Горькое молоко – 1. Золотой брегет. Тюремный шлейф

– А ты откуда знаешь, что он играет, – удивлённо спросил Иван.

– Я всё знаю о каждом заключённом, – ответил Генерал.

– А Кожевник в законе или нет? – спросил Иван.

– Ты и его знаешь?

– Да он часто раньше до тюрьмы к дяде Грише приезжал.

– Нет, он отказник и давно. В крытой тюрьме уже год, наверное, сидит. Воров мало сейчас и на зонах, и на свободе. Все по крытым тюрьмам чалятся. Кстати, Генералом меня обозвал Часовщик. Я тоже вор, но этот титул у меня по сути дела условный. Всех практически поломали. Законы только остались, и нормальные каторжане придерживаются их по мере возможности. Меня пока не трогают, так, как я на промышленную зону выхожу. Работают сейчас в заключении все поголовно, правда, каждый, как умеет. Администрация знает, что меня короновали ещё в пятидесятом году. И я, находясь рядом с Гришей, не попал под сучьи войны. Остался, как видишь целым и невредимым после такой сечи. В других лагерях поножовщина была после войны с суками жестокая, и сотворил её Сталин со своим подручным Натаном Френкелем. Наши козодои всю подноготную знают про меня и стараются не тревожить, так, как буча может подняться, такая, что чертям будет тошно. А им производственный план важнее, чем бунт. Хотя для них отправить меня на крытый режим ничего не стоит. Но я в этом году иду на свободу.

…При подходе к восьмому отряду, на улице завьюжило, и мороз от этого усилился. Иван опустил уши на своей шапке и, расстегнув пуговицы на ватнике, плотно захлестнул полы обеими руками, чтобы теплее было. Делал он это так, будь – то на его плечах сидела бобровая шуба, а не реплика из диагонали с жидким воротником и подкладкой из крашеной бязи. Генерал посмотрел на Ивана с улыбкой, но ничего на это ему не сказал. Он знал, что такая манера запахивать ватник была популярной у многих блатарей зоны. Когда они пришли в курилку, Рудольф сидел ещё за домино.

Генерал ушёл в секцию, когда вернулся, в его руках был чёрный в белую полоску тёплый шарф:

– Носи, – протянул он шарф Беде. – С голой шеей не ходи, это мой. У меня ещё один такой есть. Тепла много не даст, но от ангины убережёт, а главное, ни одна тварь при этом шарфе хвост не подымет. Таких в зоне шесть штук, у тебя седьмой будет. Поднимай Курка, я пойду немного вздремну до ужина.

– Спасибо Володя, действительно шею продувает. «Теперь есть чем её согревать», – сказал обрадованный Иван.

Рудольф, увидав, что Беда вернулся, передал домино Палёному, – мужику с обожжённым лицом и подошёл к Ивану.

Увидав у него на шее шарф, как у Генерала, сказал:

– Поздравляю, ты знаешь, что это обозначает? – показал он на шарф.

– Знаю, спасение от ангины, – ответил Иван.

– Нет, это, скорее всего вступление в блатной парламент, это как коронование. С любого другого такой шарф снимут и передадут тому, кто его заслуживает носить. Поперечные полосы на нём, считается у нас на зоне, как символ мудрости и неприкосновенности.

Иван, услышав такую новость от Рудольфа, едва смог скрыть радость и гордость, за вручённый Генералом подарок.

Беда отдал пачку папирос Рудольфу:

– Пошли, может на улицу, прогуляемся, чего здесь сидеть, – предложил он Рудику.

– Ты знаешь, я зимой стараюсь меньше в дневное время находиться на улице. Не заметил, что я моргать глазами часто стал. А на снег как посмотрю, какая – то пелена в глазах появляется и резь длительная. Давай после ужина погуляем.

БРАЗИЛЕЦ

Иван ушёл к себе в отряд. Положив телогрейку на край постели. Шарф снимать не стал, оставив его у себя на шее. К нему подошёл сухопарый Леденец:

– Брат, давай тумбочки переставим?

В его голосе чувствовались скрытые нотки обиды.

– Давай. Надеюсь, обижаться не будешь, что я оккупировал твою койку?

– А что толку, всё равно уже ничего не поделаешь. Я с этого козырного места не первый раз вылетаю, – больше не буду занимать его, – мрачно пробурчал он.

Они быстро перебазировались, потом вместе зашли в курилку покурить. Все курилки в бараках были одинаковые, служивавшие раздевалками, умывальниками, а так же, как комнаты для развлечений. Многие заключённые любили посидеть около печки и покурить махорки, смотря на живой огонь, пылающий в открытой топке. В этот раз там была как всегда сплошная игротека, шахматы, шашки, домино, всё то, что разрешалось использовать в лагере. Очень громко спорил в домино шепелявый парень, но спор у него был добрый и весёлый, от которого веяло свободой. Его все называли Бразильцем.

– Леденец, а чего его так зовут? «Он что футболист великий?» – спросил Иван.

– Фамилия его Зыков, а зовут Николай. Он раньше играл в Ашхабаде за команду Спартак в классе «Б». Его фамилию пару лет назад нередко можно было встретить в газетах в рубрике «Спортивные новости». Когда он сидит в изоляторе, и в это время у нас матч намечается с другим отрядом, Татаринов вытаскивает его оттуда и ставит ему условие: «если Николай забивает гол, тогда начальник отряда его амнистирует». А наш мастер на таких условиях от радости вколачивал в чужие ворота по три и четыре гола. Если мяч попал ему в ноги, то отобрать его практически невозможно. Ты с ним в разные смены работаешь и не видишь, а он каждый день тренируется. Если мяч на ноге не подержит больной ходит и скрипит как старая лучковая пила. У него один мяч под кроватью здесь лежит, а один на промзоне. Он бы и тебя пригласил попинать с собой, но ты в этом шарфе, он не посмеет. Побоится напороться на грубость.

– Я бы сам ему предложил, но у меня спортивной обуви нет, – с досадой сказал Беда.

– Бутс у нас нет, но у Николая полукеды для этого случая есть, разных размеров. За футбольную команду он в отряде отвечает. Сегодня он уже наигрался досыта и скоро ужин будет. Если ты играешь в футбол, я ему скажу. Обычно он сам подходит к новичкам и спрашивает всю подноготную жизнь на свободе. Тебя он сегодня видит в первый раз. Но про наше с тобой переселение информационная волна прошла по всему бараку. И ты должен понять, что сам он к тебе не подвалит.

Они выкурили ещё по одной сигарете, и Беда пошёл обживать свой новый угол. Взяв в руки томик Стефана Цвейга, он вальяжно расположился на кровати. Подложив под спину подушку и облокотившись на неё, открыл перед собой книгу.

Когда пришёл Румба, ему сразу бросился в глаза по – барски развалившейся на чужой кровати Беда.

– Не понял? – удивился он. – Ты чего на чужой шконке спину притулил? – но, узнав рядом стоящую свою тумбочку, и постель, лежащую на нижней кровати, изобразил довольную мину:

– Что новоселье будем отмечать? – и, не дожидаясь ответа из карманов бушлата, вытащил банку свиной тушёнки, пачку киселя, пачку сухой горчицы и тёплые носки.

– Носки заберёшь себе, у меня есть. Сегодня, чуточку подбил. Колобка пощипал. Рождество есть чем справить.

Иван отложил книгу на подушку и, оторвав спину от стены, принял ровное положение:

– Мне сегодня все делают праздничные подарки, – заметил Иван, – ты носки подарил, Генерал шарф. Валенки бы ещё кто подарил, совсем бы порядок был.

Румба присвистнул тихонько, и сел на свою новую кровать:

– Беда, ты знаешь, кто он такой на зоне?

– Догадываюсь, если имеет права дарить такие шарфы.

– Шарф, как шарф, – потрогал пальцами Коля, висевший на шее подарок Генерала. – Мягкий и тёплый, – оценил он.

– Я тоже так вначале думал, но мне после объяснили, что такие шарфы разрешают носить не всем, а только избранным. Он обещал мне хромовые сапоги заказать и ватник справить, а тебе сказал, чтобы ты играть прекратил, не то в икру превратишься.

– Что так прямо про меня и сказал?

– Да он всё знает.

– Я свежих клиентов теперь не обдираю, несмотря, что сам ещё зелёным считаюсь на этой зоне. Даю старым отыграться, но у них не получается. Только долги растут. А икру с меня никто не сделает, не забывай Иван, что я в цирковой школе учился. Сам фокусы создаю.

– На ужин пойдём? – спросил Беда.

– Зачем идти? Тушёнку сейчас на сковороду бросим, сало есть, кисель сделаем. Хлеба надо попросить, чтобы принесли.

Беда встал и заглянул в курилку и, смотря на футболиста, попросил:

– Ребят, кто пойдёт в столовую, хлеба две пайки, пожалуйста, принесите?

– Принесём, – ответил Бразилец и встал из – за стола. Следом за ним поднялись и другие игроки в домино.

Когда Коля принёс хлеб, Беда пригласил его отведать их рождественской пищи, но тот вежливо отказался. Но хозяева вели себя настойчиво, и Бразильцу всё – таки пришлось присесть за их стол. Румба поел тушёнки, вытер ложку носовым платком и, засунув её себе в сапог, произнёс:

– Миномёт с собой надо взять на всякий случай, – сказал он – вдруг на угощение налечу, – бросив на кусок хлеба отрезок сала, на ходу надев бушлат, выбежал из секции.

Иван знал, куда он пошёл и своего друга он сможет увидеть теперь только на вечерней поверке.

…Коля Бразилец на удивление оказался добрым и откровенным парнем. Он с первого взгляда ошибочно выглядел застенчивым и неказистым, но, когда у них разговор завязывался о спорте, Коля оживал. Он превращался в эрудита не только в футболе, но и других спортивных дисциплинах. Он знал все биографии знаменитых футболистов и легкоатлетов, и Иван не сомневался, что эти знания не болтуна, и не дилетанта, которые частенько встречались в тюрьмах и зонах. Особенно много такой публики встречалось от москвичей. Они находились ближе к Олимпу и огням театральной рампы. И у них зачастую были или в соседях, или состояли в недалёком родстве знаменитые гранды спорта и искусства. Они создавали знаменитостям, которых в глаза не видели искажённые, и бывало негативные образы. После чего эти неправдоподобные байки выходили из стен тюрем и разносились среди народа каждым пересказчиком с переломанными фактами, которые создавали знаменитостям отрицательные ярлыки.

…Беда пожалел, что работает с этим парнем в разные смены, и что встречаться им придётся только по воскресениям.

На вечерней проверке появился Румба и снова убежал, сказав кенту, что сегодня выиграет валенки ему. После проверки Иван не стал держаться особняком, а сел с футболистом играть в домино на пару.

К отбою друг принёс Ивану новые валенки серого цвета. Он примерил их, поблагодарив Румбу, бросил валенки под кровать.

КУПЕЧЕСКИЙ ЧАЙ

На работу в понедельник до цеха Беда пошёл пешком. Румба с Покером поехали на одноглазом Маге. Беда понимал, что полосатый шарф не давал ему права ездить на лошади и ещё ему Генерал запретил грызть семечки:

– Лучше сухарик пожуй, но только не долбанцы, – так он назвал семечки, – не принято нашей категории кидать в рот всякую гадость.

Во время работы своими неизменными короткими шагами, к нему подошёл Володя Мотыль и предупредил, чтобы он через двадцать минут зашёл к нему в мастерскую. Беда, дождавшись, назначенное время, прошёл, через нагромоздившие по всему цеху ряды собранных парт и вышел на слесарную мастерскую. Толкнув ногой вымазанную в солидоле дверь, он прошёл внутрь. Мотыль стоял у наждачного станка и затачивал зубило.

Когда Беда зашёл, он отключил станок и сказал:

– Пройди за шкафы, сейчас чайку купеческого глотнём.

…Один угол в мастерской был перегорожен шкафами, отчего образовался закуток, в котором можно было укрыться от ненужных глаз. Беда зашёл в него. Там сидели двое мужчин в таких же шарфах, как у него. Они пили чай вприкуску со школьными конфетами и заедали бутербродами с маслом.

– Проходи, садись, давай знакомиться будем, – наливая в кружку чай, сказал мужчина с золотыми зубами и чёрными мохнатыми сросшимися на переносице бровями. – Пей чай, угощайся всем, что лежит на столе. – Меня кличут Рука, а зовут Саня, а это Кавказ, – он показал на рядом сидящего солидного мужчину, перебирающим в руках чётки.

– Пока ты в изоляторе чалился, на зону малява на тебя посая по рыхлому с воли от Часовщика пришла. На такие сопроводиловки мы всегда откликаемся радушно. Решили за тобой понаблюдать трохи. Но тебе случайно подвезло, что ты на Генерала раньше налетел. Шарф он на тебя накинул авансом, не за то, что ты крестник его друга, а за твоё принципиальное уважение наших законов и скрытое презрение к администрации. Надеюсь, что ты уже знаешь, что Генерал куратор лагеря, по – нашенской фене пахан. Ты примкнул к нам, а это обязывает ко многому. На эту тему мы с тобой и хотим почирикать. – Наливай себе ещё купеческого чаю, не стесняйся, – сказал Рука, подавая Беде не остывший ещё чайник.

Ивана долго упрашивать не пришлось, он налил себе полкружки чаю и намазал кусок хлеба маслом.

– Мы слышали, что ты мастак, на разные капканы, – смеясь, сказал Рука, – с сегодняшнего дня ты про них должен забыть. Хоть ты и молодой, тебе свойственно пошутить и порезвиться, но твоё нынешнее положение должно избегать мальчишеского баловства, чтобы не выглядеть шутом. Солидность и умение справедливо провести разбор при конфликтах. Вот, что от тебя потребуется в первую очередь. Будешь смотреть за молодёжью. Но прими к особому вниманию, среди них много полукровок. Это те заключённые, которые в идеале знают воровской жаргон. Кто – то, возможно, попытается тебя при разборках срезать лексиконом. Многие знают уже, что ты первоходка, но ты менжу не дави? Как только уловишь такую гниль. Сразу прекращай базар и говори им. Ша, – эту марцефаль пойдём разбирать к Генералу или Руке. А мы уж научим их хорошему поведению. По возможности избегай залётов в изолятор, ты здесь нам будешь нужен. На рожон администрации не лезь, они твой гонор укротят быстро. Здесь изолятор, хуже любой каторги. У тебя была возможность в этом убедиться. Генерала тебе придётся видеть редко, а нас каждый день. Если возникнут неясности, приходи в любое время. На всякий случай знай, что при желании ты всегда можешь прийти сюда к десяти утра в первую смену попить чайку, и в семь вечера во вторую смену. О чём нужно, перетрём любую тему. В отряде у вас козлы есть борзые, сам с ними не хватайся. Направляй на них необстрелянный молодняк, но без палева, тогда они тебя уважать будут. С Татариновым будь осторожен, он нашего брата насквозь видит. Пока всё, – разбиваем понт. Идём по рабочим местам.

Беда при разговоре не обмолвился и словом, только слушал, что ему говорили Рука.

– И не забывай, с Татарином не вздумай шутить. «Иначе из изолятора выходить не будешь», – сказал он на прощание.

ДИАЛОГ С ТАТАРИНОВЫМ

Прошло приличное время со дня пребывания Беды на зоне. Он полностью адаптировался к лагерной жизни. По воскресениям с Бразильцем они до обеда работали с мячом, а после шёл в отряд к Генералу, где постоянно собирались авторитетные люди зоны, глотнуть чифирю и перетереть свои вопросы. Ивана они считали за своего кента и многому его учили. Рудольфа к этой компании не подпускали. В его функции входило достать чай и заварить его для лагерной «знати». Ивану было неудобно перед своим земляком, что он младше его и вхож в блатной мир. Поэтому ему с Рудиком приходилось общаться, после окончания сходняка. К работе Иван тоже привык, за что он был благодарен Руке.

– У нас не работает только один Генерал, – говорил он. – Ему не положено, но на промзону он всё равно выходит. И вообще Ваня я тебе только одно скажу, у меня на эту тему сложилось двоякое отношение: хочешь дольше жить, – трудись умеренно, чтобы работа в радость была. А кто не хочет работать, – то это мозговой инвалид. У лентяя, как и у пьяницы век короткий. Главное рогом не переть, и тогда ты после рабочей смены будешь иметь приятное ощущение. Здесь мы работаем по принудиловке, что скажут, то и делаем. Но если творчески подойти к любой работе, то она никогда тебе не будет твою душу воротить от омерзения и скуки.

– А как же Генерал всю жизнь прожил, не работая? – спросил Иван.

– Это кто тебе сказал, что он не работал, – изучающе посмотрел на Ивана Рука. – У него имеется гражданская профессия. Он по жизни был часовым мастером, как и твой крёстный. Надо заметить, что работал он только в военное время по специальности, а в конце войны на него форму одели. А там он в рукопашной отличился в одной важной операции, где сам получил ранение. Ну и конечно в госпитале ему орден красной звезды вручили.

Иван после этих слов стал относиться по-иному к работе, а за ним следом подтянулся и его напарник Коля Румба. Они старались с производственной нормой управиться за три часа до съёма работы. После чего Иван занимался чтением старых газет и журналов, а напарник шёл играть в карты.

Однажды Иван, придя от Мотыля не застал на рабочем месте своего друга. Там находился один Пряха, работавший рядом с ними, выполнявший другую операцию.

– А где Коля? – спросил Иван.

– Сказал, что пошёл помочь Покеру на рельсы бункер поставить, но вот прошло уже полчаса, а его всё нет. Может чифирнуть, где присел, или в картишки с кем катает? – ответил Пряха.

– Нет он днём никогда не играет в карты, – сказал Иван, – и знает, что у нас работы ещё много осталось.

Незваная гостья тревога закралась в сердце Ивана, и он пошёл к железнодорожной ветке Покера, где тот работал со своим Магом. Ни Покера, ни одноглазого мерина нигде не было, и Иван вернулся в цех, в надежде, что Коля уже возвратился.

– Куда Румба запропастился? – спросил подошедший к Беде бугор по кличке Хакас.

– Понятия не имею, но думаю его длительная отлучка неспроста. Может влетел с картами или чифирём кому из цветных козлов? Я ходил к Покеру, его на работе нет и мерина нигде не видать.

– Ты Иван пройдись ещё по промзоне, прикинь, где он может ещё быть, – предложил Хакас, – а я пока на твоё место встану с Пряхой, норму вашу вытянем.

…Беда одел на себя ватник и вышел из цеха. Прошёлся до бункеров, где облазил все закутки, но там было всё тихо. Тогда он зашёл в деревообрабатывающий цех, откуда поступали опилки в бункера, но там тоже давно не видали Покера. Тревога за своего друга с каждой минутой у него усиливалась, сердце подсказывало, что произошла беда. Он пошёл по цехам, нашёл Колобка, но тот в это день Румбу совсем не видел.

На съём рабочего дня, бригада пошла без Румбы, надеясь, что он подойдёт к воротам. Но надежды все рухнули, когда лимит времени был исчерпан. Хакас тогда подошёл к старшему нарядчику зоны и сказал, что у него отсутствует один человек. Оказалось, что на это время в промышленной зоне отсутствовало уже трое заключённых: Покер, Румба и Корявый, который работал в котельной. После такого известия в производственную зону зашла целая рота солдат и вольнонаёмных охранников с собаками.

– Побег! – пронеслось по толпе.

…В жилую зону никого не пустили, а заставили стоять в мороз на улице три часа, пока не нашли пропавших. Вначале обнаружили Мага, который вернулся на эстакаду, где стояли бункера. А потом знаменитый своим профессиональным чутьём старший надзиратель Шурик Краснов отыскал шлак на подкове мерина.

Краснов с солдатами обыскали всю котельную, и за экономайзерами обнаружили два безжизненных тела Покера и Корявого. Третий Коля Румба подавал ещё признаки жизни. Рядом с ними валялась пустая бутылка, лук соль и хлеб. Потом установили, что Корявый, похитил из склада бутылку, подумав, что в ней находится спирт. Эта ошибка стоила жизни двум заключённым. В бутылке находился дихлорэтан. Оказалось, что такие коллективные смерти, в лагере бывали и раньше. Крали в цехах спиртосодержащие лаки, краски и пили. А затем прямым ходом попадали на больничку, стоявшая на территории лагеря. Редко кому после таких возлияний удавалось выжить. Эти люди не знали, что не каждый лак можно пить. А хорошие лаки, которые можно было употреблять внутрь, крались бочками. Обычно пропажа такого большого количества лака предрасполагала к большому обыску. Мало того, каждого зека, возвращающего из промышленной в жилую зону, тщательно обыскивали, обнюхивали и заглядывали в глаза. Но в такие дни попадалась, только не обстрелянная молодёжь. Мудрые сидельцы выжидали удобного случая, чтобы пронести питьё с градусами из промышленной зоны себе в барак.

На глазах Ивана за время его отбытия срока это был уже не первый случай нелепой смерти заключённых. Но в этот раз он потерял близких ему людей. Друзей, с кем делил свою пайку и к которым уже привык, как к родным людям. Ушёл из жизни Лёня Покер, безобидный и уравновешенный парень, от которого Беда не слышал ни разу матерного слова. Погиб Корявый, жизнерадостный, но азартный кореш, любивший во всём риск, не дождавшись совсем немного близкой свободы. Колю поместили в больничку. Двоих покойников увезли на «Заячью гору» – так называлось кладбище для зэков. Заведующего складом Модеста, – бывшего надзирателя, убрали с зоны и его больше никто не видел. А Беду вызвал к себе в кабинет Татаринов для «душевной» беседы.

Когда Иван вошёл к нему, он сидел за столом и открывал банку консервов тюльки в томате. Рядом лежал белый батон. Татаринов отломил половину батона и засунул себе его в рот, а затем столовой ложкой начал загребать консервы:

– Ну что новоявленный законник, – пережёвывая медленно пищу, произнёс он, – потерял близких дружков. А ведь в этом и ты грешен.

– А моя в том вина какая, я откуда знал, чем они собираются утолять жажду, – отверг обвинения Татаринова Беда.

– Ты давай в моём кабинете не скользи, а не то я быстро тебя тормозну. Я тебе такую жажду устрою, пойдёшь у меня лес пилить, на голодный паёк.

У Беды в это время в ушах стояли предостережения Кавказа и Руки насчёт Татаринова:

«С Татарином не шути – моментом лес пилить уйдёшь»

Ему было ясно, что он сейчас не только провоцировал Беду на грубость, а и вдоволь упивался своим административным превосходством. Беда понимал, что ему, во что бы то ни стало ни в коем случае нельзя вестись на провокацию начальника отряда. И он старался с ним быть предельно вежливым и соблюдать субординацию.

– Видишь – ли, не успел ворота зоны переступить он уже меченую удавку на шею накинул. Смотри, узнаю, что ты у меня разносишь давно затухшую в лагерях воровскую идеологию, – сгною в БУРЕ на баланах.

Съев консервы, он остаток батона завернул в газету и убрал на подоконник. Затем со стола одной ладонью аккуратно сгрёб крошки в другую ладонь и отправил себе в рот. Иван знал, что такое бережное отношение к хлебу было не только у фронтовиков, а у всего послевоенного поколения, кто знает, что такое голод. Татаринов запил крошки водой, и продолжил:

– Ты решил передо мной своё возмущение показать? Прикинулся невинной овечкой. Я не я и лошадь не моя. Не выйдет! Ты виноват в том, что не сообщил сразу об исчезновении своего кента с утра. А если бы эту весёлую компанию сразу нашли, возможно спасли бы всех от неминуемой смерти.

Здесь Иван уже не выдержал и, не теряя самообладания, решил возразить начальнику отряда:

– Гражданин начальник, вы сами себе врёте или хотите действительно меня подвязать в одною компанию со стрелочником Модестом. Врачи сразу сказали, что смерть их была предрешена, они сожгли себе кишки, имея слабые сердца. Даже имея здоровые моторы, больше трёх дней им бы не прожить. Это не мои слова, так сказали медики, – заметил Беда. – И об этом знает вся зона, а Коля не пил дихлорэтан, а пил лак.

– Медики вам так говорят, чтобы вы гадость всякую в нутро не заливали. А нам они сказали, что спасти их можно было. И про враньё не смей мне больше никогда говорить. Я руководствуюсь информацией, полученной из уст специалистов. А ты пока ещё полу цветной, сам порешь мне чернуху. Я не верю, что ты не знал, куда он пошёл. Вы работали вместе, и ты не заметил? «В штрафном изоляторе у меня прозреешь», – гневно сказал начальник отряда.

Беда понял, что он до страсти хочет посадить его в изолятор.

– Я всё равно не пойму, ко мне какие претензии могут быть. Я свою производственную норму выполнил, а чем занимается другие зеки, они передо мной отчитываться не обязаны. Сами должны понимать, что меня это не должно касаться. В колонии есть персонал, который получает зарплату охраняя наш досуг, работу и жизнь. Они со мной своей зарплатой не делятся, а зачем я буду рисковать своим здоровьем и делиться той информацией, за которую глаза выкалывают и уши отрезают.

– Всё сказал? – сбавил тон Татаринов. – А тебе известно, что в нашем уголовном кодексе существует определённая статья для таких, как ты? – немного мягче заговорил начальник отряда.

– Знаю, но она не для меня писана, не дал закончить фразу Татарину Беда. – Я вам уже говорил, что не знал ни чего о его планах. Если бы даже он в присутствии свидетелей заявил, что покидает на длительное время рабочее место для того, чтобы выпить стаканчик яду, вы бы всё равно не смогли примерить на меня весь ваш уголовный кодекс. Он взрослый мужчина, значительно старше меня и волен поступать, по своему усмотрению. Никто не знает, может, он добровольно пожелал уйти на тот свет вместе со своими друзьями.

– Ох, какой ты догадливый, – перекосилось лицо Татаринова. – Где это видано, чтобы самоубийцы уходили из жизни с закуской?

– Что вы называете закуской, пайку хлеба и три луковицы, а если это было их предсмертным желанием, ибо они в иной решили зайти с продуктами.

– В твоей речи много лишних слов. А если я на тебя сейчас постановление напишу в ШИЗО. А если я тебя после него в крытую тюрьму отправлю? Как, ясно, я изложил твою ближайшую перспективу?

– Понял я что вы замышляете. Зачем надо было со мной полемику бестолковую разводить? Откровенно бы мне признались, что для острастки мечтаете поместить Беду в ШИЗО. Я сопротивляться бы не стал. Но при случайной встрече с вами на свободе, я вам руку не протяну. Знаете почему?

– Изволь, скажи?

– У вас руки в крови. «Вы заключённых за людей не считаете», – без запинки и выразительно произнёс Беда.

– Интересную черту ты подвёл нашему разговору. Хорошо, ступай к себе, но попомни мои слова. Твои тесные связи с урками ни к чему хорошему не приведут. Мы знаем, что они удерживают свою дисциплину на зоне, и не будь их здесь, был бы сплошной хаос. Но мы знаем, что они и самая опасная публика, к которой ты примкнул. Что тебя может связывать с матёрым налётчиком Володей Генералом? – Мне это не понятно. Он вор в законе всесоюзного значения. Ему даже горестные тяготы войны не пошли на пользу. И орден он получил за бандитский кураж над врагами. Сегодня бы он на штык с голой грудью не полез. Я, конечно, не хочу принизить его воинские заслуги. Заслужил благодарность от правительства и народа, зачем же этот почёт нужно сливать в нужник идя на серьёзные преступления? Зачем он тебя портит своей воровской наукой? Я вижу червоточины в твоём поведении. Тридцать пять лет я работаю в лагере, и я не верю ни одной твоей букве. Я человек конкретный и даже слова многих своих сотрудников колонии ставлю под сомнения. Верю только себе! Ладно, ступай в секцию.

После чего его глаза замерли в испуге, и он приложил руку к сердцу. Его лицо моментально покрылось мелким потом.

– Вам плохо? – тревожно спросил Иван, и сделал шаг к столу.

– Иди, это мелочи жизни, через пару минут боль утихнет. Это обыкновенный невроз.