Вокруг образуется свободное пространство. Проходят минуты. Никто уже не смотрит в нашу сторону. Ур-сакх черпают снег ладонями и бросают в огонь. Особо уполномоченный тушит кирпичную стену. Щеночек ловит мой взгляд и разводит руками.
Меня пробирает дрожь. Не от впечатлений. От холода. А может, от всего сразу. Но это только начало.
У выезда из подземного гаража стоит пара изрешеченных пулями машин, а на снегу темнеют кровавые пятна. Наверное, Мерат пытался прорваться, но встретил ожесточенный отпор и теперь это место превратилось в линию столкновений. Охотники притащили во всех смыслах тяжелое вооружение и готовы уничтожить любого, кто высунется наружу.
Но сами соваться внутрь пока не спешат и большая часть их внимания посвящена друг другу.
– Кто главный?
– Я! – раздается сразу с десяток голосов.
Каждый из них хотел вложить в голос вызов персонально мне, но слившись в нестройном хоре, они лишь повисли в воздухе и усилили царящий вокруг аромат междоусобной грызни.
– Понятно. – поднимаю ладонь, пытаясь пресечь кровавую перепалку, выбираю самого здорового и уродливого. – Организуй весь этот сброд. Когда вернутся Они, все должно быть потушено.
Он скалится, но не спорит.
– Огонь прекратить. И принесите мне громкоговоритель.
Шипение, плевки. И без того недобрые, нацеленные на меня взгляды становятся злыми.
– Не пытайся отмазать своих, женщина. Они предали, они убили Генерала и подожгли дом. Мы снимем с них кожу и поджарим на том же самом пламени.
– С убийцы снимешь и поджаришь. Остальных не трогать. Стрелять, только если высунутся. Так приказал Нун Гараш.
Он пялится на меня, прищурив глаза.
– Нун Гараш где? Хочу слышать его голос. Не твой.
– Ну так спустись и послушай.
Он продолжает пялиться, кривится.
И отводит глаза.
Откуда-то появляются лопаты и огнетушители. Из соседнего здания протягивают шланг с водой. Охотники больше не стреляют и люди Мерата пользуются передышкой. Наконец мне приносят громкоговоритель.
– Говорит Марьям. Вы заблокированы. Вам не уйти. Сложите оружие и сдайте убийцу Генерала. Остальным гарантирована безопасность.
Тишина. Потом из глубины доносится крик:
– Мы его не убивали.
Охотники дергаются и шипят.
– Я вам не верю.
– Я клянусь, Марьям, мы его пальцем не трогали. Мы просто спасаем свои шкуры!
Оглядываюсь на своих союзников. Спрашиваю, видел ли кто-нибудь тело и ответ не оставляет сомнений.
– У нас есть тело. Генерал мертв и кто-то из вас за это ответит!
На мордах охотников ухмылки.
– Ты можешь спуститься к нам поговорить? – зовет голос из гаража.
И снова устремленные на меня взгляды сквозят враждой и подозрением.
– Я не веду переговоров с предателями. Говори так или поднимайся сам.
– Нихрена я туда не высунусь!
– Можем встретиться на середине.
Выхожу из укрытия. Оборачиваюсь. Охотники по-прежнему смотрят злобно и с недоверием. Выбираю двух самых отмороженных на вид, зову за собой, но те и не шевелятся.
– Не бойтесь. Они не станут стрелять.
Хихиканье и презрительные усмешки на мордах окружающих заставляют последовать приказу.
Долго стоим на открытой местности. Как же холодно. Кровь, что пропитала мои кроссовки давно замерзла.
– Не выйдут, крысы. – шипит один из моих спутников и сплевывает на снег. – Только с пушками храбрые.
– Не поговорят с нами – будут говорить с Ними.
Он ухмыляется и показывает зубы.
Наконец из-за баррикады выпрыгивает человек.
– Узкоглазый где? – спрашивает охотник.
– Не знаю. Мы его не видели.
– Врешь!
Человек смотрит на охотника, со вздохом качает головой и переводит взгляд на меня. Кажется, его зовут Джошуа и он довольно мерзкий тип.
– Его с нами не было, Марьям. Он написал нам среди ночи, сказал, случился какой-то трэш и если не возьмем пушки нас перережут прямо в постелях. Клянусь, все было так. Мы не хотим сражаться с Ними, у нас порядок с головой! Мы просто хотим выжить.
– Но Генерала убил узкоглазый? – спрашиваю охотника.
– Да! Его двое видели.
Ну и бардак. За что мне это? Как же холодно. Почему нельзя было дождаться весны?
– Понятно. Возвращайтесь на позиции и тушите проклятый пожар. Не стрелять, пока сидят тихо и не рыпаются. А вы, – поворачиваюсь к Джошу. – Сидите тихо и не рыпайтесь. И даже не пробуйте смыться. Услышу хоть один двигатель – ты, лично ты будешь до конца жизни на руках свои кишки носить, понял?
Он кивает, не отрывая взгляда от моих ног, покрытых литрами замерзшей крови. Охотники тоже смотрят на меня, уже по-другому.
– В глаза смотри и скажи, что понял!
Он с трудом поднимает взгляд.
– Я понял, Марьям.
– Хорошо. Всем ждать глашатаев.
– Эй. – зовет один из моих спутников, пока мы возвращаемся к остальным. – Что внизу? Порешали?
– Скоро порешат. Тушите огонь.
Кто-то незаметно накинул мне на плечи еще одну куртку и я не уверена, что это был Щеночек – он вообще куда-то пропал. Хорошо бы найти место погорячее и засунуть туда ноги. Прямо в огонь.
Пожар все еще полыхает. Вода в шланге успела замерзнуть до того, как его включили. Усилия ур-сакх по борьбе с пламенем приняли более организованный характер, но сражение по прежнему неравное.
– Пойдем. – Щеночек появляется снова. – Я согрел машину.
О, Боже, наверное, я сегодня не умру.
Снимаю проклятые кроссовки и закидываю ноги на печку. Любимая пижама изорвана, перемазана кровью и сажей. Попросить его сделать массаж или это слишком? Где-то над головой висит зеркало заднего вида. Зажмуриться и снять? Набраться смелости и взглянуть?
Откидываюсь на сиденье и закрываю глаза. Пожар спас мою жизнь. Не представляю, чем еще я могла отвлечь их внимание. И щеночек. Когда все закончится, покатаю его на лодке. Поворачиваюсь, поделиться этой мыслью, но снаружи доносится шум: ур-сакх скапливаются у входа на лестницу и возбужденно галдят.
Дверь слетает с петель, толпа едва успевает расступиться. Нин Сикиль проносится сквозь людскую массу и ур-сакх с визгом бросаются на снег, отскакивая с ее пути. Через мгновение смерч скрывается в гараже.
Абсолютная тишина. Кажется, будто и пожар звучит тише.
Робкие голоса быстро набирают возбуждение.
Они ждут предсмертных воплей, но вместо этого раздается рев двигателя и наружу выпрыгивает внедорожник. На полной скорости он сбивает шлагбаум на выезде с территории и исчезает, вздымая за собой клубы снега.
– Она, что… Бежит?
Щеночек втягивает в голову в плечи.
Из гаража появляется Джош и еще несколько человек, таких же бледных, как и охотники, что до сих пор пялятся Ей вслед.
Не сговариваясь, они смешиваются друг с другом и нестройной толпой двигаются к моей машине. Приблизившись, застывают, переминаясь с ноги на ногу. Опускаю стекло.
– Что это значит? – спрашивает Джош. – Она влетела внутрь, вытряхнула двоих из тачки и свалила.
– Скоро узнаем. Потушите наконец проклятый пожар!
Охотники складывают оружие и направляются к огню. Следом тянутся люди из гаража. Их много. Больше, чем я ожидала. Наверное, это можно считать успехом.
Пламя наконец отступает. Кажется, я начинаю чувствовать свои ноги.
Снова суета. Толпа бросает дела и скапливается у лестницы. Заставить вернуться к работе? Все равно ведь не послушают. Переглянувшись, тоже выходим из машины.
Звук шагов из глубины. Медленных и уставших. Единственный звук, что различает ухо. Все смотрят в темный, неосвещенный провал. Никто не шевелится. Никто не моргает.
А мне вроде и без разницы. Ничто не изменится лично для меня, я буду делать то же, что и раньше. Но как же любопытно.
– Эй! – тяну за рукав Щеночка. – Ты за кого?
– Что?
– Глашатай? Ба-заа? Кого ты хочешь увидеть?
– Я хочу… – на миг он впадает в раздумья, затем вздыхает и касается моей руки. – Чтобы от нас все отъебались.
Зои
Узкую, петляющую между соснами колею замело бураном. Даже сквозь закрытые окна я слышу, как хрустит под колесами глубокий слой снега. Редкие, сухие и крошечные снежинки соскальзывают по лобовому стеклу и, кажется, один только взгляд по ту сторону должен заставить поежиться от холода.
Но на самом деле я и не помню, когда в последний раз мне было настолько тепло.
– Какое сегодня число?
Он поворачивает голову и несколько секунд смотрит на меня.
– Понятия не имею.
Я вижу его лишь краем глаза – не могу себя заставить отвернуться от окна.
– Я почему спрашиваю: наверное, скоро Новый Год.
Мерат натянуто улыбается и кивает.
Вот и все. Меньше года. А кажется, будто целая жизнь. Я едва могу вспомнить, как стояли вещи в моей уютной маленькой квартирке и вкус дешевых сосисок из супермаркета. Да что уж там квартирка, даже мамино лицо теперь восстает из памяти нечетким и расплывчатым. Узнаю ли я ее голос?
Конечно, узнаю. Если когда-нибудь услышу. Ах, как хотелось бы заехать на Новый Год, помочь нарядить елку, познакомить с Мератом.
И внучкой. Или внуком. Смешно сказать, сама до сих пор не знаю. Но почему-то кажется – это девочка. Будто шестое чувство настойчиво шепчет на ухо, что скоро у меня родится прекрасная маленькая девочка.
Как жаль, она никогда не узнает свою бабушку. Мерат сказал, нам придется скрываться всю оставшуюся жизнь.
Ну и ладно. Лучше уж так.
Мерат поднимает глаза на зеркало и тень пробегает по его лицу. Где-то позади, среди деревьев мелькает свет фар.
– Нас преследуют?
– Не уверен. Всего одна машина.
Огни приближаются. Как он несется! А Мерат и так ехал на пределе возможностей.
Быть может, кто-то решился бежать, так же как и мы?
И вот уже фары сверкают в зеркалах.
– Пристегнись. – говорит Мерат.
Черный внедорожник въезжает в багажник на полной скорости и меня бросает на лобовое стекло. Секунду назад казалось, Мерат полностью контролирует дорогу и вот мы уже зарываемся в сугроб.
Он пытается сдать назад. Еще один удар.
Внедорожник вжимает нас глубже и капот засыпает снегом.
Потом все стихает. Мы сидим, слушая шум двигателя и считаем удары собственных сердец.
Мерат касается моего плеча.
– Не вылезай из машины. Не бойся. Они не причинят тебе вреда. Если что, вали все на меня.
Я не заметила, в какой момент в его руке снова возник пистолет.
Нет! Не выходи!
Хватаюсь за его ладонь, он сжимает ее, будто в последний раз и выскальзывает наружу. Хлопает и дверца и вот мы уже бесконечно друг от друга далеки.
Сквозь заднее стекло вижу, как он подбирается к внедорожнику. Заглядывает внутрь. Отсюда мне кажется, что салон пуст, наверное, это так, потому что Мерат тоже выглядит удивленным.
Он выпрямляется. Осматривается по сторонам.
Я вижу, как бледнеет его лицо. Вижу, как встают дыбом его волосы и вздрагивает сжимающая пистолет рука. Он поворачивается, мы встречаемся взглядами. Беги, Зои, говорят его глаза.
В кромешной темноте за его спиной мелькает едва уловимая фигура. Мерат взмывает в воздух, перелетает через машины, врезается в дерево и словно пластиковая кукла безжизненно падает на капот. Его застывшее тело в сантиметрах от моего лица.
Беги, Зои.
Непроглядная темнота. Ноги утопают в снегу. Ветки бьют по лицу и хвоя ранит щеки.
Повсюду и везде мелькают среди деревьев ее глаза.
Они все ближе.
И все больше.
***
Холод. Чудовищная боль в животе. Кровь. Чья это кровь? Свежая, еще теплая. Откуда столько крови? И где моя куртка? Где мой…
Где мой ребенок?! Где моя маленькая девочка?!
Стихает хруст шагов в глубоком снегу и медленно растворяется ее спина. Она уходит, исчезает в ночи, прижимая к груди крохотный, светящийся сверток.
А сверток начинает кричать. Он плачет, умоляет о спасении, зовет меня, только меня и никто другой ему не нужен.
Это мой сверток, это – моя Малышка, мое маленькое чудо, и я его не отдам! Она превратит его в чудовище, навечно сделает своим рабом, изуродует все доброе и хорошее, что я вложила в эту крошечную, пока еще невинную душу! Она извратит ее, заставит нести Зло…
Я не отдам.
Как же холодно.
Не отдам.
Марьям
Сотни глоток взревели в едином, восторженном порыве и я тону в водовороте бледных, рвущихся в экстазе лиц. Ур-сакх трясут кулаками, сливаются в объятиях, запрыгивают друг другу на плечи и целуются в губы. Кто-то толкает меня в спину и я падаю, но десятки рук подхватывают у самой земли, проносят по воздуху и словно рождественскую ель водружают мое тело в центр лихого, бесноватого хоровода. Перед глазами мельтешит, в ушах звенит от беззаботных, по-детскому счастливых воплей.
Ищу взглядом Щеночка. Но тот снова разводит руками. Сегодня я все-таки не умру.
Салазар вытирает пот со лба и делает шаг. Хоровод распадается и царящая вокруг вакханалия откатывается, освобождая пространство для нас двоих.
– Ублюдки. – говорит Салазар, но его голос звучит без злобы, а на лице улыбка, впрочем, улыбка вымученная. – Знаешь, что смешно?
– То, что выйди вместо тебя ба-заа, они устроили бы то же самое?
– Да, именно!
Он смеется. Среди бушующего вокруг водоворота мы видим и наемников. Они растеряны и толком не представляют, что творилось в эти часы глубоко под землей, но тоже улыбаются и хлопают друг друга по плечам.
– Хорошая работа. – кивает Салазар.
– Для этого был нужен мой профессионализм? Боюсь, я слишком стара для таких приключений.
– Что? А, нет. – он снова улыбается. – Твой звездный час еще впереди. Но об этом позже, приходи в себя.
– Если возможно, я предпочла бы узнать обо всем сейчас.
– Хорошо. Найдем место получше.
Мы залезаем в машину, он с облегчением откидывается на кресло и закрывает глаза.
– Как все прошло внизу? – спрашиваю, когда молчание становится затяжным.
– Так себе. Почти все глашатаи мертвы, многие бу-уда-бар из нашей, кхм… Назовем это партией, тоже. Но главное – мы победили. Они найдут, кем заменить павших. Такое уж нынче время, проблем не будет. Впрочем, как и всегда.
– Ты имеешь ввиду… Значит, это правда? Бу-уда-бар становятся… Из людей?
Салазар приподнимает веки и смотрит на меня с легким интересом.
– Считаешь себя достойной?
– Что? Боже, нет!
Он улыбается одними губами, кивает.
– Когда-то они были людьми. Не просто людьми. Великими властителями. Королями, вождями и завоевателями. Теми, кто принес в жертву все, что имел, ради одного единственного. Таких людей ты регулярно видишь по телевизору. С некоторыми общалась. Они почти готовы к перевоплощению. Им не хватает только одного – благословения Семьи.
– Ради одного единственного?
– Ради абсолютной власти. – он кивает и снова прикрывает глаза. – Но вернемся к главному. Противоречия внутри Семьи, вернее того, что от нее осталось – в прошлом. Нам предстоит построить новый мир. Мир, в котором существование бу-уда-бар не будет тайной. Но для начала расправиться со старым.
– Каким образом?
– Сжечь. В радиоактивном пламени.
– Будет война?
– Война уже идет. Будет Война.
– Понятно.
Наверное, я должна прийти в ужас, разрыдаться и на коленях вымаливать признание, что слова его не более чем жестокая шутка. Но слезы не катятся по моим щекам – уютно и тепло шумит в салоне печка, а сердце бьется ровно и спокойно. И только где-то на самом краю сознания едва ощутимо извивается маленький, неприятный червячок. Словно тонкая, почти неуловимая нить по прежнему связывает меня с тем, чему предначертано быть разрушенным.
О чем-то я позабыла.
– Страх – нормальная реакция. Но так нужно, Марьям. Мы делаем это ради всего человечества. Мы построим новый мир, более равный и справедливый для всех. Человечество будет двигаться вперед, а бу-уда-бар его направят. Потому что иначе… Нас ждет бездна. Всех нас. Другого выхода нет.
Он продолжает что-то говорить, но слушаю я вполуха. Уж слишком настрадался мой несчастный мозг за последние несколько часов и думать об этом я буду позже.
На часах загорелось утро, на небе по-прежнему холодная зимняя ночь. Нестройная толпа за окном продолжает тушение пожара. Усилия наконец дают свои плоды, а может, выгорело все, что только могло гореть, но пламя стихло и оживают даже мои многострадальные ноги.
Салазар заснул. Я не уверена, что бункер не продолжает гореть изнутри, но толпа постепенно рассеивается и, наверное, я тоже могу спуститься к себе. Надо только собраться с силами. Не полежать ли для начала с закрытыми глазами прямо в машине? Всего пару минут.
Оставшиеся на поверхности ур-сакх почти синхронно поворачивают головы – возвращается внедорожник.
Появляется Нин Сикиль. В ее руках туго свернутая окровавленная тряпка.
Выхожу наружу. Поймав меня взглядом, она вручает свою ношу.
Это же ребенок!
Я вижу девочку впервые, но, как и окровавленную куртку матери, сразу же узнаю. У меня ведь тоже есть дочь. И надо как-то обезопасить ее перед грядущими катастрофами. Впрочем, времени еще достаточно.
Младенец покоится в моих руках, дышит ровно и часто, пухлые щеки покрыты морозным румянцем. Я поднимаю глаза, но Нин Сикиль уже исчезла. Вокруг меня снова толпа – стоят на расстоянии нескольких метров и сверлят изумленными, почти молитвенными взглядами.
– Добро пожаловать в Мир, маленькая сестра. – звучит голос Салазара. Он склоняется над свертком и заглядывает девочке в лицо. – Это – довольно уродливое и неприятное место. Но я надеюсь, тебе понравится.
Девочка не отвечает. Она спит. Что с ней делать? Зачем она мне? Отдать Салазару?
– Нет, – отвечает он, едва поймав мой взгляд. – Ее доверили тебе.
Я вспоминаю, что несколько месяцев назад специально для этого ребенка приобрели кувез – такое приспособление используется в родильных отделениях и реанимациях. Младенца помещают внутрь и устройство следит за тем, чтобы он находился в оптимальных условиях.
– Пойдем. – зовет Салазар. – Посмотрим, что осталось от больницы.
– Что произошло?
– Мерат пытался ее похитить. Ублюдок никогда мне не нравился. Всегда казалось, что-то он такое прячет за своими ужимками и дебильным юморком.
Мы спускаемся в бункер и я помещаю ребенка в прозрачный пластиковый бокс. Мы тратим некоторое время, чтобы разобраться с его работой и настройкой, после чего Салазар уходит, а я брожу по хранилищам в поисках детского питания.
Я возвращаюсь, а девочка уже не спит. Встречает меня противоестественно-разумным, механическим взглядом, которого и быть не может у младенца ее возраста. Взглядом своего отца.
Когда-то он пугал меня до дрожи в коленях, теперь я обросла чешуеей.
Что ж, не после смерти, но хотя бы на остатки отпущенного мне срока, я заслужила обрести покой.
Конец
Мерат
Трещина в очках. Она появилась так давно, что я начал из-за нее косить.
Уже не первый день моя маленькая лодочка скользит по волнам. Рукава куртки покрыты соляными разводами, на ногах толстые, теплые штаны. Не знаю, из чего они сшиты – я купил их у эскимосов. Это тоже было давно. Щенок, который шел к ним в придачу, успел превратиться в матерую суку с ясными, голубыми глазами, суровой мордой и лихо закрученным хвостом.
Я зову ее Немезида. Она зовет меня Гав. На самом деле я тоже зову ее Гав – это единственное слово, что я в состоянии выговорить после стольких лет одиночества. Даже в своей голове. Кажется, будто сам с собой я говорю на человеческом языке и собственные уши слышат вроде бы членораздельную речь. Но нет. Кажется. На самом деле просто гавкаю на разные лады.
И когда я высажусь на берег, предстану перед нормальными людьми, теми, что проводят свои жизни в офисах, машинах и квартирах… Я буду им лаять. Буду носиться кругами, высунув язык, скулить и закидывать лапы на их плечи. Это ничего. Они поймут. Главное, не лезть никому под хвост.
А пока работаю веслами. Ориентируюсь по компасу и тому, что услышал от эскимосов. Они сказали мне, как выйти к своим. Это не понадобится, наивно ответил я, а они улыбнулись и хором пожали плечами. А потом оставили Немезиду, гору полезного для выживания барахла и ушли, забрав мой пистолет.
Наверное, он был мне нужен, но я все равно избавился от вещицы с легким сердцем. Он жег мои карманы, как тогда казалось. Даже когда находился глубоко в рюкзаке. Я-то думал, дело в пистолете. Но слишком от многих вещей пришлось бы избавиться, чтобы забыть. Забыть, какое расстояние способна проползти по снегу умирающая женщина. И хрупкое тело, что нашел у дороги по длинному, кровавому следу.
Я вижу ее во сне. Я вижу ее наяву. Порой, даже с открытыми глазами.
Она как печать. И я так больше не могу. Я должен ее снять.
– Гав! – говорит Немезида.
Она встает на носу лодки и настороженно шевелит ушами.
Ветер приносит запах йода. Того йода, что источают произрастающие в прибрежной зоне водоросли, после того как прибой выбрасывает их на камни и оставляет сохнуть под скудными лучами северного солнца.
– Все так, сестренка, все так.
Немезида рычит.
– Нет, ты не понимаешь! Это – хорошо! Мы почти на месте.
Немезида рычит и поджимает хвост.
Вытягиваю затекшие ноги и достаю из мешка бинокль.
Скалистая береговая линия, подернутые сероватой дымкой галечные пляжи и стаи морских птиц.
Горизонт содрогается. Покрывается клубами. Смешанная с дымом пыль вздымается колоссальным столбом и устремляется в стратосферу. Края столба начинают закручиваться. За много километров вдали на моих глазах разрастается гигантский гриб.
– Гав! – говорит Немезида.
– Ой, заткнись. Возьмем чуть южнее.
Перевожу объектив в сторону.
Второй гриб.
Пожалуй, намного южнее.
– Ты знал, что к этому придет. – говорит Немезида. – Ты всегда знал. И знаешь, кто за этим стоит.
– Гав, сестренка. Гав.
– Им отдали все, что было, даже больше. Но они все равно пришли за добавкой.
Я смеюсь.
– Прямо как ты вчера ужином!
Она наклоняет голову и смотрит на меня жестким, типичным лишь для представителей ее породы взглядом.
– Ты тоже участвовал. Это и твоя вина.
– Не парься. Мы все исправим.
– Слишком поздно.
– Заткнись, говорю! Тебя там вообще не было!
Она показывает зубы и рычит:
– Что ты исправишь? Что? Ты – калека. С тобой собака разговаривает.
Взмах веслом и несколько литров морской воды смывают всю скопившуюся на ее морде бездну презрения. Она фыркает, отряхивается. Лодка кренится под весом передних лап на борту и, бросив прощальный холодный взгляд, Немезида прыгает в воду. Соленые брызги покрывают и мое собственное лицо.
– Стой! Не смей бросать меня, сучка, не смей!
Но весло вываливается из рук и исчезает в глубине, а собака уплывает к берегу.