Башня континуума. Владетель. Том 1

– И? – откликнулся Кит неприветливо.

– У нас проблема.

– У нас? У кого это, у нас? У меня нет ровным счетом никаких проблем, – холодно проронил Кит. Бессовестная ложь, зато подействовала на Гофмана словно ушат кипятку.

– Вы ведь вчера обещали подписать и не подписали, – проблеял Гофман, заискивающе, упитанным бочком придвигаясь к монументальному письменному столу красного дерева, – это по поводу наших новых панорамных лифтов.

– Понятно. Что вы хотите от меня?

– Подпишите приемный акт. Все остальные подписи у меня имеются, только вашей не имеется, а без вашей подписи мы не можем пустить лифты в эксплуатацию.

Кит неохотно кивнул Гофману на кресло для посетителей и погрузился во внимательное изучение заключения экспертной комиссии касательно лифтов. Изготовленные по эксклюзивному проекту с использованием золота, платины, драгоценных камней и горного хрусталя вместо стекол, лифты представляли собой настоящее произведение искусства и вершину инженерной мысли. Одна подсветка обошлась в целое состояние. Лифты установили внутри здания и смонтировали таким образом, что казалось, будто они самым чудесным образом парят в воздухе, неторопливо поднимаясь ввысь, и по мере подъема пассажирам открывались самые живописные виды на магазины, рестораны, сады, оранжереи, фонтаны, мозаики и прочие потрясающие архитектурные, культурные и торговые достопримечательности Копилки… то есть, Ланкастеровского Делового Центра.

– Выглядит неплохо.

– Да, сэр.

– Меня смущает лишь один момент. Не торопитесь ли вы. Мы ведь закупили лифты только перед Рождеством, менее месяца назад, а здесь чертовски сложные конструкции и масса сложной электроники. Не подождать ли нам еще неделю-другую, чтобы хорошенько все проверить.

– Сэр, работу приняла в высшей степени заслуживающая доверия комиссия. Никаких недоделок не обнаружено, вам ведь известно, как у нас строго с этим.

Невзирая на его сладкие заверения, Кита что-то терзало изнутри, а за долгие годы он научился доверять своим ощущениям. Нет, не зыбкой интуиции, а печальному опыту, который подсказывал, что, если что-то может сломаться, то оно непременно сломается, и дай Бог, чтобы обошлось без жертв и крупномасштабных разрушений.

– Милорд…

– Помолчите минутку, герр Гофман, я читаю.

Гофману не молчалось. Пока Кит мучительно ломал голову, где его пытаются обвести вокруг пальца, председатель правления Делового Центра трещал трещоткой и заливался соловьем, рассказывая, какая знатная истерия разгорелась в прессе касательно необыкновенных лифтов, и пылко выражал надежды, что благодаря мудрому рекламному ходу поток туристов, последнее время чуть поиссякший, вновь разольется полноводной рекой.

– В самом деле? – холодно осведомился Кит.

Гофман стушевался. Кит превосходно разглядел, как в его льстивой физиономии промелькнула давнишняя затаенная злоба.

– У нашего великолепного здания, милорд, у Копил… я имею в виду, у Ланкастеровского Делового Центра… долгая, славная история… громкое имя… и своеобразная аура.

– Хоть тресни, не пойму, к чему вы ведете.

– К тому, что в прошлом году вашим специальным распоряжением здесь установили антигравитационные генераторы, и туристы…

Кит так и знал, что этим закончится.

– Господин Гофман, я до смерти устал объяснять всем и каждому, что мои генераторы решили проблему самоубийств в нашем прекрасном здании. Нелепую, невозможную, необъяснимую проблему, которая существовала здесь, черт возьми, долгими столетиями! Не хотите ли вы сказать, что безмозглые туристы валили сюда толпой, потому что другие безмозглые туристы толпами выпрыгивали из окон Копилки? А когда это прекратилось, они утратили интерес. Нелепость. Полный абсурд!

– Нелепость, милорд, и абсурд, но такова человеческая психология. Людей притягивает трагическое, и они готовы платить за это, и платить щедро.

Копилка была самым высоким зданием Империи, главной достопримечательностью столицы и сердцем делового мира. В Копилке находились самые престижные офисы, самые лучшие магазины, отели и рестораны, здесь заключались многомиллиардные сделки, в одночасье тратились состояния, здесь развлекались и отдыхали самые Богатые и Знаменитые, настоящие Сливки Общества! И все же, в первую очередь Копилка была уникальным, непревзойденным архитектурным шедевром, достоянием и гордостью всего человечества. Здесь имелось на что посмотреть, кроме как на трупы незадачливых самоубийц, которые использовали Копилку в качестве трамплина для прыжков в вечность.

– Вам известна моя точка зрения по данному вопросу. Не вижу смысла переливать из пустого в порожнее. Вы сами катались в ваших хваленых лифтах? – прибавил Кит, виртуозно сменив тему. – Нет? Почему? Значит, ступайте и катайтесь. Заодно на себе проверите ваши бравурные заявления касательно недоделок и брака.

– Сэр…

– А иначе я не подпишу акт приемки. Не подпишу. Понятно? Не подпишу.

Гофман не ожидал подобного поворота. Он взбесился, разве пена не полилась у него изо рта.

– Вы не имеете права так обращаться со мной! Я не мальчик у вас на побегушках! Я уже пятнадцать лет возглавляю Правление Делового Центра! Я буду на вас жаловаться!

Последнюю фразу Гофман договорил в коридоре, куда Кит выставил его хорошеньким пинком. Пинок был вовсе не фигуральным, а вполне осязаемым и довольно увесистым. Кит вернулся обратно, сел, скрежетнул зубами и потянулся к внушительной стопке документов по текущим вопросам, но его решил навестить начальник службы безопасности. У Кита сердце ушло в пятки, когда перед письменным столом буквально из ниоткуда материализовалась высокая, темная, зловещая фигура.

– Утречко доброе, князь светлейший, отец вы наш родной, заступник, радетель и благодетель.

– Вы все меня до инфаркта доведете!

– Прошу простить, князь, но нам поступило распоряжение из Мэрии благословенной столицы нашей Империи, Форта Сибирь.

– Да? И что там?

– Прошу ознакомиться.

– В связи с возможностью враждебных акций со стороны экстремистских организаций… в местах массового скопления граждан, а также для дополнительной охраны объектов, представляющих особую культурную и историческую ценность, в категорию которых попадает и Ланкастеровский Бизнес-Центр, согласно распоряжению Мэрии №… от 20 января 511 г. Освобождения…, – прочел Кит. – Когда мы получили это распоряжения?

– Сегодня утром.

В довесок к распоряжению прилагались письма из Министерства обороны, Священного Трибунала и Отдела Благонадежности с обычными скользкими, но одновременно безжалостными бюрократическими формулировками. Рекомендуем принять меры по содействию сотрудникам органов государственной власти и прочее тра-ля-ля. Якобы рекомендательный характер официальных писем Кита нисколько не обманул, ибо за неоказание содействия властям ему персонально грозил пожизненный тюремный срок.

– Гайки завинчивают.

– Завинчивают, князь светлейший, Никита Геннадьевич, ох, завинчивают.

Лицо начальника службы безопасности выражало полнейшее удовлетворение завинчиванием гаек, а также болтов, винтиков и шурупов. Жаль, Кит не мог сказать того же самого о себе. В данном случае завинчивание грозило обернуться крупными денежными расходами. Однако, по видимости, это было дешевле анархии. Кое-как утешив себя этой мыслью, Кит подписал необходимые документы и приступил, наконец, к своим непосредственным обязанностям. Почти целый час он проработал в прекрасной тишине, твердой рукой штампуя резолюции ПРИНЯТЬ, ОТКАЗАТЬ, ОТПРАВИТЬ НА ДОП. РАССМОТРЕНИЕ и свою самую любимую, всеобъемлющую, но на диво лаконичную – НРЗБРЧ!!!

Неожиданно и совсем некстати среди зимы пришла весна, расцвели сады, зазвенела мартовская капель, запрыгали солнечные зайчики. В гости нагрянули юные леди из Секретариата.

О, какие обворожительные девушки служили в Корпоративном Секретариате! Умницы, красавицы, как на подбор. И все же, непонятно, почему милые создания нахально и без тени пиетета вторгались в кабинет президента Корпорации, самого лорда Ланкастера!

– Вот документы из бухгалтерии, вы просили, сэр.

– А почему вы сегодня такой сердитый, хи-хи?

– Да не сердитый, устали, наверное?

От девичьего щебетанья хотелось петь и танцевать, а надо было работать, много и тяжело работать.

– Кыш! Кыш! Нет, не надо меня обнимать и целовать, я этого не люблю. Распродажа? Шляпки и перчатки? Юбочки? Хорошо, только быстренько.

Сами по себе женщины существа бесполезные, но применительно к мужчинам становятся мощнейшим двигателем торговли, промышленности, науки и прогресса. Удрученно подумав об этом неприглядном факте, Кит собрался закурить, но с отвращением опять вспомнил, что бросил.

– НРЗБРЧ. НРЗБРЧ. НРЗБРЧ, – проскрежетал он, давясь канцелярским тетраграмматоном, и накликал на свою голову. Из приемной донеслось рычание, какое издает голодный лев при виде грациозной антилопы.

– Доброе утро, Ричард, – поздоровался Кит, когда рычание из приемной проследовало в его кабинет и облеклось в похмельного викинга, отличавшегося от своих диких и свирепых скандинавских предков лишь манерой носить дорогой костюм и поливаться парфюмом.

– Добрый день, Кристофер, добрый день, милый мальчик. Как дела?

– Замечательно, мой сахарный. На восьмом этаже сезонная распродажа. Бешеные скидки. Доставка на дом. Если возьмем ноги в руки и поспешим, еще успеем прикупить такие дивные юбочки и блузочки.

Ричард не улыбнулся. Шесть кошмарных браков, каждый последующий хуже предыдущего, настроили его по отношению к женщинам на минорный лад.

– Никогда не понимал, что у этих созданий на уме.

– Женское поведение не имеет отношения к разуму или здравому смыслу, Ричард. Ими руководит могучий и слепой инстинкт гнездования.

Ричард сел и, приподняв бровь, поглядел на Кита очень приязненно и заинтересованно.

– Гнездование? Ммм. Это связано с глупыми курицами?

– Да. Глупые курицы. Ты по делу? Что случилось?

– Я по поводу этой… как ее… Программы.

Официально великий документ назывался Программой Глобальной Реорганизации и Модернизации Корпорации. В течение целого десятка лет над основными постулатами проекта в поте лица корпела целая команда системных и финансовых аналитиков, юристов, специалистов по планированию и так далее. Проект включал тотальное переоснащение заводов Корпорации, введение новых, усовершенствованных стандартов качества, повышение эффективности управленческой работы, минимизацию бюрократической волокиты, в частности, введение принципиально новой системы учета и делопроизводства. Титанический труд, учитывая широчайший спектр деятельности Корпорации, разветвленную систему ее филиалов, подразделений и дочерних предприятий, тысячи заводов фабрик, научных комплексов и лабораторий по всей Империи. Да, титанический труд, но необходимый, ибо за пять столетий с момента основания «Ланкастер Индастриз» превратилась в колоссального монстра, в неповоротливое, разжиревшее, забронзовевшее чудовище, способное самое себя раздавить собственной железобетонной тяжестью. Основательную и крупномасштабную перестройку затеял еще Кеннет Ланкастер, а после смерти отца дело продолжил Кит.

– Итак. Программа. И что тебя не устраивает, мой сахарный.

– А то, что ты в пятнадцатый раз завернул эту долбаную Программу и отправил на доработку. Тысяча двести сорок семь листов убористого шрифта. Две тысячи пятьсот поправок. Четырнадцать редакций. Триста семьдесят восемь часов совещаний и заседаний. Ты пять раз менял главного куратора Программы. Ты уволил директора отдела стратегического планирования, а нового через неделю довел до инсульта…

Верно, Кит проделал все это и гораздо больше, а теперь собирался размозжить многоуважаемому лорду Торнтону голову. Рука его вкрадчивыми шажками потянулась к массивному малахитовому пресс-папье, но замерла на полпути. Все же порой Ричард был поразительно неплохим первым исполнительным вице-президентом. Да и тридцать лет дружбы обязывали.

– Мой сахарный, меньше слов, больше дела.

– Растолкуй, что тебе опять не понравилось, – прорычал Торнтон.

– Неужто прямо сейчас?

– Именно, – прорычал Торнтон, – а то я тебе врежу! Не шучу, врежу!

Кит выдвинул ящик письменного стола, извлек толстенный фолиант Программы и грохнул на стол.

– Сам посмотри. Финальный этап модернизации и реорганизации. Мы не укладываемся в два года. Только в четыре. А должны в два. А не в четыре. Вот.

Голубые глаза Ричарда стали делаться большими и круглыми, как блюдечки, полные до краев снятого молока.

– Кристофер, милый мой мальчик, это невозможно. Предложения наших специалистов…

– Предложения, скажем так, удовлетворительные.

– Удовлетворительные?! Черт возьми, лучшие специалисты…

– Именно. Удовлетворительные. Для отвлеченных математических абстракций. А мне нужны четкие, деловые и конкретные предложения. И, что немаловажно, экономически эффективные.

– Цифры…

– Вижу. Прекрасные цифры, сложенные аккуратными столбиками, но все равно экономически неэффективные. На самом деле тебе ведь это тоже абсолютно понятно.

– Какого дьявола? Что ты вообще понимаешь под эффективностью? – спросил Ричард, искренне потрясенный.

Кит понимал под эффективностью вещь в высшей степени простую, незатейливую и незамысловатую: стопроцентный коэффициент полезного действия при нулевых затратах. Да, разумеется, такое счастье недостижимо, но вот возвышенный идеал, к которому надо стремиться.

– Послушать тебя, так нам следует взять и заменить всех наших рабочих и служащих машинами, – съязвил Торнтон.

– Вот язвишь ты напрасно, клоун ты. Я не сторонник крайностей, но заменить людей безотказными, бессловесными машинами – извечная мечта самых прогрессивных умов человечества, разве нет?

Торнтон был так ошеломлен, что не нашелся, что ответить. Кит постучал кулаком по столу.

– Эффективность! Наш девиз – эффективность! Мы должны быть эффективными, а также бодрыми и позитивными, сплотиться в едином трудовом порыве, и тогда, я уверен, для нас не останется невозможного. Не так ли, Ричард? Приму твое молчание за знак согласия. И еще. Раз уж здесь никто ни до чего не в состоянии додуматься самостоятельно, я сам все написал и подсчитал.

– Эээ… можно взглянуть?

– Да Бога ради.

Ричард забрал папку, куда Кит любовно поместил свою собственную версию Программы, и погрузился в чтение. Поначалу он сердито сопел и вздыхал, ерошил золотисто-рыжие волосы и с выражением крайнего скептицизма теребил мочку уха, где красовался бриллиант в три карата. По мере чтения он становился все тише и тише, и Кит покосился на него через стол, чтобы проверить, не уснул ли друг сердечный за столь скучным чтением.

– Иисусе Сладчайший! – воскликнул Ричард, захлопнув папку. – Это… прекрасно! Твою мать!

Кит и сам знал, что прекрасно. Он всегда и все делал прекрасно. Как же он устал. Невыносимо.

– Ты ненормальный.

– Знаю.

– Полоумный психопат, – проговорил Ричард благоговейно.

Кита нередко называли психопатом. Его вообще мало любили, зачастую откровенно ненавидели. Ибо считали, и далеко не без оснований, лютым врагом всего доброго и гуманного, дремучим ретроградом и средневековым обскурантом. Иногда ему хотелось стать другим человеком, тихим, обходительным, уживчивым, удобным, как мягкое кресло. По счастью, редкие моменты слабости быстро проходили.

Он потянулся, чтобы забрать у Торнтона драгоценную папку, но схлопотал по пальцам.

– Нет! И думать забудь! Я сам займусь этим. Мне надоело оказывать первую помощь при инфарктах, инсультах, сотрясениях мозга и переломах.

Кит чуточку смутился.

– Признаю, немного увлекся…

– Немного?

– Спасибо, Ричард, но я могу и сам…

Торнтон не дослушал, а вскочил, и, кровожадно рыча, умчался. Доблестный его путь, по обыкновению, отмечали взвизги и крики, мольбы о пощаде, стоны, плач и скрежет зубовный. Кит вздохнул с облегчением, поняв, что передал дело в надежные, ответственные руки. Все-таки, каждому свое, а в том, что касалось инфарктов, инсультов, сотрясения мозга и переломов, он по сравнению с Ричардом был лишь жалким дилетантом, никчемным любителем.

Кит потянулся к стопке бумаг, но робкие надежды вернуться к работе разлетелись в пух и прах. Дверь кабинета снова отворилась.

– Лорд Ланкастер, – жалобно проговорил его секретарь, закатывая глаза.

– Что еще.

– Вас просит зайти мистер Мерфи.

Покинув свое сумрачное логово, Кит выбрался наружу. Просторные коридоры Корпоративной штаб-квартиры пахли свежим кофе с корицей, в кадках цвели ухоженные пальмы, в позолоченных клетушках щебетали сытые, гладкие канарейки, подпевая бодрым ритмам Корпоративного музака. В уютных и со вкусом обставленных кабинетах служащие вдохновенно работали. Или старательно делали вид.

Чтобы попасть к Мерфи, ему пришлось миновать три поста охраны. После он в полном одиночестве очутился перед громадной двухстворчатой дверью без опознавательных знаков. Затылком он ощутил жжение от придирчивых взглядов мастерски замаскированных изысканной лепниной футур-камер. Его так долго изучали, разглядывали и сканировали, что на мгновение-другое он сам начал испытывать легкие сомнения по поводу своей личности.

– Входите, – наконец, позволил бесплотный механический голос.

Автоматические двери с легким щелчком растворились и тотчас сомкнулись за спиной, когда Кит вошел в подобие темного и холодного кладбищенского склепа. На ощупь он двинулся вперед, споткнулся и едва не растянулся во весь рост на полу, но его поспешно подхватили за локти помощники Мерфи.

– Какого дьявола у вас здесь такая темень?!

– Простите, милорд, мистер Мерфи немножечко неважно себя чувствует сегодня.

Киту пришлось ждать, пока его одежду обрызгают специальным дезинфицирующим раствором, помогут натянуть стерильные перчатки и марлевую повязку. Скорее всего, старику и впрямь нездоровилось, ибо обыкновенно к Мерфи можно было попасть без этих экзотических ухищрений. Сто пять лет все же не шуточки. Впрочем, циркулировали слухи, будто старик гораздо, гораздо старше заявленного возраста. Кит действительно не знал, так ли это. Ибо согласно заковыристым юридическим корпоративным нормам получить законный доступ к личному делу председателя совета директоров «Ланкастер Индастриз» мог лишь сам председатель совета директоров «Ланкастер Индастриз». Кит пару раз порывался добраться до этого, несомненно, в высшей степени любопытного, документа, но схлопотал по первое число и отказался от этой затеи.

– Пожалуйста, следуйте за мной, милорд.

Глаза его уже притерпелись к сумраку, и Кит разглядел старика. Мерфи сидел в инвалидной коляске, укутанный, будто коконом, толстым шерстяным пледом, и опутанный медицинскими трубками, поставляющими в дряхлое тело животворные соки. По неуловимому, но четкому сигналу, безымянные адъютанты Мерфи подняли старика в кресле повыше, подоткнули под спину подушки, вставили в морщинистый провал рта искусственную, немыслимо нарядную, фарфоровую челюсть.

– Здравствуйте, Кристофер. Извините за доставленные неудобства.

– Ничего.

Будь его воля, Кит бы ходил в маске, перчатках и поливался дезинфицирующим раствором днями напролет, но родня и знакомые и без того подозрительно косились, когда он яростно опрыскивал антисептиком дверные ручки. Мерфи клацнул фарфоровой челюстью, приглашая Кита вступить в беседу.

– Итак. Как продвигаются дела с Программой.

– Думаю, мы утвердим окончательный вариант на следующей неделе, – притворно бодро отчитался Кит.

– Чудесно, но мы должны были утвердить документ полгода тому назад. Помните?

Присесть Киту он не предложил, да и некуда было. Кабинет Мерфи не отличался разнообразием и красотой меблировки. Чудовищных размеров письменный стол, единственным украшением которого являлась чахлая роза в мутной пластиковой банке, плотно задернутые тяжелые бархатные шторы и погасший куб Три-Ви-бокса на подставке.

– Да, помню, только дело в том…

Мерфи клацнул челюстями, как голодный вурдалак.

– Дело в том, Кристофер, что в последнее время вы ведете себя крайне несдержанно даже по вашим обычным меркам. Поймите. Когда вы врываетесь в отдел стратегического планирования, хватаете директора отдела и бьете головой о дверной косяк, подобное поведение не характеризует вас, как компетентного и грамотного руководителя. Как и ваша сумасбродная, параноидальная, утомительная привычка постоянно переделывать работу за подчиненных.

– Разве я виноват, что мои подчиненные – идиоты?

– Правда? А кто же в этом виноват? Может быть, я?

Кит не без труда заставил себя сбавить обороты. Он легко мог представить, как директора единогласно прокатывают его вариант Программы и принимают прежний, неисправленный, согласно которому финальный этап общей модернизации и реорганизации затянется не на два, а на четыре стандартных года. Это было слишком долго и просто невозможно по целому ряду веских причин. Кроме того, Киту страсть как надоело возиться с Программой. Он желал как можно скорей разделаться с этим и целиком посвятить себя главному делу – Проекту Девятьсот Двадцать.

– Если вернуться к Программе, – продолжил Мерфи, – я ничуть не сомневаюсь в том, что предложенный вами вариант – радикально наилучший из возможных.

– Вы еще не читали…

– Мне не нужно ничего читать. Достаточно того, что я вас знаю с тех пор, как вы были грудным младенцем. Однако с тех пор вы выросли и должны научиться понимать взрослые, серьезные вещи. Репрессии и подавление инакомыслия – самый простой способ руководства, но далеко не самый действенный, как многократно подтверждалось историей человечества. Поймите, мы работаем с живыми людьми, а не с винтиками бездушной Корпоративной машины.

Старый хрен откровенно издевался. Кит видел, как изуродованные стародавним артритом старческие руки сжимаются в смешные птичьи кулачки. Но этими обманчиво немощными руками Мерфи вот уже шесть десятков лет дирижировал советом, дергая директоров за ниточки, будто марионеток на деревенской ярмарке. За минувшие годы Мерфи загубил столько амбициозных, горячих, успешных и бесстрашных душ, что за глаза старика ласково прозвали Брадобреем.

– Значит, вы прокатите мой вариант Программы.

– Вот ответьте, высокомерный вы сопляк, что для меня важней – Программа, прямо касающаяся судеб сотен тысяч наших сотрудников и будущего Корпорации, или мое желание преподать вам урок?

– Преподать урок, – догадался Кит.

– Нет! Но я с определенностью заявляю, что еще случай рукоприкладства с вашей стороны, и я отстраню вас от работы. Сначала на две недели, а там посмотрим.

– Вы не можете…

– Неправда. Могу. Вы избили немолодого человека на глазах у многочисленных свидетелей, а следом он попал в госпиталь с тяжелейшим инсультом и крайне неясными перспективами на выздоровление. Если вы не забыли, по делу ведется закрытое служебное расследование. Или вы желаете, чтобы закрытое служебное расследование переросло в открытый судебный процесс?

– Ну… нет.

Мерфи слегка смягчился.

– Научитесь держать себя в руках, Кристофер. И поменьше придираться по пустякам. В конце концов, согласитесь, Проект был весьма неплох и в первоначальном варианте.

Кит не спорил. Неплох, чрезвычайно неплох. Все же над Проектом работали лучшие специалисты. Но ему было абсолютно не нужно, не важно и не интересно, чтобы неплохо. Ему было нужно, важно и интересно, чтобы превосходно! Великолепно! Идеально! Он был неисправимым, неизлечимым перфекционистом! Твою мать! Заливистая трель спин-трубки в нагрудном кармане пиджака помешала Киту объяснить свои простые взгляды на жизнь.

– Позволите?

– Пожалуйста.

Левой рукой в стерильной перчатке Кит прижал к уху серебристую спин-трубку с фирменным знаком «Ланкастер Индастриз».

– Ричард? Да, я зашел и уже ухожу. Что ты смеешься? Гофман? Что с ним? Застрял? Где застрял? В лифте?

3.

Хотя он опаздывал всего на четыре минуты, Шарлотта начала нервничать и даже думать, что он вовсе не придет. Она всегда подозревала, что их связь однажды закончится именно так – он не придет. И не потому, что у него наладятся отношения с женой. Хотя, возможно, поэтому тоже. Но, скорей всего, с ним случится что-то ужасное.

Ужасное представлялось Шарлотте чем-то неясным, аморфным, но оттого не становилось менее ужасным. Ожидая его в ресторане, она думала об этих мужчинах. Об этих сильных, умных, деятельных, преуспевающих мужчинах, которые задыхались и умирали от смертельной тоски в своих шикарно обставленных кабинетах без солнечного света и свежего воздуха. Она думала о финансовых кризисах и политических дрязгах, об алкоголе и маленьких таблетках, несущих радость и покой, и о том, как легко покончить со всем этим одним-единственным выстрелом.

Как это сделал его отец.

Шарлотта ощутила, как под воротник жакета пробирается мертвенный холод и поспешно сделала бодрящий глоток крепкого горячего кофе. Непонятно, зачем она выдумывала разные ужасы. Наверняка обойдется без шекспировских трагедий, просто однажды он поймет, что насытился ее телом и бросит ее. Она попалась в самую банальную ловушку на свете, заведя роман с женатым мужчиной. И не просто с женатым мужчиной, а с мужчиной, который находился столь выше ее на социальной лестнице, что не существовало слов, способных описать глубину разделяющей их пропасти.

– Шарлотта?

Как всегда, увидев лорда Ланкастера, Шарлотта слегка обомлела. Было отчего млеть. Он был несусветно богат. И невозможно знаменит. А еще он был потрясающе хорош собой. Высокий. Широкоплечий. Светловолосый. Его холодное, суровое лицо говорило об уме и недюжинной силе характера. Глаза его цветом обыкновенно напоминали ненастные осенние сумерки, но чудесным образом менялись и делались как серый шелк, когда он улыбался. Вот и сейчас…

– О-о!

– Радость моя, куда же вы?

Без всяких причин Шарлотта свалилась со стула, произведя грохот и небольшие разрушения. Он помог ей подняться.

– Вы не ушиблись?

– Нет.

Обалденный. Обалденный мужик. Он поцеловал ее и деликатно удостоверился, что некоторые чувствительные части ее тела не пострадали при падении. Помог ей сесть, сделал заказ и досадливо поморщился, когда официанты станцевали кругом сиятельного лорда Ланкастера подобострастную джигу.

– Простите за опоздание, Шарлотта, мне нет никаких оправданий, позвольте в качестве компенсации преподнести вам мой скромный дар.

– Вы опоздали… на… четыре минуты. Четыре минуты! Неужели вы всерьез думаете, что бриллиантовые серьги могут… Могут.

– Вопрос исчерпан? – спросил их милость беззлобно. – Ешьте.

– А вы?

– У меня в два часа важный ленч, лучше мне быть в форме. Попробуйте салат.

Вот уже почти год они встречались, и все это время обалденный мужик заботился о том, чтобы она хорошо питалась и достаточно времени проводила на свежем воздухе. Заваливал дорогостоящими презентами. Водил по ресторанам, музеям, выставкам, пикникам и в оперу. Нежно держал за руку, когда они любовались догорающими закатами и пламенеющими восходами. Заставлял задыхаться от блаженства и таять от страсти в полуночных капканах шелковых простыней. Все это было восхитительно, невероятно, запутанно и сложно, плохо, неправильно, жалко, беспомощно, никчемно, а еще грустно, грустно и печально…

– Вы не курите?

– Нет, пока держусь.

Наверное, бросить курить его заставила жена. Судя по обрывочным репликам, которые он время от времени бросал в ее адрес, миледи была железобетонной женщиной со стальной силой воли, способной кого угодно заставить делать абсолютно, что угодно. Шарлотта в этом отношении не годилась ей и в подметки.

– Вы здоровы? – нежно спросил их милость, наблюдая, как Шарлотта уплетает за обе щеки сочный бифштекс.

– Да. Все прекрасно. Ммм, как вкусно. Обалденно.

– Как вам на новом месте?

Шарлотта до сих пор не понимала, что нашло на их милость, но недели три тому назад он решил, что ей, точнее, ее цветочному магазину, следует перебраться в Копилку. Шарлотта пыталась спорить, но какое там. Устроил он дело с переездом буквально за считанные дни, подготовил необходимые бумаги, подыскал помещение, распорядился, чтобы там провели ремонт и обустроили магазин согласно пожеланиям миссис Лэнгдон. Теперь у нее был свой цветочный магазин. В Копилке! Роскошный. С потрясающими витринами и вывеской. И, главное, собственным кабинетом, разительно отличающимся от унылого закутка, где ей приходилось ютиться, согнувшись в три погибели, намертво зажатой в тиски между пыльной гроссбухами и кофеваркой.

– Спасибо, все прекрасно.

– Обалденно? – спросил он, улыбаясь.

Шарлотта понимала, что ее словарный запас оставляет желать много лучшего, но было невероятно трудно сосредоточиться и перестать мямлить, когда он держал ее за руку, и их обоих соединяли трепетно пульсирующие электрические токи.

– Дело в том, что… не щекотите, пожалуйста, мне ладонь, ведь… щекотно… арендная плата.

– Арендная плата? – неприятно поразился он. – Дражайшая миссис Лэнгдон, я ведь уже говорил вам, арендная плата – последнее в этом мире, о чем вам следует беспокоиться.

– Но это очень дорого, и я подумала, что вполне могла бы оплачивать хотя бы половину.

Тотчас холодный страх пронизал ее. Шарлотта размышляла на эту тему все предыдущие недели и оттого понимала, что даже при самом строжайшем режиме экономии ей ни за что не потянуть и половины астрономической, неподъемной арендной платы.

– Может быть, треть…

Обалденный лорд Ланкастер обалденно язвительно хмыкнул.

– Умница моя. Разные чертовски важные люди выстраиваются в очереди и ждут долгими годами, чтобы арендовать хоть закуток в нашем здании. Без тени сомнения согласны переплачивать не то что вдвое, а в десятки раз. Дело доходит до взяток в особо крупных размерах, угроз и шантажа. Я лично раз в полгода визирую списки арендаторов. Скажите, вам нравится ваш магазин?

– Да, нравится, правда, нравится, но я вас ни о чем не просила…

– Знаю, не просили. Вы никогда ни о чем меня не просите. А ведь могли бы и попросить. Поймите, если вы не попросите или хотя бы не спросите, откуда люди узнают, что вы в чем-либо нуждаетесь. В том числе, и я. Посмотрите, я похож на ясновидящего? Я гадаю на кофейной гуще или костях мертвых животных? У меня во лбу горит третий глаз?

– Н-нет.

– И умоляю, прекратите заводить нелепые разговоры о деньгах.

– Но ведь я…

– Тсс.

– Но ведь мне…

– Тсс.

Шарлотта покорно замолчала. Хорошо. Ей было о чем поразмыслить и кроме ужасной арендной платы. Через четверть часа она встречалась с леди Милфорд, пятой законной супругой лорда Торнтона. В субботу Серафина устраивала в картинной галерее очередной перфоманс, и хотела обсудить с Шарлоттой цветочное оформление грядущего светского события.

С самим лордом Торнтоном Шарлотта была знакома весьма поверхностно, но, в целом, он был симпатичен ей, и она не переставала ломать голову, какая злая сила заставила его жениться на Серафине. Едва ли в целом свете могло найтись второе столь бессодержательное, мелочное, вздорное, глуповатое существо. Большую часть дня она проводила в галерее, продавая антиквариат и произведения абстрактного искусства, устраивала дорогостоящие вечеринки, воображая себя покровительницей искусств, и пичкала четырех своих злющих болонок устрицами и шампанским. Что самое плохое, она давно пристрастилась к Мыслераспылителю и страдала от безнадежной наркомании. От наркотика мозг Серафины, и без того выданный ей природой в качестве пластикового декора, дымился, плавился и напрочь отказывался функционировать.