Мохито

  . Ее увидишь ты, вошедший в раж,

  И вдруг поймешь: твой финиш – это блажь.

  Ну а поняв, своим теплом одаришь ту,

  Которой нужно пересечь черту.

  Та-да-да-дам!

  Виктор Нилович прислонил гитару к стене, смахнул с тарелки в рот остатки угощения и со смаком запил раритетным чаем.

  Наступившую было тишину прервал звонок телефона. Я метнулся в коридор и схватил трубку.

– Борис Николаевич? Это вас из больницы беспокоят. Иван Андреевич Поляков, лечащий врач вашей жены.

– Что случилось? – У меня все похолодело внутри.

– Все хорошо! – поспешил успокоить меня доктор. – Ваша жена пришла в себя, динамика положительная. Думаю, что в самое ближайшее время переведем ее на терапию.

– Иван Андреевич! Хоть одним глазком … – умоляющим тоном начал я.

– Ну хорошо, – смилостивился эскулап, – приезжайте. Но предупреждаю, только издали – входить в палату запрещено категорически!

  Я сообщил радостную новость дяде Вите, получив от него в награду подзатыльник.

– Ну ведь чувствовал, что ты, поганец, недоговариваешь! – заявил он мне с негодующим видом. – Сейчас побреюсь и поедем.

– Но …

– Не спорь! Вы же для меня… Или тебе еще одну затрещину накатить?

  В больнице Иван Андреевич выдал нам с Виктором Ниловичем халаты, подвел к таниной палате и попросил подождать. Дверь палаты чуть приоткрылась, и мы увидели улыбающуюся Танюшку. Она помахала нам рукой, и ее губы прошептали:

– Спасибо, дядя Витя!

  Уже дома Виктор Нилович позволил себе рюмочку коньячку, заверив меня, что она будет последней в его жизни. Ну а потом, как обычно, потянулся за гитарой, только я его опередил.