Всё… пора. Пацаны уже собираются во дворе. Как хорошо, что меня назначили снайпером. Наверное, потому, что, несмотря на очки с толстенными стёклами и кличку «Ботаник» я действительно очень хорошо стреляю и никогда не промахиваюсь. Идея с арбалетами была тоже моя. Сначала хотели использовать рогатки, но мне удалось убедить «старшаков», что арбалеты для разборок будут гораздо круче.

Благодаря обширным связям моего отца в высших эшелонах власти нашей любимой страны Советов, нам удалось выписать из Прибалтики десяток спортивных арбалетов, якобы для стрелкового клуба.

Впрочем, мой «предок» искренне считал, что так оно и есть. Он был уверен, что его сын с друзьями хочет организовать закрытую секцию по стрельбе. Так сказать, для «избранных». Наивный. Арбалеты нам нужны совершенно для других целей. И уж точно не для спортивных.

Мы заменили наконечники стрел тупыми металлическими набалдашниками. Чтобы не убивать, а просто выводить противника из строя.

Драки между районами случались часто и порой были настолько жестокими, что парней пачками увозили на скорой помощи с различными увечьями. Милиция нередко покуривала в сторонке, пока совершалось побоище между группировками, предпочитая задерживать нарушителей порядка уже после того, как волна агрессии сойдет на нет.

По моей задумке, наши пацаны еще издали вышибут около половины черемушкинских бойцов и заставят их признать поражение.

Может теперь, когда я внёс столь весомый вклад в общее дело, когда мы наконец-то победим ненавистные Черёмушки, меня начнут уважать и прекратят обзывать обидными словами. Дадут реальное погоняло, например: «Стрелок» или «Снайпер». Быть может, девочки перестанут смотреть презрительно в мою сторону. И кто знает, может одна из них, наконец, согласится пойти со мной на свидание.

Всё… зовут… опять «ботаник», опять «очконавт», опять «дохлик»! Господи! Да когда же это кончится!

***

Час икс настал. Все шло по задуманному плану. Они приехали на автобусе. Человек семьдесят. Весёлые, улюлюкающие, размахивающие дубинками, на которых виднелись пятна засохшей бурой крови. Оставили как есть с прошлого раза. Для большего психологического эффекта, видимо.

Мы стояли в два ряда. Передние держали резиновое дубье (шланги с засунутыми внутрь кусками арматуры). Задние скрывали за спинами заряженные арбалеты.

Увидев, что на этот раз мы пришли не с голыми руками, черемушкинцы сбавили шаг. Но, определив своё численное превосходство, с криками бросились в атаку.

– Да-а-ава-а-ай! – взревел наш главарь, когда дистанция сократилась до тридцати метров.

Передний ряд дружно присел, и задние дали залп. Не все стрелы, конечно, угодили в цель, но и половины было достаточно, чтобы слегка деморализовать нападавших.

Раздались вопли боли и отборный мат: кто-то хромал, кто-то катался по земле, прижимая руками ушибленные места. Сила удара из арбалета на таком расстоянии была воистину сногсшибательной.

– Впе-ере-е-ед! – ещё яростней зарычал вожак, и мы бросились в бой.

Вернее, бросились наши пацаны. Я же лежал за центральной теплотрассой и методично отстреливал из мощного охотничьего арбалета самых активных участников битвы с «враждебной» стороны.

Я старался бить по ногам, обездвиживая черемушкинцев. Эффективно, но не смертельно. Попадать по целям становилось все труднее. Противники смешались в единую орущую массу, и различить: где свой, где чужой, было уже нельзя.

Я решил вообще прекратить стрельбу, зацепив случайно своего же товарища, который, получив «болтом» по голени, зашипел от боли и яростно закрутил головой, выискивая обидчика. Другие «снайперы» видимо, тоже поняли, что толку от арбалетов больше нет и, побросав их, смешались с ревущей толпой.

А я… Я не мог заставить себя поступить также. Холодный, липкий страх перед этим вопящим, многоголосым, многоруким и многоногим монстром, называемым «уличной массовой дракой», затуманил рассудок. Я не мог пересилить себя, снять очки, взять дубинку и слиться с этим ужасным кошмаром.

Я заплакал от обиды, жалости и презрения к себе. Всё! Меня опять назовут трусом. Опять будут потешаться и откровенно издеваться… Я теперь по жизни тряпка, слюнтяй и чмо…

Нет! Я не такой! Я докажу вам! Я докажу всем! Девчонки будут восхищаться мной!

На арбалет легла стрела с охотничьим наконечником. Я выписал их целых пятьдесят штук.

Родители мои довольно обеспеченные люди и в деньгах своё любимое чадо никогда не ограничивали. При желании я в любой момент мог купить новенькую «Яву» или даже «пятёрочку». Но выделяться не хотелось. И так моё положение в уличной тусовке оставляло желать лучшего.

Ещё вчера я принёс и спрятал «болты» в порванном утеплителе теплотрассы. Зачем я это сделал? На тот момент, пожалуй, объяснить я вряд ли бы смог. Теперь-то я знаю, это было навеяно свыше.

Нет, не Богом. В него, как и вся сознательная советская молодёжь того времени, я не верил. Просто Свыше.

Голос, что иногда звучал у меня в голове. Голос, который я поначалу относил к своему безудержному воображению, а потом просто свыкся с ним, не обращая на его шёпот особого внимания. Я лишь слепо следовал его советам и искренне считал, что все навязанные им решения придумал сам. Это трудно объяснить, да и вряд ли нужно.

Первое смертоносное жало воткнулось в горло вожаку черемушкинцев. Здоровенный детина, дробящий кирпич одним ударом кулака рухнул, сложившись пополам, словно тонкая тростинка под ударом мачете. Вторую стрелу я послал прямо в глаз нашему «предводителю команчей». Тот медленно сполз по стенке, глядя на мир единственным мёртвым оком.

«Так кто теперь петя-петушок? Ещё стрелу, ещё, ещё, ещё… в своих… в чужих…»

Поначалу никто в горячке ничего не понял. А потом… потом началась паника. До них, наконец, дошло, что кто-то всех хладнокровно убивает. Недавние смертельные враги прекратили лупцевать друг друга и заметались по пустырю, словно облако комаров перед дождём

«Вот и помирились!» – зло ухмыльнулся я, посылая стрелу за стрелой.

Я упивался своим могуществом. Я чувствовал себя высшим существом, способным даровать или отнимать жизнь. Великая гордость поднималась во мне. Я вершитель судеб!

Пацаны, не разбирая дороги, неслись к автобусам, запинаясь о трупы своих товарищей. Взревели моторы: «Лаз» черемушкинцев и наша «Кубань», на которых мы прибыли к месту встречи, на полном ходу скрылись за поворотом.

Я остался на «поле брани» совершенно один. Если не считать валяющиеся вокруг трупы.

Тринадцать. Я насчитал тринадцать убитых пацанов и ни одного раненого. Я чертовски хороший стрелок!

Улыбка озарила моё лицо. Что-то навсегда изменилось во мне. Что-то основательное и фундаментальное.

Раздался вой сирены, и милицейская «шестерка» выскочив на пустырь, резко ударила по тормозам.

В мою сторону уставились чёрные глазки автоматов. Что-то кричал громкоговоритель, но я не слышал, что. Для меня сейчас существовали только эти автоматные глазки.

Я медленно поднял арбалет. Выстрелы оглушительно всколыхнули пространство. Тупой удар в грудь швырнул меня на землю, но я успел заметить оседающего автоматчика с торчащей из разинутого рта стрелой.

«Попал… как всегда», – промелькнуло у меня в голове.

И насупила тьма.

Палата смерти

Я не знаю, каким чудом я выжил. До сознания еле слышно доносился тихий разговор мужчины и женщины. Включившееся обоняние учуяло неповторимый запах больничных лекарств. Я в больнице.

Медленно открыв веки, я узрел белый, без единого пятнышка потолок. Тихонько повернул голову на голоса: на табуретах сидели и мило ворковали молоденький милицейский сержант и не менее молоденькая симпатичная медсестра.

Я с неприязнью отметил их душевную идиллию. И мне вдруг нестерпимо захотелось почувствовать в руках тяжесть моего арбалета.

– Смотрите… он очнулся! – воскликнула медсестра, заметив мой горящий ненавистью взгляд.

– Господи! Смотрит-то как страшно!

– А то, – ухмыльнулся милиционер. – Он же, сволочь, человек пятнадцать народу положил из арбалета… и пятерых наших.

«Не ври! – хотелось сказать мне. – Всего-то одного, а надо было всех!»

Но язык отказывался подчиняться. Казалось, он распух и заполнил собой все пространство во рту.

– Ужас! – девушка театрально округлила красивые глазки. – А ведь мальчик ещё совсем.

«Сама не далеко ушла! Старше всего года на два… практикантка, мля».

Уж кого-кого, а студенточек из нашего мединститута я за версту вижу… те ещё подстилки. Хотя и эти «безотказные» девочки почему-то мной всегда брезговали.

Мне на мгновенье стало так грустно и тоскливо, что по щекам поневоле потекли слезы. Но через секунду накатила новая волна ярости и влага мгновенно высохла. Я попробовал пошевелить рукой.

– Мал да удал, – хохотнул сержант. – А вообще он везунчик: две пули в грудь, одна возле сердца… и живой… мразь.

– Не обзывай его, – неожиданно вступилась практикантка. – Мне его жаль… немножко.

«Ого, – с ненавистью подумал я. – Заработала бонус, потаскуха. За это ты умрёшь последней и не сразу».

– Жаль? – искренне удивился милиционер. – А тринадцать человек погибших, таких же как он пацанов, тебе не жаль? А нашего сотрудника, у которого осталось трое детей, тебе тоже не жаль?

– Жаль, – тяжело вздохнула медсестра. – Мне всех жаль. Уж такая я уродилась жалостливая. Наверное, поэтому и на медицинский факультет пошла учиться.

«Как же! – бессильно бесился я. – Просто в нашем городишке девкам идти больше некуда. Одна дорога: либо в медицинский институт, либо в ПТУ. Впрочем, один хрен, что там их „педалят“ во все щели, что там… Левая рука работает нормально. Теперь нога».

– А вообще, он действительно везунчик, – продолжила меж тем девушка. – Его раны удивительно быстро регенерируются. Доктора говорят – феномен. Даже вызвали какого-то профессора из Москвы. Вчера рентген показал, что все внутренние разрывы уже восстановились, а прошло всего на всего три дня.

– Да-а-а… действительно чудеса, – почесал затылок сержант. – Слушай, Ленка, может, организуешь чайку? Мне-то с этим гавриком неотлучно находиться надо.

– Ага, сейчас, – разулыбалась девушка и выпорхнула в коридор.

Сержант встал, потянулся и подошёл к окну, повернувшись спиной ко мне.

«Пора!» – мелькнуло в голове и, вырвав из вены капельницу, я, как на пружинах, прыгнул к нему.

Игла аккуратно вошла в глаз и, достигнув мозга, остановилась. Милиционер умер мгновенно, не успев понять почему.

Я стащил с него форму и положил бездыханное тело на кровать, укрыв простыней с головой.

«Так… теперь одеться. Черт! Немного великовата… Ну да ничего… сойдёт. Теперь сесть на табурет».

В коридоре послышались лёгкие шаги медсестрички.

– А вот и чай с вареньем, – весело защебетала она, прикрывая за собой дверь.

– Ой… мама!

Горло её захватила петля удавки все из той же капельницы. Я изо всех сил потянул концы. Девушка захрипела и медленно осела на пол. Я слегка ослабил хватку. Она все ещё была жива.

Меня вновь охватило немыслимое упоение от своей власти над жизнью и смертью. Я почувствовал небывалое возбуждение. Задрав полы халатика, грубо вошёл в неё, усилив давление удавки.

Девушка на мгновенье пришла в себя, уставившись на меня огромными обезумевшими глазами, из которых медленно уходила жизнь. И это был невероятный кайф! С последним стуком её сердца я кончил, едва сам не лишившись чувств от яркого оргазма.

Это был мой первый половой акт с уже любимой, но уже такой мёртвой девочкой. Её красивое лицо застывшей маской смотрело в белый потолок больничной палаты. Глаза подёрнулись стеклянной поволокой и с удивлением рассматривали одиноко висящую лампу дневного света, словно в ней увидели нечто необычное. Она была прекрасна! Гораздо лучше, чем живая…