана, тем, кто сидит в стеклянных ресторанах, жаль тех мальчишек под окнами?

– Думаю, что да.

– Но они сидят и рассуждают о жалости в теплом ресторане. А он нет. Хотя, поверьте, денег у него было достаточно, и ужин в ресторане он мог себе позволить.

– Он был для вас примером. Я правильно понимаю, ведь вы похожи? Вы так же, как и он, не посещаете дорогие заведения.

– Вы ошибаетесь. Я бываю в ресторанах, бываю на закрытых мероприятиях, посещаю деловые ужины, но я не стану отрицать того, что он был для меня примером.

– Он заменял вам отца?

– Он был тем человеком, на которого стоит равняться каждому. Когда рядом с вами есть такой человек, вы непобедимы, вы способны абсолютно на все. Но если ты переступаешь грань дозволенного, он тебя уничтожает. И ему будет абсолютно все равно, насколько вы близки. Он говорил, что для того чтобы общаться с такими, как он, придется соответствовать. Он был разборчив в людях, и его круг общения был минимален. Несколько человек. И поверьте, ради каждого из них, в том числе и ради меня, он готов был выжить. Да-да, именно выжить, а не умереть. Это тоже его слова. И каждый отвечал ему тем же. И как только один из нас переступал грань, он начинал нас медленно уничтожать.

– То есть он требовал от вас определенного поведения. Я правильно понимаю?

– Что? Нет. Он ничего не требовал, он просто подбирал тех людей, в ком был уверен. Кто соответствовал. Он вообще ничего не требовал и ничего не ждал. Знаете, как он говорил, «я сплю не на улице и ем два, а иногда даже три раза в день. Этого достаточно для жизни».

– Что должно такого произойти с человеком, чтобы он был так скромен в ожиданиях?

– Не знаю, об этом он никогда не рассказывал.

– Простите, вы сказали, что он вас уничтожал, если вы переступали грань, что это значит?

– Что именно: грань или вам интересно, как он уничтожал людей?

– Мне было бы интересно и то и то.

– Там все просто, он презирал каждого, кто считал себя лучше других. Любое осуждение он пресекал. Любые насмешки пресекал. Все, что касалось пренебрежительного либо унизительного отношения к людям, он пресекал. А уничтожал он достаточно легко. Обрывал связь, но он был как наркотик: его не хватает, без него ломает. Красок, эмоций – ничего не хватает. Однажды я позволил себе плохо высказаться про одного парня, я уже вел свои дела, не так масштабно, конечно, как сегодня, но я был успешен. Тот парень продал родительский дом и пустил все деньги по ветру. Естественно, я высказался по этому поводу. Он ни слова не сказал. Он встал и ушел. Так просто, даже не попрощался. Сигарету в пепельнице затушил и ушел. А я ничего не понял. Мы пересекались с ним, он даже не здоровался. Я протягивал руку, а он проходил мимо. Вот так он уничтожал, заставлял почувствовать себя никем. Ты больше никто. Потому что считаешь себя умнее других. Я ездил к его подъезду. Выскакивал из машины, а он не обращал на меня внимания. Месяц, наверное, прошел, и он сам пришел ко мне в офис. Знаете, что он спросил меня: «Вспомнил, каково это – чувствовать себя никем?» Только потом он мне рассказал причину того, почему он так поступил. Потому что я посмел осуждать того, кто нуждался в помощи. Он сказал, что того парня просто никто не научил обращаться с деньгами, и никто не помог, и не подсказал. А если у меня есть свое мнение или предложение, то я должен отправиться к тому самому парню, а не сидеть и размышлять о его поступке. Вот так он уничтожал. Тихо и безэмоционально. Он тебя обесценивал и все. Сначала он давал тебе надежду, а потом обесценивал.

– Наверное, это трудно.

– Это поучительно. Он не позволил мне забыть мое детство.

– Мне кажется, это был тот самый случай…

– Какой?

– Ну с тем парнем, вы могли бы помочь либо пройти мимо.

– Верно, но я его осуждал и насмехался. Поэтому Иван Александрович меня проучил.

– Мы очень сильно забежали вперед. Давайте вернемся к ларьку и шаурме.

– Да, тот день для меня многое значил. Но в том дне не было ничего особенного для обычного ребенка. Шаурма и банка колы… таких людей было много на оживленных улицах. Там было несколько ларьков и высокие столики возле каждого. И все на нас смотрели. А ему было все равно. «Не обращай на них внимания», – сказал он. А я и не обращал. Потом мы гуляли просто вдоль дороги как-то бесцельно и бессмысленно. А потом присели на лавочку. И он спросил: «Куришь?» Естественно, я сказал, что нет. Но я курил еще с начальной школы, наверное класса с третьего. Мы все курили. И если вам кажется это ужасным, я даже не стану спорить. Это ужасно, когда дети курят, особенно в таком раннем возрасте. Но… – Сергей глубоко вздохнул и подошел к окну, вновь любуясь высотками, он положил в губы сигарету и застыл. Зажигалку он держал в руке. Оксане стало неуютно. Она остановила запись, нажав кнопку на диктофоне. Переживания Сергея были очень глубокими, он настолько отстранился, что даже не обратил внимания на то, как Оксана подошла и встала рядом с ним. Она так же, как и он, смотрела на высотки, пытаясь понять, о чем думает ее собеседник. С верхнего этажа через панорамное окно открывался прекрасный вид. Весь город лежал у ног. Внизу было людно. Прохожие, словно муравьи, исчезали в дверях и расползались по зданиям-муравейникам. Здесь, в центре города, было много подобных офисов, и в каждом из них таилась своя история. А напротив время от времени у таких же панорамных окон появлялись силуэты, бросая взгляды на оживленные тротуары.

– Мы можем перенести нашу встречу на другую дату. Я пойму, если вы решите прервать нашу беседу, – в голосе Оксаны Сергей услышал вину. Это так и было, Оксана чувствовала себя крайне неловко за то, что ее вопросы заставили Сергея переживать. Но Сергей не видел ее вины в происходящем.

– Мы продолжим, – сказал он и прикурил сигарету, – присаживайтесь.

– Мы можем пропустить этот день и перейти к следующему вопросу, если…

– Вы вправду думаете, что, если мы пропустим данный вопрос, мысли перестанут меня мучить? Нет, это так не работает.

– Хорошо, мы можем продолжать?

– Можем! … Мы присели на лавочку, и он закурил, – Сергей вновь замолчал. Его сигарета застыла у края пепельницы, и он вновь отстранился, только в этот раз не поднимаясь из кресла. – Вы курите? – спросил он Оксану и подался вперед.

– Я? Нет. Я даже не пробовала.

– А из какой вы семьи?

– Из благополучной, – коротко и без объяснений ответила Оксана.

– Я тоже из благополучной, – ответил Сергей, – но власти и общество решили называть такие семьи, в которой рос я, неблагополучными. Я рос без отца и в бедности. Но в семье. Меня любила мама. Пожалуй, все. Этого достаточно – любовь и забота. Что значит благополучие? Чем его измерить? В богатых семьях дети по непонятным причинам шагают с края крыши, но в такие семьи не приходят органы опеки. Почему? Чем измерить благополучие? У меня есть знакомый – бывший партнер, тоже крупный бизнесмен, однажды я был у него на ужине. Он выгнал свою дочь из-за стола, за то что та положила локти на стол. Представляете? Этикет, видите ли, не позволяет. Я больше не веду с ним дела. А зачем? Я же тоже локти могу на стол положить. И это без стеснения при мне, при постороннем человеке. Сложно представить, что он может сделать при отсутствии посторонних глаз. Но она сыта и одета. Такие семьи называют благополучными. Я не хочу знать, какой вашу семью считает общество, я всего лишь хотел услышать, чем занимаются ваши родители.

– Папа – декан, мама – журналист, международный.

– Вот… в таких семьях на завтрак варят овсянку и пьют чай с конфетами. Я прав?

– Да, вы правы.

– А моя мама на завтрак курила и пила кофе. Но это неважно. Как я сказал, он закурил и предложил мне сигарету. Я отказался. А он бросил пачку на лавочку и лишь сказал: «Кури, если хочешь». Наверное, он относился ко мне как к равному. А потом, когда я все же осмелел и взял сигарету, он сказал, чтобы я не искал виноватых в том, что я не могу избавиться от этой заразы. Он докурил сигарету и от окурка прикурил следующую, а потом достал телефон. Знаете эту подростковую советскую романтику? Когда отец берет сына в гараж и они вместе весь день там чем-то занимаются. Когда отец дает сыну порулить. Когда на рыбалку берет. Когда у них появляются общие дела. Когда сын идет с руками, измазанными мазутом, и думает о том, что теперь он похож на отца. Вот! Это был тот самый момент: я курил и думал, что теперь я похож на него. И как я сказал, тот день для меня многое значил… а еще в тот день я узнал, что он писатель. «Хочу поработать над книгой», – сказал он, копаясь в телефоне. Я удивился и ничего не понял. Естественно, я спросил:

– Вы читаете книги?

– Нет! – усмехнулся он. – Я пишу. Я писатель. Люди читают, а я дарю им уютные истории. Возможно, когда-нибудь я и про тебя напишу.

– Написал? – спросила Оксана.

– Не знаю! Возможно. Я не прочитал ни одной его книги.

– Почему?

– Я имел намного больше. Он делился со мной всеми своими мыслями. Я читал его. Каждый раз, когда он начинал рассуждать, я погружался в размышления. Думаю, что в его книгах я не найду для себя ничего нового. Он любил свое дело. Знаете, когда я вырос и мы вместе прогуливались вечерами, ну, либо днем, когда у меня была возможность выбраться из офиса, он мог остановиться, сесть на ближайшую лавочку и погрузиться в свое дело. Он закуривал и писал книгу, а я стоял и ждал, когда он вернется ко мне. В эти моменты его вообще ничего не интересовало. Главное, чтобы сигарета в зубах дымила. Но на писателя он не был похож. По крайней мере, мне так казалось. Иногда мне приходилось убежать из-за появившихся дел. Он лишь говорил: «Хорошо, иди! Созвонимся», – даже глаза не поднимал. Вот настолько он любил свое дело. Поверьте, если бы вы брали у него интервью, скорее всего, у вас ничего бы не вышло. Вы бы подкинули ему тему каким-нибудь своим вопросом. Он достал бы телефон и приступил бы к своим делам, а вам попросту пришлось бы уйти.

– А он писал книги в телефоне? Я правильно поняла?

– Да. Он говорил, что так удобнее, телефон всегда под рукой. А ноутбук слишком громоздкий.

– Мы опять забегаем вперед. Вы сидели на лавочке и курили.

– Да, а он писал свою книгу. Может, полчаса, может, час. Мне некуда было торопиться. Какие у меня могли быть дела? Да и рядом с ним я чувствовал себя как-то уверенно. Поэтому я просто сидел и наблюдал за прохожими, за машинами, за голубями. По привычке заглянул в мусорку в поисках пивных банок. Я привык к тишине. Когда ты слоняешься по улицам в поиске банок, ты всегда один, ты молчишь, думаешь, мечтаешь и пытаешься отыскать окурок, в котором осталась еще пара затяжек.

– Что?

– Окурок! Не все докуривают до фильтра. Это вам не овсянка на завтрак. Как вы думаете, что курили такие, как я? Нашел окурок – и день задался. Ну либо у мамы подтянул втихаря, пока она не видит.

– Это же…

– Противно, мерзко, может, негигиенично. Вы мне еще скажите, что руки мыть надо перед едой. А если воду отрубили за неуплату? Это вам тоже незнакомо. И в тазике вы не мылись.

– Мы можем вернуться к тому дню и к той лавочке?!

– Конечно можем. «Ну что, Серега, – спросил он меня, когда убрал телефон. – Кем хочешь стать, когда вырастешь?» И я задумался. Всем было плевать, чего я хочу, разве что мама интересовалась, и то так, между делом, когда у нее появлялась свободная минута. И больше никто. Никто ничему не учил, никто не давал наставлений, никто не объяснял, что хорошо, что плохо. Да и поделиться не с кем. А с кем? Мама вечно на работе, а общался я с такой же шпаной, как я.

– Не знаю, – ответил я.

– Ну ты же не будешь всю жизнь лазить по помойкам, – сказал он.

Мне стало страшно, я никогда не думал, понимаете, а в тот день задумался. Дети в моем возрасте не думали о будущем, у них все только начиналось, а у меня уже было все потеряно. Я будто прожил целую жизнь и скатился на самое дно. И знаете, что еще страшнее, то что я в таком возрасте понимал все это. А еще я понимал его мысли, которые… те которые он пытался донести до меня.

– Настойчивость и терпение – так покоряются вершины, – сказал он. – Многие топчутся у подножия. У кого-то есть преимущество: у тех, что рождаются на выступе посреди вершины. А кто-то рождается сразу на вершине. Только вот жизнь всех уравняет. На вершине мало места. А здесь внизу его полно. Поверь, ты еще увидишь, как все они катятся вниз. Жизнь всех уравняет. Мы родились внизу, у самого подножия, у нас не было преимущества при рождении, и это наше преимущество.

– Я хочу стать писателем, как вы, – ответил я на его вопрос.

– Думаю, жизнь потрепала тебя ничуть не меньше меня. Ты сможешь касаться души. Это нравится читателям. Но я тебе вот что скажу. Эта идея уже давно разобрана на кусочки. В мире полно идей, которые так никто и не реализовал, подумай об этом. Ты смышленый парень и работящий. Думаю, тебе не стоит забираться на вершину, попробуй возвести свою собственную. Такую вершину никто не сможет покорить. Она будет стоять на всех твоих страданиях. А кто еще осмелится лезть туда, где придется страдать? Никто, – он закурил и встал с лавочки. А потом накинул на меня свою куртку. – Идем. Надо еще кое-куда зайти.

– Куда? – удивился я.

– Идем. Ты же не торопишься?

– Мы шли в сторону набережной. Там стоял современный торговый центр и красивые аллеи с зелеными газонами. А после выходных там было полно банок. Я любил это место. В понедельник я шел туда вместо школы. Но я думал о другом. В торговом центре был фуд-корт, и я надеялся, что мы опять будем есть. Но он свернул в один из павильонов. В цветочный магазин. Знаете, что определяет мужчину?

– Все знают, – Оксана улыбалась, ее щеки окрасились в румянец, а глаза наполнились теплом, – женщина.

– Ну конечно. Красивая ухоженная женщина, дорогая тачка и толстый кошелек. Ничего другого я не надеялся услышать. Простите, сколько вам лет?

– Двадцать один.

– Когда-нибудь у вас будут дети. Пока что вы мечтаете, чтобы вас любил мужчина, красивый, возможно спортсмен, состоятельный, воспитанный, что еще? Да неважно, вы уже нарисовали себе идеал. А потом у вас появятся дети. У меня есть дети и жена, есть и мама. В том магазине он купил букет и сказал, чтобы я подарил его маме. Мужчину определяет счастливая мама. Это основа воспитания. Мой сын видит, как я отношусь к своей маме. И точно так же относится к своей. К моей жене. И моя жена счастлива. Но это не все, если мужчина любит свою маму, он точно так же любит и жену. Я не знаю, как это работает, но это работает. Мой сын вырастет и будет любить свою жену и свою маму. И так из поколения в поколение. Что касается моей дочери, внутри семьи она видит отношение мужчины к женщине. Как вы думаете, у нее будет любящий муж? Это риторический вопрос. Она не подпустит к себе мужчину, который будет относиться к ней хуже, чем я к своей жене.

– Но Иван Александрович был сиротой!

– Разве сироты не умеют любить?

– Но любовь к маме, ее надо прожить.

– Или просто прочувствовать.

– Разве это возможно?

– Да. Это трудно объяснить. Вся его жизнь – это громадный накопленный опыт. Тысячи прочитанных страниц. Я мог бы его сравнить с ученым, который наблюдает за опытом со стороны. Он видел множество семей, множество людей и сделал вывод, что самые достойные и любящие мужчины те, которые умеют любить свою маму. Если ты любишь маму, ты не позволишь себе плохого отношения к другим женщинам. Как он там говорил, ударить женщину может только другая женщина. Не в прямом смысле. Просто если ты ударил женщину, делай выводы, кем ты теперь стал. Ты теперь тоже женщина. Пойди надень колготки.

– Можно я задам вопрос, который касается вас, а не Ивана Александровича?

– Можно, мне нечего скрывать.

– Вы знали своего отца?

– Конечно знал. Он жил в соседнем подъезде.

– Какие у него были отношения со своей мамой, с вашей бабушкой?

– Никакие, вечно орали друг на друга по любому поводу. Он любить не умел, поэтому и свою семью не смог создать. Или создал, но в любом случае развалил. И если бы меня воспитывал он… вряд ли у меня была бы семья. Как я уже говорил, стоит тебе примкнуть к какому-либо обществу, и ты подцепишь эту заразу. Иван Александрович помог мне вырваться из этого замкнутого круга и избавиться от заразы. Это был первый букет, который я ей подарил. И знаете… Она отставила рюмку в сторону, обняла меня и заплакала.

– Простите, а ваша мама выпивала?

– В таких семьях все пьют, пытаются хоть как-то избавиться от… даже не знаю от чего. Проблемы, одиночество, усталость – там все валится на плечи, а ты сидишь и думаешь, как со всем этим справиться. А потом идешь за бутылкой, и жить как-то легче, но совсем недолго. Протрезвел и все по-новому. И так каждый день. Работа, рюмка и горы проблем. Современная молодежь еще и усугубляет ситуацию. Знаете этих избалованных детей, которые плевать хотели на родителей и живут так, как хотят, они, видите ли, личности и имеют право на свою собственную жизнь и на свое мнение.

– Но ведь каждый имеет право на свою жизнь и на свое мнение. Разве это не так?

– Слышал бы это сейчас Иван Александрович. Он бы вас вмиг растоптал парочкой фраз. Он говорил, что каждый имеет право на собственное мнение, но стоит держать его при себе. А чтобы высказывать свое мнение, нужно быть достаточно образованным, культурным и воспитанным. Необходимо правильно выражать свое мнение, чтобы оно не было оскорбительным.

– Это как?

– Если я скажу вам свое мнение, оно вас обидит или даже унизит. Так что… давайте опустим эту тему.

– Нет, я бы хотела услышать.

– Хорошо! Хотите знать мое мнение? Пожалуйста. Такие очки, как ваши, носят только бабушки, они вам не идут. Прическа тоже давно не в моде. Так стриглись в нулевых. Да и ваша юбка… видимо, она вам досталась от мамы. Знаете, если бы вы перенеслись лет на двадцать в прошлое, вы были бы очень привлекательной девушкой. Но сейчас… Да и ваша фигура… вряд ли на вас обращают внимание мужчины. Спина сутулая, ноги худые. Юбка слишком короткая, выдает ваши ноги. А сумка слишком громоздкая, стоит сменить на аккуратную и более светлую, я бы посоветовал что-то вроде кремового. Вот мое мнение. Но если бы я был достаточно образованным, я бы выразился иначе, я сказал бы вам, что у меня есть знакомый стилист и если вы не против, он мог бы подобрать вам прекрасный образ, который подчеркнет все ваши достоинства. Еще я сказал бы, что буквально вчера видел очки из последней коллекции – утонченные и стильные, мне кажется, они вам понравятся. Мнение должно быть упаковано без оскорблений. Но современный мир полон невежества. Вы согласны?