Не моя женщина. Командировочный роман

© Владимир Янковский, 2016

ISBN 978-5-4483-2856-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Авторское предисловие

У каждого литератора – писателя или журналиста – своя манера творчества. Кто-то любит писать в абсолютной тишине, уединившись в кабинете, куда и на порог даже не подпускает домашних, – поэтому так трудно быть женой великого писателя, недаром у большинства великих – вспомним Бунина, Булгакова, Есенина, Шукшина и многих других отечественных и зарубежных литераторов – жен несколько. Эта закономерность подтверждается, когда литератор – женщина. Она или вовсе не замужем, или меняет мужей с частотой невероятной. Кто-то (Крылов, если не ошибаюсь) мог писать прямо в кругу домочадцев, с внуками на коленях.

Некоторые, сев за письменный стол (а нынче в большинстве своем за клавиатуру компьютера), пишут сначала подробный план будущего опуса, делают карточки с придуманными данными персонажей книги. Другие, начав писать, хорошо, если знают, как зовут главного героя, в какую эпоху будет происходить действие и даже не представляют, чем оно завершится.

Так и я в начале пути лишь немного обозначил сюжет, знал, кто в новой книге будет главным героем, чем закончится роман. Впрочем, жизнь вносит свои коррективы и в сюжетную линию, и в предполагаемую концовку. Я начал работу над этим произведением 18 декабря 2004 года. Сейчас на календаре сентябрь 2016 г. За девять минувших лет поменялось многое и в моей жизни, и в сюжете книги. Поначалу, в духе саг и телероманов, я захотел написать историю своей семьи с дореволюционных времен до сегодняшнего дня. Среди моих предков, как по отцовской, так и по материнской линиям, много участников эпохальных событий – от польских дворян, боровшихся еще с царским правительством за независимость Польши, до тех, кто осваивал новые земли, верой и правдой служил царю и отечеству в армии и полиции, нес свет православия в присоединенные районы, делал революцию в 1917-м, сражался по обе стороны баррикад в Гражданскую, погиб или пропал без вести в Великую Отечественную, строил Байконур и выводил на орбиту космические корабли, учил школьников и студентов. Эпопея могла получиться увлекательная. Но на романы-эпопеи нужно время. Его-то мне постоянно и катастрофически не хватает. В подзаголовке моего произведения значится «Командировочный роман». Эта ремарка отражает суть проблемы – большая часть текста написана в командировках, куда по роду основной работы мне приходится довольно часто ездить. Вот почему однозначно отпал замысел эпопеи.

Хотя я уже и названия для эпопеи придумал несколько вариантов. По закону жанра и требованиям маркетинга нужно было броское, запоминающееся, отражающее дух нашей эпохи. Рассматривал от негативных названий «Отверженные», «Обманутые», «На советских развалинах», «Война и пир» до более нейтральных «Советская сага», «Гомус советикус», «Наше время и его герои», «Другие времена».

Вот это последнее показалось наиболее точно выражающим авторский замысел. Другие времена – это и ностальгия по прошлому, и затаенная и неистребимая у каждого россиянина надежда на светлое будущее, – когда-нибудь ведь должны настать другие времена?

Лев Толстой, задумывая роман о декабристах, неизбежно вынужден был обратиться к войне 1812 года, ибо все декабристы из Отечественной войны с французами и выросли. Но о войне с французами нельзя было рассказывать без упоминания о событиях 1805 г., об Аустерлице. Так «Война и мир» началась с 1805 г.

У меня же получился обратный процесс. Задумав роман-эпопею о крушении двух империй – царской и СССР (последний представлялся мне супермощным атомным авианосцем, по команде с капитанского мостика «Полный назад!» на глазах миллионов соотечественников превратившимся в гибрид, клон, искусственно и по западным образцам созданную помесь громадного танкера, везущего нефть и сжиженный газ в Европу, Азию, Америку с круизным лайнером, на верхней палубе которого веселятся и ликуют «новые русские», а на нижних – потный, грязный, нищий голодный народ за пару сотен долларов в месяц обслуживающий движки этого корабля), я дошел к замыслу романа о годе жизни одного из сегодняшних российских интеллигентов, сумевшем как-то приспособиться в этой жизни.

Хотя главной сюжетной линией стала вечная тема любви, я постарался оставить в тексте произведения хоть что-то от эпопеи – обзор отечественной истории, дав его через лекции главного героя – ученого-историка. Конечно, менялись и названия книги: «Унесенные селем», «Статус-кво» уступили место окончательному – «Не моя женщина».

Безусловно, это не первое мое художественное произведение. На книжной полке стоят яркие с глянцевыми обложками мои детективные романы, выходившие в начале нового века массовым тиражом в одном из московских издательств. Я раздваиваюсь, даже расстраиваюсь ежечасно и ежеминутно. Для большинства окружающих – я обыкновенный вузовский преподаватель, разрывающийся на трех работах, чтобы прокормить семью. Коллеги читают мои научные статьи и монографии, выходящие с завидной для многих периодичностью, но почти никто из них не знает «страшную тайну» – одно из самых звонких имен отечественной женской детективной литературы – это я.

Жена, читая мой очередной опус и дойдя до последней страницы суперобложки, где «мое» традиционное для серии фото – жгучая брюнетка в глубоко декольтированной блузке, открывающей великолепную фактуру тела, мрачно шутит: «Так ты будешь выглядеть, когда сменишь пол?» – хотя прекрасно знает, что на фото – любовница главного редактора издательства, где я публикуюсь.

Жорж Санд была женщиной – это знают все. Как я дошел до такой ручки – стал женщиной в своем писательском обличье? Ответ в глубинном вопросе, отчего люди начинают писать вообще. Лишь немногие писатели, материально обеспеченные – Л. Н. Толстой, И. С. Тургенев, М. Ю. Лермонтов – начинали творить из-за страстного желания высказаться, донести миру свой талант. Остальные, коих абсолютное большинство – Пушкин, Некрасов, Достоевский, Булгаков – только по отечественной литературе список можно продолжить до бесконечности, а в зарубежной наиболее современный пример – Дж. К. Ролинг, автор романов о Гарри Потере, – писали и пишут, чтобы прокормить себя и свои семьи. К этому абсолютному большинству писательского сообщества принадлежу и я – на преподавательскую зарплату в России семью не прокормишь.

Московским издательствам выгодно иметь дело с такими провинциальными авторами, как я. Нам платят гроши, объясняя, что большего мы не получим нигде, публиковать таких авторов под настоящими фамилиями – коммерческий риск для издательства – чтобы книги нового автора начали хорошо продаваться, на его раскрутку надо затратить десятки тысяч баксов. А где гарантия, что раскрученный новый автор окажется если не Львом Толстым, то хотя бы Акуниным на худой конец? Поэтому я и вынужден терпеть аппетитное женское тело на обложке своих детективов, женскую фамилию в «титрах» – лишь бы сын мог спокойно учиться в университете, а жена хоть изредка радовать себя обновками на зависть коллег – школьных учительниц.

У Льва Толстого 93 тома в полном академическом собрании сочинений. Георгий Троепольский вошел в историю отечественной литературы, написав уже на склоне лет лишь одну книгу, но какую! – «Белый Бим – Черное Ухо». Сумею ли я войти в эту самую историю со своим новым романом? Посмотрим. Во всяком случае, он написан искренне.

Когда я пишу, то стараюсь вжиться в образ главного героя или героини, примеряю их «шкуру» как бы на себя. У меня нет отдельного кабинета, жена и сын беспрепятственно входят в комнату, где я работаю за компьютером. Единение автора и главного героя может быть настолько тесным, что однажды из-за этого чуть не возникла семейная драма. Первый раз за многие годы семейной жизни я назвал жену Ксюшей – чужим женским именем. Только открытый на мониторе файл с рукописью моего нового детектива, где главную героиню звали Ксенией, убедил жену, что в момент нашего разговора я был «там», в своем романе. Бедная Верочка! Она, как любая женщина, сильно комплексует из-за меня и моего ремесла – трудно быть женой писателя.

Дело не только в том, что сегодня я вживаюсь в образ врача «скорой помощи», завтра – страхового агента, послезавтра – успешного журналиста, месяц спустя – столичной поп-звезды или проститутки. Мое раздвоение личности, художественный домысел, авторская фантазия позволяют мне вытворять с моими персонажами порой такое, на что я сам в реальной действительности никогда бы не решился.

Как я пишу? Текст очередной главы я обдумываю по дороге на работу и с работы, на бесполезных совещаниях, которых достаточно много в моей практике, перед сном – хорошее средство от бессонницы. Потом, когда выдаются свободные минуты, сажусь за компьютер и начинаю писать с приличной скоростью, просто перенося в электронный носитель фактически давно уже придуманный текст.

Конечно, читателей заинтересует, насколько автобиографичен главный герой моей новой книги с уже мужской фамилией на титуле – Янковский. Кстати, в моем паспорте могла быть и эта фамилия – почти девичья фамилия моей матери – она Яновская по паспорту.. Ведь Александр Николаевич Трубецкой – вузовский профессор. Конечно, в его образе много от меня – профессия, возраст, происхождение. Но Лермонтов и Печорин разве «близнецы-братья»? Так и тут. Совпадений много, но много и отличий. И еще. Работая над текстом романа, я с ужасом заметил, что вымышленные события, происходившие в книге с главным героем, в действительности начали сбываться с автором. Так, профессор Трубецкой по ходу романа попадает в травматологическое отделение больницы с ножевым ранением и переломом плеча. Через месяц после написания главы я поскользнулся на улице и попал в травматологию с сильнейшим вывихом правого плеча. Вот почему теперь я очень осторожничаю с развитием сюжета. Что будет в итоге? Кем станет для главного героя «не его женщина»? У меня нет сейчас однозначных ответов на эти вопросы. Читайте…

Автор.

Пролог

Дневник профессора А. Н. Трубецкова.

6 сентября 2006 г. Москва.

Не люблю поздних вечерних или слишком ранних утренних звонков. Почему-то они вселяют в меня суеверный страх. Стоит кому-то из друзей позвонить мне после девяти вечера или до семи утра, как я инстинктивно начинаю нервничать. Может, эта глупая привычка из далекого детства, когда в школе у нас изучали предмет «Культура поведения» и учительница старательно объясняла: деликатный человек не станет звонить даже родственникам после девяти вечера, это неприлично, поскольку люди могут уже лечь спать или готовиться ко сну. Звонок после этого контрольного времени, старательно внушала учительница, может иметь место только в неотложных, экстраординарных случаях – болезнь, несчастье, смерть…

Вот почему я так подозрительно посмотрел на свой городской телефон, настойчиво зазвонивший в то раннее сентябрьское утро. «Что день грядущий мне готовит?» – словами поэта подумал я, снимая трубку и произнося устало-сакраментальное:

– Да, Трубецкой…

– Саша, родной, это я, Гала, – на том конце провода послышался сдавленный голос моей младшей сестры. – Ты прости, что я так рано… Мама умерла… – после этих слов раздался явный всхлип.

– Что?!.. Когда это случилось? – я сразу представил сухонькую фигуру матери, которую видел совсем недавно, в июле, когда на пару дней заезжал к сестре в Приволжск.

– Ночью сегодня. Она во сне умерла. Я буквально несколько минут тому назад обнаружила. У нас погода испортилась, похолодало, встала, думаю, зайду, укрою одеялом, а то она все еще с лета под одной простынкой спит. Мама всегда чутко спит, ты же знаешь, а тут, я о стул ногой задела случайно, а у нее никакой реакции. Подошла к кровати, смотрю – не пойму, дышит или нет. Крикнула Юру, он подошел, посмотрел, а мама уже остывать начала, зрачки открыл, а они никак не реагирует. Юра только что скорую вызвал, милицию, а зачем, не знаю…

– Юрка не мог ошибиться?

– Ты в своем уме? С его-то опытом хирурга, Афган и Чечню прошедшего? Нет у нас с тобой мамочки, Сашуля…

– Понял. Хоронить когда собираешься?

– Сегодня среда? Ее в морг заберут, на вскрытие, так Юра объяснил, завтра вернут, это в четверг. Значит, хороним в пятницу. Вы успеете приехать?

– О чем ты говоришь? Конечно…

– Да, Саша, чуть не забыла. Ленка не включила мобильник, видимо с ночи, может, не проснулась еще, вы уж с Верой найдите ее, хорошо?

– Понял, Галина. Да, еще. Деньги я привезу, ты не волнуйся.

На кухню, где я поднял трубку телефона, зашел зевающий сын.

– Седьмой час только. Кто тебе в такую рань звонит? – Валерка потянулся к газовой плите.

– Бабушка умерла… – просто объяснил я.

– Что? Мам знает?

– Нет, она еще не встала.

– Встала, я встала! – на пороге кухни появилась Вера, плотнее запахивающая теплый халат. – Кто звонил?

– Галина. Мама умерла сегодня ночью.

– Да… Рано или поздно, но это случается, – жена тяжело вздохнула. – Летим вечерним рейсом или ты предпочитаешь поезд?

– Думаю, вечерним рейсом. Ленку надо найти, Галина до нее не могла дозвониться. Нам с тобой уладить формальности на работах. Кто помнит навскидку справочный номер Домодедово?

– Сейчас наберу! – Валерка, ходячая энциклопедия, набрал номер, протянул мне трубку.

– Девушка, доброе утро! Мне нужно четыре места на вечерний рейс в Саратов… Как нет мест? Да знаю, что Як-42, а не А-310. А в Самару? Только на завтрашний вечер… Нет, спасибо.

Положив трубку телефона, я обвел взглядом домашних.

– Все слышали? Придется поездом. Но сначала распределимся. Нам с мамой в любом случае надо заехать на работы, уладить формальности. В твой деканат я позвоню сам, скажу, что мы выезжаем сегодня. А ты давай после завтрака дуй к Ленке в общежитие, ищи кузину, как найдешь, позвони мне. 9-ый поезд с Павелецкого вокзала уходит в 17.50. Так что встречаемся дома не позднее 14.00.

Завтракали молча. Валерка, как всегда, первым управился с бутербродами и кофе. Он ушел в ванную комнату чистить зубы. Вера участливо погладила мою руку:

– Прости меня, Саша!

– Тебя-то за что? – пожал я плечами.

– Ты же знаешь прекрасно, как я относилась к Наталье Михайловне. Но смерть все ставит на свои места. Я не держу на нее зла… Но в понедельник мне надо быть на работе! – вдруг переменив тему разговора, твердо заявила жена.

– Надо, так надо. Я, наверное, до 9-ти дней останусь. А вы втроем в субботу поездом вернетесь в Москву. Хотя никуда твоя гимназия за неделю не денется.

– Я еще посмотрю, отпустят ли тебя на 10 дней. Ты же ведь у нас незаменимый…

Отпустили без проблем. Едва я рассказал ректору о случившимся, как Эдуард Валентинович, порвав мое заявление об отпуске без сохранения содержания, заявил:

– Вот что, Александр Николаевич, мы все под Богом ходим. Сейчас приказ издам о твоей командировке в Приволжск для проведения семинара учителей истории. У тебя же сестра, если мне память не изменяет, начальник местного управления образования? Не забудь только, чтоб она письмо на мое имя оформила, мне же основание к приказу будет нужно. 9 дней 14-го? Ну вот, с 7 по 17-го, это с дорогой. Деньги в кассе есть, иди, получай командировочные.

К полудню я освободился. Надо ехать за билетами. Паспорта у меня в кейсе, нет только документа племянницы. Интересно, что не звонит Валерка? Набрал номер его мобильника:

– Валера, ты чего не звонишь? Нашел Лену?

– Папа, Ленка в общежитии не ночевала…

– Ну и дела! Что подруга говорит, которая в одной комнате с нею?

– Любовь-морковь. Но где живет парень, не знает.

– Ты где?

– Возле их общаги, на Днепровской, ума не приложу, что делать!

– Выйди на остановку троллейбуса, я подъеду через 20 минут.

Через двадцать минут, захватив сына, я ехал к главному корпусу 1-го медицинского университета. Только бы племянница была на занятиях!

В деканате лечебного факультета мне быстро нашли номер группы, где училась Елена Юрьевна Петрова, моя племянница, дочь сестры Галины. Но племянницы на занятиях не оказалось. Декан, вошедший вместе со мной в аудиторию, вынужден был обратиться к группе:

– Господа студенты, кто знает координаты Лены Петровой? В ее семье случилось несчастье, ночью умерла бабушка, а Лена еще ничего не знает…

Несмотря на усилия декана, обнаружить местонахождение Лены не удалось. Обескураженный, я вернулся к машине, в которой меня терпеливо ждал Валерий.

– Ну и что?

– Ровным счетом ничего. Никто ничего о Лене не знает… Что я Гале скажу?

– Правду. Вы же с мамой всегда учили меня говорить только правду… Пап, а не позвонить ли нам Юлии?

– Думаешь, кузины общаются? Это шанс…

Я набрал на мобильнике номер дочери.

– Да, папа, что случилось?

– Бабушка умерла…

– Которая? – тревожно спросила дочь.

– Моя мама, Наталья Михайловна…

– Дела… Хоронить Ты едешь один?

– Нет, все трое.

– Я бы хотела поехать тоже. Не по-людски это, бабушку не проводить…

– Конечно. Юля, ты случайно не знаешь, где и с кем живет Лена?

– Кузина? – уточнила дочь.

– Да, Лена Петрова.

– Случайно знаю…

– Выручай. Она до сих пор ничего не знает о бабушке, мобильник отключен, в университете ее нет. Поможешь?

– Ты где сейчас?

– В районе Новослободской. Стоим у светофора на Селезневской улице. Мы с Валерой на моей машине.

– Проще мне до Вас доехать, чем Вы будете плутать по закоулкам. Стойте на месте, я через полчаса буду.

Тридцать минут мы ждали Юлю. Час ехали до Профсоюзной, где, как выяснилось, жила со своим гражданским мужем Олегом моя племянница. На наше счастье, Лена оказалась дома. Открыв дверь и увидев нас троих, она присвистнула от удивления:

– Так, не хватает только тетки… Чем обязана появлением родственничков?

– Не юродствуй! – оборвал я племянницу, ощутив запах перегара. – Теперь понятно, почему Тебя нет на занятиях.

– Что, контролировать станете?! – Ленка сделала попытку захлопнуть дверь.

– Алена, кончай выступать. Бабушка умерла! – Юлька прошла в квартиру, предлагая нам сделать тоже самое.

– Баба Наташа? Как умерла? Когда? – Лена растерянно переводила взгляд с Юли на меня, потом на Валеру.

– Ночью. Гала под утро обнаружила. Надо ехать хоронить. Ты чего телефон-то вырубила? – упрекнул я племянницу.

– Слышать никого не хотела…

– Сама расскажешь, от чего или как?

– Вам расскажу. Но без передачи матери, договорились?

– Договорились, валяй! – за меня ответила Юлька.

– Забеременела я. А Олег ничего не хочет слышать о ребенке. На аборт гонит. Вот я и не в себе. Его выгнала, одной хотелось побыть, обдумать все.

– Наедине с бутылкой, значит. О ребенке подумала, если рожать станешь? – поинтересовался я у племянницы. – Ты все же медик, последствия алкоголя и прочие факторы должна просчитывать.

– Какой Ты правильный, дядя Саша, аж тошнит…

– Тошнит Тебя, подруга, от токсикоза, а не от отца! – резонно заметила Юлька. – Короче, собирайся, надо ехать в Приволжск.

– А когда едем, дядя Саша? – жалобно спросила Ленка.

– На поезда мы опоздали, придется на машине…

– Отец, а ты разве выдержишь? Практически тысяча километров, ночью? – забеспокоился Валера.

– Будем меняться. На безлюдных участках буду давать руль Тебе…

– А лучше мне. У меня и права, и опыт вождения уже имеется, – вмешалась Юля.

– Давно за рулем? – опешил я.

– С полгода уже. Митька мне «Оку» подарил. Я не хотела Тебе говорить, чтобы Ты не волновался…

– Воистину, нет худа без добра! Чего только не узнаешь о детях и родственниках! – я выразительно посмотрел на Лену. Потом перевел взгляд на дочь. – Помоги сестре собраться. Тогда ведь и за Твоими вещами надо будет заехать, а времени в обрез, не совсем же ночью ехать! – попросил я.

Вера ничуть не удивилась, увидев вместе с нами и Юлю. Право же, смерть близкого человека примиряет родственников. Даже желание ехать в Приволжск на машине не повергло ее в шок. Выехав за пределы МКАД, я доверил руль дочери. Вела она осторожно, но уверенно, по принципу «Тише едешь, дальше будешь». Убедившись, что машина и наши жизни в надежных руках, я договорился с Юлей, что до полуночи машину ведет она, а на самом трудном отрезке, с полуночи до четырех утра, когда особенно клонит спать, за руль сяду я. Откинув голову на кресло, я задремал на переднем сиденье. В тревожной дремоте проносилось все детство, юность, все, что было связано с мамой, отцом, бабушками и дедушками, семьей, одним словом.

Глава первая. Детство

Я появился на свет Божий в декабре 1951 года, в славном городе Ташкенте – втором по площади и четвертом по населению из городов тогдашнего могучего Советского Союза. По медицинским показателям я не должен был остаться в живых – рожала меня мать тяжело и только вмешательство нейрохирурга профессора Гаспаряна – память не сохранила его имени и отчества – спасло мне жизнь. Мне не было еще и суток от роду, как скальпель профессора Гаспаряна отсек лишнее опухолевидное образование – мозговую грыжу, с которой меня угораздило появиться на свет. Откуда болезнь? Мама как-то призналась мне, уже взрослому, что во время беременности отец однажды во время скандала ударил ее в живот…

Так ли это было на самом деле, не знаю, но профессор Гаспарян спас мне жизнь. Это он дал мне имя, умывая руки после операции и слыша мой пронзительный крик – вероятно, резекцию грыжи делали без наркоза.

– Пусть кричит, как великий Македонский! Александром назовите! – посоветовал профессор плачущей от счастья бабушке, – мама в первые сутки моей жизни с постели от собственной слабости еще не вставала.

Профессор честно предупредил бабушку перед операцией о возможных рисках. «Будет или гений, или дурак!» – вполне безапелляционно выразился светило медицины. Насчет гениальности промолчу – скромнее надо быть, скромнее, да и будь я гением, вы бы обо мне услышали гораздо раньше – Лермонтов погиб в 27, Пушкин – в 37, вот то были гении! – Но и от дурака я явно далеко ушел.

Боязнью за мою жизнь можно объяснить мамину вторую беременность – через год после меня на свет появилась моя сестра Галина. Действительно, медицина, связавшись со мной в первые же сутки после рождения, еще долго не отпускала из-под своей опеки. Чем я только не болел в детстве! Моя медицинская карточка в детской поликлинике была, пожалуй, самая «толстая» – из самых серьезных заболеваний запомнились туберкулезный менингит, желтуха или гепатит, корь, камни в почках. Уже 19-летним я перенес ветрянку – в инфекционной больнице просто не существовало палат для взрослых с таким диагнозом, меня положили в детскую палату. От ветрянки осталась щербинка на лице, а от болезненности в детстве – «белый билет», как тогда называли в народе вполне красный по цвету военный билет, выданный мне в 18 лет – в армии по состоянию здоровья я никогда в жизни не служил.

С какого возраста человек начинает помнить себя? Ученые утверждают, что с двух лет. Но отчетливо в памяти всплывают картины какого-то семейного праздника. Теплый ташкентский вечер. Стол, накрытый во дворе – дед жил прямо в школе, в отдельном флигеле, разумеется. Как потом оказалось, был май 1956 года – славное для страны время, только недавно прошел ХХ съезд партии, Н. С. Хрущев выступил с докладом, осудившим культ личности И. В. Сталина, подуло ветром перемен. Дед в тот майский вечер праздновал свой 50-й день рождения. Мне дед казался тогда таким старым, но Бог после того майского дня дал ему еще 33 года жизни, мне бы еще хоть немножко – мне уже 55-ть, а кто знает, сколько там впереди?

Почему мне врезался в память именно тот вечер? Стоя перед многочисленными дедовскими гостями, я рассказывал первый в своей жизни анекдот. Представляете пятилетнего кроху, рассказывающего, как его сверстник приходит в булочную и спрашивает у продавщицы: «У вас изюм продается?» – «Нет», – отвечает продавщица. «А булочки с изюмом?» «Есть, тебе сколько?» «Наковыряйте килограммчик!» – просит кроха.

Из детских уст звучало весьма убедительно. Что еще осталось из тех сугубо детских воспоминаний? В перерывах между болезнями я, как и большинство моих сверстников, посещал детский сад. В детском саду я очень любил дежурить и категорически не спал днем. Воспитатели, каюсь, шли мне навстречу, дежурил я очень часто, а спать, вернее, лежать с открытыми глазами, меня заставляли редко – теперь я понимаю, это случалось в те дни, когда детский сад проверяла очередная комиссия. Впрочем, иногда не укладывали и при комиссии – достаточно было назвать фамилию неспящего ребенка – Трубецкой – как комиссия все понимала. Детсадик был ведомственным, железнодорожным, а дед работал заместителем начальника управления учебных заведений Среднеазиатской железной дороги, то есть, непосредственным начальником всех этих комиссий.

Еще из садовских воспоминаний в память врезалась катастрофа самолета Ил-14, выполнявшего рейс Москва – Ташкент. Сейчас искушенный читатель моего возраста или старше воскликнет непременно: «Не может быть, в советское время об авиакатастрофах не сообщали в открытой печати». За все годы лишь однажды при Брежневе, когда в результате столкновения двух самолетов погибла в полном составе ташкентская футбольная команда «Пахтакор», власти были вынуждены сообщить о происшествии в СМИ – как иначе объяснить миллионам болельщиков исчезновение футбольной команды высшей лиги? О той давней катастрофе 1950-х годов я узнал лишь потому, что среди пассажиров злополучного рейса оказалась заведующая моим 12-м железнодорожным детсадом Галина Ивановна. Уж как она, безусловно имевшая право на бесплатный железнодорожный билет, попала на самолет, не помню – то ли муж работал пилотом «Аэрофлота», то ли Галина Ивановна просто опаздывала из отпуска – память ребенка столь тонких подробностей не зафиксировала. Но, как дед рассказывал о гибели моей заведующей, как плакали воспитательницы – помню отлично. Пройдет еще лет шесть – семь и уже школьником я попаду на экскурсию в аэропорт – там работал отец кого-то из одноклассников. Нас прокатили по летному полю, показали Ил-18-й, даже в кабину его провели. На выходе, на самом краю летного поля, мы, ребятишки, увидели груду металла, в которой с трудом угадывались контуры самолета. Родитель, работавший за экскурсовода, объяснил нам, что в середине 1950-х при посадке разбился Ил-14, это все, что от него осталось. Почему обломки не сдали в металлолом – точно не знаю. Возможно, их оставили как своеобразный памятник жертвам катастрофы.

Каждого ребенка с детства окружают игрушки. Конечно, были они и у меня. Какие игрушки запомнились? Деревянный конь таких размеров, что я на нем раскачивался где-то до второго класса. Трехколесный велосипед, на котором я любил кататься из одной нашей комнаты в другую даже еще в первые свои школьные годы.

Дед, по служебным делам часто ездивший в Москву, всегда старался привести мне из командировки новую игрушку. У меня была «скорая помощь» – игрушечный автомобиль с инерционным двигателем, копия тогдашнего санитарного «ЗИМа» – несколькими движениями руки я разгонял игрушку, давя задними колесами на пол, потом отпускал машинку, несушуюся с воем сирены под стульями, столом и затихавшую где-то под кушеткой.

Был кортик, пистолеты различных модификаций, двустволка, автомат ППШ, издававший характерный треск при нажатии на спусковой крючок. Еще я очень любил играть в куклы. Нет, с половой ориентацией у меня с детства было все нормально, только вот куклы сопровождали меня наравне с обширным «огнестрельным» арсеналом. Засыпал я, кладя сбоку от себя куклу, а под подушку – пистолет. Такое вот странное сочетание. Часть моих детских игрушек до сих пор хранилось где-то в маминых коробочках, которые она умудрилась взять с собой к Гале. Плюшкин по натуре, мама старалась сберечь эти игрушки для внуков, не подозревая, что у тех будут совсем другие игры.

С младенческих лет я был в руках двух женщин – матери и бабушки. Так уж случилось, что отца своего, Николая Александровича Трубецкого, я не помнил: родители разошлись, когда мне было меньше пяти лет, а Галине, соответственно, меньше четырех. До развода родители жили вместе урывками – отец служил офицером в дальнем гарнизоне в горах Таджикистана, наведывался в Ташкент лишь в короткие отпуска или мимолетные командировки. Память сохранила лишь очень блеклый, нерезкий, как в старой киноленте, эпизод одного лишь семейного отдыха в Киргизии в селе Сосновка – у меня вдобавок ко всем болячкам после туберкулезного менингита были еще и слабые легкие, вот почему врачи настойчиво рекомендовали матери выехать со мной в местечко, сочетавшее в себе целебность соснового бора и горного воздуха. Ехали мы поездом Ташкент – Джалал-Абад. В поезде дверкой купе мне прихватило пальцы правой руки, в деревне укусила собака, помню еще, как тянуло рвать от пенки на молоке – давать мне парное из-под коровы осторожная мать не решилась, все время кипятила. С тех пор пенку от молока я органически ненавижу.

Отцу с матерью в ту пору было 25—26 лет, не более – отец был на полгода младше матери. Вскоре после поездки в Сосновку родители расстались. Мать не поехала в Куляб – там находился отцовский гарнизон – только из-за меня, моего слабого здоровья – чтобы матери и ее бабушке было легче ухаживать за мной, родители отца даже забрали к себе на воспитание мою младшую сестру Галину. Постоянно нуждавшийся в квалифицированной медицинской помощи, я не мог рассчитывать на нее в забытом Богом городке. В Ташкенте же в любой момент дед показывал меня лучшим специалистам.

С высоты своих теперь уже прожитых лет я прекрасно понимаю, что подобное двусмысленное положение отца – вроде бы женат, но жена за сотни километров, в гарнизоне вместо отдельной комнаты в офицерском общежитии для семейных, комната на четверых в общежитии для холостых офицеров и вытекающий оттуда неустроенный холостяцкий быт. Гормоны играли, отец вынужден был искать связи на стороне – как ни строги советские армейские порядки и неусыпна опека замполита, незамужних и вдовушек даже на «крыше мира» – в Памире – хватало. Любовницу отца, официантку из офицерской столовой звали Лиля Мустафина. Пройдет два десятка лет и к ужасу матери, ее любимый сыночек, то бишь я, влюбится в юную прелестную татарочку Лилю Мустафину – такие вот в жизни бывают совпадения.

После развода родителей я отца больше никогда в жизни не видел. Правда, в пору откровенности, уже получив в конце 1970-х известие о гибели полковника Трубецкого, мама призналась мне, что однажды, когда я уже учился в третьем классе, отец приезжал посмотреть на меня. Завуч по начальным классам школы, где я учился, Ксения Яковлевна Замиралова, знавшая моего отца еще ребенком, не позволила ему взять меня с урока, а разрешила лишь издали на перемене посмотреть на меня, бегающего в школьном коридоре. Она стояла рядом с отцом, готовая заслонить меня своим телом, если отец попытается хотя бы сдвинуться с места. Вот так я и оказался с раннего детства преимущественно в женском окружении.