Мерат
Все до единого беспилотники нашли свою цель и далеко за деревьями прямо на моих глазах многотонные бронированные махины за считанные секунды раскаляются докрасна.
– Хорошая работа, парни. Родина будет вами гордиться.
Обрываю канал связи со спутником и наконец позволяю себе широко зевнуть. Охотники отвечают угрюмыми ухмылками, прыгают в машины и исчезают в ночи прежде, чем я успеваю окончить свое занятие.
– Вот мудачье! – бросаю вслед, обнаружив, что остался в полном одиночестве и без транспорта.
Впрочем, идти не так уж далеко, земля сухая, а лунного света достаточно, чтобы не спотыкаться о муравейники. На самом деле, я даже не прочь прогуляться, позалипать в небо, да послушать ночное чириканье – нет ничего плохого в том, чтобы прийти, когда все уже закончится, по-быстрому завалиться в тачку и не просыпаться до самого бункера.
Но когда я снова выхожу на позиции, охота в самом разгаре. Десятки безоружных, ослепших от ужаса фигур вываливаются из леса и попадают в лапы ур-сакх. Раненым перерезают горла, с остальных срывают одежду, цепляют наручники и заталкивают грузовики по несколько десятков человек.
Воздух дрожит от воплей и треска электрошокеров. Пара чертей не смогли поделить полупустую пачку сигарет и, вцепившись друг другу в глотки, едва не сбивают меня с ног. Я добираюсь до машин и роюсь по карманам в поисках наушников, но маленькие беспроводные ублюдки умудрились провалиться в подкладку, а пальцы с каждой секундой становятся все более неловкими.
Поток беглецов обрывается, лес замирает. Потом оттуда начинают стрелять. Визжа и размахивая руками, бледные обезьяны рассыпаются во все стороны. Я падаю на землю и закатываюсь за колесо. Одному из чертей пуля попадает точно в затылок – тело ныряет башкой в муравейник, вздымая столб сухой пыли. Увидеть бы это в замедленном повторе. Но Генерал восстанавливает порядок и шоу подходит к концу едва начавшись: редкие выстрелы из темноты тонут в грохоте пулеметных очередей, ур-сакх забрасывают заросли гранатами и выжигают огнеметом. Среди деревьев вспыхивает пожар.
Выстроившись длинной цепью, основная толпа уходит прочесывать то, что еще осталось от леса.
– Главное, парни, – тихо обращаюсь к тем, кто может скрываться где-то в самой в глубине. – Главное – это вовремя сдохнуть. Не затягивайте.
Поднимаюсь на ноги, отряхиваю джинсы, наконец добираюсь до проклятых наушников.
За миг до того, как стоны растворились в музыке, слышу свое имя. Кто-то позвал меня, кто-то из тех, что лежат в грязи, закованные в наручники и забрызганные кровью своих товарищей.
За давностью лет черты этого лица успели изрядно поистереться в памяти, но забытый образ легко восстает из прошлого сквозь года и даже десятилетие, стоит лишь услышать голос того, с кем много лет провел бок о бок, делил еду, алкоголь, а порой и женщин. Случайная встреча с кем всегда приносит искреннюю, ничем не замутненную радость.
Почти всегда.
– Ну здравствуй, Мерат. Хорошие у тебя теперь друзья.
– Что… Что ты здесь делаешь?
– Защищаю свою страну. А что здесь делаешь ты? – с трудом выгибая спину он приподнимает голову над землей.
Я сажусь рядом, он продолжает что-то говорить, в основном плюется и матерится, но я ничего не слышу и не могу взглянуть в его лицо.
– Ну давай, скажи что-нибудь.
– Ты все еще женат на той блондинке?
Хорошо помню эту девку. Снял ее в ночном клубе, шпилил прямо там, в туалете. Он был в соседней кабинке и занимался ее подругой. Я слышал их стоны и видел его пальцы, вцепившиеся в край разделявшего нас фанерного перекрытия. Заметил сначала краем глаза, смотрел, и никак не мог отделаться от желания прикоснуться.
Мы не вспоминали об этом три месяца или около того. Потом он позвал меня на свадьбу.
– Что?
– Ты на ней женат?
– Ты серьезно?
– Просто ответь.
– Нет. – он выдыхает и качает головой. – На другой. Сын вот… В школу пошел.
– Не такой ответ я надеялся услышать.
Его глаза сужаются.
– При чем тут моя жена?
– Да так просто…
– Ты можешь мне помочь?
Именно к этому я и веду. Я и правда могу. Не знаю только, хочу ли.
– Могу.
– Хорошо. Я тебе верю.
– Тогда отвернись и закрой глаза.
– Что?
– Отвернись и закрой глаза.
– Нет! Не так!
– Дальше будет хуже.
– Да иди ты на хуй!
– Я пригляжу за твоими. Обещаю.
Даже в тусклом свете видны слезы на его щеках – здоровый бородатый мужик плачет, как ребенок. Мои собственные глаза на мокром месте. Надо стрелять. Надо закончить все разом, но я сижу в грязи и смотрю куда-то в сторону, в землю в небо и на снующих вокруг чертей – куда угодно только не в его лицо.
– Этот фронт… Почти полторы тысячи километров. Надо было здесь оказаться именно тебе…
– Я все равно сдохну? Я уже труп?
– Там… Оттуда не возвращаются.
– Откуда? Что это за животные? Что за дьявол был в лесу?
Я должен посмотреть ему в глаза. В последний раз. Но я не могу. Это физически невозможно.
Ствол застывает в нескольких сантиметрах от его переносицы. Не знаю, сколько он весит, но рука дрожит – ее колотит, как отбойный молоток.
– Передай… А, ладно. Не промахнись. – говорит он и роняет лицо в грязь.
– Я позабочусь о твоих…
Он снова поднимает голову
– Нет. Даже не приближайся. Только попробуй. Я тебя из под земли достану, ты понял?
Я понял.
И я не промахиваюсь. Его голову отбрасывает назад и разрывает, затылочная кость со скрипом отделяется от черепа и кувыркается по грязной земле. По телу проходят судороги, его переворачивает на спину и выгибает. Наконец все заканчивается.
Секунду назад меня трясло и вот уже бросает в жар. Лицо промокло насквозь.
Я должен был сделать пару шагов назад. Всего два шага и голова осталась бы целой. Впрочем, тогда я мог и промахнуться. Быть может, не один раз – расстрелял бы всю обойму, попал в плечо, еще куда и пришлось бы добивать его рукоятью.
Когда прихожу в себя, небо успело посветлеть.
В предрассветной полутьме поблескивают наручники на запястьях мертвеца. Что-то в этом до ужаса неправильное. Оглядываюсь, ищу взглядом охотника с ключами.
Но вокруг давно пустота. Хаос успел рассеяться, стихли крики, а бледные уроды стоят по сторонам, где-то вдалеке, группами и поодиночке. И все как один не спускают с меня глаз.
– В этот раз ты доигрался, узкоглазый. Это была добыча ур-сакх. Теперь ты займешь ее место.
Генерал неслышно подошел со спины. Он давно немолод, но по-прежнему огромен и силен, наверное, даже смертельно раненым, способен сломать мне шею одной рукой.
Его морда зависает в полуметре от моего лица.
С каждым вдохом меня обдает вонью сырого мяса.
– Заставь меня.
Он видит, как ныряет под куртку моя рука, слышит щелчок предохранителя. Его лицо искажается, вздуваются массивные стальные канаты, что служат ему руками. Так преображается зверь за миг до последнего броска.
Волшебный момент. Великое испытание мужества и силы воли. Холодная, вспотевшая рука сжимает ствол. Это дарит чувство защищенности, но ложное – любое движение станет для него сигналом. А если шевельнется он… И мы стоим друг напротив друга, не шевелясь.
Вонь мяса из его пасти. Не говорите мне, чье это мясо.
Издалека доносится голос Салазара, спустя мгновение он толкает меня в грудь и вклинивается между.
– Делай свою работу, Генерал.
Несколько секунд ублюдок не двигается, затем рычит на своем собачьем языке, сплевывает на землю и уходит.
Я выдыхаю. Прикрыв глаза, киваю, но глашатай лишь поджимает губы.
– Это не ради тебя, наемник. Я бы с удовольствием посмотрел, как он разматывает твои кишки.
– И что же тебя остановило?
– Твой хозяин. Не забудь передать, что за ним теперь должок. Такой же незначительный, как и твоя жизнь.
Пожимаю плечами. Улыбаюсь.
– Ну, все равно спасибо.
Салазар кривится и я остаюсь в одиночестве.
Тело успели унести. Наверное, вместе с вещами кинули в один из мобильных крематориев или закопали в общей могиле. Это ладно. Главное, сняли наручники.
Рассвет, ур-сакх уезжают. Пешком выхожу на проселок и двигаюсь подальше от леса. Не останавливаясь, меня обгоняют последние машины, выезжают на шоссе и поворачивают на север. Я иду на юг.
По бокам от дороги медленно проплывают поля и перелески. Солнце вылезает из-за горизонта, еще не греет, но уже поблескивает на крышах расположившихся вдали коттеджей. Изредка мимо проезжают машины, один раз танковая колонна. Не знаю, под чьими флагами, я этого не видел.
Перед глазами все еще стоит его лицо. Не то, каким оно выглядело сегодня – я так и не набрался смелости его рассмотреть. То, каким осталось оно в памяти с минувших времен, когда мы были моложе.
***
– Осторожно, на баян сядешь.
– Ой!
Одним пальцем отпихиваю в сторону кончик прицелившейся в мою ногу иглы. Не слишком далеко – узкое, заваленное хламом и провонявшее сортиром пространство между зарослями и гаражами все равно усеяно ими в несколько слоев.
Он достает из рюкзака бутылку дешевого пива и подмигивает. Ради нее мы стреляли мелочь почти 2 часа, но после долгой борьбы с жестяной крышкой большая часть содержимого с шипением обдает нас горьким пенистым фонтаном. Мы вытираем промокшие лица, отплевываемся от попавшей в глаза и рот кислятины, затем пялимся друг на друга. Его зрачки медленно расширяются, а подбородок начинает подрагивать.
– Моей сегодня нет. – говорю.
– Ништяк, – он выдыхает. – К тебе тогда заскочим, отмоюсь.
– Ага.
– На смене?
– В больнице.
– Опять?
– Ага.
Какое-то время мы молча передаем по кругу бутылку с остатками пены.
В пыли у моих ног валяется пистолетная гильза. Она лежит почти на самой поверхности и металл все еще блестит. Не помню, чтобы она была здесь вчера. Оттираю находку рукавом и прячу в карман, пока он закрепляет сигарету меж переломленной пополам тонкой веткой.
– Пираты сосут, мужик.
Я поднимаю глаза, вижу, как он затягивается – одним только ртом.
– Слушай, ты мне как брат. Но еще раз такое скажешь и я за себя не отвечаю.
Он морщится, вдыхает дым слишком глубоко и тут же заходится кашлем. Я смеюсь и кидаю ему в лоб подобранный с земли тюбик из под клея.
– Не, я реально не понимаю в чем прикол. – говорит он охрипшим голосом. – Ну сам смотри, они же бандиты обычные. Просто не на дороге, а на море. То же самое.
– Да нет, это вообще другое.
– Ну и в чем разница?
– В том, дебил, что на дороге ты в одну сторону идешь, или в другую. А на море куда хочешь – туда и плыви.
– Так а что мешает с дороги уйти?
– Куда?
– Ну хз, в лес там.
– И что там делать? Если ты бандит, то ты к дороге привязан. А море – это свобода, понимаешь?
Я делаю несколько победных глотков, ожидая признания своей победы, но он лишь вырывает бутылку из рук и качает головой.
– Хуйня какая-то. Куда хочешь туда и идешь. Хочешь на другую дорогу, хочешь в подворотню.
– Да я не о той свободе говорю, когда ты решаешь кого и где грабить. О свободе от всего, понимаешь? Вот отцу Серого сколько там ларьков башляют каждый месяц и что? Бандит? Бандит. Свободен? Да нихуя. Потому что он сам потом башляет кому надо. А если откажется, то мы с тобой видели, что случится. Разве это свобода?
– Нет, не напоминай. – он снова морщится и его плечи вздрагивают от пробежавшего по спине холодка.
Я и сам хорошо помню это чувство.
И улыбчивого бритоголового толстяка, которого встретили мы на дне рождения приятеля. Он угощал всех огромными порциями мороженого, катал на мерседесе и подарил пацану комплект водяных автоматов – здоровенные разноцветные пушки, что вмещают несколько литров воды и палят мощными струями не меньше чем на 10 метров. Такое только конфедераты делать умеют.
Месяц или больше я засыпал с мыслями об этих штуковинах. А потом мы шарились по лесу и в одном из оврагов нашли то, что осталось от этого человека.
– Ну короче ты понял.
– Не, мужик, внатуре не догоняю. Ну ладно море, но почему пираты?
– Бабки, мужик, бабки. Лавэшечка. – говорю, окончательно смирившись, что мой лучший друг полнейший дебил.
– Понятно. – теперь он кивает. – На флот хочешь?
– Не, на флот вряд ли. Но в армейку да. Надо служить. Иначе мне батя не простил бы.
– Ясно.
Мы снова сидим молча и ковыряем землю ботинками. В моем отрывается подошва – с каждым движением пыль просачивается внутрь и сквозь такой же дырявый носок забивается под ногти и меж пальцев.
Он об этом не знает, а я не расскажу.
– Так это из-за бабок все? – спрашивает.
– Что все?
– То, что произошло.
– Отвали. Ты об этом вообще не спрашивал.
– Ну, а теперь спрашиваю. Ты ведь убил меня.
Он достает очередную сигарету и закуривает, глубоко затягивается. Ветка давно валяется где-то среди прочего мусора. За миг до того, как он снова поднимает взгляд, я успеваю отвернуться.
– Ну и что? Ты бы все равно сдох. Только хуже. Я тебе услугу оказал, понял?
– Ага, понял. И вдове моей тоже услугу. И сыну. Ему понравится вот это вот все.
Он подкидывает носком обуви очередной баян.
– У меня выбора не было!
Он смеется.
– Конечно, не было. Как хуйню творить, так он всегда пропадает. Нет, мужик, все просто: ты – мразь.
– Раньше просто было. А во взрослой жизни иначе. Либо я тебя, либо Они. Либо нас обоих. И другого не дано, ясно? Здесь только так! Взрослая жизнь – это борьба и компромиссы.
– Бабки это, мужик. Просто бабки.
– А если так, то что? Я это уже проходил: ты поскулишь с неделю и заткнешься, а бабки на счетах моих внуков лежать будут!
Его глаза сужаются, он выдыхает очередную порцию дыма, и его полускрытая за клубами фигура начинает бледнеть, а потом становится прозрачной.
Так-то. Выкуси, маленький засранец.
Наконец гладкое, мальчишеское лицо полностью растворяется, а следом исчезают гаражи, заросли, развеивается запах и даже лежащие под ногами шприцы.
Но дым по-прежнему висит, его становится все больше, он почему-то пахнет соляркой, да и выходит из выхлопной трубы. Горло сводит судорогой, я кашляю, отмахиваюсь ладонью и делаю пару шагов в сторону. В нескольких метрах впереди притормозил старый военный грузовик, из кузова на меня смотрит совсем другое лицо: суровое и украшенное седыми усами.
– А куда это ты идешь, такой красивый, а, братка?
– А что, родной, подвезти хочешь?
Я не могу разобрать его возраст или когда он в последний раз спал, вся эта информация стерлась той печатью, увидев которую однажды, не спутаешь ни с какой другой.
– Подвезти-то подвезу, а куда? Поди сразу в охранку?
– Не боись, братка, свой я. Документы показать, али веришь?
– Верю! – разобрав мой безупречный говор, он улыбается одними губами. – Полезай.
Усатый подает руку и я оказываюсь среди десятка упакованных в камуфляж фигур. Большая часть просто лежит, сложив голову на грязный пол или борты кузова, в глазах начинает рябить от пропитанных кровью повязок и бинтов
Грузовик набирает ход, тут же начинает трясти. Кто-то протягивает бутылку воды и сигарету. Не сразу обращаю внимание на забившееся в угол тело, связанное и с кляпом во рту.
– Это что у вас? – спрашиваю, закурив.
– А! – ухмыляется усатый. – Знакомься – захватничек, завоевувать нас пришел!
Слышатся смешки. Сидящий по соседству вытаскивает кляп и заботливо спрашивает:
– Поди пить хочешь, братка?
– Хочу. – отзывается тот и заходится кашлем.
– Ну, потерпи. – ласково отзывается солдат, как только имперец приходит в себя. – Вечером может и попьешь.
По кузову проходит короткая волна негромкого, но яростного хохота.
– Чтоб вас, черти!
– Это мы-то черти? – ахает усатый. – Ты, сука, к нам домой с оружием пришел, а черти – это мы!?
– От вашего дома дерьмом собачьим пасет по всей округе, вот и пришел порядок навести!
Слышатся гневные возгласы, я затягиваюсь, ожидая услышать еще один выстрел, но усатый лишь отвешивает пленнику не слишком тяжелый подзатыльник.
– Что б ты сдох! – вопит связанный. – И царь твой ненастоящий!
Тишина. Тряска, шум колес и рев двигателя. И чей-то одинокий озадаченный голос:
– Как это – не настоящий?
– А вот так! Вы своего царя на выборах выбрали! А власть – она богом быть послана должна!
По солдатам прокатывается волна усталых и разочарованных вздохов. Усатый качает головой и снова заталкивает кляп.
Думал, стану свидетелем военного преступления, но глазам предстало лишь бытовое столкновение двух культур, настолько друг от друга неотличимых, что даже носители их говорят почти на одном языке. Но все же разных. Имперец никогда не произнесет «братка» – оно режет его слух хуже кривой ржавой пилы. Вместо этого он скажет «мужик» или «бро», чего ни за что не услышишь из уст царского верноподданного. На мой аполитичный, пиратский ум – вот и вся между нами разница.
Выбрасываю недокуренную сигарету на асфальт. Зачем она мне? Вообще ведь никогда не курил.
Позже меня высаживают в ближайшем городке.
Противотанковые ежи стоят посреди улиц, из каждого второго окна свисают флаги царской армии, а единственная прослойка населения, которую не увидишь с оружием – это дети. Но люди все равно улыбаются, поднимая глаза в небо и подставляя лица долгожданному весеннему солнцу.
Ближайший банкомат встречает предупреждением о лимите на снятие наличных. То же самое во втором и в третьем. Распрощавшись с мечтами доверху набить куртку свежими, хрустящими купюрами я снимаю из каждого, сколько могу, но тугие, плотно свернутые стопки все равно не оттягивают карманов.
Не то, чтобы эти деньги нужны для чего-то конкретного. Они вообще мне не нужны. Но я определенно в них нуждаюсь. И только косой взгляд стоявших позади в очереди женщин, позволяет сдержаться и не сломать карту пополам.
Ограничившись выпиской со счета и отправляюсь на поиски бара. Большая часть заведений закрыта, еще в паре не продают алкоголь. Когда глаза начинает застилать кроваво-красный туман, я все же заваливаюсь в какой-то подвал и заказываю водку.
– За Царя и за победу! – объявляет официантка, опустив на стол запотевший стеклянный графин и тон ее не допускает возражений.
– За Царя и за победу.
Она уходит, скрывается из виду и только запоздалым умом я отмечаю, как бодро смотрелась ее задница.
Залпом опустошаю первую рюмку.
Выписка со счета украшена столбцами сияющих, бесконечно-длинных чисел. Не важно, сколько там нулей. Важно, что смотреть на них можно бесконечно.
***
– Как тебя зовут?
– Ты же знаешь мое имя.
– Нет, не делай вид, что тебя и правда зовут Снежана.
Женщина закатывает глаза и натягивает повыше одеяло.
Мы находимся в прокуренной однокомнатной квартире, одной из тех квартир, где шторы всегда плотно задернуты – вместо солнечного света внутрь заглядывают только любопытные взгляды живущих напротив, а чтобы увидеть небо, нужно высунуться из окна и задирать голову, пока шея не начнет трещать.
Она так и не отвечает, но у меня полно других вопросов, уж слишком много между нами общего.
– Кем ты хотела стать в детстве, Снежана?
– Не начинай. – ее лицо искажается, она стареет сразу на десять лет. – Если бы мне платили лишний доллар, когда начинают читать мораль, я давно вышла бы на пенсию.
– Я могу дать тебе аж сотню за ответ.
– У тебя нет сотни. – фыркает Неснежана.
Я смеюсь, бросаю взгляд на висящую на спинке стула куртку. Черная кожа отвечает теплым, успокаивающим блеском.
– Почему ты все еще здесь? Почему не уезжаешь вместе с беженцами?
Она пожимает плечами.
– Это моя страна. Я здесь родилась, я здесь выросла. Кто, если не я обогреет уставшего и настрадавшегося воина? Я тоже могу внести свой вклад в Победу.
Перегибаясь через женщину, вытаскиваю из кармана несколько купюр и прячу под одеялом в районе ее груди.
– Так кем же ты хотела стать в детстве, Снежана?
Ее зрачки слегка расширяются, она наконец смотрит мне в лицо.
– Бухгалтером. Я хотела стать бухгалтером, как моя мама.
Прикрываю глаза, кладу голову на ее колени. Пусть тоже отрабатывает каждый цент.
– Круто. Я бы тоже хотел быть бухгалтером.
Она улыбается. Ее пальцы зарываются в мои волосы.
– Зачем? Теперь никому не нужны бухгалтеры. Нужны герои.
– Этот поезд для меня давно ушел.
– Чушь. Если в твоем сердце еще осталось хоть что-то от истинного и настоящего добра, которое вложил в него сам Бог, Он не позволит этому пропасть.
– Я не верю в бога.
– Почему?
Я смеюсь, но на ее лице серьезное, по-настоящему бухгалтерское выражение.
– Вера – всего лишь комплекс биохимических особенностей твоего мозга, что в конечном итоге сводятся к бинарной классификации: либо ты веришь, либо нет.
Ее брови скользят вверх, дыхание замирает. Но это не мои слова. Прочитал у кого-то в статусе, сам-то и написать без ошибок не смогу.
– Это не опровергает существование бога. Лишь усложняет его инструменты. Но это не важно. Какие бы грехи не лежали на душе, поверь мне, судьба дает шанс их искупить. Сейчас для этого самое время. Если, конечно, ты не имперский шпион.
Она тоже улыбается, я чувствую тепло ее пальцев на своих висках.
– А если вдруг шпион? Значит, бог от меня отвернулся, он позволит мне пропасть?
Она поджимает губы.
– Значит, ты уже пропал. На твоих глазах завеса и он запечатал твое сердце. И на том и на этом свете тебе уготованы только великие мучения.
– Так ли добр твой бог, если сначала запечатывает сердца, а затем наказывает?
– Я не сказала, что Он добр. Он суров. Но справедлив. Печать – это следствие, а не причина. Она касается лишь тех, кто пал на самое дно, продался злу без остатка и сделал это своей собственной воле.
– Ты удивишься, но даже имперским шпионам найдется куда упасть.
Ее рука холодеет. Лицо омрачается тенью тревог и подозрений.
А как хорошо все начиналось. Но утраченное однажды доверие уже не вернуть. Пожалуй, даже пират и шлюха порой могут оказаться не такой уж подходящей друг другу парой. Так, о боге поговорить, да разбежаться.
– Будь счастлива, сестренка. – бросаю перед выходом.
Она не отвечает.
***
Бар. Водка.
Внутрь заваливается группа людей, пришли они не за выпивкой, но происходит это все где-то на краю зрения и никак меня не касается.
Тем временем двое занимают позиции у выходов, оставшиеся на ходу распугивают персонал удостоверениями и хозяйскими шагами направляются к моему столу.
– Документы предъявите. – требует первый, нависнув над столом.
Отрываюсь созерцания графина – свет в нем переливается так необычно – пытаюсь пересчитать гостей, но задачка оказывается со звездочкой.
Не слишком ловкими движениями долго шарю по карманам, вспоминая, в каком из них лежит нужная ксива. Не глядя швыряю на столешницу и возвращаюсь к графину.
– О, коллега. Да не откуда-нибудь! Ну, прощения просим.
– Погодь! – вдруг обрывает второй, по виду лет на пятнадцать постарше. – А курточка-то в крови. Чья?
– Да спокойно, парни, свой я.
Язык заплетался, а в голове слова звучали намного убедительнее, чем оказываются на самом деле и, кажется, я где-то прокололся. Впрочем, не так уж это и важно.
– Парни, значит? Слыхали, парни? – переспрашивает тот, что старше. – Что-то тут не чисто. Обыскать!
Меня хватают за локти, вытаскивают из-за стола и прижимают к стене. Естественно, сразу находят пистолет.
– Порохом пахнет, есть нагар. Одного патрона не хватает. Стрелял сегодня. Чья кровь, спрашиваю?
Придумать ответ вовремя я не успеваю, а когда они находят вторую ксиву, становится поздно.
На миг повисает тишина.
– Вот-те на! И правда шпион! Ишь, куда затесался…
– Да не шпион я. Телефон дайте.
– Пасть закрой, погань имперская!
Перед глазами вспышка, потом боль.
Прихожу в себя уже на полу. Наконец трезвею, но кажется, об этом придется пожалеть.
– Ты бы повежливее, братка. – вытираю выступившую на губах кровь. – Земля-то круглая, а я с тобой надолго не задержусь.
– Круглая, братка, круглая.
Последнее, что я вижу – это летящий в лицо ботинок.
Прихожу в себя в наручниках, лежа в автозаке и чувствуя меж лопаток чью-то тяжелую подошву. От запаха бензина и непрекращающейся тряски водка идет наружу. Всю оставшуюся дорогу валяюсь лицом в смеси собственной крови и блевотины, слушая несмолкающие насмешки конвоира.
Под взгляды объективов телефонов многочисленных прохожих меня протаскивают по улице в здание местного охранного отделения и заталкивают в до черноты темную комнату без единого окна с голыми бетонными стенами. Забирают кроссовки. Якобы на экспертизу пятен крови, которой на них нет. Так и не дают отмыться.
Потом начинается допрос.
Глаза до боли режет старая лампа накаливания, мелькающий вокруг силуэт со знанием дела творит с моим прикованным к стулу телом все, что может заставить говорить. Но задает вопросы, на которые у меня нет ответа.
– Чего молчишь? Отмолчаться хочешь? Нет, дружок, не выйдет. Думаешь, помогут тебе твои хозяева? А зачем ты им такой нужен, а? Нет, братик, нет. Ты у нас надолго.
Я с нетерпением жду подобных монологов. Они позволяют перевести дух и подготовиться к следующей серии побоев и унижений.
– Видишь эти стены, видишь решетки? Привыкай. Так теперь выглядит твой дом на всю оставшуюся жизнь. Света белого ты больше не увидишь. За всю кровь, что сейчас проливается, будешь ты отвечать.
Слишком резко и неожиданно обволакивает темнота и что-то сдавливает шею. Следом наваливается духота. Я пытаюсь дышать. Сначала получается, потом воздух заканчивается и весь мир сжимается до размеров натянутого на мою голову пластикового пакета. Мне нужен воздух. И я ломаюсь. Рвусь на части, пытаюсь встать, пытаюсь хрипеть и стучу ногами, но стул прикручен к полу, а руки прикованы к нему наручниками. Мне нужен воздух. Пожалуйста.
И пакет исчезает.
– Ты там не жести особо. – слышится из темноты новый голос, пока я прихожу в себя лежа мордой на столе.
– Чего это? Он даже не военнопленный. Таких мразей никакие конвенции не защищают, ими хоть печку топи. Ежели захотим – прямо сейчас в багажник и в лес.
Треск собственных волос, его ладонь на моем затылке, болезненно выворачиваются плечевые суставы и я в очередной раз ныряю лицом о стол. Голова прижата к грязной металлической поверхности – за несколько часов я успел изрядно залить ее кровью и слюнями.
– Потише давай. – второй голос звучит резко, но снова смягчается, обращаясь уже ко мне. – Водички-то не хочешь?
– Водички? – первый смеется. – Сейчас устрою ему водички.
Его силуэт застывает перед моим лицом, он расстегивает ремень, я слышу молнию на его брюках.
– Достаточно.
Второй хватает его за плечи и выталкивает куда-то в темноту. Звучит короткая ругань и о чем-то они спорят, затем хлопает дверь и слышатся одиночные шаги. Второй снова возникает на границе узкого освещенного круга и тяжело опускается в кресло напротив.
– Да, попал ты, братка. Попал. – он укладывает локти на стол, обхватывает голову руками и вздыхает. – Начинал бы уже говорить, а? И тебе легче и мне. А то вон с кем работать приходится. На, попей, отдохни.
Из ниоткуда возникает бутылка с водой, не касаясь, приближается ко рту. Он ждет, что я подамся вперед, вытяну шею и дотянусь до нее губами. С минуту продолжает сидеть с протянутой рукой, затем откидывается на спинку кресла.
– Не хочешь? Ну ладно. У меня смена через полчаса заканчивается, не знаю, как тебя с этим психом до утра оставлять.
Мы сидим молча, потом он пожимает плечами и бросает взгляд за спину.
Скрипит пол, слышатся шаги. Из темноты снова возникает хорошо знакомый силуэт.
Вместо удушливой пластиковой черноты вплотную приближается лампа. Даже сквозь плотно сомкнутые веки я чувствую, как сгорает моя сетчатка.
– Я тут вот что подумал, парни…
Свет меркнет. Не поднимая головы, я сполна использую очередную возможность несколько секунд побыть в покое.
– Ну! – орет плохой коп, потеряв терпение.
– Да. Так вот… Хорошо, что я и впрямь такой мудак. А то б совсем обидно было с вами зависать.
Тишина. Недолго. Краем глаз вижу, как они переглядываются. Потом все продолжается.
Уже поздним вечером мне позволяют воспользоваться телефоном.
– Я не помню номеров, мне нужен мой.
– Твои проблемы. – отвечает конвоир.
Под насмешливый, презрительный взгляд долго слушаю длинные гудки по единственному номеру, что смог восстановить по памяти.
Наконец доносится усталый голос:
– Да?
– Это я.
– И?
– Как дела?
– Нормально.
– Какие планы?
– Неделю не спал нормально, так что…
– Слушай… Вытащи меня из охранки, а?
– Жди.
Он кладет трубку.
Пинками и толчками отводят в одиночную камеру. Освещение не работает, но оно бы и не помогло – прямо перед глазами, что открытыми, что закрытыми, до сих пор стоит широкий оранжевый ореол. Почти на ощупь отыскиваю умывальник, сую голову под струю холодной воды, едва не захлебнувшись, выпиваю, наверное, несколько литров и падаю на рваный матрас, что насквозь пропах мочой, рвотой и таким долгожданным одиночеством.
Кажется, не проходит минуты и даже глаз я толком закрыть не успеваю, но чья-то ладонь касается щеки.
– Пойдем. – зовет Ян.
Мне возвращают ксивы и пистолет. У самого выхода из отделения слышу одного из агентов. Того, чей голос будет преследовать меня до самого конца.
– Ты, это, извиняй, а? Мы же не со зла. Подумали, и правда, шпион. Ну не признали, ну ошибочка вышла, сам понимаешь, время сейчас такое…
Молча прохожу мимо, но вслед продолжают нестись увещевания:
– Ты заходи, если что, я тебя водочкой угощу. Ну виноват, виноват. Посидим с тобой, выпьем…
– Где кроссовки? – внезапно спрашивает Ян.
Он переводит взгляд на агента и тот резко прячет глаза, делая вид, что собирается уходить. Окрик заставляет его остановиться. Лениво, самодовольно, совсем не так, как это сделал бы военный – вытянувшись по струнке.
– Обувь вернуть.
Лицо агента искажается лживой, сладковатой ухмылкой.
– Я думал, ты отправишь Марьям. – едва разлепив губы, говорю уже в машине.
– Собирался. Каким-то мистическим образом у нее не оказалось ни одного свободного водителя, контакт в охранке не брал трубку и что-то там еще. В общем, тысяча уважительных причин чтобы оставить тебя здесь еще на пару суток.
– Сучка.
– Как ты?
Отвечаю не сразу.
– И хуже бывало.
Проходит не меньше получаса, наконец появляется агент.
– Это не… – начинает Ян, глядя на пакет со старыми, изорванными кедами.
– Забудь, мужик, просто забудь. – умоляю я.
– Как это? Все по документам. – тем временем отзывается ублюдок фальшиво-подобострастным тоном. – В акте все написано и товарищем вашим подписано: что получили, то и возвращаем!
Нахер эти кроссовки. Убраться отсюда поскорее. Снова зову Яна.
Он молчит и не поворачивает ко мне головы. Несколько секунд смотрит наружу. Затем выходит из машины и останавливается напротив застывшей у машины фигуры.
– А ты, боец, ничего не перепутал?
Едва прикрытая издевка на лице агента сменяется выражением оскала, полного ощущения собственной безнаказанности.
– Слышь, боец. В центре у себя сиди и пасть не открывай. Один звонок, понял? Один звонок и завтра ты про вот это вот, – в его руке блестит смятый листок чековой бумаги, – Все будешь рассказывать кому надо, а послезавтра дрочить в окопах на передовой, понял меня, крыса кабинетная?