Взгляд. Заметить Христа в творении

© Зелинский Владимир, протоиерей, 2021

© Григорьева Е.В., Григорьева М.А., составление, 2021

© Филоненко А.С., предисловие, 2021

© ООО ТД «Никея», 2021

«Антология – книга для чтения… Установка на читателя является краеугольным камнем для ее построения».

Я. Э. Голосовкер

«Такие книги не перелистываются наспех и не читаются на ходу. Даже и внимательное их чтение не может быть длительно. Всякая глава так полна, так значительна, так прожита в опыте, культуре, церкви, что и от тебя, какого бы ты ни был церковного, светского, интеллектуального опыта, требует всей любви, памяти, исповедной открытости, послушания власти Истины и дерзновения в ее взыскании. Как этого требует молитвенное правило нашей церкви: „подожди, пока все чувства твои не придут в тишину и мысли твои не оставят все земное“ и тогда и читай „без поспешности, со вниманием сердечным“».

В. Я. Курбатов. Из предисловия к книге «Взыскуя Лица Твоего».

«Читатель, мы дошли с тобой до послесловия, но разве мы закончили эту книгу? Кажется, что мы ее только начали…»

о. Михаил Аксенов-Меерсон. Из послесловия к книге «Взыскуя Лица Твоего».

«Работа, которую вы держите в руках, учит не „смотреть“, а „видеть“, как своего рода „коллирий“, очищающий глаза души, подобный тому, о котором говорит Апокалипсис (3, 18)…»

Кардинал Джанфранко Равази. Предисловие к итальянскому изданию «Взыскуя Лица Твоего» („Rivelami il tuo Volto“).

Христианское искусство быть любимым: школа Зелинского

Мы приходим в мир, живем и уходим перед десятками человеческих взглядов. Со взгляда начинается встреча, из встреч сплетаются нити общения, текстура которого составляет ткань жизни. До того, как мы осознаем себя, мы уже живем во взглядах, обращенных на нас с любопытством и равнодушием, нежностью и враждебностью, требовательностью и надеждой. В мире так холодно от взглядов соглядатаев и надсмотрщиков, присматривающих и следящих, состязающихся и завидующих. В материнском и отцовском взглядах так много божественного ДА БУДЕТ, столько нежности и надежды на то, что сбудется судьба. Так редок и желанен взгляд друга, в котором расцветает жизнь. Преодолевая страхи и решая проблемы, мы влечемся к специалистам, экспертам и знатокам, хотя сердце знает, что по-настоящему освобождает только взгляд любящего. Так странно и вдохновляюще, что качество жизни зависит не только от наших талантов и опыта, но и от того, знаем мы или не знаем, перед чьими взглядами живем. Быть христианином – узнать взгляд Христа, обращенный на мою жизнь, и это узнавание – в самом истоке христианской цивилизации.

В этом уравнении – богословский ключ отца Владимира Зелинского, которым он открывает труднейшие вопросы человеческого существования. Без этого ключа современное православное богословие невозможно. Отец Владимир приглашает нас присмотреться к той точке, без внимания к которой все наши усилия, включая высокие художества догматики и аскетики, теряют силу. В ней – мандельштамовский «узел жизни, в котором мы узнаны и развязаны для бытия», в ней – самое серьезное требование человеческой жизни: узнать взгляд, перед которым наша жизнь расцветает и сбывается в своем призвании. Взгляд Христа.

В этой небольшой книге отец Владимир собрал букет из самых дорогих своих тем: тайна именования и Имени Божия, памятование как путь богообщения и богословие детства. Но важнейший ее подарок – в том, что собирает-связывает эти темы, а именно – в искусстве узнавания взгляда. Митрополит Каллист Уэр, цитируя хасидского равви Шломо, подчеркивал, что глубочайший корень зла связан с забвением того, что мы – царские дети. Но преодолеть такое забвение и вернуть себе царственное достоинство человек может не столько своим усилием, сколько открытием присутствия Отца. Инициатива нашего пробуждения не на нашей стороне, Бог своим присутствием начинает, именует, призывает, выводит из забвения, восстанавливает внутреннего ребенка. Поэтому, прежде нашего молитвенного порыва и морального действия, прежде нашего деяния любви мы должны узнать любящий взгляд Бога. С этого узнавания начинается непростое искусство быть любимыми. Именно в это искусство посвящает нас отец Владимир, в нем мы упражняемся, переходя от одной медитации к другой, его переоткрываем, когда на свет любящего взгляда приподнимаем вместе с автором труднейшие и ранящие вопросы и своей жизни, и той эпохи жестокости, с ее ГУЛАГом и Освенцимом, из которой рождается современное богословие. Еще точнее, современное богословие рождается именно из этого жеста узнавания.

Мысль и вдохновение отца Владимира глубоко укоренены в православном богословии, внимательном к живой встрече со Христом. Среди его учителей не только отцы Церкви, но и отец Александр Мень, и митрополит Антоний Сурожский. В эту традицию он привносит пасхальную радость учеников из Эммауса, которые так много узнали от Христа по дороге из Иерусалима, но Самого Его не узнали, и вдруг за трапезой узнали Самого Христа в госте, разделяющем с ними хлеб. Так и мы сегодня, открывая целые архипелаги христианского знания, томимся по узнаванию взгляда Самого Христа, без которого даже мир самой христианской традиции теряет соль. Книга отца Владимира становится путеводителем тем, для кого знакомо и это томление, и эта нужда в том, чтобы не только открыть христианские ценности, но и узнать Лицо, услышать Имя и пережить прикосновение Любви.

Александр Филоненко, доктор философских наук, профессор Харьковского национального университета им. В.Н. Каразина

Может ли религиозная философия звучать как поэзия?
От составителя

Этот вопрос мгновенно исчезает, когда прикасаешься к творчеству отца Владимира Зелинского. Вы не встретите здесь привычных рассуждений о Троице, божественных энергиях или составе человеческой души; это скорее богословие, отвечающее внутренним, глубинным запросам человека – его отношениям с Богом, открытию в себе «иного», со-бытию со Христом, ощущению Его присутствия во всем, что тебя окружает.

В одном из интервью он сказал: «Книжные наши лавки переполнены сочинениями, которые, хорошо ли, плохо ли, вращаются вокруг веры, но не заходят внутрь, не прикасаются к сути. От чего, как говорится, „за веру обидно“. Она не сводится ни к догматике, ни к житиям святых, ни к благочестивым советам о посте и молитве. Я попытался построить некую апологетику „в образах“, хотя в этих образах, смею думать, есть еще и несколько мыслей. Это была попытка построить религиозную философию без тягуче академического стиля религиозной философии». Составляя антологию этих философских – и, несомненно, богословских – размышлений, я вновь и вновь убеждалась: слово становится более действенным, прорывающимся сквозь скорлупу наших привычных представлений о мире, когда оно поэтически спаяно с образом. Не случайно Иосиф Бродский называл поэзию «колоссальным ускорителем мышления».

Решившись «мыслить в свободе», автор пытается расшифровать и себя, и замысел Самого Творца, даровавшего нам свободу выбирать между обладанием знанием или получением его как дара, как молитвы. В своих книгах со смелостью, свойственным умам неординарным, он обращается к самым больным, узловым проблемам человечества – спору двух вер: Запада и Востока, глобализации, «богословию великодержавности», Холокосту, ГУЛАГу, биоэтике, подходя к любой из этих тем с библейских позиций.

Богословие отца Владимира Зелинского – это богословие вопрошания, вслушивания, всматривания – в себя, в мир, во все, что вызвано к жизни Его словом и потому должно откликаться Его зову. «Что есть вера? Каков наш ответ на Божью Любовь? Как найти себя подлинного? Почему, если верую, узнаю в себе грешника?» Множество мучительных вопросов, которыми задается автор, оказываются близки и читателю, хотя они часто затворены в его душе, не выговорены. Однако, попадая в эту высокую мысленную волну, поневоле становишься соучастником писателя в его вопрошании и ожидании ответа, и ответ приходит чаще всего как озарение, как откровение, на которое отзывается наше сердце… Размышления в этой книге менее всего похожи на сухие философские рассуждения, скорее это небольшие стихотворения в прозе, близкие по духу «Одиноким думам» Томаса Мертона, которые распахивают перед тобой мир, полный узнавания. Узнавания себя-взрослого, отягощенного своим «я», и себя-ребенка, способного изумляться, играть, быть доверчивым и ранимым. И если покрывало, лежащее на сердце при чтении Писания, снимает Христос (по слову апостола Павла), то и автор в каком-то смысле снимает пелену с наших глаз и приоткрывает тайну присутствия Божия в мире. Этот дар узнавания, это причастие жизни во всех ее смыслах и оттенках, наверное, и есть главное чудо книг отца Владимира Зелинского. «Взыскуя Лица Его, мы открываем собственное лицо, которое отражается в Нем… Поток, текущий в жизнь вечную, омывает и наше жилище», – пишет он в своей главной, интимной своей книге, приглашая и нас «взыскать» Лицо Бога, которое отражается в нас. А для этого – хотя бы на время – выйти из зазеркалья «обезбоженного» мира и войти в медитацию, но не в ту, буддистскую, пустоту, а в тишину, исполненную божественным звучанием и смыслом, который нам еще предстоит открыть. Открыть – значит услышать то, первоначальное Слово, что «ходило в раю под видом Бога и беседовало с Адамом».

Апологетика отца Владимира опирается как на богословие Отцов – Максима Исповедника и Григория Богослова, Василия Великого, так и на западных философов – Жана-Поля Сартра и Эриха Фромма, с которыми он словно ведет перекличку на разных остановках своего долгого путешествия к Царству; она опирается также на многовековую культурную традицию, по большей части на поэзию – Осипа Мандельштама, Марины Цветаевой, Велемира Хлебникова, – в которой слово преломляется особым образом, высвечивая новые смыслы в уже привычном, обжитом нами мире. И уж коль скоро мы заговорили о поэтах, то философию отца Владимира вполне можно назвать «поэтической», ибо она стремится не научить, как «следует ортодоксально и твердо веровать», но с помощью символов передать реальность, которая бесконечно превосходит человеческую мысль, и пригласить читателя разделить свое восприятие таинства веры.

Дерзну предположить, что, помимо привычных богословских тем, автором затронуты и разработаны еще две – «богословие памяти» и «богословие детства». К «памяти» у отца Владимира Зелинского особое отношение – как к некоей непреходящей боли, которая словно стучит молоточком, постоянно пробуждая нас и напоминая нам о «памяти Божией».

«Богословие детства» отца Владимира Зелинского возникло по сути из одной-единственной фразы Иисуса: «будьте как дети». Размышляя над ней, автор пришел к мысли, что необходимо пробудить в себе ребенка или хотя бы метафизическую память о нем, ибо только ребенок пребывает по-настоящему в Божьей любви, сохраняя доверчивую память о Рае и обладая особой «мудростью младенчества».

Надеюсь, что читатели антологии, которая состоит из тематических глав-дорожек, найдут и в себе те семена и ростки «изначального благословения, которое скрыто в каждом из нас». И читать ее следует ни в коем случае не как трактат, но по отрывкам, выбранным по желанию, по темам, чтобы потом отложить и задуматься.

В основе антологии – четыре книги автора. Это «Открытие Слова» (Москва, «Путь», 1993), написанное, когда автор еще и не помышлял о священстве; «Наречение имени» – сборник статей на самые различные темы, от биоэтики до Холокоста, изданный в 2008 году издательством «Дух і літера»; «Взыскуя Лица Твоего» (Киев, «Дух і літера», 2007; Тюмень, «Русская Неделя», 2013), или «Благословение имени» (СПб., «Алетейя», 2018), которую автор считает самой личной своей книгой, и «Ребенок на пороге Царства» (Москва, Общедоступный Православный Университет, основанный прот. Александром Менем, 2012; «Русская Неделя», 2013; последнее издание – «Будьте как дети», «Никея», 2019).

Елена Нигри

Введение автора

…Будьте всегда готовы всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением (1 Пет. 3:15). Или в другом переводе: всякому, кто спросит вас, в чем суть вашей надежды. Но если спросит не сторонний, не всякий, а мы сами себя? С тех пор, как легко, внезапно, без метаний и раздумий, словно сбросив старую кожу, когда пришел ее срок, я ощутил себя христианином, то не переставал допрашивать эту новую для меня идентичность – «быть верующим». Сказать правдиво, хотя и не без торжественности, от которой здесь никуда не деться, после крещения на поиск понимания веры ушла вся жизнь.

Жизнь незаметно подошла к концу, но вопрос не только не исчерпал себя, но ставится заново с каждым возрастом. Речь идет не столько о «горнилах сомнений», и не о догматическом, рациональном уразумении своего исповедания, ибо это скорее дело специалистов, к чему у автора нет особого призвания, сколько о мыслящем удивлении вблизи открывающейся всякий раз заново тайны Живого Бога. Речь идет о поиске или опыте знака, печати Его присутствия; мы его как-то слышим и откликаемся не только разумом, но и зрением, слухом, дыханием, сердцем, «утробой». Как живое растение пребывает в «диалоге» с солнцем, влагой и воздухом, так и человеческое существо, еще до первого всплеска мысли, обращено к Непостижимому, которое живет и в нас, и вне нас. Существую – значит зову: Яви нам свет лица Твоего, Господи (Пс. 4:7)! Когда Писание говорит о лице Божием, что оно разумеет? Как разглядеть Того, Кто незрим, неведом, немыслим? Но это невидимое-немыслимое предстает нам родным, более близким, чем мы сами себе. Его Лицо запечатлено не столько в семейных традициях или в извилистой логике, достающей до Бога и принуждающей Его быть таким, каким мы Его определяем, сколько в настойчивых свидетельствах Его бытия, исходящих из глубины человека. Потому что – и в этом я убежден – малое, невидимое зерно Божие вложено в нас еще до рождения. И у нас есть призвание дать этому зерну подняться, «принести много плода». Плода благодарности, молитвы, удручения совести, – но и покаянного страха перед Ним вплоть до невозможности быть рядом, того ощущения, которое заставило Петра сказать: выйди от меня, Господи! потому что я человек грешный (Лк. 5:8). Но Он не уходит, Он остается с нами.

В ответ на Его дар бытия-для-нас мы оборачиваемся, приносим наше обращение бытия-к-Нему. Оно начинается со взгляда, обращенного к Лицу, пусть пока неведомому. Потом взгляд перерастает в размышление, а размышление – в дознание. Вглядываясь в Него, мы узнаём и себя. Чем глубже вглядываемся, тем больше узнаём.

Я изъясняюсь со слушателями, в которых предполагаю найти друзей, фрагментами, импульсами мыслей, следуя по сполохам догадок, чтобы не тратить времени на связки, каждому оставляя свободу сложить их вместе по своему разуму и усмотрению. Не потому, что это невозможно сложить, вырастить из всех этих едва пробившихся ростков устойчивое дерево трактата, где одна и та же стройная мысль бежит по стволу от корней до листьев, скликая их в единство. В этой книжице ни собственного ствола, который всё держит и в себе несет, ни добротных, освященных традицией корней, которые всё бы собой держали, честно сказать, нет. И потому я отказываюсь от соблазна системы, в том числе и той, которая могла бы притязать называться «богословием детства».

В этой книге не излагается какое-то «учение», опирающееся на авторитеты, не предлагается нечто назидательное под видом нравоучительных историй. Здесь нельзя будет найти крупиц душеполезной мудрости и ни капли социальной озабоченности, как и церковной проблематики; все это в данном случае придется отложить в сторону. Не выстраивается здесь и надежное, догматическое знание о религии, уложенное в общепонятные формулы. Но почему бы не попробовать проследить за первоначальным взглядом веры, за детским ее изумлением? Из него пробивается тот поток открытий, догадок, исповеданий или «отчетов» мысли, которые рождаются в ответ на призыв Петра.