Тут уже Вася отключился, но перед тем ещё успел увидеть, как мама лихорадочно раздирает руками останки врача и что-то ищет у него внутри, а затем с найденным «нечто», сияющим белым светом, стремительно направляется к нему, к сыну Васе.

Вася закашлялся и открыл глаза. Он лежал на снегу, которым по самый подоконник была завалена его палата, так что и кроватей не видно. С потолка сыпал снег, рядом сидели папа с мамой в своих новогодних костюмах, и ему, вопреки снегу, совершенно не было холодно.

– Я сплю или умер? – спросил Вася, чувствуя небывалую лёгкость и энергию в теле, а ещё непривычную ясность в мыслях.

– Ты жив, сына, – ответила мама и поцеловала в лоб холодными серыми губами.

– Тсс, вставай, – добавил папа и улыбнулся, помогая ему подняться.

Вася покачал головой: наваждение не проходило. Но, похоже, его это не волновало, ибо Вася снова мог ходить, и пальцы на его руках стали подвижными, как прежде. И вообще выходило, что Вася сейчас был голый, а собственное тело как будто всё ещё оставалось странно чужим, хоть с виду оно совершенно здоровое и крепкое. Не такое, как раньше: тощее и немощное.

Словно читая его мысли, мама достала из своего красного мешка сначала бельё, потом джинсы, майку, свитер, ботинки и зимнюю куртку с шапкой.

– Бери, надевай, сына!

И Вася, всё ещё офигевший от происходящих чудес, с радостью предложенные вещи надел, попутно глядя, как мамин мешок всасывает в себя, словно пылесос, останки врача и с жадным урчанием чавкает, как какое хищное животное.

«Брр, – мысленно сказал себе Вася, – ну и дела здесь творятся». Решил, что если и спит, то лучше больше не просыпаться, потому что во сне он находится или наяву – это не важно. Главное: он снова здоров и может ходить – и оттого счастлив.

А мама с папой стоят в коридоре, торопят идти за ними, и Вася спешит. Теперь они вместе не то идут, не то летят. Всё с Васей происходит как в волшебном сне, где с потолка кружит сам по себе крупный белый снег, а стены, пол – покрываются коркой льда и изморози. Свет в лампочках на потолке тоже словно замерзает, становится тусклым, серым…

– Сейчас наведём здесь порядок, а потом будет тебе, Вася, подарок! – в снежном ветре проступает шёпот, и вот – не успел Вася моргнуть, как они оказываются возле поста медсестры, где громко храпит за столом Камелия Ахмедовна.

– Чую, она тоже гнилая! – хихикает, как девчонка, мама и снимает мешок с плеча, командуя тому: «Фас!»

Затем всего на мгновение Вася видит в очертаньях мешка красную крупную собаку, с виду мастиффа, а потом снова обыкновенный мешок. И тот вдруг сам по себе в прыжке перелетает через постовое стекло и буквально проглатывает медсестру, надеваясь на её голову и растягиваясь всё больше и больше, пока Камелия Ахмедовна полностью не оказывается внутри. Тогда мешок успокаивается и замирает, а изнутри его слышатся ярые приглушённые вопли и крики, которые внезапно становятся громче, но вскоре стихают совсем, когда мешок громко чавкает и крепко сжимается.

– Не плачь, сына! – ласково говорит мама. Так надо поступать, чтобы польза была остальным с этой гнили…

Вася в ответ хлюпает носом, он сам не знает – почему, но медсестру ему жалко.

Мешок вскоре уменьшается до нормального размера, только теперь он толстый, словно внутри лежат подарки, и мама ловко перекидывает его через плечо.

– Поторопимся! – бодро говорит папа, и они все вместе снова то ли идут, то ли летят, но на этот раз останавливаются возле каждой закрытой двери палат, где папа с мамой принюхиваются и прислушиваются. А затем они улыбаются и открывают мешок, чтобы через тонкую щель под дверью, впустить туда из мешка белый свет, поясняя, что он принесёт кому полное исцеление, а кому даст умереть во сне легко и без мучений.

Так они обходят всё здание, не пропустив ни одной палаты с больными внутри, пока мешок не пустеет.

Затем, взявшись за руки, все вместе вылетают из окна в коридоре и так летят далеко-далеко, а внизу, на городских улицах, люди до самого утра празднуют Новый год, взрывают шумные хлопушки, петарды и устраивают фейерверки.

– Эх, как же время быстро летит, сына, – говорит, приземлившись на мосту за городом, папа.

– Ну, ничего, у тебя теперь ещё много праздников будет, Вася. Ты снова здоров и можешь начать жить сначала – так, как того сам захочешь! А нам пора прощаться, – говорит мама, и её голос дрожит.

Слёзы застилают Васе глаза, потому что он узнаёт этот мост и замёрзшую речку под ним. Здесь давным-давно погибли его родители.

– Вот, держи! – протягивает сыну мешочек с драгоценностями папа. – Хватит и на новые документы, и на всё остальное с лихвой.

– Иди через лес, там недалеко будет деревня, где люди ещё не прогнили. Они тебя приютят.

Низкорослый папа обнимает спереди Васю за пояс, мама со спины крепко, с чувством стискивает его плечи.

Он догадывается, что мертвые плакать не могут и что больше они никогда не увидятся. Вася плачет за всех, всхлипывает, ведь ему так хочется, чтобы родители остались.

– Не смотри! – шепчет папа и первым уходит к краю моста, чтобы исчезнуть.

– Прощай, сынок! – говорит мама и идёт следом за ним.

Вася сжимает в руках мешочек и медленно, с неохотой отворачивается. Он смотрит в сторону леса и думает: забудет ли он обо всём когда-нибудь и сможет ли вообще забыть? Но точно знает одно, что теперь будет жить по-настоящему.

Когда пришла снежно – белая жуть

Гудение – и ярко-белый свет бьёт из всех щелей. Пол дрожит под ногами. Стены шуршат… Коридор упёрся в тупик с лазом, узким – наверное, и Варюша не пролезет. Но другого выхода нет.

Снимаю прибор с запястья, и лампочка-глаз обнадёживающе вспыхивает зелёным. В слезах глажу дочку по голове. Объясняю: надо влезть в эту дыру – и ползти, пока не найдёт тёмное место.

От моих слов глаза Варюши в панике расширяются. Она умоляет:

– Мамочка, не надо… Не хочу туда одна, мамочка!..

Худенькие плечики дочки сотрясаются от рыданий. Я сглатываю ком в горле и настаиваю:

– Варя, послушай, ты должна… ради меня, родная.…

Обматываю тоненькое запястье ремешком прибора.

***

… Суббота, ясное погожее майское утро. Совсем не хочется спать, да и улица зовет погулять. Варюша, четырёхлетний жаворонок, просыпается ровно в шесть и сразу бежит в нашу с мужем спальню и ищет папу.

– Вафельки с черничным вареньем будешь? – зеваю.

Малышка забирается на кровать. Каштановые волосы спутаны, словно дочка всю ночь не спала, а носилась без оглядки.

Пижама Варюше коротковата – подмечаю и снова объясняю ей: папа вернётся из командировки завтра, а сегодня мы пойдём гулять в парк, будем есть мороженое, покормим уток в пруду. Дочка расплывается в проказливой улыбке, точь-в-точь как у папы; на щеках проступают ямочки, и она кивает.

Лёшка смотрит точно так же. Гляжу на неё и думаю: наверное, за тёплый взгляд мужа и полюбила.

***

… Мы шли мимо торгового центра. Варваре приспичило в туалет. Возможно, это и спасло нас… Забежали в торговый центр. Едва успели сделать свои дела, как под ногами вздрогнул пол. С треском подскочила плитка, туалетные кабинки закачались и сложились, как карточные домики, – мы, испуганные, с криком бросились к стене, а там… За узким окном вспыхнул яркий свет – и голубое небо выцвело до белизны.

От ужаса прижала к себе пискнувшую от резкого жеста Варюшу… В помещении что-то щёлкнуло – я резко оглянулась. Лампы замигали и потухли. Ужасающая тишина разом впитала все звуки.

Снова обернулась к окну. Крохотное, у самого потолка. Потому и видно: с неба падают идеально круглые снежинки. Но… это не снег! Касаясь стекла, они шуршали и потрескивали, как гремучая змея перед броском.

Дочка не хныкала. Замерла, глядя на окно, а потом прошептала: «Мама… почему снег шуршит?»

Я открыла рот ответить – и шарахнулась в угол помещения. Зубы непроизвольно застучали от резких и пронзительных воплей и визга снаружи, на улице. Так могли кричать лишь обезумевшие от боли и страха звери. Вскоре дикие вопли били по нервам, вспыхивая уже гораздо ближе, за дверью в туалет, внутри торгового центра… И затихали – один за другим.

Что дальше – помню плохо. Разве только, что сидели с дочкой в углу, сбоку от раковины, крепко обнявшись.

Потом крики стихли. Но очнулась я не сразу… Свет не работал. Вообще. Телефон превратился в бесполезный кусок пластика.

Позднее (наверное, уже вечером) мы брели по торговому залу в темноте, почти на ощупь: огромные окна центра отражали лишь неровный мрак. Подошвы то и дело отвратительно скрипели на чём-то шершавом и хрустком. Повсюду валялись разбросанные вещи, а на кафеле застыли липкие и скользкие лужи черноты, напоминающие о крови. Желудок крутило, желчь раз за разом подкатывала к горлу. Я вспоминала мужа, представляя, что он живой и вовсю ищет нас, и брала себя в руки, сжимая ладошку дочери и внушая себе, что всё будет хорошо.

Постояли у окна. Кое-что видно. На улице всё ещё сыпались белые шарики. Низкое небо цветом и формой напоминало вату, пронзаемую болезненно яркими, белоснежными молниями.

Мы с опаской спустились по мёртвой лестнице эскалатора на первый этаж. Вокруг густая и злобная тишина, наполненная сумеречно-белым светом. Вонь аммиака и серы… Варя испуганно встала у шкафов для хранения вещей. Я проследила её взгляд и поёжилась.

Прозрачные входные двери зажали тело. В проём медленно, но настойчиво влетали, рассыпаясь по полу, белые шарики.

Мы приблизились, и я резко дёрнула к себе Варю: та, точно зачарованная, нагнулась – потрогать белую кучку.

– Не надо! – пробасил кто-то сиплый.

Из продуктового отдела вышел высокий лысый мужчина в униформе охранника… В руках, обтянутых резиновыми перчатками, горит свеча. Квадратное лицо с резкими чертами, высокий морщинистый лоб. Кустистые седые брови. Жёсткие глаза осматривают нас внимательно, оценивающе. Несмотря на внешнее спокойствие, на лице мужчины – печать ужасного потрясения. В глазах проглядывает страх, отчего у меня мороз по коже.

… Жора Иваныч попросил меня помочь закрыть двери. На всякий случай… Из кармана куртки вынул пакет с резиновыми перчатками и с парой дождевиков. Велел надеть из предосторожности.

Я присела перед дочкой и попросила её оставаться на месте, пока взрослые поработают. Варюша кивнула и, обхватив себя руками за плечи, стала смотреть на улицу.

Пока оттаскивали в сторону тело старика в спортивном костюме, едва дышали, а я не могла оторвать взгляда от гнойных язвочек на коже трупа. Глаза ему полностью закрывала белёсая плесень, гнездившаяся на лбу.

– Это точно от небесного пенопласта, – хмыкнул Жора, поёжившись, и рассказал, как пару часов назад пытался остановить людей, ринувшихся из магазина к своим машинам. И как многие упали там, на улице, как истошно кричали от боли, как пытались вернуться, но… А ещё он рассказал, как группа людей мгновенно исчезла во вспышке молнии, после чего откровенно струсил и заперся в подсобке… Он говорил и дрожал, не замечая слёз.

Двери закрылись. Пару минут мы тупо наблюдали: белые шарики медленно проедают наши защитные дождевики и резиновые перчатки, брошенные в углу, возле тела старика.

… – Мамочка, я хочу пить!

Варя затормошила меня за рукав ветровки. Жора кивнул и повёл нас в буфет для персонала.

Коробка со свечами на столе охранников – настоящее сокровище! Фонарики-то не работали.

В буфете мы ели круассаны, запивая их молоком. Обсуждали разные варианты причин произошедшего… Варюша вела себя тихо, но я видела – ей страшно. Жора показал ей табельный пистолет и обещал защитить от любой напасти. Варя слабо улыбнулась.

В торговом центре мы просидели дня три. С настенным планом в руках обследовали все помещения. Живых не нашли. Странно: или в плане ошибки, или мы и правда не досчитались пары десятков помещений, вместо них натыкаясь на глухие стены и тупики.

Устав ждать помощи, терзаясь догадками и сомнениями, набили сумки необходимым и засели в офисе бухгалтерии, где снова впустую строили теории о причинах катастрофы: биологическое оружие? Инопланетная угроза? Рассказывали о себе и порой даже вымученно шутили.

Несколько раз торговый центр трясло. От взрывов снаружи закладывало уши.

… – Мамочка?! – пискнула Варюша, показывая на побелевшую от свечения стену в коридоре.

Жора вынул из кобуры пистолет, и мы несколько секунд следили, как в стене, вспучиваясь, проступают безглазые человеческие лица.

Крадучись, не спуская взгляда со стены, мы попятились к лестнице – и побежали. Свечение же медленно и настойчиво следовало за нами.

Инстинктивно мы прятались от него в технических помещениях, спускались на подземную автостоянку, убегая в шаткую безопасность темноты, отчаянно надеясь, что свечение обойдет нас стороной.

Удача нам благоволила. Поколебавшись у двери на парковку, свечение замигало и истаяло. Мы дружно выдохнули.

Варюша первой заметила, что снег закончился. Решили отправиться на разведку. Вернувшись на второй этаж забрать оставленные в бегстве сумки, мы упёрлись в тупик – в глухую металлическую стену, зловеще поблёскивающую белым инеем.

Боже, пришлось разделиться и бежать в продуктовый отдел, чтобы набрать еды и питьевой воды.

Глухой звук, толчок, вибрация – пол вылетел из-под ног. В панике вскочили на ноги. Я подняла Варюшу, шипя на её вскрик: «Мамочка, больно!» Жора лихорадочно запихал все пакеты в сумку, поглядывая на потолок в сети трещин и на молочно-белый свет, ползущий со стен.

Даже улица, белая от ядовитого вещества, пугала меньше, чем происходящее в торговом центре.

Варюша на моих руках. Жора перекинул на плечо ремень отяжелевшей сумки, и мы, обутые в резиновые сапоги (единственное, что придумалось для бега по улицам с белым ядом), понеслись к выходу.

Снаружи ориентиром служат остовы фонарей. Машины исчезли, лишь колеблются призрачные контуры зданий. От белого вокруг уже тошнит… В груди от бега спирает, в боку колет. Но остановиться нельзя. Инстинкт вопит: остановка – смерть.

Под подошвами скрипит псевдо-снег, ноздри опаляет и раздражает аммиачная вонь. Остаётся позади ТЦ, скрежет и вой. Ватные небеса часто режут насквозь зигзаги молний. Почему же не гремит гром?!

Задыхаясь, я обернулась. Колени подогнулись, мороз прошёлся по позвоночнику. Варюша вцепилась мне в шею, дрожа и всхлипывая.

Горизонт везде одинаково дымчато-белый! Торговый центр исчез!

Холод упал – и снова начался снег. Дикая паника. Оглядываемся и бежим, лишь наугад, чудом наткнувшись на вход в подземный переход. В глубине перехода – тишина, плотная, практически осязаемая, только слышен шелест нашего дыхания, да режет нос запах аммиака. Темнота, и боязно сделать шаг вперёд, ибо… вдруг там притаилось что-то неведомое?

Мяуканье, жалобное. Настоящее.

– Мамочка, где котики?! – возбуждённо шепчет дочь. Я облегченно вздыхаю, оглядываясь на Жору, запалившего свечу. Пламя ровное, яркое.

В глазах мужчины уверенность: мяуканье – в переходе безопасно. Снова мяуканье – Варя отпустила мою руку, чтобы побежать вперёд.

– Дочка, стой, подожди! – крикнула я и побежала за ней. Жора за мной.

Разбросанные книги и детские игрушки под ногами, растоптанные цветы и лотерейные билеты. Разбитое стекло в газетном ларьке. Снова «мяу» – явно из раскрытой двери магазинчика, и Варя первой заскакивает внутрь.

Грязная, измученная старушка с двумя неопределенной породы кошками явно не в себе, что-то лепеча. Острая вонь мочи и фекалий. На полу две сумки для переноски животных.

Старушка хрипловато попросила воды.

Тощие, с узловатыми пальцами руки, обтянутые сухой кожей, дрожа, поднимаются. И – голос Жоры, резкий, предупреждающий: старушка и так не жилец, а вода ещё пригодится.

Он отступил к дверям, а мне хочется плюнуть. Как же так?! Я покачала головой, игнорируя уговоры и пристальный, неприятный взгляд Жоры.

– Дай сюда воду, Жора. Мою бутылку с водой.

Он поджал губы, глянув с лютой злобой, и кинул бутылку на пол.

Старушка с трудом отпила, вода лилась по подбородку. В глазах на мгновение появилась искра жизни.

– Спасибо, дочка, – схватила меня за руку. – Возьми кошек, пригодятся.

Закрыла глаза, вздрогнула и обмякла… Во взгляде Жоры укор: я же говорил!.. Кошки ластились к ногам. Я покормила их, открыв пакет с сыром. Обе без проблем дали посадить себя в переноску.

Жора мерил шагами подземный переход и, думая, что я не замечаю, прикладывался к пол-литровой бутылке.

Снег кончился резко: просто в один момент исчезло шуршание падающих снежинок о ступеньки.

Ватное небо местами позеленело, вспыхивая молниями, бьющими по глазам. Контуры зданий колеблются в туманной дымке. Казалось, ватные облака лижут стены высоток. Ориентироваться практически невозможно. И вокруг опостылевшие, неестественно ровные горки белого псевдо-снега.

С каждым шагом идти всё тяжелей.

Белые шарики под ногами потрескивали, рассыпаясь и снова прилипая друг к другу. Безветренно, и оттого непонятно, откуда идёт аммиачно-сернистый дух, раздражающий глаза и ноздри.

Мы заходили в подъезды, стучали в двери квартир, но никто нам не открыл. А заглянув в окна первого этажа, мы оцепенели: везде блестящие металлическим блеском стены, идеально ровный пол, точно покрытый белым листом, напоминающим нержавеющую сталь.

Жора взял меня за руку. У него неприятно холодные, липкие от пота пальцы, но от их касания стало спокойнее. Я поёжилась. Не нужно слов: инстинкты требовали как можно скорее уходить, ибо здесь нет живых. Здесь теперь чужая территория. Но… куда идти?

… Я несла кошек, Варя шла чуть впереди, всё чаще сипя с одышкой. Пот пропитал одежду насквозь, от усталости хотелось просто сесть. Жора то и дело ругался сквозь зубы, не стесняясь в крепких словцах и выражениях.

Спальный район позади. Белые холмики напоминают минное поле. Белый квадрат впереди. Возможно, то пустая парковка?

– Кажется, огонек вон там, в окошке! – махнул рукой Жора.

Снова пошёл снег. Жора с энтузиазмом помчался к зданию. Я не спешила, всё с дрожью думалось о минном поле.

С чертыханьем он поскользнулся и, по-глупому размахивая руками, видимо пытаясь удержаться на ногах, упал, а затем начал с криком проваливаться в «снег», словно тающий под ним. А рядом с пшиканьем взорвался холмик. Белые шарики взмыли вверх и стали оседать на тело Жоры. Я успела схватить охранника за руку – и увидела, как шевелятся на его волосах, тихо поскрипывая, белые шарики, перебирая лапками, точно жучки.

– По… моги!

Жора кричал, захлёбываясь, а они лезли в его рот. В глаза. Забивали ноздри. Уши и кожа точно таяли, покрываясь тонким белым налётом.

… Отчаянные вопли кошек и толчок Вари в спину… Грудь сдавлена страхом и безнадёгой. Скользкие от пота пальцы разжались сами… Глаза щипало от слёз. Я отступила в сторону от белого месива, оставшегося от человеческого тела: оно мягко растекалось по дороге, прикрываемое, доедаемое падающими с неба шариками.

… Несмотря на страшный «снег», мы, осторожничая, добираемся до приметного здания, посматривая себе под ноги и на холмы. Я уже не думаю о том, что нас ищет Лёшка. Я боюсь закрывать глаза, потому что вижу не Жору, а мужа – умирающим под падающим псевдо-снегом…

… Каштановые локоны Варюши спас капюшон ветровки. Ту выбросили, едва мы очутились в доме с людьми, осторожно окликнувшими нас с дороги. Часть же моих волос осталась на плечах (мою ветровку тоже выбросили). Кожа чесалась, хотя нас протёрли прокисшим молоком, поясняя: средство проверенное. А кошки – удивительное дело! – не пострадали.

Командовал здесь высокий, широкоплечий Герман, в камуфляжке, с военной выправкой в движениях. Толстая женщина, с усталым отёкшим лицом, Зинаида Михайловна, готовила, а двое вызывающего вида ребят, с пирсингом на лице, крашеными волосами и агрессивными татуировками на тощих руках и шеях, глядя на нас исподлобья, тасовали карты.

Кошкам обрадовались все. Люди улыбались, хоть и неуверенно, но атмосфера потеплела, а кошек поочерёдно гладили до довольного урчания.

Неожиданно самым разговорчивым и дружелюбным оказался Герман. Он дал нам спальные мешки и показал общую спальню в помещении без окон. Предупредил: ночью держаться вместе, поскольку стены постоянно двигаются и помещения изменяются, то исчезая, то расширяясь. Экскурсию по жилищу и наше обустройство мужчина поручил Зинаиде Михайловне. А Варюша, по-детски любопытная и дружелюбная, пошла знакомиться с ребятами, игнорируя их вновь хмурые и неприветливые лица.

В первую очередь мы помылись, пусть и холодной водой: из-за кислого молока от меня и Варюши неприятно пахло.

Здесь готовили пищу на походных спиртовках. Выходило довольно неплохо, был даже кофе, хоть и растворимый. От тёплой пищи потянуло в сон. Засыпая, крепко прижимая Варьку к себе, заметила необычный прибор на запястье Германа и то, что подле двери бодрствовал один из ребят.

На кошек общие приказы и правила не распространялись, но мы с дочкой присматривали за ними.

Утром кормили овсяной кашей и чаем с черствым печеньем. Готовила Зинаида Михайловна, сразу поинтересовавшись, есть ли у меня припасы. Консервам обрадовалась. Водой-то они запаслись, разместив бутылки и канистры в спальне.

Герман после завтрака провёл подробный инструктаж: в одиночку – никуда. Ибо здесь заблудиться – раз плюнуть. Затем нас разделили на группы: для обхода жилых помещений, для наблюдения из окон на лестничной площадке. Ребята хмурились, но не спорили, уходя на обход территории, а нас с Зинаидой Михайловной поставили на дежурство ночью и днём наблюдать за улицей.

Смотреть в окно с лестничной площадки жутко: от белизны болели глаза. А дочка хотела играть, и угомонить её не получалось, пока Зинаида Михайловна не предложила Варе порисовать да посмотреть книжку с картинками, которую вытащила из своих вещей, – и неожиданно так расплакалась, что и мне горько стало.

– Ну, что вы, не надо так…

Подошла и обняла её. Даже Варя рядом встала, за руку женщину взяла и тихонько сказала:

– Тётенька Зина, не плачь…

Та шмыгнула носом, через силу улыбнулась, ласково посмотрев на Варю, и, погладив её по голове, рассказала, как поехала за продуктами, оставив беременную дочку дома, и теперь знать не знает, жива ли она…

– Знаю, глупо надеяться, но так хочется верить.

Она утёрла слёзы. А я взяла и с юмором рассказала про свою никогда не унывающую свекровь. Настроение нам обеим подняла. Сказала ещё, что сдаваться нельзя. Мы ведь не знаем, что в мире происходит. Может, проблему, какой бы она страшной ни была, решили и идут нам на помощь?..

– Оптимистка ты, однако, Лена. Но убедила, – хмыкнула женщина.

Так и стояли у окна, делясь только хорошими воспоминаниями. Варя на полу цветными ручками рисовала дремлющих рядом кошаков да солнце, большое и ярко-жёлтое.

Всё хорошо поначалу и даже спокойно. Обыденный день, чередование дежурств, и на миг можно притвориться, что за окном зима, а мы здесь в вынужденном заточении. Тревожило только всё возрастающее беспокойство на лице Германа, его загадочная оглядка на крохотный наручный прибор и то, что продуктов мало. На воде-то долго не выстоять.

Варвара успела подружиться с ребятами, хихикала с ними, играла в прятки, не покидая безопасных мест. Кошки поначалу разбрелись, изучая территорию, но вскоре вернулись, инстинктивно держась ближе к людям.

От дочки я узнала, что у дядечки военного волшебный датчик, который приведёт нам помощь. А Зинаида Михайловна намекнула на некий секретный план, сказав, что Герман просил продержаться всего две недели. По её честному взгляду я поняла, что женщине большее неизвестно – она не из тех, кто задаёт вопросы. Я же, когда урезали рацион, когда Варя и голодные кошки привычно просили есть, а наши консервы и запасы еды закончились, подошла к Герману и потребовала объяснений. Он отложил в сторону тарелку с жидкой овсянкой, встал, возвышаясь надо мной горой.

– Послушайте, Елена Витальевна… – Показал на руке приборчик в форме пирамидки, с зелёной точкой в центре и кнопками сбоку. – Это маячок. Он работает – значит, с руководством всё в порядке. Значит, нас найдут. Сигнал бедствия активирован в начале события. Не паникуйте, осталось продержаться несколько дней.

В голосе Германа спокойствие, в глазах – убеждённость.

– Хорошо! – выдохнула я.

А он неожиданно дал добро на моё участие в завтрашней разведке и сухо улыбнулся одними губами.

За Варварой и кошками обещала присмотреть Зинаида Михайловна, назначенная как всегда на дежурство у окна, почти до середины заметённое псевдо-снегом.

… Впереди шагал Герман, за ним паренёк с фиолетовыми прядками в модно стриженных волосах. Петя. Второго, с зелёными прядками, звали Женя. Он проверял ближайшие комнаты. Я плелась в хвосте с сумкой в руках и нещадно чадящей свечой.

– Ты только не паникуй, если не по себе станет. Здесь с каждым днём всё слегка по-другому, – шепнул мне Петя.

На третьем этаже в стене оказалась дыра, из неё привычно светлело. Резко пахло аммиаком, на стенах местами проглядывали трещины, а на полу потрескивали редкие белые шарики.

Интересно, откуда они взялись? Шагая по бесконечному коридору, увидела: шарики сыплются из решётки вентиляции и падают ровно один на другой, образуя крохотную белую горку. Поёжилась.

Мороз пробирал по коже от пустых, будто бы вытравленных стерильным белым цветом помещений. Петя чертил что-то на самодельной карте, за следующим поворотом оказалась ещё одна дыра, и стало уже интереснее. Любопытство вытеснило страх. Ведь одно дело, когда рассказывают, а тут всё видишь воочию.

Мы попали в многоквартирный дом, сверкающий от белого цвета: «иней» на полу, на ступеньках и стенах – такой же скользкий при соприкосновении. Только вот двери всех квартир оказались заперты, а в те, куда удавалось войти… лучше бы мы не заходили.

Белые стены, с крошевом сползших до пола обоев, точно набухли разогретым пластилином, а в них застыли недосформированные человеческие лица. И – будто наблюдают, безглазые, стоит отвернуться.

Увы, мы ничего не нашли: ни банки консервов, ни заплесневелого хлеба. Вода из кранов не шла, лишь жутко клокотало в трубах нечто.

Вернулись, когда у Германа лампочка-глаз на приборчике стала мигать, наливаясь красным, что недопустимо. Петя на карте отметил новые дорожные разветвления и, видимо, пустые квартиры… Как же устали ноги, как же хотелось есть! Но получили только ложку каши, а ещё кипячёную воду или чай без сахара – хм, сколько захочешь. Я поделилась своей порцией с кошками, не могла смотреть в укоряющие глаза животных.

Зинаида Михайловна легла пораньше, сказав, что чувствует себя нехорошо. Варюша щебетала и показывала рисунки – как свои, так и Женьки, такие же корявые, только мрачные, в чёрно-белом цвете.

Дочка рассказывала, как провела день, и меня спрашивала, куда ходили, но я отмалчивалась. Тогда Варечка и оговорилась про разбитое стекло, про подвижный снежок на полу и про зашипевших кошек. Тут же пальчиками коснулась рта, виновато опустила глаза, умоляя не ругать её за то, что рассказала чужой секрет. Секрет тёти Зины, кого же еще. Сердце кольнуло тревогой. Я со вздохом прижала родную к себе крепко-крепко, поцеловала в лоб и, пообещав не ругать, запела колыбельную. Дочка заснула, а мне не спалось – не давала покоя растущая тревога. И кошки вели себя странно: фыркали, принюхивались и шипели.

На дежурство вместо ребят я напросилась сама: спать не могла.

Я мерила шагами коридор, когда подбежали кошки и, глянув в глаза пронизывающим, ошалелым взором, мявкнули и пулей рванули в темноту.

Резкое шипение уложило на колени: от этого звука заныли кости, в ушах точно работал бур, но я ползла, что-то кричала. Все мысли только о дочери. Помню, как невыносимо бело оказалось в спальне. Как жужжали, корёжась, стены. Как переливался свет, гипнотизируя.

Лицо Зинаиды Михайловы покрылось чем-то вроде белой коросты, и голова стала похожа на огромное осиное гнездо. Она, явно ничего не видя, расставив руки в стороны, покачиваясь, направлялась к стене.

Булькающий звук, хрип и низкое дребезжание, похожее на злобный смех. Я схватила дрожащую Варю, леденея от ужаса.

Возня. Шум. Чьи-то крики, чьи-то руки. Женщина шагнула в стену, и её с жадностью поглотили.

Женька пытался оттащить женщину, но его руки мгновенно втянуло в стену… Сотни улыбающихся лиц со стены смотрели пустыми глазами. Я ахнула: среди них был мой Лёшка! И завопила…

Но и сбоку продолжали кричать от ужаса и боли. Петька-то подоспел на помощь другу. Но что он мог сделать? А Женька орал и уходил в стену.

Герман кричал бежать и заблокировал входную дверь спальни шкафчиком для одежды. Помню, как пол раскалился, став магниево-белым, помню, как побежала к двери, прижимая к груди дочку, шепча: «Только не смотри, милая, не смотри!» Лёшку она не должна видеть!!

По щекам слёзы, жаркие, в груди сбитое дыхание. Видела лишь спину Германа. Бесконечный коридор, такой спасительно тёмный; где-то впереди отчётливо шипели кошки. И я всё бегу, пока не падаю, от грохота, скрежета, крошащего зубы и кости. Варюша кричит…

… Пришла в себя, чихая, отпихивая в сторону кошку, напуганную, покрытую побелкой и пылью. Это её хвост юркнул у меня под носом. Варюша настойчиво пытается её поймать, зовя Муркой, но кошка упирается.

В углу лестничной площадки сидит Петя, с зажженной спичкой в руках и ухмыляется. Шея и лицо мальчишки, даже в тусклом освещении, в синяках. На ноге явно рваная рана с торчащим из неё осколком стекла. Отрешённый взгляд в никуда. Но рядом маленькая канистра с водой, обнимаемая второй рукой Пети, точно сокровище. На коленях – раскрытая коробка со спичками.

В голове звон. Во рту сгусток крови, и десну дёргает от выпавшего зуба. Варя гладит кошку Мурку. Я вытаскиваю осколок из раны мальчишки, а он всё так же жутко улыбается, без единого хрипа и стона. Промыв, перевязываю рану, используя его же длинную футболку. От вида крови подташнивает, но больше пугает отсутствие антибиотиков. Жадно пью воду, наливаю в крышечку на пару глотков Варе. Это только, кажется, что канистра большая и воды хватит надолго. Уж лучше обезопасить себя и расходовать воду экономно.

Петя молчит. Я вздыхаю, решившись уйти на разведку. Кошка мирно посапывает на коленях у дочки. Мы пока… в безопасности?

Нашла Германа этажом ниже. Он лежал в коридоре, подле – небольшая сумка, ниже лестничный пролёт обрывался стеной, искрящейся белым.

– Очнись, очнись же!

Хлопала мужчину по щекам, пока не пришёл в себя. Вскочил, как ошпаренный, осмотрелся, панически засучивая рукав свитера и облегчённо вздыхая. Прибор на месте.

Герман тоже плохо помнил, как сюда попал, но в его сумке нашлась рукописная карта Пети, а также сухой паёк: вяленое мясо, консервы и несколько плиток шоколада. И щедрый запас свечей, несколько зажигалок, маленькие пакетики с соком.