Ян
– Что такое инкубатор?
Неяркое электронное табло отсчитывает минуты после полуночи. То самое время, когда бессонные часы наконец вынуждают женщину переложить груз тревог на плечи того единственного, кому не посчастливилось оказаться на другой половине кровати.
Последние остатки сна, что обещал быть на редкость безмятежным, рассеиваются под ее беспокойное дыхание. У всех у них есть что-то общее. Ты меня не любишь? Мне страшно! Что такое инкубатор? Вопросы, которые не решить при свете дня.
– Мы можем поговорить об этом завтра?
– Наверное, да. Но мне стало интересно именно сейчас.
– Место, где рождаются новые ур-сакх. Ничего страшного.
– А женщины? Им приходится… Делать это… С ними?
– Это? Нет. Там используют искусственное оплодотворение.
– А что потом? Я имею ввиду детей. Что происходит с ними?
– Я хочу спать, Зои. Мы обсудим это завтра.
– Хорошо, прости.
Она поворачивается спиной. Я чувствую ее дыхание – не дыхание человека, который сможет сегодня заснуть.
Марьям
В моей квартире есть что-то вроде кухни: электрическая плитка на 2 конфорки, одна единственная полка и небольшой холодильник, обычно я пользуюсь этим, чтобы приготовить завтрак или когда не хочу ждать доставку. На полке рядом с пачкой овсяной каши и кукурузными хлопьями стоит огромное количество баночек разных форм, цветов и размеров. Большая часть из них – бесполезная ерунда, которую я купила из чистого любопытства, но есть и жизненно-необходимые вещи.
Например, витамин Д. Тот самый, что образуется в теле под действием ультрафиолетовых лучей. Всемирная организация здравоохранения рекомендует принимать каждый день по 400 международных единиц, но я почти не выхожу на солнце, а потому беру сразу по 2 тысячи.
По этой же причине я принимаю астаксантин и меланин. Они помогают моей коже поддерживать ровный и здоровый оттенок на протяжении всего года. Последний к тому же очень хорошо влияет на состояние ресниц и бровей.
Кожа требует и большого количества белка. Я предпочитаю казеин и каждое утро съедаю по 30 граммов вместе с завтраком. Благодаря этому мой организм синтезирует достаточное количество коллагена и лицо всегда выглядит упругим и подтянутым. Раньше я покупала добавки с чистым коллагеном, но по моим наблюдениям они справляются с этой задачей намного хуже.
С недавних пор принимаю я и ноотропные препараты. Они должны избавить меня от перепадов настроения и помогать поддерживать олимпийское спокойствие даже когда вокруг творится полнейший бедлам. То есть, практически всегда.
Забота о своей красоте и здоровье – тяжелый труд, работа без выходных и отпусков. Одними таблетками здесь не обойтись. Важен полноценный сон и регулярные занятия спортом. С каждым годом им приходится уделять все больше времени, а количество баночек на моей полке не думает уменьшаться. Однажды придется повесить и вторую. Однажды мое тело начнет разваливаться на куски и никакое количество миль на беговой дорожке не сможет повернуть этот процесс вспять.
Но пока… Эта девочка снова на коне.
И глядя на свое отражение, я лишь недобрым словом поминаю старое, взъерошенное помело, что гнездилось на моей голове всего пару месяцев назад. Наверное, дело в гормонах. Бесконечно долгая зима наконец осталось в прошлом, а с ней и истеричная, нездоровая версия меня, что рыдала по ночам в подушку и топила в вине малейшие неурядицы.
Пожалуй, теперь я даже могу проводить свой досуг чуть более социально-активно.
Телефон вибрирует.
Фотография. Милтон устал пить со мной кофе, теперь ему нужно больше. Он стоит перед зеркалом в спортзале, втянув живот, красуется раздутыми бицепсами. Не думаю, что он качает что-то кроме них. На контрасте со всеми прочими окружающими меня бледными и недокормленными уродцами, его пока еще молодое, сочное тело уже обрело приличное количество лишних килограмм в районе талии. Загар не такой, как у меня – он ходит в солярий.
Смотрю на фото слишком долго и внимательно.
Телефон вибрирует снова.
«Как на счет у меня сегодня вечером?»
Вообще-то, я – женщина замужняя.
Вечер. Лежу в холодной постели. В постели, что слишком велика для меня одной. Снова открываю фото. Боже, ну почему так сложно быть шаболдой?
Ненавижу солярий. Ненавижу искусственный загар. Ученые говорят, что 150 сеансов в возрасте до 30 лет увеличивают риск развития меланомы в старости почти до 50 процентов.
***
Чудо, самое настоящее чудо. Моя добродетель не иначе как вознаграждена по воле свыше: долгие месяцы уговоров наконец принесли свои плоды. Скоро приедет Эмерик!
Один, без Максин. И хотя каждое утро я просыпаюсь с мыслями о запахе и цвете ее золотистых волос, часами напролет представляю улыбку и будто наяву порой слышу задорный детский смех… Это даже к лучшему. Быть может, смогу выбраться на недельку позже и приеду к ней сама. А пока никто не помешает мне затрахать его до смерти.
Весь вечер изучаю каталоги нижнего белья, многообразие которого никогда еще не поражало мое воображение настолько. Один из комплектов соткан из переплетенных между собой, тончайших нитей настоящего золота. А стоит, наверное, не меньше дурацких кроссовок Мерата.
Восхитительно.
Останавливаюсь на более консервативном шелке. В конце концов все должно соответствовать друг другу и даже моя начавшая покрываться целлюлитом задница не является исключением.
Стоит оплатить покупку и, словно знаком свыше демонстрируя ошибочность моего выбора, телефон разражается скользким голосом Мерата:
– Надо поговорить.
– Говори.
– Не по телефону.
Такие просьбы обычно предвещают диалог на самой грани минимально дозволенного уровня лояльности к нашим… Хм… Работодателям. Но речь идет о Мерате, а значит скорее сам Иисус спустится на землю собственноручно покарать меня за грехи.
– Где ты? Я сейчас подойду.
– Я могу сам…
– Не обсуждается.
Я не видела Мерата несколько недель и прошедшее время не пошло ему на пользу: теперь он носит очки, набрал вес, а некогда довольное и лоснящееся лицо осунулось и обрело болезненный, сероватый оттенок.
Что же, мальчик, не знаю, что с тобой происходит, но добро пожаловать в клуб. И что за свинарник ты здесь устроил? Хочу спросить, но вовремя прикусываю язык. Еще подумает, что я о нем беспокоюсь.
– Я говорил с Генералом. Он снова хочет больше. Мы работаем в 2 смены по 12 часов без выходных, а его запросы продолжают расти. Что происходит?
Я жду продолжения, но он пялится на меня и с каждой секундой его взгляд становится все более злым и выжидательным.
– Мерат… Ты не хуже меня знаешь, что там происходит.
– Чушь собачья! Я здесь в 3 раза дольше тебя и никогда, слышишь меня, никогда они еще Они не жрали так много!
Жрали? Как это грубо.
– Все, что попадает в клетки – фиксируется в отчетах. Как и то, что оттуда уходит. Я позаботилась об этом, чтобы было проще устранять последствия допущенных охотниками ошибок и излишне громких инцидентов. Возможно, кто-то и не достигает конечной точки назначения, но в процентном соотношении таких случаев не больше, чем обычно.
– Инциденты. Конечная точка назначения. Процентное, мать твою, соотношение! Какие блестящие обтекаемые формулировки, Марьям, уверен, они очень помогают тебе крепко спать по ночам.
– Что?
– Я еще раз повторяю: я здесь давно и прекрасно знаю, сколько Они едят и сколько Им нужно.
– Если ты не веришь мне, можешь спросить у своего… Друга. В конце концов, этот вопрос куда более в его компетенции.
На меня он больше не смотрит, а добавить нечего. Что бы тут ни творилось – это не мои проблемы.
Короткий уверенный стук в дверь. Не дожидаясь приглашения заходит Ян.
– Она залетела. – объявляет он с порога, не заметив меня.
Залетела? Зои? О, Боже… Она же совсем…
– Бедный ребенок…
Оба поворачиваются в мою сторону: Мерат слегка приподняв брови, а Ян… Я не хочу встречаться с его взглядом.
У меня что, хватило ума сказать это вслух? Наверное, слишком расслабилась от предвкушения скорой встречи с Эмериком.
– Я имею в виду, что больница совершенно не приспособлена для акушерства и нуждается в соответствующем техническом обеспечении, возможно, даже новом профильном специалисте. Ребенок должен получить самое…
– Я прекрасно понял, что ты имеешь ввиду, Марьям. – обрывает он. – Только она не ребенок, а я – не педофил.
– Прошу прощения. Больницей все равно надо заняться.
Ян кивает, давая понять, что проблема на этом исчерпана. Как и нужда в моем присутствии.
Стараюсь выглядеть не слишком жалко, но едва не теряю на пороге туфлю.
Чертов Мерат, какая бы муха его не укусила, во всем виноват именно он. Наверное, подонок захотел надо мной поиздеваться – в тот самый момент, когда почти удалось отрешиться всей окружающей меня мерзости, напомнил, насколько я это место ненавижу и почему попаду в ад.
Или же меня пытались развести на откровенный разговор. Конечно, я никогда не давала повода заподозрить себя делом или даже словом, но все, на кого я кричала и кого наказывала, срываясь в приступах плохого настроения, доносят на меня регулярно. И вот он день, когда наветы достигли критической массы, перевесили безукоризненную службу и моя преданность оказалась поставлена под сомнения… А я не смогла удержать язык за зубами. Конечно, это не добавило баллов лояльности в Их глазах. Поэтому Ян отреагировал так спокойно, ведь он уже видит занесенный над моей головой топор и…
Словно в насмешку едва не сталкиваюсь носом со Шкурой. Он запрыгивает в лифт следом и всю дорогу пялится с плохо скрываемой злобной ухмылкой. Такими же ухмылками засверкают однажды охотники, стоя на пороге моего дома моей дочери.
На ощупь запираю за собой входную дверь. Сердце стучит в ушах и холодно поблескивает точка на письменном столе. Скрытая камера? Подслушивающее устройство? Просто пятно…
Переворачиваю вверх дном все жилище, но пятна оказываются только пятнами. Поискать под полом, проверить компьютер, разобрать розетки.
Обклеить стены фольгой…
Падаю в кресло с бутылкой вина. Скрывать в любом случае нечего, а отвести топор палача я не способна. Если топор вообще существует. Брожу по комнатам и устраняю последствия параноидального помутнения.
Мерат, что бы там у него ни происходило, пусть решает проблемы вместе со своим покровителем и меня в это не впутывает. А Зои… Увы, если и существовала возможность навести между нами сколь угодно хрупкие мосты – она была уничтожена в тот миг, когда я бросила ее внизу. Теперь малышка сама за себя. Боже, надеюсь, ей разрешат сделать аборт.
Эмерик. Скоро приедет Эмерик. Главное – дожить.
***
День долгожданного воссоединения.
Просыпаюсь ни свет ни заря, до самого обеда торчу перед зеркалом. В десятый раз изучаю, как сидит новое белье. Долго выбираю между черно-белым платьем-шифтом и бордовым беби-доллом. Больше всего мне нравится лазурный шифт, но на улице прохладно, а он не очень хорошо смотрится с кожаной курткой.
Духи. Тут все просто.
Обувь… Сапоги? Туфли? Туфли, туфли, туфли…
По дороге в гараж снова встречаю Шкуру. С тех пор, как я невольно начала присматриваться к лицам окружавших меня ур-сакх, именно его мерзкая рожа мелькает перед глазами слишком часто. Вряд ли это можно объяснить простым совпадением. Похоже, отморозок действительно за мной следит.
– Подвезти? – отвечает он с издевкой на мой подозрительный взгляд, а затем скалится и сверкает кривыми зубами.
Нет уж, дружок, сегодняшний день – только мой день и даже такой скот как ты не сможет бросить на него свою склизкую тень. С каменным выражением дефилирую мимо.
Никуда не опаздываю, но еду все равно быстрее, чем нужно.
– Вы сильно превысили скорость. – сообщает мужчина в форме дорожной полиции.
Он мельком бросает взгляд на мои документы и проявляет куда больше интереса к содержимому выреза и цвету губной помады.
– Должно быть, пропустила знак, офицер.
– Торопитесь?
– Да. К мужу.
Огонек в его глазах стремительно тускнеет. Косится в сторону пачки пустых протоколов.
– Все в порядке? – спрашивает, за миг до того, как протянуть руку.
– Да. Просто не виделись много месяцев.
Его рука так и остается висеть у пояса, а взгляд уплывает куда-то в сторону горизонта.
– Моя сестра тоже со своим не виделась. Теперь и не увидится. Вчера звонил комдив. – он качает головой и отворачивается. – Езжайте осторожнее, на этом шоссе ограничение.
Мне плевать на штраф и через полчаса разговор повторяется почти в точности. Чувствую себя обманщицей. Снижаю скорость и добираюсь до города спокойно.
А потом наконец вижу Его. Он сверкает на всю площадь, словно статуя Аполлона, как всегда красив и полон легкой, элегантной небрежности, что пронизывает его от кончиков седеющей щетины до носков обуви. Абсурдно и даже кощунственно, что проходящие мимо люди не обращают внимания на столь совершенного в своем облике мужчину, не оборачиваются и не бросают за спину изумленных взглядов. От их невежественности я напрочь лишаюсь дара речи. Парализованная, безмолвно падаю в его объятия, уткнувшись лицом в крепкое плечо, предвкушаю почувствовать вес его ладони на макушке и тепло губ на своих висках.
Но он лишь обнимает меня за плечи и мы стоим, долго стоим, потом он отрывает меня от своей груди и мы наконец смотрим друг другу в лицо.
Всхлипываю, вытираю намокшие глаза. И в ту же секунду чувствую, как расцветает желание.
– Ты снял номер? – спрашиваю, прикусывая от возбуждения нижнюю губу.
– Пока нет. Давай сначала поговорим.
Какой же он все-таки глупый.
Позже мы сидим в первом попавшемся ресторане.
– Как Максин? – спрашиваю, стараясь подавить подростковое желание скинуть под столом туфлю и ощутить тепло его паха пальцами своих ног.
– Нормально. – он поднимает взгляд от столешницы и впервые смотрит мне в глаза так, как должен был сделать это в первое же мгновение нашей встречи. – Я подаю на развод, Марьям.
***
Что-то с самого начала было не так.
Прикосновения – холодные, объятия – не крепкие и не ласковые, даже голос другой – не голос человека, что когда-то кидал цветы в мое окно и проехал на велосипеде тысячу километров, чтобы сделать предложение. И все это не скрылось от моего внимания, все это я почувствовала сразу же, с самого первого мгновения.
Но до последний секунды отказывалась признать.
Наступает ночь. Нас просят покинуть ресторан и мы продолжаем на скамейке в парке. Я вижу, что любовь уже утрачена. Чувствую это в языке его тела и в каждом мимолетном взгляде. Но я могу его вернуть!
Ведь я делала это ради своей семьи. И пусть я не могу находиться с ними рядом, хотя бы в моих руках редкая, драгоценная возможность позволить им не нуждаться ни в чем и никогда. Это ведь дорогого стоит! Разве нет?
– Но нам не нужны деньги, Марьям. Нам нужна мать и жена. – отвечает Эмерик. – Мать и жена, а не управляющая благотворительными фондами где-то на задворках цивилизации. А бросать работу ты не хочешь…
– Я не могу! – кричу я и вырываю клок собственных волос.
Он делает вид, что ничего не было.
– Почему?
Ответить я тоже не могу. А он уже и не ждет. Не после стольких лет.
Начинает светать. Я почти смирилась. Уже не чувствую от холода посиневших пальцев и стучу зубами, но все еще жду, думаю, что заслужила последнюю в своей жизни возможность получить от этого человека крошечную, прощальную долю тепла. Вот-вот он встанет и отведет меня согреться. Хотя бы набросит на плечи свою куртку.
Но наступает утро, он говорит, что опаздывает на самолет и растворяется где-то в толпе на другом конце бульвара.
Эмерик – хороший человек. Он никогда не бросил бы свою женщину, если бы только знал, если бы представил себя хотя бы десятую долю того ужаса, в который погружена ее жизнь. Но даже не смотря на столь омерзительное предательство, я не имею никакого права взвалить эту ношу и на его плечи тоже.
Возвращаюсь в машину. Включаю обогрев и падаю лицом на рулевое колесо. Мне тоже пора возвращаться. Но я уже не знаю, ради чего.
Мерат
Марьям гордо шествует к выходу. Ее шаги долго отдаются стуком в тоннеле, но градус стервозности стремительно снижается. Я пялюсь на Яна, он пялится на меня и мы пялимся друг на друга, потом до меня не доходит: он чего-то ждет.
– Ну, типа, ты уверен? Это она тебе так сказала? – выдаю потрясающе бессмысленное.
– Нет.
Он отворачивается и осматривает комнату. Стряхивает с кресла мусор, почему-то не садится.
– Что за свинарник ты здесь развел?
– Ой, заткнись. Так, что там?
– Она два дня не в себе, а потом разбудила среди ночи вопросом «что такое инкубатор?».
– Не, мужик, это не так работает. Она должна поссать на бумажку или индикатор или…
Он закатывает глаза.
– Просто поверь мне на слово.
– Ну, ладно. И что теперь будет?
– Я не знаю.
– А с Ней ты говорил?
– Она спит. Я не могу будь ее из-за ерунды.
– Ты думаешь, это ерунда?
– Десятки поколений моей семьи рождались и умирали у нее на глазах.
– Это для нее. А для тебя?
– Не знаю. Нет. Наверное.
– И на том спасибо.
– Что? А, ладно, ты бесполезен.
Он собирается уходить. Могло быть и хуже.
Останавливается. Бросает на меня какой-то странный взгляд.
– Сегодня полуфинал, хочешь посмотреть?
– Нет.
– Уверен? Заставим Марьям найти вертолет, возьмем джет. Через 4 часа будем на стадионе.
Качаю головой.
– Да. Меня задолбал футбол, бро. – жест в сторону двери. – А ты лучше со своей время проведи.
– Окей. Хочешь разбираться с этим сам – давай. Только убери весь этот бардак. Не знаю, что на тебя нашло, но ты нужен мне в лучшей форме.
Приходится смотреть ему в лицо. Отвечать не обязательно – хватает и кивка.
Уже уходя, он бросает за спину:
– Кстати, скоро большая охота. Готовьтесь, будет жарко.
– Охота? Опять?
– Ага. – он улыбается. – Аппетит приходит во время еды.
– Насколько большая? – спрашиваю, разглядывая свалявшиеся на полу клочья пыли, что почти скрыли под собой пустую бутылку из под джина.
– Не знаю! – голос доносится уже из-за двери. – На моей памяти такого не было!
Наконец сваливает.
Снова окидываю взглядом свой бардак. Тот самый, который нужно убрать. Впрочем, времени достаточно, а открытый вискарь себя не выпьет.
Просыпаюсь.
На часах хрен знает сколько, но, вроде, самое время перекусить еще бокалом-другим и посмотреть чертов полуфинал. Хотелось бы пожрать как следует, но пройдет не меньше пары часов, прежде чем бледные ушлепки соизволят принести мою еду.
Желание вырубить матч появляется уже через 15 минут. Не то, чтобы игра была скучной, но на все происходящее на поле мне просто наплевать. Захожу в интернет, ставлю гору бабла на какой-то исход. Все еще наплевать.
Размять, что-ли, ноги?
Какими-то извилистыми путями бессмысленные брожения по бункеру ноги приводят меня в больницу. Туда, где темно, пусто и удивительно тихо, если не считать доносящихся издалека звуков женского плача, что изредка замолкают, но непременно раздаются снова все более надрывистыми.
Обычно Ян быстро избавлялся от своих наложниц и, как я думал, рано или поздно эта участь не минует и ее. Она стала бы женой одного из агентов бу-уда-бар во внешнем мире. Вела бы обеспеченную и, в общем-то, неплохую жизнь, пусть и далекую от того, что женщины обычно вкладывают в словосочетание «по любви».
Что будет с ней теперь? В каждом всхлипе этого голоса только одиночество и отчаяние. Но я ни чем не могу помочь. И видеть ее тоже не хочу – женщины прекрасны, лишь когда счастливы.
И все же эти звуки тянут, словно гравитация.
Я нахожу Зои в одной из дальних комнат. Она стоит с окровавленными руками, освещаемая светом единственной лампы и замотанная с ног до головы в какие-то медицинские тряпки. Сквозь прорези между шапкой и одноразовой маской я вижу только ее зареванные глаза и небольшой, раскрасневшийся, вспотевший участок лба.
А на столе лежит тело со вспоротым животом, со всех сторон обложенное книгами и медицинскими атласами.
– Это что тут за херня? – я прихожу в себя первым.
– Ты с ума сошел?! – она кричит, все еще сквозь слезы, но голос полон возмущения. – Это стерильная операционная, выйди немедленно!
– Почти стерильная. – киваю в сторону книг.
Она замахивается какой-то хирургической штукой и я едва успеваю спрятаться за дверью.
Мою руки, нахожу маску и халат. Возвращаюсь.
– Итак, это что тут за херня?
– У него аппендицит. – она всхлипывает и засовывает в лежащее на столе тело очередной металлический предмет.
– И это стало твоей проблемой потому, что?
– Милтон сказал «Я не хирург и мне…». Я не хочу повторять это слово.
– Ну, звучит логично.
– Он умрет без операции, Мерат.
Ее глаза все еще на мокром месте, но голос окреп, а движения стали более уверенными. К моему удивлению, большая часть книг не написана от руки на чем-то вроде папируса или бересты.
– И как успехи?
– Есть одна небольшая проблема.
Я весь во внимании.
– Не могу найти аппендикс. – ее голос полон сожаления и осознания собственного бессилия.
Заглядываю в раскинувшееся на столе кровавое месиво, затем на монитор. Каким-то чудом сердце этого существа продолжает биться вопреки насквозь прогнившим внутренностями и разрушительному желанию Зои сохранить его жизнь, не считаясь с потерянными литрами крови.
– Это потому, что его нет. Здесь все давно расплавилось.
– Откуда ты знаешь? Ты тоже врач?
– Играл пару раз в военно-полевого хирурга.
– Ясно. – она вздыхает и ее лоб покрывается глубокими морщинками. – Значит надо попробовать все вычистить и зашить.
– Здесь уже нечего вычищать. Он не сможет жить без кишков. Это не твоя вина. Ур-сакх не очень умные – он пришел слишком поздно. Я думаю, Милтон понял это сразу.
– Если бы Милтон был чуть к ним чуть добрее, он пришел бы пораньше и все закончилось бы иначе!
– Возможно.
Несколько минут она стоит, сжимая в окровавленных руках скальпель и щипцы.
Поднимает на меня глаза.
– Я все равно попробую, ладно?
– Как я могу тебе запретить? Хочешь, чтобы я помог?
Она фыркает и снова отворачивается.
– Не вздумай к нему прикасаться. От тебя несет перегаром. Я чувствую даже через маску.
– Разве ты не знаешь, что лучшая помощь – это добрый совет?
Мы провозились, наверное, не меньше часа, потом монитор оповестил, что страдания несчастного ублюдка наконец закончились. Я думал, Зои разрыдается, но она лишь вытерла со лба пот и пару минут молча постояла над телом.
– Спасибо, Мерат.
И вышла из операционной. Я дал ей время отмыться от крови и переодеться в одиночестве и пошел следом, думал, она меня дождется, но к тому времени проходная перед операционной была уже пуста.
Возвращаюсь к себе. Ставка не зашла и гора бабла в очередной раз оказалась потрачена без какого-либо смысла. Где-то в сотнях метров стали и бетона над головой наступает ночь, но я проспал почти весь день и сна ни в одном глазу.
А желудок сводит от голода.
***
– Эй, парни, вы не заметили никаких проблем с нашей жратвой? – спрашиваю, окинув взглядом своих бездельников.
Ответом служит тишина и с каждой секундой она напрягает все больше. За миг до того, как взор застилает багровая пелена, кто-то наконец приподнимает голову:
– Жратвой? Ну, кажется, в последнее время они слегка недосаливают. Что скажешь, Бо?
– А? – голос слышится с другого конца комнаты.
– Мерат говорит, что-то не так с нашей едой.
– Хоть кто-то наконец заметил. Бледножопые ублюдки все время пересаливают! Давно пора с ними разобраться, говорю вам, это не закончится, пока мы не соберемся и не сломаем парочку гладк…
Понятно. Это заговор.
Я стал жертвой тщательно продуманного и хорошо организованного заговора. Он длится уже не один месяц, его нити опутывали меня постепенно, подбирались все ближе, пока я наконец не обнаружил себя по уши погрязшим во вражеских кознях.
Моя еда не просто пересолена. Ее готовят слишком долго. Ее приносят холодной. И даже на вкус она похожа на дерьмо. Но моему терпению пришел конец и я иду с этим разбираться.
– Уходи. Тебе нельзя. – шипит уродливая девка из ур-сакх, пытаясь перегородить проход на кухню своим телом.
Я все равно вхожу. Шум, треск, звон посуды, запахи теста и специй. Вокруг мельтешат бледные фигуры с кастрюлями и подносами.
И никто не обращает на меня внимания.
Снимаю со стены две увесистые металлические крышки и несколько раз долблю ими друг о друга.
Остаточный звон в ушах, бульканье кипящей воды на плите. Немые взгляды десятка поваров и разносчиков.
– Где моя пицца, уроды?
Тишина.
– Я спрашиваю, где моя пицца?!
– Привет, узкоглазый. Не прошло и года, как ты отыскал свои яйца.
Он появляется откуда-то сбоку и заслоняет тушей дверной проем. Я узнаю его не сразу, а когда узнаю…
– Ты! Какого хера ты тут делаешь?!
– Готовлю твою пиццу. – отвечает Генерал.
– Что?
– С ушами плохо?
На нем заляпанный какими-то пятнами фартук и этот поварской колпак. И он готовит мою пиццу. Генерал готовит мою пиццу.
– И почему этим занимаешься ты?! С каких пор?
Он отводит взгляд куда-то в потолок и показушно чешет подбородок.
– Лет 30 точно есть.
– Хорош из себя кухарку строить, я знаю, что ты на самом деле жрешь!
– А я и не скрываю. Но то, о чем ты говоришь, это не про физиологические потребности. Это вообще не для меня. А вот хорошая еда успокаивает тело и разум. Готовкой я занимаюсь…
– Ради возможности пихать свой крошечный член в еду нормальных людей?
Он замолкает на полуслове, его лицевые мышцы начинают подрагивать.
– Я не опущусь до пакостей исподтишка. Просто сверну твою тощую шейку. Я сделаю это, как только хозяин с тобой наиграется и вышвырнет на мороз, словно блохастую псину. Впрочем, не стану останавливать, если поразвлечься захочет кто-то из моих ребятишек.
Генерал кивает головой в сторону и словно по команде отовсюду слышатся смешки.
– Что тебе от меня надо? Хочешь поквитаться? Сделай это, как мужчина!
– Поквитаться? За маленькое происшествие на охоте? Нет. Это была шутка. Неплохая, ведь ты изрядно наложил в штаны. Но я бы пальцем тебя не тронул.
– Так, значит? Тогда зачем весь этот цирк?!
– А сам-то как думаешь?
Я думаю, что моя еда похожа на дерьмо, потому что я в прямом смысле жру дерьмо. От греха подальше надо валить. Уж слишком некстати расположился под рукой тяжелый разделочный молоток.
– Эй, узкоглазый! – он зовет, но я не оборачиваюсь и уже у самого выхода снова слышу его крик. – Затем, чтобы ты помнил, с чьей кормишься руки! Мы – ур-сакх, мы здесь хозяева! Чтобы вы все об этом помнили и знали свое место!