Башня континуума. Владетель. Том 1

Лорд Ланкастер тоже был неплохо знаком с Серафиной и оттого правильно истолковал кислое выражение, обозначившееся у Шарлотты на лице.

– Серафина?

– Да. В субботу она устраивает в галерее культурное мероприятие, и хочет, чтобы я зашла к ней, поговорить о цветах. И закусках.

– Вы стали заниматься закусками? – удивился лорд Ланкастер.

– Нет, но мне гораздо проще позвонить в ресторан и заказать закуски и напитки, и нанять официантов, чем объяснятся с Серафиной. Не хочу жаловаться, но в последнее время с ней не так уж легко общаться.

– Это все из-за наркотиков. Эта дрянь разрушает мозг, – сказал лорд Ланкастер нравоучительно.

– Понимаю, но, знаете ли, в последнее время я всерьез начинаю беспокоиться о ее душевном здоровье. Помните, в галерее есть зеркальный зал? Белые стены, белый потолок, белый дощатый пол, и повсюду – зеркала…

– Помню. Ужасное место.

Да, место ужасное, попросту пугающее, хотя задумка создателей зала заключалась совершенно в другом. В этом огромном зале, полном тысячами зеркал, зритель должен был в молчаливом созерцании и сосредоточении изучать самое абстрактное на свете произведение искусства – а, именно, самое себя, неразумное, порочное, безбожное животное. Что тут скажешь. Самый совершенный, идеальный и законченный перфоманс.

– Ну, вот, Серафина часами сидит в зеркальном зале и бормочет, бормочет. Серафина сказала мне, понимаете, сэр, что видит их в зеркалах и разговаривает с ними.

– С кем, с ними? – спросил лорд Ланкастер слегка ошеломленно.

Шарлотта отодвинула тарелку с бифштексом, взяла бокал вина и проглотила одним глотком. Обычно она так не поступала, но сегодня —

– С духами.

– Духами?

– Да, милорд. С духами людей, которые покончили с собой в этом здании.

***

Кит не переставал поражаться, как усложнились вещи с тех пор, как люди перевели простые человеческие отношения на финансовые рельсы. В былые времена чарующая миссис Лэнгдон уколола бы палец заколдованным веретеном и проспала сотню лет в зачарованной башне, а он бы пустился на ее поиски, пробиваясь через непролазные чащобы, дремучие леса, палящий зной пустынь и необитаемые арктические пустоши, сокрушая врагов на кровавых полях брани и отрубая головы огнедышащим драконам. И в конце своих странствий он бы пришел, разыскал ее и разбудил поцелуем. А она бы открыла глаза, улыбнулась и сказала нежно и просто:

– Как хорошо, что вы пришли. Я так долго ждала.

Времена огнедышащих драконов и зачарованных башен, видимо, канули в Лету, но ведь он пришел! Пусть не битвы и не сражения, зато миллион дьявольски важных деловых звонков, отчетов и докладных записок. Пусть не адские чудовища, зато банкиры, юристы, адвокаты и скользкие политиканы. Пусть принц был из него никудышный, зато он являл собой опору монархического престола, титана индустрии, промышленного могула и, как обожал писать о нем журнал «Финансист», известного филантропа. Конечно, это уже жалкие, никчемные частности, главное, что он пришел и опоздал всего на четыре минуты. И то лишь оттого, что пришлось наблюдать за операцией по вызволению из лифта злополучного Гофмана.

О, как страстно он мечтал уволить скопом этих смехотворных недоумков, но он никого не уволил и даже ни на кого не накричал, потому что страсть как не хотелось представать перед Шарлоттой кипящим от ярости, бешеным и взмыленным. Так она просто самим прекрасным фактом своего прекрасного существования сохранила работу минимум двум десяткам людей и спасла от верной погибели миллиарды его нервных клеток. Вот что Шарлотта делала для него, делала независимо от того, была рядом или где-то далеко, делала каждую минуту, каждую секунду, каждый вдох, и причем тут деньги?

С такими мыслями он провел остаток дня, и с этими мыслями же поехал домой, к жене, застав Терезу за решением извечного женского вопроса.

– Как ты думаешь, дорогой, что мне больше подойдет – шафранное или лиловое?

– Ой.

– Желтое или фиолетовое? – уточнила Терри, милосердно снизойдя к его отнюдь не выдающимся умственным способностям.

Мда. Так сделалось лучше. Немного. Совсем чуть-чуть.

– Я уверен, дорогая, в любом наряде ты будешь чудо как хороша, на загляденье, – выпалил он одним духом и умчался в ванную, прежде чем Терри успела оправиться от тяжкого удара.

За десять минут он успел принять душ, переодеться, побриться, побрызгаться одеколоном, проглотить две таблетки аспирина Эймса и выпить чашку кофе, а Терри все еще тосковала в гардеробной. Кит наугад велел ей надеть желтое, а сам присел на край постели, забросив ногу на ногу, нетерпеливо покачивая носком лощеного ботинка прочной тончайшей телячьей кожи и поглядывая на наручные часы.

– Маленькая, не хочу понукать тебя, но мы опаздываем.

– Прости, дорогой, я еще минуточку.

– Помочь с застежками?

– Нет, нет, я справлюсь сама. Как дела на работе?

– Обалденно, – вырвалось у Кита помимо воли.

– Извини, я не поняла.

– Да говорю, прекрасно, дорогая.

Терри выглянула из гардеробной и с упреком поглядела в его безукоризненно честное лицо.

– Я не люблю сплетничать, но, говорят, ты кого-то избил.

– Никого я не бил. Разве треснул разок головой о дверной косяк, но, поверь, это было вполне заслуженно.

Терри тихонечко вздохнула и удалилась обратно в гардеробную. Кит опять поглядел на часы.

– Дорогая, умоляю…

– Да, я уже готова.

Терри вышла из гардеробной и вопросительно посмотрела на обожаемого супруга. Кит немедля понял, что допустил роковую ошибку, и жене определенно следовало надеть лиловое.

– Что скажешь, дорогой?

– Выглядишь прекрасно, маленькая.

– Об… как ты это говоришь? Обалденно?

– Да, дорогая. Именно. Обалденно.

Поэтические чтения в Музее Изящных Искусств оказались неожиданно серьезным и масштабным светским мероприятием. По прибытии Кит с Терри немедля предстали перед испытующими взорами сотен футур-камер. Обычно Кит не общался с репортерами и тщательно избегал прессы, которая в лучшем случае могла заполучить отменные снимки крепких спин и могучих затылков шести или семи десятков его охранников. Но тут он остановился, прижав к себе Терезу. Футур-камеры застрекотали и защелкали, завертелись, подбирая самые удачные ракурсы и отсвечивая логотипами Три-Ви каналов, среди которых выделялся яркий логотип государственного медиа-конгломерата «ИСТИНА инк».

– Лорд Ланкастер, как поживаете?

– Улыбнитесь.

– Прокомментируйте слухи о перестановках в правительстве и рассмотрении в Парламенте так называемого Закона о Сочувствии, направленного на борьбу с сепаратизмом на Особых Территориях Империи.

Закон о Сочувствии? Перестановки в правительстве? Терри растерянно подумала, что ей стоило хотя бы иногда смотреть выпуски новостей. Кит, впрочем, был в курсе и отвечал на вопросы живо и толково, не забывая улыбаться и позировать, крепко держа Терри под руку и легонько подталкивая локтем, чтобы жена тоже не забывала улыбаться. Чуть позже Терри поняла подлинную цель общения Кита с репортерами. Он открыл рекламную кампанию Девятьсот Двадцатых, принципиально новой серии спин-передатчиков на основе многофункционального Чипа Стандартного Дружелюбия.

– Без ложного преувеличения, Девятьсот Двадцатые станут величайшим прорывом в индустрии с момента собственно изобретения спин-связи. Принципиально новый формат коммуникаций. Прежде недостижимое качество связи равно на близкие и сверхдальние расстояния. В высшей степени доступные и демократичные цены. Превосходный дизайн. Удобство и многофункциональность. Ожидайте в наших фирменных магазинах к следующему Рождеству…

Держался Кит великолепно, вежливо, но напористо, объясняя миллионам зрителей, а, следовательно, потенциальным покупателям, почему они должны, затаив дыхание и отказывая себе в самом необходимым, копить денежки на новинку тысячелетия. Пока муж блистал своей аристократической статью, Терри думала, что лишь похвальное отсутствие тщеславия помешало Киту стать звездой экрана. Закончив речь, он чопорно раскланялся и потащил Терезу за собой в здание Музея, куда пресса уже не допускалась.

Когда они вошли, у Терри в глазах зарябило от бриллиантов, смокингов, напомаженных и завитых локонов, вечерних платьев, глубоких декольте, золота и мехов. Терри заметила многих знакомых из высшего общества и всяких напыщенных знаменитостей.

– Кит…

– Мне надо пропустить стаканчик. Или два. Ты со мной, дорогая?

– Нет, спасибо, я…

Кит, не слыша ее, развернулся и безжалостно и неумолимо устремился к бару. Он двигался непреклонно, рассекая толпу, будто гранитный волнорез морские волны. Там, где он прошел, образовался пустой коридор, выжженная полоса безвоздушного пространства. Внезапно его победоносное шествие прервало возникшее на пути препятствие. Когда Кит с размаху налетел на препятствие, препятствие охнуло, пошатнулось, но устояло.

– О, Дэниэл, я тебя не заметил.

Терри поморщилась. Дэниэлу, похоже, и впрямь было больно, он шипел и плевался сквозь зубы.

– Как ты мог меня не заметить? Придурок!

– Элементарно, ты для меня – пустое место.

– А ты для меня – редкостный придурок!

Терри зажмурилась, расслышав смачный звук оплеухи, которой Кит от души наградил младшего брата. О, как ей хотелось, чтобы они, наконец, поладили и вели себя, как полагается любящей родне. Ей действительно хотелось этого. Их бесконечные свары вгоняли ее в депрессию.

– Хватит все время бить меня по голове! У меня мозги вытекают через уши!

– Какие мозги, не сочиняй. У тебя мозгов, как у древесного дупла.

– Отвали! Придурок!

– Говорящее дупло.

– А ты – придурок!

Терри знала по печальному опыту, что они могут продолжать в том же духе очень долго, безобразно действуя ей на нервы.

– Кит, не надо бить брата по голове. И ты тоже прекрати, Дэнни. Ведь это благотворительное мероприятие, собранные деньги пойдут бедным маленьким детям, сиротам. Кит? Куда ты? Ну вот, он ушел.

– Пойдем, Терри, я тебя провожу до столика, – сказал Дэниэл.

– А твой брат?

– Ничего, думаю, твой припадочный муженек нас найдет.

Галантно взяв под руку, Дэниэл проводил Терезу в главный зал, украшенный гирляндами, и усадил за столик. На сцене в преддверии поэтических чтений оркестр играл нежную, лирическую мелодию. Официанты разносили шампанское и закуски: пряных устриц, жемчужно-серую икру, ломтики семги, атласно-розовую ветчину и желтые сыры. Дэниэл взял для них с Терезой по бокалу шампанского. К их столику стайкой потянулись нарядные, тоненькие, бледные, миловидные девушки, которые здоровались с Дэниэлом и восхищались его поэтическим даром. Через полчаса Терри стала всерьез опасаться, что обожаемый супруг остаток вечера проведет в баре, но он все же сумел выбраться оттуда. Пришел и одним холодным, как смерть, взглядом разогнал поклонниц младшего брата.

– Эх… ну куда же вы… славные девчушки. Я смотрю, ты у нас поэт, Дэнни. Настоящий поэт.

– Людям нравятся мои стихи, – сказал Дэниэл скромно.

– Женщинам?

– Да. Им тоже. Почему нет? Ведь они тоже люди, так?

– На самом деле, не тратя время на ерунду вроде стихосложения, можно добиться того же эффекта, помахав у них перед носом толстой пачкой денег, – сказал Кит с неприятной улыбкой.

– Я всегда думал, что это называется проституция.

– Лично я не вижу в проституции ничего зазорного, поросенок ты. Зазорно обманывать и выдавать проституцию за что-то другое, возвышенное и благородное. За любовь, к примеру.

Терри поняла, что на мужа уже начали действовать пять или шесть рюмок, наспех проглоченных в баре. Она осторожно потянула Кита за рукав пиджака, он сел, на мимолетное мгновение пошатнувшись. Терри разглядела в его серых глазах свое отражение и содрогнулась. Ах, почему она не надела лиловое. Глупая курица! Неудивительно, что муж бегает к любовнице. И, чтобы общаться с ней, ему наверняка не требуется спиртное.

– Дорогая, ты поела?

– Да, дорогой.

– А ты, Дэнни?

– Я буду антрекот.

Кит поманил официанта и велел принести два антрекота. В ожидании ужина он выпил еще рюмочку, потом взял салфетку и тщательно, будто хирург, готовящийся к операции, протер вилки, ножи и десертные ложки. Через три минуты официант, подобострастно изгибаясь, принес заказ и спин-трубку на серебряном подносе.

– Вас спрашивают, сэр. Лорд Торнтон, сэр.

Кит взял трубку и прижал к уху.

– Ричард, ты все еще на работе? Что с лифтами? Долго объяснять? Ну, попробуй вкратце.

Кит взял салфетку, достал ручку и, слушая Ричарда, нарисовал на салфетке нечто, напоминающее изумительной красоты распустившийся цветок, хотя в действительности это была сложная электрическая схема.

– Ясно. Искрит и перемыкает. Перемыкает и искрит. Да, я сам понял, это неопасно, разве туристы будут время от времени застревать в наших баснословно дорогостоящих лифтах, и нам придется вытаскивать их при помощи специальной техники и спасательных служб. Как думаешь, я смогу уволить Гофмана за саботаж?

Дэниэл тем временем разделался с антрекотом и бросал голодные, завистливые взгляды на тарелку старшего брата, не иначе, мечтая об экспроприации экспроприаторов. Кит перехватил его алчущий взор и подтолкнул к брату свою тарелку. Утробно урча и яростно сверкая зелеными, рысьими, чуть раскосыми глазами, Дэниэл набросился на еду. Кит тем временем заканчивал разговор.

– Да, буду дома около полуночи. Зайдешь? Отлично. И я тебя тоже лю…

Дэниэл уже успел опустошить тарелку. Кажется, он был все еще голоден, потому что стал поглядывать на тарелки ближайших соседей, но выяснилось, что ему пора на сцену, выступать.

– Я уверен, он проделывает все это с целью позлить меня, – сказал Кит, наблюдая, как младший брат, молодой, злющий, весь в черном, будто демон смерти и разрушения, поднимается на сцену. – Как будто недостаточно ему работы в той дрянной желтой газетенке.

Строго говоря, «Вестник Республики» трудно было назвать типичной желтой газетенкой, поскольку он являлся официальным печатным органом Народного Трудового Альянса. Это был неимоверно левый, вздорный, скандальный, популистский, экстремистский боевой листок, куда Дэниэл строчил длинные и вдохновенные статьи о скорой Революции и Низвержении Диктатуры.

– Дэниэл хоть понимает, что при настоящей диктатуре он бы и рта раскрыть не смел, не то что печататься в газете и выступать по Три-Ви с идиотскими революционными воззваниями, – пробормотал Кит под нос.

Терри смолчала. Она аккуратно читала редакционные статьи, написанные Дэниэлом для «Вестника», и смотрела его передачу по Три-Ви, пятнадцать минут после вечерних новостей по понедельникам. Она бы ни за что на свете не призналась в том мужу, но иногда ей казалось, что Дэниэл пишет и говорит на редкость правильные, толковые вещи. Устроить революцию, свергнуть диктатуру, отнять деньги у богатых и раздать их бедным, маленьким детям, сиротам. Как просто и как прекрасно! Вот ей, например, деньги не принесли счастья. Нисколько не принесли.

Кит быстро глянул на нее, и Терри с ужасом осознала, что последнюю фразу проговорила вслух, вернее, громко прошептала.

– Глупая ты курица, Тереза, – проговорил обожаемый муж желчно.

– Я…

– Да. Ты, Тереза, глупая курица.

– Ведь я…

– Знаю. Я уже все сказал тебе. Пей шампанское. Я заплатил за входные билеты двадцать тысяч империалов! С ума свихнуться! А ведь наш революционно настроенный поросенок наверняка прошел задарма.

– У Дэниэла эксклюзивная журналистская аккредитация от «Вестника Республики».

Кит хмыкнул, наблюдая, как брат готовится выступать. Для ангела смерти он держался на редкость непринужденно, махал хорошеньким девушкам и знакомым, раскланивался, мелодично откашливался, и картинно встряхивал головой, отбрасывая льняные кудри на лилейное чело.

– Мне не нравится, когда ты меня называешь глупой курицей, – сказала Терри обидчиво.

– Да что ты.

– Я серьезно, Кит, это очень неприятно.

– Прости, дорогая, но, когда я вижу нечто, что выглядит, как глупая курица, и кудахчет, как глупая курица, как мне прикажешь это называть?

Терри поняла, что ей все равно не подыскать достойного ответа и замолчала. А Дэниэл закончил развлекать светскую публику пижонскими ужимками и широко улыбнулся, демонстрируя сахарной белизны ровные, крепкие, молодые зубы.

– Сейчас я прочту вам мое самое новое и лучшее стихотворение. Вообще-то, это отрывок из моей будущей поэмы. А поэма моя называется…

– Пожалуйста, только не «Смерть диктатуре», – шепотом взмолился Кит, закрывая лицо руками.

– Смерть! – крикнул Дэниэл, глядя на смокинги и вечерние платья, изумруды и сапфиры, шелка и жемчуг, на устриц, утиный паштет, ликеры, шампанское, на лощеных джентльменов и холеных дам, которые с легкостью могли позволить себе выложить двадцать тысяч империалов за билет на пустейшее светское мероприятие. – Смерть! Смерть диктатуре!

4.

Поразительно, но в это же самое время еще один человек страстно и отчаянно считал, что диктатура заслуживает медленной, мучительной смерти. Правда, его мнение едва ли могло иметь какое-то значение, учитывая, что он был официально признан невменяемым, и в данный момент находился в Тридцать Четвертом госпитале психосоматического здоровья под патронажем Ассоциации Абсолютной Абстиненции, Родиния, Форт Сибирь, Первое Имперское Кольцо, Квадрант 1—1DC.

В то время, как Дэниэл Ланкастер выступал на поэтических чтениях и наслаждался воистину грандиозным успехом, пациента из палаты Шестнадцать-люкс санитары волокли по коридору в кабинет главного врача Тридцать Четвертого. Пациент никуда идти не хотел и сильно упирался, но он был один, стар и немощен, а санитаров было трое, таких же здоровых и величественных, как многовековые дубы в парке при госпитале. Вели они себя, впрочем, с пациентом в высшей степени корректно и обходительно, и носили не белую униформу, а костюмы и галстуки.

При Тридцать Четвертом существовало отделение и для бесплатных пациентов, но, в целом, госпиталь специализировался на излечении детских душевных травм и неврозов у Богатых и Знаменитых с соответствующими их социальному статусу расценками. По-настоящему тяжелые случаи среди платных пациентов встречались редко. За двадцать лет работы в своей должности главный врач Тридцать Четвертого вполне уразумел, что деньги и слава – лучшее лекарство от всех недугов. Так что, в основном, приходилось иметь дело с тривиальными случаями алкоголизма, наркомании, сексуальными перверсиями, неумеренной тягой к азартным играм или женщинам.

К сожалению, пациент из Шестнадцать-люкс был действительно болен, сильно болен. Мания преследования, стремительно прогрессирующая шизофрения, отягощенные, в связи с преклонным возрастом пациента, старческой деменцией, попросту говоря, слабоумием. Так что наметившееся улучшение состояния пациента не обманывало умудренного печальным опытом главного врача. То было далеко не излечение, не ремиссия, а лишь затишье перед бурей.

– Здравствуйте, как мы сегодня чувствуем себя?

Пациент злобно молчал.

– Как спалось? – продолжил ласково расспрашивать главный врач.

В ответ он получил новую порцию злобного молчания.

– А выглядите вы гораздо лучше. Голова не болит? Как ваш глаз?

Правый глаз, куда пациент в припадке безумия глубоко-глубоко воткнул карандаш, спасти так и не удалось.

– Господин Харт, было бы куда лучше, если бы вы отвечали на мои вопросы. Я не большой любитель монологов, знаете ли. Присаживайтесь, – доктор любезно указал на удобное кожаное кресло и жестом отослал санитаров. – Давайте побеседуем.

– О чем беседовать-то? – неприязненно спросил Шеймас Харт, который всего-то два стандартных месяца тому назад был не пациентом дорогой лечебницы, а государственным чиновником высшего ранга, состоявшим в Партии Новых Демократических Преобразований, законно избранным губернатором населенного мира Лудд, Второе Имперское Кольцо, Квадрант 13KL-15TY.

– У вас имеются жалобы. Как ваш лечащий врач, я обязан…

– Какой ты, к чертям, врач! Ты мясник! Палач!

Ухоженная, с наманикюренными ногтями, пухлая рука главного врача скользнула под столешницу, палец замер на пронзительно-красной тревожной кнопке. Невзирая на преклонный возраст, даже находясь под воздействием сильнейших транквилизаторов, Харт время от времени выказывал поразительную… активность. К непреходящему удивлению главного врача, интенсивный комплекс оздоровительных мер, включающий горячие ванны и уютные смирительные рубашки, не унял задора бывшего губернатора. С этим надо было что-то делать.

– Господин Харт, нельзя ли перейти к сути ваших претензий.

– Вы держите меня здесь помимо моей воли, накачиваете наркотиками, и еще спрашиваете, в чем мои претензии?

У главного врача клиники для душевнобольных было умное, тонкое, немного нервное лицо, холеные, изысканные пальцы талантливого скрипача, добрые, чуть близорукие глаза, ухоженная бородка и карманные часы на серебряной цепочке, продетой в петлю восхитительно старомодного твидового жилета.

– Господин Харт, вспомните, как и почему вы оказались здесь.

– Я…

Главный врач чуть язвительно, но сострадательно, пощелкал языком.

– Тогда я сам вам напомню. Итак, в прошлом 510 году, в самом конце декабря, на Всеимперском съезде Партии Новых Демократических Преобразований, проходившем в здании столичной мэрии, вы поднялись на трибуну и при большом стечении публики, прессы и в присутствии Верховного Канцлера Империи, господина Монтеррея Милбэнка, вонзили карандаш себе в глаз. После чего вас и доставили сюда, к нам, в Тридцать Четвертый, в палату Шестнадцать люкс.

– Я поступил так в знак протеста! – выкрикнул Харт.

– В знак протеста выкололи себе глаз карандашом?

– Да.

– Ваш поступок кажется вам самому нормальным? – спросил доктор мягко.

– Мне не оставили выбора!

– Хорошо. Пожалуйста, напомните нам, против чего именно вы протестовали.

Бывший губернатор Лудда мигом утратил способность изъясняться сколько-нибудь ясно и членораздельно. На лбу Харта выступили крупные, масляные капли пота, он задрожал, тревожно огляделся, принялся задушенно вскрикивать и бормотать.

– Луддиты! Сектанты! Наркоманы! Сатанисты! Опасность! Конец света!

Будучи человеком начитанным и образованным, главный врач, разумеется, слышал об истинных луддитах. Чудаки, отгородившиеся от прогресса, вот уже пять столетий живущие в рукотворном, фантастическом средневековье Коммуны. Несомненно, типичные сектанты.

Но о какой исходящей от них опасности постоянно твердил Харт? Какая, собственно, опасность могла исходить от людей, не обладающих современными средствами вооружения? Что могли сектанты противопоставить Отделу Благонадежности, Священному Трибуналу, Министерству Обороны? Арбалеты? Копья? Вилы? Смехотворно, немыслимо, нелепо. Однако бывший губернатор Лудда Харт пребывал в незыблемой убежденности, что луддиты планируют государственный переворот, представляют серьезную угрозу для человечества, мало того, злодеяния луддитов покрывают высшие чиновники Империи,

– Петиции! – вскрикивал бывший губернатор Лудда. – Письма! Воззвания! Докладные записки!

Главный врач подавил вздох. Петиции, воззвания, письма и докладные записки, которые в изобилии направлял бывший губернатор в различные ведомства, лежали, аккуратно подшитые к истории болезни Харта, где им и было самое место. Ибо принять всерьез его путаную, вздорную, истеричную писанину мог разве другой, одержимый манией преследования, сумасшедший. В письмах Харт жаловался, что его преследуют и желают убить, причем он подозревал всех и каждого, включая доверенных лиц из администрации, и родственников. Харт также нес чудовищную псевдонаучную ахинею о непроницаемом ментальном барьере, которым луддиты окружили Коммуну, о каких-то вредоносных излучениях, о массовой панике в ближайших к Коммуне деревнях, о необъяснимых природных явлениях вроде северных сияний, солнечных затмений, ливней из лягушек и мокриц, даже землетрясений. Он также уверял, что луддиты убивают людей, а потом превращают в зомби.

Ливни из лягушек! Ментальный барьер! Зомби! Заговор с участием высших чиновников Империи! И то были вполне официальные бумаги, составленные на официальных бланках, и некоторые из безумных посланий даже дошли до высокопоставленных адресатов, поскольку рассылать Харт их начал, еще находясь в должности губернатора Лудда. Удивительно, что его сразу же не спровадили в отставку. Жалели, наверное, делали скидку на преклонный возраст, на чрезвычайное лояльное политическое прошлое. Харту оставалось-то два месяца до почетной пенсии. Жаль.

– Господин Харт, успокойтесь.

– Успокоиться? Как я могу успокоиться? Они следят за мной!

– Поверьте, здесь вы в безопасности. Послушайте. Вы ведь сами понимаете, что будь ваши рассказы правдой, будь правдой даже десятая часть ваших рассказов, Лудд бы немедленно наводнили имперские войска, а сектантов без промедления уничтожили бы.

– Вот и я спрашиваю! Где войска? Почему чертов мэр Коммуны чертов Даймс до сих пор на свободе, а не арестован? Почему не начато крупномасштабное расследование деятельности сатанинской секты луддитов? О, поверьте, я сам сразу не понял, насколько они опасны, пока не увидел ментальный барьер…

Главный врач снова подавил вздох. Привыкший ответственно и сочувственно подходить к лечению больных, он всегда тщательно собирал, проверял и анализировал изложенные пациентами факты. Что касается случая Харта, то главный врач не поленился, отправил запросы в официальные ведомства, побеседовал с сотрудниками администрации губернатора, а также с встревоженными родственниками пациента. Никто не подтвердил слова Харта.

– Мне жаль, но никто не подтвердил ваших слов…

– Их подкупили! Запугали! Шантажировали!

Подкупили. Запугали. Шантажировали. Десятки, а то и сотни людей, и среди них – чиновники высочайших рангов, которые сами кого угодно могли запугать, шантажировать и подкупить. Ах! Такова округлая, непробиваемая, замкнутая на самое себя, простая и страшная логика параноика. Любое доказательство собственной неправоты параноик сходу сочтет фальсификацией, фальшивкой, или же мастерски встроит в систему своих бредовых иллюзий.

– Запугали? Подкупили? Шантажировали? Сотни людей?

– Да! И вас, в том числе!

Доктор все еще не терял пусть призрачной, но надежды пробиться к разуму пациента, погребенному под завалом нелепых фантазий.

– Господин Харт, не хочу огорчать вас, но у меня здесь целое отделение жертв ЧУДОВИЩНЫХ ЗАГОВОРОВ. Каких потрясающих историй я только не наслушался за минувшие годы! Какая изощренная фантазия! Какие поразительные детали!

В процессе познавательной беседы главный врач достал из бронзовой карандашницы остро заточенный черный карандаш, и тупым концом карандаша в такт своим словам принялся постукивать по крышке стола. Краем глаза Харт отметил, что в карандашнице находится еще десятка два черных, остро заточенных, карандашей.

– Расскажу вам об одном занятном случае, господин Харт. Меньше года назад поступил к нам пациент. О нем даже в газетах писали. Молодой, успешный банковский клерк с прекрасным послужным списком и большими перспективами на продвижение по службе. Счастливое детство, любящая семья, заботливые родители, красавица жена, двое прекрасных ребятишек, дом – полная чаша. Что вы думаете? Однажды вечером наш душка-клерк вернулся домой с работы, поужинал, достал топор из кладовки, зарубил и разделал на куски жену, детей, старика-отца и старушку-мать. А потом взял и поджег дом.

– Это… просто ужасно, – проговорил Харт потрясенно. – Почему он это сделал?

– Вот и я спросил его о том же. И, знаете, что он ответил? Что его настоящую семью давно убили и подменили какими-то враждебно настроенными самозванцами. Да. Кто, по-вашему, провернул эту операцию?

Харт проглотил нервный, мучительный зевок. Размеренный стук и плавное мелькание тонкой черной спинки карандаша в изысканных пальцах доктора как-то странно убаюкивали его.

– Кто же? – спросил он обреченно.

Прежде чем ответить, главный врач выдержал долгую, почти театральную паузу.

– Нет! Вовсе не спецслужбы, господин Харт! И совсем не ваши обожаемые луддиты. А лесные феи!

– Феи? – обреченно переспросил Харт.

– Вот-вот. Удивлены? Озадачены? Быть может, думаете, я рассказываю бородатый и несмешной анекдот? Что ж, если желаете, могу пригласить бедолагу, он обстоятельно и подробно изложит вам, как малюсенькие крылатые создания ввергли его в полное исступление, заставили убить семью и поджечь дом. Вы верите в существование лесных фей?

Харт вдруг отчетливо и брезгливо представил, как выглядит со стороны. Разваливающийся на части, неопрятный старик в мешковатой серой пижаме с дряблым щетинистым подбородком, отвисшими щеками и дурным запахом изо рта.

Ненормальный. Сумасшедший.

– Черт бы вас взял, вещи, о которых я толкую, реальны! Луддиты существуют и представляют чертовски серьезную опасность!

– Безусловно. Как и лесные феи. Вот простая и очевидная причина, по какой нам, к нашему безусловному сожалению, пришлось изолировать вас от общества.

Измученный до предела, Харт задрожал от безысходности, задохнулся и обомлел. Почувствовав беспомощное и угнетенное состояние пациента, главный врач весь сделался приторно-сладким, будто сахарная вата на палочке.

– Подумайте о вашей семье. О ваших близких, страдающих из-за вашей болезни и вашего нежелания проявить хоть немного доброй воли. Мы вам не враги. Мы хотим помочь. И требуется нам самая малость. Принимайте прописанные вам лекарства. И, умоляю, прекратите сочинять петиции Правительству и Императору. Все равно ваши воззвания у меня хранятся здесь, – и главный врач выдвинул нижний ящик письменного стола, и Харт увидел исписанную своим почерком аккуратно сложенную и подшитую стопку бумаги.

Нет! Нет! Нет!

В дверь постучали. Заглянул дюжий санитар, один из трех, что приволокли в кабинет главного врача упирающегося Харта.

– Сэр, вас просят к пациенту.

Главный врач поднялся, воткнув карандаш обратно в карандашницу.

– Я отойду на минутку, господин Харт, а вы подумайте над моими словами. Поразмышляйте.

Плотно прикрыв за собой дверь, он вышел в просторную приемную и остановился. Один из санитаров помог снять врачу пиджак, второй закатал рукав рубашки и перетянул руку выше локтя жгутом, а третий вонзил в вену серебряное жало шприца. Затем они перенесли обмякшего главного врача на диван, заботливо устроили запрокинувшуюся голову на бархатных подушках, промокнули салфеткой капнувшую изо рта слюну и стали ждать.

Ожидание не затянулось и заняло минуты две. К тому времени смесь услада-плюс высшей очистки и синтетического опиума-блю подействовала на доктора, как по волшебству превратив доносящиеся из кабинета дикие вопли в сладчайшую музыку. Он сел и в такт симфонии кошмара взялся дирижировать, размахивая руками и одобрительно кивая в такт наполненным неземной болью крещендо. Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, трииииииии….!!!