Башня континуума. Владетель. Том 1

Тишина.

Один из санитаров приоткрыл дверь кабинета главного врача и осторожно заглянул внутрь.

– Кажется, он готов, сэр.

Главный врач встал, продел руки в рукава пиджака, застегнулся, перевязал галстук безукоризненно элегантным узлом, и вновь стал выглядеть заботливым, немного усталым доктором, превыше всего радеющим о благе своих несчастных запутавшихся подопечных. Взгляд его отобразил неподдельное сострадание, когда он склонился над распластанным на паркетном полу бывшим губернатором Лудда Шеймасом Хартом.

Теперь, наконец-то, Харт довел начатое дело до логического конца. Он выколол карандашом и второй глаз, а затем, для верности, раскромсал себе еще и горло. Ужасная смерть. Нелепая. Мучительная. Содрогнулись даже видавшие виды санитары.

– Приведите тело в порядок, – сухо, деловито распорядился главный врач, – приберите все. Сообщите семье и выразите самые глубокие соболезнования. И доложите куда следует. А я пока по свежим следам опишу сей занятный случай в моей научной диссертации.

ГЛАВА ВТОРАЯ Alle sind gleich, aber manche sind gleicher¹

1.

Поразительно, но один из персонажей этой истории был ясновидящим. Самым настоящим злым колдуном, магом, чародеем и волшебником.

Звали его Чамберс.

Ясновидением и астрологией, гаданиями на внутренностях животных и некоторых людей, а также предсказаниями будущего, злой колдун зарабатывал на жизнь, и зарабатывал весьма достойно. Достаточно, чтобы позволить себе иметь офис в четырехэтажном особняке в самом зеленом и престижном районе Санкт-Константина, столицы Салема, Второе Имперское Кольцо, Квадрант 7—11NS.

Царящая в офисе злого колдуна деловитая и добропорядочная атмосфера никоим образом не позволяла догадаться об одиозных способах, какими Чамберс зарабатывал на пропитание. Обстановка была, как в преуспевающем банке. В неброско, но со вкусом обставленных, интерьерах, порхали прелестные секретарши с кофе и закусками, в поте лица трудились исполнительные помощники и бдительно служили мрачные охранники.

Апартаменты самого ясновидящего располагались на верхнем, четвертом этаже. Медная табличка на дверях, ведущих в его покои, скромно гласила «Главный консультант». Называть себя в открытую злым колдуном он не решался, опасаясь привлечь повышенное внимание отцов-духовников из Священного Трибунала. Служители Святой Единой Церкви были уже не столь суровы, как в иные времена, но все еще умели разводить костры. И жарить на этих кострах мясо.

Существовала и другая веская причина, по какой Чамберс предпочитал оказывать свои дорогостоящие услуги в столь респектабельной обстановке. За помощью к нему обращались далеко не последние граждане Салема, а, именно, высокие чиновники, местная финансовая и политическая элита, жены знатных салемских лендлордов. Чамберс тонко чувствовал, что людей столь высокого социального и материального положения может отпугнуть оккультный антураж вроде черных воронов, пентаграмм, полыхающих свечей, пурпурных мантий, и оттого принимал клиентов, одетый, как бухгалтер, сочувственный, как бухгалтер, и, тщательно, как бухгалтер, подсчитывал барыши.

Прогресс в деле облапошения и закабаления потерянных душ не стоял на месте, но время от времени все же приходилось работать по старинке, дедовскими методами: то есть, обряжаться в пурпурную мантию, зажигать ароматические курения, чертить пентаграммы, вызывать духов и вглядываться в магический шар. Чем и занимался сейчас Чамберс, запершись в специально оборудованной потайной комнате. Пропитанный запахом экзотических благовоний полумрак развеивал исходящий от магического шара холодный красный свет. Глаза Чамберса тоже горели красным и холодным светом, а в мертвых черных зрачках плавали зловещие видения.

В углах пентаграммы корчились подчиненные Чамберсу древние тени. Бескостные и бестелесные, но живущие, тени преданно служили хозяину, исполняя для него самую грязную работу. Умея проскальзывать туда, куда не под силу пробраться человеку, эти порождения греха подглядывали, подслушивали, становились тайными свидетелями измен, супружеских склок, воровства, взяточничества, разного рода извращений, и об увиденном и услышанном аккуратно докладывали злому колдуну.

Сейчас тени вместе с хозяином вглядывались в глубины магического шара, наблюдая за мученической смертью бывшего губернатора Лудда Шеймаса Харта. Наслаждаясь зрелищем, Чамберс радостно хихикал и потирал липкие ручонки. Три масляных подбородка колдуна и жирное, как свиной студень, брюхо, волнообразно колыхались от удовольствия.

– Чудненько, прелестненько, – бормотал Чамберс. – А вот не надо было лезть, куда тебя не просят. Ведь предлагали тебе деньги, чтобы ты заткнулся. И должность тебе хорошую предлагали в столице, почетную, удобную синекуру. Но ты отказался, вот и получай. Так бывает с каждым, кто связывается с нами.

Кем могли быть эти самые мы, отчего ни за какие коврижки не стоило с ними связываться, и какое отношение злой колдун Чамберс, собственно, имел к невинно убиенному Харту, до поры до времени осталось неизвестным, ибо к чародею пришли. Он услышал стук в дверь, затем кто-то произнес его имя.

– Мистер Чамберс.

– Я ведь ясно сказал, что занят и просил меня не беспокоить!

– Простите, но вас вызывают к господину губернатору Салема. Это срочно.

2.

Господин губернатор Салема чувствовал себя так нехорошо, будто всю предыдущую неделю запойно пьянствовал, а теперь страдал ужасающим похмельем. Хотя ничем подобным Гордон вовсе не занимался, а преодолевал последний, заключительный этап своей победоносной предвыборной кампании на пост губернатора Салема.

Успев блистательно проявить себя в должности первого вице-губернатора, а после отставки своего непосредственного босса, Гарольда Таггерта, и в качестве исполняющего обязанности губернатора, Гордон баллотировался от Партии Новых Демократических Преобразований и заранее опережал своих соперников с разгромным счетом. Выборы были, в сущности, пустой формальностью, но он здраво рассудил, что народ жаждет не только хлеба, но и зрелищ, и подошел к делу серьезно и основательно.

Поэтому были митинги, были пламенные речи, репортеры, многие тысячи пережатых им рук, пухленькие младенцы, которым он щекотал животики, и их хорошенькие мамочки, норовившие выпрыгнуть из кружевных панталон при виде герра Джерсея, такого молодого, мужественного, широкоплечего и очень симпатичного. Гордон выступал перед могущественными лендлордами и упитанными финансовыми воротилами. Он выступал перед лесорубами и зажиточными фермерами. Он выступал перед нищими и власть имущими. Он выступал в крохотных заплеванных пивнушках и в парадных залах роскошных вилл. Он так истово твердил, что покончит с бедностью и коррупцией, несправедливым налогообложением и прогнившей банковской системой, что под конец сам в это поверил. Самую малость, но поверил. А вдруг?

Потом были цветы, поздравления, улыбки, фейерверки, многотысячная толпа, собравшаяся возле здания городской ратуши поприветствовать новоиспеченного губернатора, бал и банкет, и Верховный Канцлер Империи Милбэнк, специально прибывший из столицы на церемонию инаугурации. Мягкий, вкрадчивый, округлый, вылитый Шалтай-болтай, Верховный Канцлер, по совместительству председатель Партии Новых Демократических Преобразований, долго-долго тряс Гордону руку и за невесть какие прегрешения обозвал политиком новой формации.

Теперь политик новой, возможно, еще невиданной человечеству, формации, в окружении охраны, советников, помощников и секретарей, налитым кровью взором смотрел на утопающее в тенистых садах четырехэтажное, непостижимо громадное, беломраморное здание губернаторской резиденции.

Первоначально это были отнюдь не государственные, а частные владения, именно, поместье последнего правителя Свободной Торговой Колонии Франца Максимилиана. После падения Салема в результате кровопролитной войны со Священной Ортодоксией и провозглашения Империи, бывшее родовое гнездо Франца стало официальной резиденцией имперских наместников, а впоследствии, когда времена сделались чуть более либеральными, и законно избранных общим тайным голосованием губернаторов Салема.

За пять столетий особняк фактически утратил свой первоначальный вид величественного средневекового замка. Каждый обитатель дома по каким-то причинам считал священным долгом сюда что-то пристроить, достроить и перестроить. Особняк исправно прирастал флигелями, балконами, колоннами, крытыми галереями, террасами и мансардами. В результате, получился выспренний архитектурный кошмар, по сравнению с которым сам легендарный замок Эшеров выглядел бы жалким кукольным домиком, и только.

Гордон пригладил густые каштановые волосы и поглядел на жену. Красавица Виктория крепко держала за руку их пятилетнего сынишку.

– Долго мы еще будем тут стоять, пупсик? Я замерзла и уже хочу зайти.

– Не знаю, этот дом выглядит как-то подозрительно, будто там водятся привидения.

Виктория фыркнула.

– Гордон, вечно ты мелешь какую-то ахинею. Какие еще привидения? Это ведь не кладбище!

– А на кладбищах водятся привидения? – заинтригованно спросил маленький Макс.

– Нет, не водятся! Привидений вообще не существует! Что ты тоже вечно молотишь какие-то глупости, головастик! Весь в отца! До чего же вы похожи, это невыносимо!

Не опасаясь никаких привидений, Виктория бесстрашно поволокла сына в дом. Гордон неохотно поплелся следом. Внутри все выглядело еще хуже, чем снаружи. Облекшаяся кровью и плотью греза спятившего нувориша.

Конечно, Гордон мог и преувеличивать. Парень он был простой, незамысловатый, из грязи в князи, как говорится, и понимал, что ему отчаянно недостает изысканных манер, воспитания, образования и утонченного художественного вкуса. Больше всего, однако, ему недоставало мозгов, о чем в очередной раз поведала мужу Виктория, когда он, кривясь от отвращения, поинтересовался, нельзя ли содрать позолоту… хотя бы с лестничных перил.

– Содрать? Позолоту? С перил? О чем ты, глупыш? Посмотри, как здесь красиво! Как в музее! – воскликнула Виктория, оглядываясь по сторонам и румянясь от удовольствия.

Неотесанный пупсик с детства не любил бывать в пыльных, ветхих музеях и едва ли мечтал жить в одном из них. Его усталый взгляд запечатлел холл, где мог поместиться целый кафедральный собор, алые ковры, каскады хрустальных люстр, устрашающие фигуры забронзовевших рыцарей в доспехах эпохи Свободной Торговой Колонии и резной полукруг арки, ведущей в бальный зал. В центре холла красовался искусственный пруд с мраморными бортиками, где в синей воде среди кувшинок и лилий фланировали зеркальные карпы, лоснящиеся, упитанные, будто потомственные буржуа на воскресной прогулке.

– Ой, папа, рыбки, – обрадовался Макс.

– Да, вижу, головастик.

Пока они рассматривали рыбок, Виктория на кухне зачарованно созерцала уходящие ввысь резные буфеты, ломящиеся от фарфора и столового серебра.

– Гордон, – позвала она голосом, полным неги и удовольствия.

– Чего.

– Иди, посмотри. Нет, только взгляни! Какой фарфор! Какие блюда! Какие серебряные ложечки!

Ее дивной красоты лицо дышало столь безыскусной и пленительной женской жадностью, что Гордон почувствовал себя польщенным, как если бы отправился на охоту, убил самого большого мамонта и швырнул к ее ногам. Но надо было вернуться к реальности. Это были вовсе не их вещи, а государственные.

– Виктория, мне жаль тебя расстраивать, но это казенное имущество, хищение и присвоение которого строго карается по закону.

– Расстрелом и конфискацией имущества, – радостно объявил пятилетний Макс.

Малышу пришлось по мере силенок поучаствовать в отцовской предвыборной кампании, позировать перед толпами репортеров, улыбаться и махать ручонкой, заодно выслушивать, как отец собирается бороться с казнокрадством и коррупцией. Очевидно, бесконечные переезды и многотысячные митинги не самым лучшим образом сказались на хрупкой детской психике. К тому же, Максимилиан уже два месяца не посещал детский садик и, кажется, разучился читать. И писать. И считать, чего уж там.

– Сопляк зеленый, что ты городишь. Какие еще расстрелы? Сколько раз я просил тебя не встревать во взрослые разговоры!

Виктория засмеялась, показав ровные зубки жемчужной белизны, протянула руку и потрепала мужа по обросшему, но мужественному и волевому подбородку.

– Пойду посмотрю, что там наверху. И на нашу спальню взгляну тоже.

Гордон сел на один из этих невероятных антикварных диванов, усадил на колено Макса и уткнулся в его светлую макушку, вкусно пахнущую карамельками. Какое-то время они молча сидели и слушали, как Виктория ходит наверху, охает и ахает, повизгивает от удовольствия и воркует, как влюбленная голубица, осматривающая свое уютное гнездышко.

– Мама такая красивая, – сказал Макс мечтательно.

– Да.

– Папа?

– Чего.

Макс засопел и шепотом поведал отцу, что, когда вырастет, не будет жениться. Никогда-никогда. А лучше пойдет работать. Лесорубом.

– Вот те раз. Послушай, Максимилиан. Кем ты станешь, когда вырастешь, это твое личное дело, но жениться-то все равно придется.

– Почему?

– Потому что я очень хочу понянчить своих внуков, это раз. А два, если ты немедля не закроешь рот, папа снимет ремень и всыплет кой-кому по первое число.

Папа частенько грозился кое-кому всыпать, правда, никогда не всыпал, но на всякий случай кое-кто благоразумно решил помолчать. Гордон сходил на кухню и принес им с сынишкой по стакану безвкусного, но чрезвычайно полезного, витаминизированного молока производства фармацевтической компании Эймса.

– Папа.

– Чего еще.

– А что это за штука такая в ванной. Такая штука с краниками?

– Ну. Хмм. Это называется биде.

– А зачем оно?

К своему несказанному ужасу Гордон понял, что удушливо краснеет, будто бы не здоровенный, побитый жизнью, мужик тридцати пяти лет от роду, а юная выпускница института чопорных девиц.

– Головастик… пойди, поиграй во что-нибудь, а папа пока вздремнет пару часиков.

Закончив инспекцию дома и раздав необходимые распоряжения прислуге, Виктория заглянула в детскую к сыну. Макс со своими солдатиками увлеченно играл в расстрел и конфискацию имущества.

– Левой, правой, правой, правой! Я вас живьем закопаю, вонючие ублюдки! Марш, марш!

– Головастик, а ты не слишком суров с бедными солдатиками.

– Мама, солдаты пошли на войну и убили плохих людей. Плохие люди грабят простой народ.

Виктория кончиками пальцев провела по грациозной шее, проверяя застежки бриллиантового ожерелья. На ее прекрасном лице образовалась скептическая улыбка.

– Простой народ. Неужто тот самый народ, что при каждом удобном случае кричит «Распни его, распни»?

Макс моргнул.

– Кого распни, мама?

– Вот и твой отец задал мне тот же вопрос. Кого! Ладно, убирай игрушки и ступай мыть руки, через десять минут будем ужинать.

Им накрыли в столовой. Виктория с аппетитом ела, пила белое вино и с удовольствием разглядывала старинную мебель добротной и весьма искусной работы. Гордон присоединился к семейству к тому времени, как подали десерт, и Макс, изнемогая, но не сдаваясь, пытался умять третий кусок сливового пирога. Гордон от ужина и пирога отказался, и попросил стакан чая. Его янтарные, с рыжеватыми искрами, глаза обследовали очередное слишком роскошное помещение с мраморными колоннами, украшенное, вдобавок, портретами всех его предшественников

– А еще говорила, здесь не водятся привидения, – сказал Гордон, с усмешкой кивнув на портрет Таггерта.

Виктория посмотрела на портрет и передернулась. В должности губернатора Салема Таггерт отличился тем, что облегчил бюджет на четыре миллиарда империалов, а еще попытался устроить государственный переворот. А еще бывший губернатор страдал склонностью к нездоровому прожектерству. Он буквально помешался на хлорелле, крошечной водоросли, которой надлежало изменить этот несуразно и неразумно устроенный мир. Культивируемая в промышленных масштабах, водоросль, спрессованная в пищевые брикеты, была стать пищей будущего, сытной и дешевой, избавить человечество от голода, а заодно от боен и мясокомбинатов, кои Таггерт патетически именовал «фабриками смерти».

– Кстати, что с Таггертом? Давно ничего о нем не слышала.

– Да что с ним сделается, птенчик. Жив, здоров, выращивает свои водоросли. Заезжал ко мне вчера в офис, поздравил с избранием, – прибавил Гордон, чуть замявшись.

– С ума сойти! Да как он посмел к тебе заявиться!

– Ну… мы все же четыре года вместе работали…

Виктория не переставала дивиться, сколько причудливо в нем зубодробительный тевтонский натиск сочетался с бюргерской сентиментальностью. Гордон безжалостно уничтожал каждого, кто мог помешать его блистательному восхождению к самым вершинам власти, но вот добивать лежачих было не в его обычае. Подобное благородство частенько выходило Гордону боком, ибо лежачие порой не понимали с первого раза, пытались подняться и вонзить нож в спину.

Как ни поразительно, Кит всю свою не слишком долгую и не слишком счастливую жизнь страдал от тех же напастей – дурацкой жалости и еще более дурацкого благородства. Бедненький котеночек и глупенький пупсик, они вполне стоили друг друга.

– Гордон.

– Чего.

– А того. Слишком ты добр к тому, к кому не надо. Макс? Ты уже поел? Отлично. Тогда поднимайся. Завтра отправишься в садик и опять научишься читать. Нет! Ты не станешь лесорубом! Ты станешь юристом, или политиком, или президентом Корпорации, как твой дядя Кит. Мне наплевать, что ты не хочешь! Стоп! Отдай рогатку!

Виктория замучилась постоянно отбирать у сына рогатки, камни и прочие орудия деревенских олухов. Макс только выглядел опрятным, серьезным мальчуганом со славной, честной мордашкой и милыми, чуточку оттопыренными, ушками. На деле это был крохотный всадник Апокалипсиса. Он отчаянно дрался, сквернословил столь виртуозно, что легко сумел бы вогнать в краску целое полчище дюжих лесорубов, мастерски плевался сквозь зубы и залихватски присвистывал вслед молоденьким горничным. Виктория боялась представить, что станется с сыном лет через двадцать, когда Максимилиан вырастет в такого же недоброго, запутавшегося мужика, как его отец. Или в такого же угрюмого, запутавшегося мужика, как его любимый дядя Кит. Оттого Виктория пыталась укротить сей мятежный дух сейчас, пока сын был еще зависимый и слабый.

Конфисковав у малолетнего шалопая рогатку, Виктория как следует отчитала сына и препоручила заботам гувернера. Настала пора заняться мужем и выяснить, почему пупсик такой печальный и подавленный теперь, когда они стали счастливыми обладателями бесценного фарфора. Устроясь поудобней со стаканом белого вина, Виктория состроила сочувственную мину и приготовилась слушать.

– Пупсик, что ты киснешь. Устал?

– Дело в том, что мне…

– Да?

– Время от времени… я чувствую… испытываю… какое-то… чувство внутри. Чувство какой-то пустоты.

– О?

– Ты никогда не чувствовала ничего подобного?

– Нет, – ответила Виктория искренне.

Интересно, а чего он, собственно, хотел. В поисках просветления Гордон уже полгода как перешел на полностью вегетарианскую диету и питался исключительно вареным рисом и овощами. Он много времени посвящал медитациям и даже йоге. Правда, во всем этом кошмаре находились и положительные моменты. Ненаглядный супруг заметно постройнел, а его мускулы! Краем уха выслушивая его жалкое бормотание о пустоте внутри, Виктория бочком придвинулась поближе и нашарила под кашемировым свитером тугой бицепс. Неплохо.

– Фарфор! – тем временем бормотал он. – Неужели я к этому стремился? Пойми, я ведь на самом деле хочу! Хочу бороться с коррупцией! С нищетой и бесправием! С деградацией и разложением, с порочной системой, нацеленной лишь на то, чтобы воспитывать и поощрять никчемных неудачников!

Виктория крепко обняла мужа за шею. Ноздри ей приятно пощекотал горьковатый запах его одеколона после бритья.

– Иногда я начинаю думать, что все это бессмысленно, бесполезно, и не лучше ли бросить к чертям эту чертову работу…

Виктории оставалось лишь похвалить себя за то, как точно до минуты, да что там, до секунды она все рассчитала. Запустив мужу пальцы в волосы, второй рукой она крепко притянула его к себе, наблюдая, как в дверном проеме вырисовывается приземистая фигура, разодетая в подобие красного бархатного балахона. Чамберс запыхался и вспотел, но успел вовремя.

– Господин губернатор.

Гордон на секунду остолбенел, затем подобрался и сделал такое движение, будто собрался резво рвануть с низкого старта, но Виктория держала крепко. Заглянув мужу в лицо, она прильнула к нему так, чтобы он сумел почувствовать под шелком и атласом ее платья завораживающие изгибы стройного, безупречно здорового, цветущего женского тела.

– Не пугайся, глупыш. Это всего лишь мистер Чамберс заехал узнать, как твои дела. И, кажется, он составил твой гороскоп, ты наверняка захочешь взглянуть.

– Как ваше самочувствие, господин губернатор? – спросил Чамберс, всем своим жирным телом выражая неподдельную тревогу.

– Ну… на самом деле… что-то я чувствую себя не ахти…

Поросячьи глазки астролога, имевшие обыкновение косить по замысловатой траектории, сфокусировались на симпатичной, но сейчас помятой и потерянной, физиономии губернатора.

– Не волнуйтесь, герр губернатор. Я уже здесь, сейчас мы быстренько все исправим.

Пока злой чародей быстренько приводил в чувство своего самого важного клиента, Виктория из столовой переместилась на кухню, поближе к фарфору, взяла чашку кофе и свежий журнал мод. В моде, как и столетия тому назад, были бриллианты, шубы и преуспевающие мужчины, способные регулярно делать любимым такие дорогостоящие подарки.

Полюбовавшись картинками, Виктория брезгливо, будто дохлую мышь, отшвырнула тошнотворное чтиво и точнехонько залепила Чамберсу по темечку.

– Ой-ой!

– Вы сегодня что-то быстренько.

– Ну, я ведь обещал, что быстренько…

– Лучше расскажите, как там Гордон. Надеюсь, он уже передумал бороться с коррупцией и с этой… как ее? Ах, да. Нищетой. Нам ведь наверняка понадобится пристроить к дому еще один флигель или мансарду.

– Немного переутомился, ничего страшного, выспится, к утру будет, как новенький, – утешил Викторию злобный чародей.

– Хмм. Как новенький, говорите? А пустота у него внутри?

– Завтра господин губернатор и не вспомнит ни о чем, не беспокойтесь.

– Выпьете кофе или еще что-нибудь? Хорошо. Присаживайтесь, мистер Чамберс… как вас там? Зиг… Зиг… Зигмунд? Нет. Зигфрид? Тоже что-то не то. Вот! Вы – Сигизмунд, да?

– Соломон, – кротко поправил мистер Чамберс.

– Как?

– Так меня зовут.

– А я как сказала? Присаживайтесь. Сколько вам сахару?

Подслащивая Чамберсу кофе, Виктория украдкой поглядывала на колдуна, обвешанного с головы до пят золотыми цепочками, драгоценными перстнями и амулетами с оккультной символикой. Левый глаз Чамберса косил налево, а правый – направо. Отталкивающую внешность, правда, он мастерски лакировал на диво вкрадчивыми и льстивыми манерами.

– Вас что-то тревожит, Виктория?

– Да, меня тревожит мой маленький глупыш. Не понимаю, почему он такой подавленный.

– Видите ли. Процесс духовного совершенствования, путь к обретению собственного «я» долог, труден, опасен и тернист. Очевидно и вполне нормально, что, снимая слой за слоем покровы с того, что непосвященные называют реальностью и постигая подлинную суть вещей, ваш муж испытывает целый спектр чувств, порой весьма интенсивных и противоречивых.

– Чувств? Каких еще чувств? Откуда у этой тупой деревенщины вообще взялись чувства?

– Ну… не беспокойтесь, это временно, это шелуха. Ваш муж сейчас, как цыпленок, вылупляющийся из яйца. Моя задача – помочь ему и поддержать в духовном перерождении. Как и ваша.

Виктория вдруг ощутила, как сердце пропустило удар, другой, а душа… ушла в пятки. Хотя нет… это была не душа. Не могла быть душа. Ведь души у нее больше не было. И черт с ним. Зато у нее был изумительный фарфор, брильянты, и шубы, и люди, которые подобострастно заискивали перед ней, потому что она законная жена губернатора Салема. А еще Виктория замечательно понимала, что для Гордона нынешняя должность – далеко не предел. Нет, не предел.

– А что случится, когда Гордон духовно переродится?

Чамберс улыбнулся еще приторней, если это было в принципе возможно.

– Ну, ваш муж постигнет подлинную суть вещей, обретет полное, абсолютное освобождение и сольется с Великим Ничто.

Виктории невольно вспомнился покойный отец, который сливался с Великим Ничто при помощи примитивного, но оттого не менее жуткого запойного пьянства. Очевидно, в конце концов бедный старичок постиг подлинную суть вещей в неприглядной полноте, потому что вышиб себе мозги из лучевика. Что до самой Виктории, то она подлинную суть вещей постигла давным-давно, и для этого ей не потребовались часы медитаций и плошки вареного риса на завтрак, обед и ужин. А именно, все мужчины были непроходимыми идиотами!

И злой колдун ничем не отличался от других. Во-первых, он был мужчиной. А, во-вторых, непроходимым идиотом. Викторию не переставала поражать его по-детски наивная вера в то, что он может манипулировать той беспощадной, не ведающей преград, силой, которую столь любовно опекал и пестовал сейчас.

– Великое Ничто. О, да. Так говорил Просветленный?

– Просветленный… или кто-то другой. К чему вам забивать голову ненужными деталями.

Верно. Начхать на ненужные детали. Надо собраться и поразмыслить о чем-то более практичном и приятном. Например, о фарфоре.

– Эээ… Зиг… Сигизмунд… мой фарфор…

– Вижу. Поразительной красоты и ценности фарфор.

– Вот видите, вы сразу заметили, а олух деревенский и внимания не обратил.

Возможно, привычку к дорогим вещам нужно иметь с детства, а Гордон детство провел в сиротском приюте. Ну и ладно, зато Чамберс объяснил Виктории, как можно на легальных основаниях выкупить у государства фарфор за умеренную плату и порекомендовал беспринципного и ловкого стряпчего, который мог немедля заняться насущным вопросом.

После оказанной любезности Чамберс решил откланяться, а миссис Джерсей вежливо пошла проводить злого колдуна. Выйдя на крыльцо, она оперлась изящной ручкой о мраморную колонну, терпеливо дожидаясь, пока прихлебалы Чамберса приготовят к отбытию его механо. Дышащие туманами прохладные сумерки терпко и сладко пахли свежескошенной травой и вишнями. Взор Виктории обратился на запад, туда, где над кронами деревьев парил зеленый серп единственной луны Салема, Танкмара. В том направлении, за холмами и лесами лежали Черные Топи, обширнейшие болота, пользующиеся у местных очень дурной славой.

– Виктория? – окликнул Чамберс.

– Да.

– Если возникнут какие-либо проблемы, немедленно обращайтесь.

– Поняла, – отвлеченно отозвалась Виктория, все еще глядя на запад. Серые глаза ее на мгновение сделались дикими, голодными, будто у волчицы. – До свидания.

– До свидания. И помните, мы на одной стороне баррикад.

Виктория вошла в дом и захлопнула двери. Еще один бокал вина, и спать, спать. И не думать о том, что, если они с Чамберсом по одну сторону баррикад, то кто? Кто по другую?

3.

Гордон пробудился в превосходном расположении духа. То ли благоприятно подействовал вчерашний разговор с Чамберсом, то ли впервые за последнее время он выспался, но на работу он прибыл в отменном настроении. Первым делом губернатор собрал служащих в зале для приемов в здании своей администрации и выступил с коротенькой речью: поблагодарил за отличную работу во время предвыборной кампании и выразил надежду на дальнейшее плодотворное сотрудничество. Сотрудники администрации не могли наглядеться на губернатора. До чего же он был подтянутый, энергичный. Не красавец, конечно, но, Иисусе Сладчайший, какой симпатичный.

– Нам предстоит много и тяжело работать, – закончил свою речь губернатор, виртуозно слепя подчиненных блеском янтарных глаз и сверканием обаятельной улыбки, – а, если кто-то вздумает отлынивать и путаться у меня под ногами, того ожидает расстрел и конфискация имущества! Ха-ха-ха! Шучу! Сначала будет конфискация, и только потом расстрел!

Следом господин губернатор еще разок удачно пошутил в том же приподнятом духе на закрытых слушаниях, посвященных обсуждению бюджета на предстоящий финансовый год.

– Уверен, мы все соберемся и примем разумный, взвешенный, бюджет, удовлетворяющий нуждам наших граждан, или вы будете расстреляны, а ваше имущество конфисковано в пользу означенного бюджета! Ха-ха! Я опять шучу! Сначала…

– Мы поняли, господин губернатор, сперва конфискация, потом расстрел, – слаженным хором пролепетали глава бюджетной комиссии и министр финансов.

Представители силовых ведомств оказались покрепче духом, хотя им тоже сделалось чуть не по себе от жизнерадостной улыбки губернатора, когда тот прибыл на еще одно закрытое завещание, на сей раз касающееся директивы, полученной от центральных властей. Сверхсекретная директива, свеженькая, с пылу с жару, была посвящена тотальному усилению контроля и надзора.

– Контроля и надзора над чем?

– Абсолютно над всем, – ответили в один голос министр внутренних дел, министр юстиции, министр обороны, Генеральный прокурор, директор местного департамента Отдела Благонадежности и представитель Священного Трибунала.

Чуть-чуть изумленный их слаженным ответом, Гордон сам придирчиво изучил директиву. Нет, они не шутили. Усиление борьбы с терроризмом, сепаратизмом, наркоторговлей; отдельным пунктом значилось оперативное отслеживание деятельности религиозных сект и строжайший надзор над ними. Последнее, очевидно, было связано с луизитанским Культом Короля, ситуация с коим сперва выглядела смехотворной и курьезной, затем вопиюще нелепой, а теперь медленно, но верно, приобретала размах полномасштабного кризиса, практически стихийного бедствия.

– Ну что же, прекрасная директива. Правильно ли я понял, что именно на основе данной директивы ведется разработка федерального Закона, так называемого Закона о Сочувствии Экстремизму?

– Да, господин губернатор, – ответил министр юстиции, – через два стандартных месяца, как нам известно, Закон о Сочувствии поступит на рассмотрение в нижнюю палату Имперского Парламента. Согласно государственным актам, если Закон будет принят, потребуется ратификация местными властями.

– Не сомневаюсь, когда пробьет нужный час, мы все соберемся здесь и в едином порыве ратифицируем Закон о Сочувствии, не так ли?

– Господин губернатор, – пробормотал министр юстиции.

– Слушаю, – отозвался Гордон любезно.

– Понимаете, какая штука, при ближайшем рассмотрении Закон о Сочувствии, это…

– Да? Высказывайтесь, не стесняйтесь.

– Дело в том, что сам Закон о Сочувствии полностью развязывает руки Верховному Канцлеру Милбэнку, наделяет его широчайшим спектром полномочий, фактически, превращает в единоличного диктатора…