Воспоминания

ТИХИЙ ПОЭТ

Пиотровский Александр Степанович (1890 – 1939) – сибирский алтайский поэт. Автор фотографии неизвестен. Личный архив Топорова И. Г.

Не могу представить себе человека, который не полюбил бы его с первой же минуты встречи. Приземистый, тощенький блондин с большой круглой головой и орлиным носом, деликатный и по-девичьи застенчивый, он сразу пленял собеседника. Его синие глаза лучились чистотой и кротостью. Во всей его подбористой, аккуратной фигуре, в словах и обращении с людьми сквозил неподдельный артистизм.

Сын польского повстанца, сосланного в Красноярск, он с десятилетнего возраста жил с матерью в Барнауле. Окончив городское училище, затем учительскую семинарию, Пиотровский стал работать народным учителем в селе Зайцеве Барнаульского уезда.

Еще до Октябрьской революции на страницах газеты «Жизнь Алтая» изредка печатались его лирические стихи и маленькие рассказы из жизни начальной школы.

В 1920 году Пиотровский вернулся в Барнаул. Из родных у него оставалась только мать-старушка, обожавшая своего единственного сына. Он преподавал литературу и русский язык в средней школе, расположенной в дачной местности за рекой Барнаулкой, в одном из зданий бывшего женского монастыря.

В 1922 году Александра Степановича избрали секретарем Алтайского губернского отдела Союза работников просвещения. Моя членская книжка, сохранившаяся до сего дня, заполнена его рукой 1 декабря 1922 года.

Но Пиотровского не привлекала эта выборная должность, тянуло к творчеству и в следующем году он принял заведование литературно-художественным отделом редакции газеты «Красный Алтай». Здесь его постоянно окружали начинающие литераторы. Он был щедр на добрые советы и мог безошибочно угадывать ростки таланта.

Квартира Пиотровского была тесной и бедной. Но, входя в нее, люди окунались в какую-то особенную атмосферу. На стенах комнаты – три-четыре репродукции с картин Левитана, Поленова, Васильева; на столике – изящно оформленные портреты Чехова, Бунина, Есенина; на этажерке стояли аккуратно переплетенные томики стихотворений любимых поэтов – Фета, Тютчева, Блока. А над кроватью, за ковриком, заткнуто диковинное перо какой-то птицы и веточка вербы с распустившимися почками…

Я дружил с Александром Степановичем около двенадцати лет и поэтому вблизи наблюдал его личную жизнь и литературно-общественную работу.

За консультацией к нему, чуткому ценителю искусства, часто обращались актеры и режиссеры, скульпторы и живописцы, поэты и прозаики. Они откровенно делились с ним своими творческими замыслами и просили совета. Он никому не отказывал в помощи, но при этом всегда подчеркивал:

– Мне так кажется… Ну, а там – как хотите. Автору виднее.

Помню, Анна Караваева, начинавшая свою литературную деятельность в «Красном Алтае», нередко просила Пиотровского «просмотреть» написанные ею произведения. Первая ее крупная повесть «Флигель», опубликованная в «Сибирских огнях» в 1923 году, предварительно прошла через руки Пиотровского, равно как и ее первые стихи. Анна Александровна допытывалась:

– Александр Степанович, почему у меня так не выходит, как у вас, – лаконично, емко?..

Смущаясь, он отвечал:

– Да… как сказать? Я просто не умею писать длинно. Длинные стихи без глубокой мысли плохо ложатся в голову. Читателю трудно одолевать их.

Основное содержание его немногих стихотворений – лирические пейзажи, овеянные романтическими, едва ощутимыми настроениями. В предельно кратко нарисованных и, казалось бы, самодовлеющих пейзажах поэт находит свой поворот темы, и стихотворение приобретает неожиданно волнующий «общечеловеческий» смысл. Помню, меня поразили строгие прозрачно-ясные строки из его «Ледохода».

 
Там с крутояра – чернозема
Над зеркалами мутных вод,
Среди березника у дома,
Старик глядит на ледоход.
Реки ломаются доспехи,
С весенним льдом плывет зима:
Дорога, проруби и вехи,
И глыб сугробных терема.
Но почему за далью синей
Утрата их ему больна?
Быть может, там плывет на льдине
Его последняя весна.
 

Поэт не любил спешки в творчестве, а медленно, терпеливо и тщательно гранил свои скупые, но для меня незабываемые стихи.

– Спешить некуда, – часто говорил он. – Спешка – плохая помощница истинной поэзии.

Александр Степанович Пиотровский – поэт-миниатюрист. Из его больших произведений я помню только одно – поэму «По Алтаю». Она напечатана в «Алтайском альманахе», изданном в Петербурге в 1914 году.

Отдельно вышли в свет только два тоненьких сборничка стихотворений поэта. Первый – под названием «Алые сумерки» – был издан в Барнауле в 1922 году на скверной бумаге. Второй – «Стихи» – там же в 1927 году издал на собственный счет и в убыток бескорыстный любитель и пропагандист советской художественной литературы Василий Михайлович Семенов.

В среде друзей Александр Степанович всегда шутил, шаржируя известных барнаульских общественных деятелей: литераторов, врачей, адвокатов. При этом он неподражаемо верно передавал интонации голоса, мимики и жесты пародируемых лиц. Так, весьма популярного в Барнауле врача Велижанина он точно рисовал несколькими фразами:

– А вэс тим-пи-ра-ту-рит? Дышите… Еще дышите… Тэ-э-экс!

Будучи человеком «тише воды, ниже травы», Александр Степанович, однако, дерзал восставать горой за несправедливо обиженных товарищей. Тяжелого инвалида, но талантливого артиста, драматурга и фельетониста С. Ляликова недолюбливал редактор «Красного Алтая». Стоял вопрос об увольнении несчастного человека, обремененного большой семьей. И Пиотровский решительно предложил редактору:

– Увольте меня. Оставьте товарища Ляликова: у него же семья. Куда он пойдет, если вы уволите его?!

И карающая десница редактора не опустилась…

В Барнауле литераторы охотно встречались со своим читателем. На литературные вечера и диспуты приходили рабочие и служащие. Александр Степанович бывал неизменным участником этих вечеров. Но его стихи не производили на слушателей сильного впечатления, потому что автор читал их еле слышно. Они были рассчитаны на чтение в интимном кругу. Их задушевный лиризм совершенно пропадал при громкой декламации в большом зале…

А. С. Пиотровский на военной службе носил какой-то офицерский чин. И как же он тяготился этой обузой! Он возмущался и жаловался:

– Какая каверза судьбы! Я должен изучать науку уничтожения людей ради веры и царя! Всегда с ужасом думал о том, что во время войны мне пришлось бы убивать такого же человека, как я.

Надо думать, что это было отражением тех антивоенных настроений, которые тогда господствовали у интеллигентов его типа.

По складу своей натуры Пиотровский был романтик и философ. В литературном кружке он нередко заговаривал о таких художественных произведениях, в которых трактовались этико-философские проблемы…

Поэт любил путешествовать по Алтаю и Енисею, где он собирал сказания о былом. Однажды, вернувшись из Красноярска, он рассказал мне о своей встрече с тамошним старожилом.

Старик рассказал поэту интересную историю о том, как муха, нарисованная на чистом листе бумаги, понравилась красноярскому губернатору и была началом славы великого художника В. И. Сурикова. Спустя тридцать лет я вычитал этот эпизод в монографии, посвященной жизни и творчеству живописца-красноярца.

А. С. Пиотровский был тонким рисовальщиком. Его карандашные пейзажи поражали необычайной поэтичностью. Но он заботливо скрывал их от посторонних. Один из его пейзажей – «Березки» – долго хранился у меня, но погиб вместе со всеми моими архивными материалами во время Отечественной войны…

Последний раз Александр Степанович Пиотровский гостил у меня в коммуне «Майское утро» в июне-июле 1929 года. На память об этих днях осталась групповая фотокарточка.

Покинув Сибирь в мае 1932 года, я потерял следы моего друга. И только в 1957 году Иван Евдокимович Ерошин подал мне печальную весть о кончине Пиотровского. Последние несколько лет Пиотровский учительствовал в Кемерово.

«Я жил в Кемерово, расспрашивал местных литераторов о нем, – писал И. Е. Ерошин, – но никто не мог мне что-либо сказать, и никто не знает, где его могила».

По-видимому, А. С. Пиотровский в те годы уже совсем отошел от литературных дел, ничего не писал и не печатал, не общался с пишущими, учительская работа поглощала все его силы.

После опубликования этого моего очерка об А. С. Пиотровском в №8 журнала «Сибирские огни» за 1969 год А. Дрыгина, проживающая в городе Калтане Кемеровской области, прислала в редакцию письмо для пересылки мне. Она писала, что в 1935—1936 годах была ученицей А. С. Пиотровского в школе шахтерского поселка близ Кемерово. Нарисовав правдивый портрет Александра Степановича как человека и педагога, А. Дрыгина в конце письма сообщила:

«Умер он в 1939 году. Я уже в этой школе не училась. О его смерти мне рассказал бывший ученик нашей школы в годы войны. На похоронах было много его учеников. Последний год он почти не работал, болел. Похоронен он на кладбище шахты „Пионер“, что находится в восьми километрах от Кемерово…»

К пятнадцатилетию литературной деятельности А. С. Пиотровского П. А. Казанский напечатал в газете «Красный Алтай» критическую статью под заглавием «Тихий поэт». Этими словами точно определены и нрав Пиотровского, и сущность его поэзии.

Подготавливая стихотворения для сборника «Стихи», Александр Степанович разложил их на столе и сказал мне:

– Выбирай, какое тебе посвятить.

Я выбрал «Песню». Она народна по духу и характерна для лирики «тихого поэта». В ней я чую сладостно-томящую музыку «Осенней песни» Чайковского:

 
Дует к снегу с Покрова,
Вся дубравушка примялась,
Лишь одна сивун-трава
В буром полюшке осталась.
В буром полюшке осталась,
Снега бела дожидалась.
Да среди забытой ржи,
Словно в поле сиротинка,
Над обрывом у межи
Стонет горькая осинка.
Стонет горькая осинка,
Плачет, плачет невидимкой:
«Как на свете белом жить?
Лето красное далече.
Долго ль друга проводить,
А дождешь ли встречи?
А дождешь ли встречи?..
Друг мой, друг далече!..»
 

Иван Евдокимович Ерошин подарил мне фотокарточку, на которой снята группа старых алтайских литераторов: он, Илья Мухачев, Александр Пиотровский и Василий Семенов. Снимок сделан в 1926 году.

Драгоценная фотография стоит теперь на моем столе, воскрешая в памяти барнаульские встречи с певцами Алтая…

Алтайские литераторы: Ерошин И. Е., Мухачев И. А. (верхний ряд – слева направо), Семенов В. М., Пиотровский А. С. (нижний ряд – слева направо). Барнаул, 1926. Автор фотографии неизвестен. Личный архив Топорова И. Г.

АЛТАЙСКИЙ САМОЦВЕТ

Мухачев Илья Андреевич (1896 – 1958) – сибирский алтайский поэт. Автор фотографии неизвестен. Личный архив Топорова И. Г.

Илья Андреевич Мухачев – выходец из семьи алтайского лесоруба. Когда отгремели громы гражданской войны, он некоторое время не знал причала, был в тяжелом материальном положении. Нужда погнала его в Бийск, где он поступил на кожзавод мездрильщиком – сдирал подкожную плеву. Но и тут жилось ему не сладко. Питался кое-как, перебиваясь с хлеба на квас. Ходил в обшарпанной военной шинелишке с кожаными самодельными пуговицами.

Но чуткая душа его жадно воспринимала «все впечатленья бытия» и просилась излиться в живом слове. И он стал пробовать свои силы в стихах.

Первые стихотворные опыты он отдал еще в декабре 1923 года в верные руки искателя талантов Василия Михайловича Семенова, работавшего в редакции бийской уездной газеты «Звезда Алтая».

К четвертой годовщине комсомола Алтая Илья Андреевич написал стихотворение, которое было опубликовано 8 января 1924 года в «Звезде Алтая». И В. М. Семенов убедился, что Илья Мухачев – незаурядный, но еще «сырой» талант, и настоятельно посоветовал ему учиться, читать.

В 1924 году были напечатаны стихотворения Ильи Андреевича «Комсомольцы», «Голодные дети Германии» и «Комсомольцы Алтая». Семенов всячески поддерживал его. В «Обутке» – сатирическом приложении к «Звезде Алтая» – молодому поэту была предоставлена широкая «жилплощадь», и читатели скоро заметили его – стихи и частушки звучали в журнальчике едко и своевременно.

В начале 1926 года Семенов перебрался из Бийска в Барнаул и принял заведование отделом в редакции газеты «Красный Алтай». «Обуток» прекратил свое существование. В Барнаул потянулся и Мухачев. Но здесь он попал из огня да в полымя. В редакции газеты не оказалось для него штатного места, а для внештатной репортерской работы он был совершенно не пригоден.

Тогда Семенов предложил завести в газете уголок «Колючие факты». С ним согласились. Для уголка отбирались подходящие материалы из писем селькоров и передавались Мухачеву. Илья Андреевич сочинял по ним сатирические стихи, которые печатались под псевдонимами: Лука, Крюков, Шило, Зуб и т. д. Одновременно поэт писал и разные другие стихотворения. Однако гонорара за всю эту работу не хватало даже на мало-мальски сносную жизнь.

Как раз в эту пору он и появился в квартире Александра Пиотровского – в доме учителя И. М. Чупрунова на улице Короленко. Там я и познакомился с Ильей Андреевичем.

Высокого роста, слегка раскосый, одетый в замызганные пиджачишко и брючонки, он выглядел медвежатым деревенским парнем. Застенчивый и угловатый, он говорил так вкрадчиво и робко, точно сообщал собеседнику какую-то тайну. Иногда по лицу его скользила хитроватая усмешка, которая говорила: «Погодите, я вам ужо покажу!» Но когда он, вынув из кармана замусоленные клочки бумаги, читал по ним свои новые стихи, то весь преображался, казался выше ростом, победно оглядывал слушателей. Обычно монотонный голос его покорял тогда гибкими, задушевными интонациями…

Освоившись в кругу барнаульских друзей, Илья Андреевич много и громко говорил о литературе, рассказывал о своих приключениях, творческих замыслах и восторгался Есениным, особенно его «Москвой кабацкой».

В период увлечения Есениным он написал «Цыганку» – явное подражание своему кумиру. Это стихотворение Илья Андреевич считал тогда своим большим достижением и охотно декламировал его в кружке Пиотровского. При этом он даже изображал пляшущую цыганку, выкидывая характерные антраша, изгибаясь и встряхивая воображаемыми кудрями и серьгами.

Однажды кто-то из участников кружка высказал сомнение в высоких достоинствах нездоровых стихов Есенина. Илья Андреевич вмиг ощетинился и разразился саркастической тирадой:

– Эх, вы!.. Слепые и глухие… Мир еще не знал такого тонкого проникновения в суть вещей и души человеческой, какое показал Есенин!.. Нос у многих толст, чтобы почувствовать всю глубину и поэтичность каждой есенинской строчки… Есенин – титан поэзии! Он опередил нашу эпоху на сто лет!..

Его увлечение нездоровыми стихами Есенина было непродолжительной болезнью, которую он превозмог без особых мук. Но, безусловно, осталось на всю жизнь преклонение перед высоким и прекрасным, что создал Сергей Есенин.

В. М. Семенов тогда хорошо зарабатывал, имел просторную квартиру на Интернациональной улице и мог позволить себе такую роскошь, как издание книги начинающего поэта. Одна комната была отведена Илье Андреевичу, но он стеснялся приходить ежедневно, отнекивался. С трудом убедили его хотя бы обедать у Семенова, который в это время усиленно работал над повестью об Алтае. Закончив, он дал Илье прочесть рукопись. И через два дня, за вечерним чаем, Мухачев, пришедший с Пиотровским, прочел свое новое стихотворение «Чуйский тракт». Оно очень понравилось всем присутствующим, как ранее понравилось стихотворение «Камень», видимо, созданное как нечто противоположное стихотворению «Камень» Пиотровского. Тогда Семенов, шутя, обратился к Пиотровскому:

– Казнись, Саша! Илья уже побил тебя «Камнем», а теперь весь Алтай на тебя опрокинул…

Все рассмеялись. А Василий Михайлович уже серьезнее продолжал:

– Пора бы тебе, Илья, сборничек стихов издать – ведь много хороших стихов у тебя накопилось.

В Барнауле в 20-х годах не было государственного книжного издательства. Вот почему в июле 1926 года Семенов предпринял издание на собственные средства сборника Мухачева «Чуйский тракт», так как был убежден – поэт написал уже немало ценного. Весь тираж – 2000 экземпляров – издатель подарил автору в безусловное его распоряжение. Сдав этот тираж в барнаульский книжный магазин Сибкрайиздата, Илья Андреевич получил 400 рублей – изрядную по тому времени сумму…

Сборник назван первым помещенным в нем стихотворением, на которое поэта вдохновила повесть Семенова «Аргамай».

Сборник «Чуйский тракт» понравился и моим слушателям – крестьянам в коммуне «Майское утро». Их тронула кольцовская искренность, простота и живописность стихов алтайского самородка.

Помню, Михаил Алексеевич Носов пророчил:

– Из этого Ильи Мухачева разгорится большой поэт…

И он «разгорелся». Начиная с 1925 года до самой смерти поэта в 1958 году его произведения не сходили со страниц «Сибирских огней» и других периодических изданий Сибири. Лирические миниатюры постепенно сменялись широкими картинами, изображающими советского человека, покоряющего и преображающего природу для счастья всех людей…

Книга Мухачева И. А. "Лирика" (Новосибирск, 1936). Личный архив Топорова И. Г.

ЧЕЛОВЕК С ДУШОЙ НАРАСПАШКУ

Элегантный брюнет с правильными чертами лица, в темном пенсне, с залихватским коком, он походил на салонного «жоржика», а на самом деле был рубаха-парень, простак, душа-человек.

Из Петрограда в Бийск Константин Петрович Кравцов² попал как беженец гражданской войны. Летом 1918 года, оказавшись временно в Бийске, я подружился с ним.

Он печатал в местной газете свои лирические стихи, маленькие рассказы и стихотворные фельетоны, направленные против колчаковских бесчинств. Подписывал он свои произведения разными псевдонимами.

Рассказы его отличались чеховской простотой и тонкими психологизмами. Такова его «Эпитафия». В ней изображался старик, дьячок при кладбищенской церкви, от природы наделенный поэтическим даром, который он употреблял на составление заказанных эпитафий. Но когда умер его единственный и любимый сын, дьячок не мог найти для эпитафии слов, которые выразили бы всю глубину его отцовской скорби. И «муки слова» окончились простой фразой: «Спи, мой желанный».

Сильное впечатление на слушателей производил рассказ Константина Петровича «Письмо». Сюжет его таков.

Конец первой империалистической войны. Фронт. Брожение среди солдат… Рядовой Степан Бочкарев, поняв чистым сердцем большевистскую правду, начал агитировать товарищей повернуть штыки и дула назад, чтобы превратить войну империалистическую в войну гражданскую. Царская охранка ловит его…

Дома давным-давно ждут не дождутся письма от Степана. Наконец, долгожданное письмо приходит. Родные рады, разрывают конверт и читают: «Рядовой Н-ской части… Степан Бочкарев за призыв солдат к ниспровержению существующего строя осужден к смертной казни и расстрелян».

Так, помню, оканчивался рассказ. И он действовал на слушателей, как неожиданный выстрел.

Увидел ли когда-нибудь этот рассказ свет, не знаю.

Сатирическая «Колыбельная» К. П. Кравцова ходила в Бийске по рукам. В ней автор бичевал террор колчаковских банд, рисовал продовольственные беды населения. Костя предложил ее газете, но редактор вырвал из нее жало. Однако и в кастрированном виде стихотворение имело большой успех. Антиколчаковского духа вытравить из «Колыбельной» не удалось.

Все стихотворение забылось, но некоторые строки из него еще живы в моей памяти:

 
Вот и лампочка погасла…
Спи, сыночек, почивай!
Будет сахар, будет масло,
Будет сало, будет чай.
Гули, ласточки уснули,
Кончив свой полет и труд.
А повсюду свищут пули
И гуляет буйный кнут!
Твой отец, слуга народа,
Скоро выйдет из тюрьмы.
Засияет свет свободы,
Заживем на славу мы…
 

Квартировал Константин Петрович в Заболотной части города Бийска, на окраине. Комната, в которой он ютился с женой и дочерью-подростком, была убогой: потолок провисший, стены кривые, пузатые, в полу зияли большие щели, из которых несло холодом…

В летнее время Константин Петрович писал на припечке: стола письменного у него не было. А зимой свое рабочее место он устраивал просто: садился на кровать, перед ней ставил табуретку, а на нее громоздил длинный дорожный чемодан. На этом чемодане он и написал сатирическую пьесу-сказку «Иванушкино счастье», изданную в Бийске на бурой оберточной бумаге. С большим успехом эта пьеса шла на сцене бийского городского театра, построенного, как говорили, купцом Копыловым, грабившим алтайцев десятки лет!..

Постановкой сказки руководил актер-профессионал – одаренный комик, но пьяница и забулдыга. Главную роль пьесы он сыграл превосходно! Так что чудаковатый, но остроумный городской врач Петр Петрович Боржек не зря шутил:

– Да, чтобы так сыграть дурака, надо иметь много ума!..

Считая, что он создал своей игрой славу Кравцову, комик-алкоголик принялся бесцеремонно «доить» автора «Ивашкина счастья». Сегодня он у него брал десять рублей, завтра – пятнадцать, послезавтра – двадцать.

– Костя! У нас у самих нужда, – укоряла жена. – Развяжись ты с ним!

– Но пойми, Нюша, у него же нет ни шиша! А в семье четверо!

В редакции бийской газеты Константин Петрович заведовал литературным отделом. Раз поздно вечером он прибежал ко мне на квартиру и, размахивая в воздухе бумажкой, возбужденно заговорил:

– Талант! Матерый талантище! Не только актер, но и поэт! Смотри, какую он штуку завернул! На днях пущу в газете. С редактором я уже договорился. Аванс дал автору – пятнадцать рублей. Конечно, пока из своих… Потом сочтемся.

И Костя артистически прочитал мне стихотворение «Мысль». Я расхохотался.

– Что ты?!

– Костя! Милый! Это же стихотворение давным-давно опубликовано в антологии «Русская муза»!

Топоров А. М., Барнаул, 20-е гг. Автор фотографии неизвестен. ГМИЛИКА (Барнаул)

Я достал эту книгу с полочки и нашел в ней стихотворение «Мысль», подписанное буквой «Д».

– Костя, видишь: настоящая фамилия автора этого стихотворения неизвестна. Твой «матерый талантище» знал, кого удобнее обокрасть.

Константин Петрович рухнул на стул и прошипел:

– Как он подвел меня!!.

Этот скандальный эпизод положил конец дружбе Кости с актером-забулдыгой.

Весной 1919 года Константин Петрович Кравцов перекочевал из Бийска в Барнаул. Снял комнатку на даче родственников писателя Глеба Михайловича Пушкарева в сосновом бору, около женского монастыря. Сочувствуя большевикам, он скрывал у себя дезертиров из колчаковской армии, кормил и поил их, хотя крайне нуждался.

В Барнауле Константин Петрович печатался редко. В 1925 году он гостил у меня в коммуне «Майское утро». Коммунары готовили тогда к постановке его «Ивашкино счастье». На репетициях автор сам был режиссером. Спектакль доставил ему большое удовольствие…

Тоска по Ленинграду неотступно томила Константина Петровича. И он не раз откровенно признавался:

– Я неисправимый урбанист. Люблю большой город! А тем более – Ленинград!

При первой возможности он туда и уехал.