Смуглый полноватый старик из Теджена рассказал, что во время войны он женился на немецкой девушке, что у них родилось трое детей, они назвали их туркменскими именами Арслан, Абадан, Гурт, они любили и гордились своими детьми, что жена его была великой труженицей и очень хорошо за ним ухаживала. Но через шесть лет, когда ему пришла пора возвращаться на Родину, жена умоляла его остаться, но он очень тосковал по родным местам, поэтому уехал. Когда они прощались, жена положила ему в вещмешок все необходимое, начиная от нижнего белья и кончая штанами, рубахами, носками, причем, по нескольку пар, чтобы не на один год хватило. И вот теперь он очень скучает по жене и детям.

В те дни, когда он так нелепо потерял Берту, слушая рассказы о случившемся, Балкан никак не хотел в это верить. Что-то в его душе вызывало сомнения, и все же у него не было никаких оснований винить в происшедшем кого бы то ни было. Поэтому каждый раз, в мыслях своих встречаясь с Бертой, он задавал ей все те же оставшиеся безответными вопросы. Вот и сейчас Берта была рядом с ним:

– Берта, родная моя! Скажи мне, что все это значит?

– Что же делать, если так случилось? – Когда Берта начинала говорить, он всякий раз слышал звук ее такого родного для него голоса.

– Не-ет… но что-то же все-таки случилось? Или я тебя чем-то обидел? Может, мама или гелнедже что-то не то тебе сказали?.. Ну скажи же мне, что произошло?

– Наверно, Балкан, это судьба, видать, она давно задумала разлучить нас с тобой…

– Все равно, ты не должна была так поступать, Берта моя родная… Наш сын Эльман джан вон в какого уважаемого человека вырос… А-а, я ведь и раньше не раз говорил тебе об этом… Есть у тебя внуки, а внучка и вовсе на тебя похожа… Теперь у нас с тобой есть и четверо правнуков, ласковых и нежных, таких сладких… Я-то радуюсь им, стал счастливым дедом, а вот ты, ты…

Всякий раз, прежде чем их беседа заканчивалась, к горлу старика подступал ком, а глаза застилала тонкая пелена слез. В такие минуты, не желая видеть своего любимого слабым, Берта исчезала так же неожиданно, как и появлялась. Старик еще некоторое время ждал, ему казалось, что Берта, с которой он только что беседовал по душам, появится вновь.

Старые кости деда давно уже устали, и потом, вот уже много времени он не уходил так далеко от дома, не было случая, чтобы он отсутствовал целый день. Помимо усталости, лицо его отражало какую-то озабоченность, он был похож на коня, в мучительных раздумьях перебирающего ногами возле неприступной крепости, в поисках удобного места, чтобы войти в нее.

Сейчас старику казалось, что тюлени, за которыми он охотится, с присущим им тонким звериным чутьем почувствовали угрожающую им опасность, один за другим с места нырнули в воду и теперь, покинув туркменские берега, целыми стадами плывут в сторону Баку.

Он и сам не заметил, как еще некоторое время предавался мыслям о преследуемых им тюленях: “В окрестностях Баку море самое грязное, вода сплошь покрыта нефтяными пленками”. Старику было жаль тюленей, которые поплывут туда за лучшей долей, а им там вовсе не будет удобно и хорошо.

– В прежние времена рыбы, тюлени, водяные птицы от других берегов плыли к нашим, богатым солнечным светом берегам,– мысленно произнес он.

Кружась вокруг острова в поисках тюленя, старик вновь вспомнил свою больную жену. Ее болезнь, словно мстя ей за что-то, не обращая на нее никакого внимания, изо всех сил тащила ее в могилу. Он представил, как Умман жалобно смотрит по сторонам в надежде на чью-то помощь и со страхом подумал: “Как бы я на старости лет не остался один, как перст”.

Конечно, старику жаль свою жену, ему так хочется поскорее найти лекарство от ее болезни и увидеть, как снова заблестят ее глаза, как она станет прежней и будет смотреть на него с любовью, ему хотелось видеть ее в окружении внуков, воркующей с ними как клушка со своими цыплятами.

Когда старик достал свою поклажу, чтобы выпить чаю и перекусить, отдохнуть и набраться сил, обеденное время уж давно прошло, но у него не было аппетита, ему ничего не хотелось есть, зато очень хотелось чаю, он подумал, как бы сейчас хорошо было оказаться возле костра, на котором в тунче кипит вода. Придя к тому месту, где он оставил лодку, старик снял с себя верхний слой одежды, ему стало немного легче. Помня о том, что идет в море, перед самым выходом из дома он надел на себя одежду, не пропускающую воду и сырость, на нем были желто-коричневые китель и брюки военного покроя из прорезиненной ткани, на ногах смазанные жиром блестящие черные сапоги, в которых он всегда выходил в море, и если бы не соломенная шляпа на голове, он был бы сильно похож на военного.

Ослабив ремень, старик расстегнул пуговицы на вороте, ему стало еще легче, потом он один за другим завернул рукава рубахи, присел на корточки и спокойно, не спеша, умылся водой из пластиковой бутылки. Каждый раз, когда он гладил мокрыми руками лицо, с него будто сходил один пласт усталости. Потом он некоторое время смотрел куда-то поверх причаленной внизу лодки, как будто ждал, что вот сейчас, как обычно, сзади до него донесется голос жены: “А-ю, отец, теперь так и будешь стоять, как столб, забыв о еде!”

После обеда на старика накатил сон, глаза его стали слипаться. Дома он каждый день после обеда растягивался на своем любимом диване, дремал, чтобы дать немного отдохнуть своим уставшим старым костям.

Но чаще всего ему бывало лень встать и пройти на свое место, поэтому он засыпал в обнимку с подушкой прямо на том же месте, где пил чай. Начав зевать, старик понял, что ему не справиться со сном, надо немного подремать. Он пододвинул к себе вещмешок, валявшийся рядом и ставший похожим на снятые и брошенные штаны, подсунул его под голову, голову обмотал полотенцем, одним концом которого укрыл глаза и нос от солнца.

Поспав немного, старик увидел сон, его многодневные мысли о тюленях стали обретать черты реальности. Море плескалось, шумело, вдруг одна из волн вздулась и поднялась гораздо выше остальных, а потом прямо на его глазах превратилась в огромного тюленя. Он был похож на гигантский черный самолет, набравший на земле скорость и готовый вот-вот взлететь, раскинув на обе стороны крылья-волны, взрывая землю, дрожа, он был готов все на своем пути растоптать. Вдруг это чудовище пошло на старика…

Старик не только никогда в жизни не встречал такого исполинского тюленя, но даже не слышал о том, что такие вообще существуют и кто-то видел их. Тогда откуда же взялось это чудище? А может, этот тюлень – потомок древних динозавров, экземпляр, случайно сохранившийся со времени их исчезновения?.. Перепуганный до смерти старик решил бежать, чтобы спастись, но никак у него это не получалось, ноги скользили, и он не мог сдвинуться с места, а тюлень, всей своей массой издавая жуткий рев, набросился на него. Ужасно испугавшись, старик дико закричал, стал звать на помощь…

Старик проснулся в холодном поту, он был испуган, ведь не проснись он еще минуту, и это огромное чудовище растерзало бы его на клочки в считанные секунды… Его спас собственный голос, призывавший на помощь. Старик почувствовал облегчение, будто ему и в самом деле удалось избежать надвигающейся опасности, успеть уйти от нее в сторону. Выцедив из тунчи в пиалу остатки чая, он залпом выпил его и немного пришел в себя.

Когда он вновь сел в лодку и тронулся в путь, солнце уже вышло из зенита и пошло на закат. Лодка терлась о небольшие волны, желая передать им зеленый цвет, в который сама не так давно была перекрашена. Чувствовалось приближение вечера. Обернувшись и посмотрев туда, откуда он плыл, старик увидел, как низко опустилось солнце, за спиной его стало темнеть, как будто там опускался густой туман.

Старик вышел в море с намерением добыть тюленя, но вместе с тем он предусмотрительно задумал, если самому не удастся это сделать, заехать в родной аул, передать родственникам свою просьбу о тюлене и погостить у них пару дней, пока они не достанут тюленя.

После смерти матери он резко сократил свои поездки в родное село, семью старшего брата он перевез в Красноводск после того, как сам устроился там и приступил к работе, всячески помогал им, но с тех пор много воды утекло. Близких родственников в ауле не осталось, разве что дальние да односельчане. Сейчас в его отчем доме жил один из зятей дочери старшего брата.

Да, всему свое время. Старый Балкан и его жена теперь практически не выходили из дома, если только не было необходимости самим присутствовать где-то. Как оказалось, все эти заботы со временем переходили от родителей к детям, как все в этом мире переходит от одних к другим, от предков к потомкам. По правде говоря, для стариков это не так и плохо, а больше всего им приятно видеть, как дети, один за другим становясь родителями, честно исполняют свой долг, прекрасно зная свои обязанности, превращаются в хороших, добропорядочных людей.

Начав думать о родном селе, старик вновь вспомнил, как он после войны вернулся домой вместе с Бертой, с которой они были похожи на пару влюбленных голубков. А на руках у них прыгал маленький Эльман…

Старик и раньше не раз вспоминал этот момент. Это был очень волнующий момент. Вернуться домой спустя пять-шесть лет, причем пройти целым и невредимым сквозь ад войны, да еще не одному вернуться, а с любимой женой и ребенком на руках, разве это не счастье? В те годы мало кому из матерей удавалось дождаться с войны сына, прижать его к сердцу и со слезами на глазах спросить: “Ты вернулся, сынок?” Счастье улыбалось разве что очень удачливым женщинам, таким, как Отага.

… Возвращаясь с войны, Балкан с семьей сошел с парома в Красноводском морском порту и тотчас же подумал о живущем здесь старшем брате с семьей. Решив вначале порадовать своим возвращением брата, а уж потом всем вместе отправиться в село к матери, он поспешил к тому домой. До войны его брат жил в одном из домов, построенных рядом с рыбозаводом для его работников. Здесь, в семье брата, жил и Балкан, пока учился и работал в городе. Этот дом для рабочих рыбокомбината стоял на одном из холмов лицом к морю, отсюда хорошо было видно, как шумит и волнуется море, как носятся над ним крикливые чайки, были видны тяжело груженные рыбой баржи, шумно подходящие к рыбокомбинату, как они, придя в порт, разгружаются, а потом облегченные сейнеры вновь выходят в море, один за другим отделяясь от берега и отплывая от него.

Балкан, идя к дому брата, волновался, представляя, как они обрадуются его возвращению.

“Брата, наверно, сейчас нет дома, но гелнедже и племянники наверняка на месте”,– думал он. И представлял, как кто-нибудь из детей или же жена брата, открыв дверь, не сразу признают стоящего перед ними человека в военной форме, будут удивленно смотреть на него и русскую женщину с ребенком на руках, а когда узнают, со всех сторон кинутся им на шею, будут обнимать и целовать, детишки тут же побегут на завод, чтобы поздравить отца с возвращением с фронта младшего брата. Вот такие приятные мысли крутились в голове Балкана, пока он шел к дому брата.

Как только он постучал в знакомую зеленую дверь, в проеме неожиданно появилась круглолицая казашка лет тридцати пяти-сорока, высунув наполовину туловище, она стояла, держась одной рукой за ручку приоткрытой двери, а другой за стену и, ничего не понимая, она вопросительно смотрела на незнакомых людей.

– Вы к кому?

– Раньше здесь Чапаковы жили…– вежливо начал Балкан в надежде, что женщина его узнает.

Увидев незнакомую женщину, открывшую дверь дома брата, Балкан подумал: “Наверно, после войны брат перебрался в более благоустроенную квартиру, спрошу-ка у этой женщины, может, она даст его адрес…” Примерно год назад в письме ему сообщили, что брат по состоянию здоровья был комиссован и вернулся с фронта, стал по-прежнему работать на заводе засольщиком рыбы.

Вопрос Балкана почему-то не понравился женщине, которая все еще стояла в дверях с воинственным видом, словно говоря: “Все равно никого не пущу в дом!”, лицо ее с маленькими подслеповатыми глазками стало ожесточенным, она затряслась всем телом, словно ее бил озноб:

– Я же сказала директору, что не уйду из этой квартиры. Сказала не уйду, значит, не уйду! Пусть он сам живет в халупе, которую предложил нам… Тоже мне еще, нашел казашку-кочевницу с арканом на шее! Раз мы работаем на заводе, то и на заводское жилье имеем право. Пусть только попробует выселить нас отсюда, я буду в Ашхабад писать, а если не помогут, то и в Москву напишу…

Балкан не знал ни того, что его брат не живет здесь почти год, ни того, что из-за его квартиры разгорелся такой сыр-бор. Чтобы не расстраивать его, ему не стали сообщать, что брат так и не оправился от тяжелых фронтовых ран и скончался, а его семья опять переселилась в аул. Поэтому-то он и верил, что его брат жив и здоров и по-прежнему живет в своем доме.

На днях директор завода разрешил поселиться в этой квартире недавно устроившемуся на работу мастеру, забыв, что временно вселил туда семью. Но эта семья, не согласившись переселиться в выделенное в другом месте жилье, со скандалом прогнала нового жильца.

Стало понятно, что казашка приняла этих стоявших перед дверью с вещами людей за присланных директором новых поселенцев. Размахивая руками, она говорила все громче и возбужденнее.

Попытки Балкана объяснить, что он никак не претендует на эту квартиру, окончились неудачей. Женщина все повторяла и повторяла одно и то же, взмахивая руками, словно пытаясь что-то с неба достать, не давала ему рта раскрыть.

На ее крики стали выглядывать соседи, некоторые выскочили из своих домов, думая, что что-то случилось. Старушка, жившая по соседству с братом Балкана, внимательно вглядевшись в незнакомца, вдруг узнала его.

– Вай, да это же, кажется, Балкан джан! – она приветливо поздоровалась с ним и обняла его. Потом подошли еще несколько женщин, напомнили о себе и радостно приветствовали их, приглашали к себе в дом.

Однако Балкан сказал, что торопится попасть к себе домой, на ходу поговорил немного с окружившими его женщинами. Разговаривая с ними, он увидел, что та женщина, поднявшая такой шум, все еще стоит у порога, вид у нее был как у побитой собаки и одновременно удивленный. Когда Балкан повернулся в ее сторону, женщина виновато опустила голову, потом осторожно втянула в дом кипевшее от негодования туловище и тихонько закрыла за собой дверь.

* * *

Балкан добрался до своего островного села в самую жару. К этому времени солнце уже достигло зенита. И оттуда щедро опаляло землю своим горячим дыханием, оно было похоже на раскаленное жерло горящего тамдыра. Когда нос лодки коснулся берега, Балкан с легкостью выпрыгнул из нее, взял из рук Берты сынишку, обнял его, а другую руку протянул ей, помог сойти на берег. Кругом было пустынно, лишь у стены магазина в тени сидели два старика и мирно беседовали между собой. Как ни всматривались они, все равно не узнали Балкана. Судя по военной одежде мужчины и непривычному наряду женщины, вышедших из лодки, они сделали вывод, что это какая-то русская семья, направленная на работу на этот остров.

Поравнявшись с ними, Балкан опустил на землю свой багаж и поздоровался со стариками, которые не признали его.

– Таган дяде, салам алейкум! Тувак дайы, салам алейкум!

Старики вначале были поражены, что человек, которого они приняли за русского, здоровается с ними, называя по именам, но потом, вглядевшись пристальнее, тоже узнали Балкана.

– Ой, похоже это сын Отаги, а мы его приняли за русского!

Стариков несколько удивила женщина с ребенком рядом с Балканом, тем не менее они один за другим подошли к нему и радостно приветствовали: “Поздравляем!”

– Хорошо, что ты вернулся, сынок, а то твоя мать совсем истосковалась, мы только и слышим от нее: “Война кончилась, а мой сын все не возвращается”.

Потом старики стали озираться по сторонам в поисках ребенка, которого можно было бы послать в дом Балкана с радостной вестью. Наконец их взгляд выхватил шедшую вместе с матерью мимо них девчушку в коротеньком платьице. Старики помахали ей рукой, подозвали к себе.

– А ну, детка, бегом к бабушке Отаге, обрадуй ее. Сообщи, что сын вернулся с фронта!

Поняв, что от нее требуется, девчушка со всех ног помчалась на южную окраину села.

Когда Балкан, попрощавшись, продолжил путь, старики с восхищением посмотрели им вслед.

– А эта женщина, видать, его жена?– спросил высокий худой старик с посохом в руках у своего напарника, круглолицего подслеповатого старика с сеткой морщин на лбу, тот все время смотрел, щуря свои маленькие глазки.

– Наверно. А иначе разве всякая женщина вот так вот пойдет за тобой?

– Интересно, а это их ребенок, правда, прелестное дитя?

– Я что-то не увидел у его жены штанов под платьем…

– Разве русские женщины носят такие штаны, как наши туркменки?

– А как же она без них будет появляться на людях, сидеть среди людей? У Отаги в доме нет ни стола, ни стульев… А без этого вся ее женская сущность будет на виду.

– Надо же, какие у тебя переживания, тебе что ли осталось прикрывать подол чужой жены!– возмутился старик с посохом.

А старик в рваном халате, сквозь дыры которого виднелось его голое тело, прикрыв рукой дырку на плече, вспомнил и еще один разговор, связанный с Балканом.

– Эй-хо, смотри, что получается! Ведь в этого сына Отаги давно влюблена ширванская девчонка, она ведь всех сватов обратно отсылает, ни за кого не идет, ждет своего суженого.

– Да, я тоже что-то такое слышал…

– В тот день эта девчонка попалась мне на глаза. Настоящая красавица, полностью расцвела. Да, ей нужен крепкий мужик вроде сына Отаги.

– Ничего, говорят же, камешек с дыркой не станет долго валяться на земле, мальчишка поднимет, хворостинку вденет. И она за кого-нибудь выйдет.

– Это ты верно сказал,– согласился со своим собеседником старик с казахской внешностью.

Договорившись попозже, когда спадет жара, навестить Отагу и поздравить ее, старики разошлись по домам.

Только после этого пузатый дуканщик, все это время стоявший возле стариков и молча слушавший их разговоры с видом собаки, готовой напасть на незнакомого всадника, развернулся и вошел в свой дукан.

На следующий день после неожиданного возвращения Балкана домой его мать и жена стали в ауле объектом всеобщего обсуждения. Особенно старались сельские женщины, собираясь по двое-трое, они только об этом и говорили.

– Ой, бабы, слыхали, эта женщина, которую Балкан притащил с собой, даже и не русская…

– Тогда кто же она, на армянку или еще кого-то вроде бы тоже не похожа?

– Да немка она самая настоящая!

– Перестань, что ты такое говоришь, баба Биби?

– А что, разве сами не видели, как она сидит? Выпучила глаза и не понимает, кто свекровь, а кто гости.

– Ну да, хорошо еще, голову ей каким-то платком накрыли, а то и вовсе была бы непонятно кем.

– А ребеночек у нее прелестный.

– Да, это правда, чудесный мальчишка, каждый, кто приходил в дом, брал его на руки.

– А Отага-то какая счастливая, так и светится. Она уже аладжу на руку ребенку надела, чтобы не сглазили внука.

– Ну да, она ведь выросла в большой семье и получила хорошее воспитание. Как и ее прадед Кыят хан, она все знает и умеет.

– Это точно, в этой семье принято жениться на чужестранных девушках. У них есть женившиеся на русских родственники в Петербурге, на татарках – в Казани, всех и не перечислишь.

– Как бы и эта, как жена Тачмамеда егена, которую он привез из батальона, через полгода-год не сказала “Не хочу жить с ним” и не удрала бы домой, вильнув хвостом.

– Да нет, об этом можешь не беспокоиться! Он ведь сын Отаги. Кто к нему в руки женой попадет, просто так не вспомнит обратную дорогу. Некогда будет думать о чем-то, ее дело будет только рожать да стряпать.

– Точно, говорят же, рыба ищет, где глубже, женщина – где лучше.

– А гыз, неужели она и вправду немка?

– Да.

– Из тех немцев, которые несколько лет воевали против нашей страны?

– Я же сказала да. Говорю потому, что узнала из достоверных источников. Жена старшего брата – гелнедже Балкана говорила какой-то из соседок: “Нам только и остается, как в кино, поднять руки вверх и произносить “Хайль Гитлер!”, а больше мы ее языка и не поймем”.

– Да, чего только не бывает в жизни!

– Видела же сама.

– Ну да, конечно, видно, нам и не суждено понять этот мир.

– То смотришь, они, как кошка с собакой, ссорятся друг с другом, на ножах схватываются, а то ведут себя как любящие муж и жена, водой не разольешь.

– Тогда они, как древние разбойники, захватили немецкую сторону, а теперь делят ее между собой.

– Возможно. Вон из Киянлы один в прошлом году вернулся с войны. Так вот, он привез с собой два мешка консервных банок и раздавал их своим землякам вместо кружек.

– В таком случае, сыну Отаги достался трофей посолиднее. Ему досталась кругленькая беленькая женщина…

Обрывки разговоров о немецкой гелин еще долго ходили по островному селу, но счастливая Отага не обращала абсолютно никакого внимания на все эти пересуды.

Она всем сердцем полюбила внучонка, очень сильно напоминавшего ей Балкана в детстве, радовалась ему и была безмерно благодарна невестке, подарившей ей такое счастье. И потом, если человек счастлив, он всегда стоит выше всяких сплетен. Она и не пыталась цепляться за ненужные ей слова и как-то реагировать на них, она просто жила и радовалась полноте жизни…

… Занятый воспоминаниями о своем возвращении с войны, старик только к вечеру добрался до родного села. Уже приближаясь к берегу, он увидел с шумом пронесшиеся мимо него рыбачьи лодки, они неслись, поднимая за собой столбы водяной пыли, некоторые из рыбаков, увидев незнакомую лодку, пристально вглядывались в старика, пытаясь узнать его, но ни один из них с ходу так и не узнал человека, давным-давно покинувшего их село и исчезнувшего из виду.

Увидев проплывших мимо него и ушедших в море парней, старик вспомнил, что его живущие на побережье земляки занимаются знакомым ему промыслом – добывают рыбу, охотятся на птиц. Он подумал: “Видно, ребята хотят с вечера поставить сети, чтобы рано утром проверить их”.

Это было время, когда жители села выходили в море в надежде на удачный промысел.

Старик причалил свой катер рядом с другими стоявшими на берегу рыбачьими лодками и пошел по селу, с интересом оглядываясь по сторонам и отмечая взглядом появившиеся здесь перемены, на которые обратил внимание еще издалека.

С моря дул прохладный ветер, он задувал каждый день после полудня. Этого момента с нетерпением ждали люди, мучавшиеся от невыносимой духоты, за целый день солнце превращало окружающий мир в топку раскаленного тамдыра. Каждый раз, когда задувал такой ветерок, люди облегченно вздыхали. Когда изнуряющий зной немного отступал, им начинало казаться, что прохлада наступила навсегда и они наконец-то избавились от своих мучений.

В селе появилось несколько двухэтажных бетонных домов, эти красивые дома были видны издалека. При виде их старик обрадовался, как человек, чье заветное желание наконец-то исполнилось. Он видел много таких жилых домов на дорогах войны, мечтал, чтобы и его земляки строили и жили как господа в таких благоустроенных домах. И Берта встречала его перед таким крытым красной черепицей двухэтажным домом. Разглядывая новые дома в родном селе, старик с гордостью думал: “Смотри, какие замечательные дома построили наши парни. Наверняка, они возведены руками самих туркменских парней, а ведь раньше казалось, что без русских или кавказцев такие работы не могут быть выполнены…”

Но и прежде островной аул уже дважды заметно менял свой облик. В начале века обитатели острова жили в крытых кошмой сборных туркменских кибитках. Эти юрты были удобны тем, что их можно было разобрать и в любой момент перенести в другое безопасное место, в особенности, когда море начинало штормить и громадой волн надвигаться на жителей. С приходом русских здесь стали строить деревянные дома на сваях, внешне похожие на пятящихся задом и входящих в воду раков, они стояли, подставив себя всем ветрам. Чуть-чуть повертев между деревянных ног набежавшую волну, они отправляли ее обратно в море. Раньше в ауле был один-единственный дом, построенный без учета характера моря. Его здесь построили русские еще задолго до того, как начали использовать этот остров как стоянку для своих судов.

Именно этот очень прочный дом из жженого кирпича, долгие годы бывший единственным на острове строением, принимавшим приезжих и провожавшим их с острова, ставший самым посещаемым местом рыболовецкого колхоза, и положил начало дальнейшему строительству здесь домов с крепким фундаментом.

Проходя мимо магазина, старик невольно замедлил шаг. Уровень воды в море в сравнении с прежними годами значительно поднялся, она вплотную подступила к дукану, построенному на возвышенности. Без конца набегавшие сюда неутомимые волны все время подкапывали землю под ним. Здание заметно накренилось в одну сторону, казалось, подтолкни его легонько сзади, и оно пойдет кувырком.

Безлюдно. Сейчас здесь нет ни дукана, ни стоянки судов. Видно, что срок этого каменного дома закончился, прошли и связанные с ним шумные времена.

В памяти старика этот каменный дукан ассоциировался со временами, когда он, будучи юношей, впервые увидел здесь Умман, рядом с которой была ее неразлучная подруга, большеглазая худенькая девчушка, ухаживавшая в те дни за собой с особым тщанием. А ведь с тех пор ой как много лет прошло.

Видно, так уж устроено человеческое сердце, что до последней минуты помнит все, что когда-то тронуло его. Памятные моменты жизни еще раз прошли перед его мысленным взором. Помнит старик, как разволновались девушки при виде его, как неловко заигрывали с ним, переминаясь с ноги на ногу и теребя косы, всем видом своим подчеркивали девичье достоинство, а взглядами будто говорили: “Вот какими мы стали, парень, смотри и выбирай любую…”

При воспоминании об этой встрече старика всегда охватывали приятные чувства, словно он слышал чудесную мелодию…

Старик с трудом узнал стоявший на пригорке дом Ширвана-сельсовета, хотя когда-то он заметно выделялся среди всех остальных. Вокруг него появилось несколько новых высоких домов, отличавшихся роскошью, и теперь, в сравнении с ними, его дом казался немного пришибленным. В прежние времена Ширван любил сидеть на кошме, постеленной на просторном топчане, для которого не пожалели толстых досок, смотреть сверху на окружающую его жизнь и пить чай.

Приблизившись к дому, старик поискал глазами, нет ли кого, с кем бы можно было перекинуться парой слов, не найдя никого, подошел ближе к знакомой двери. Внутри дома орал телевизор. Подумав о том, что при таком оре никто не услышит его голоса, он несколько раз громко постучал. После этого дверь с шумом распахнулась и на пороге показалась девочка лет тринадцати-четырнадцати без головного убора.

– Вы чей дом ищите, дедушка?– спросила она, думая, что стоящий перед ней незнакомый старик заблудился и решил уточнить нужный ему адрес. При беглом взгляде на девочку старик сразу же увидел в чертах ее лица сходство со всеми ширванцами.

– К вам я пришел, доченька. Ширван-сельсовет дома? – Услышав, что гость пришел не к кому-то, а именно к ним, девочка произнесла: “Сейчас”, – с шумом захлопнула дверь и нырнула внутрь дома.

Вскоре из дома донесся ее голос , перекрикивающий звук телевизора:

– Деда, на улице незнакомый человек спрашивает тебя…

В доме раздался недовольный голос взрослого человека:

– Убавьте же вы звук телевизора, оглохнуть можно!

Потом было слышно, как он отчитывает девочку:

– Что ты вечно вперед всех бежишь к двери, ты что ли должна гостей встречать? Идите, не держите гостя на пороге, зовите в дом!

Потом этот возмущенный голос стал приближаться к двери и вскоре на пороге появилась грузная фигура самого Ширвана.

По тому, как Ширван приглашал гостя в дом, на ходу справляясь о здоровье домашних, было видно, что и он не признал незнакомца. Они не встречались с тех пор, как родственные отношения были переданы детям. Ширвану и в голову не могло прийти, что зять, который как-то не отозвался на его приглашение и не приехал, может вот так неожиданно, как на снег на голову свалиться, постучать в его дверь.

В те дни, когда он позвал его и не дождался, Ширван поначалу обижался на Балкана, но потом, поразмыслив, успокоился: “Ай, он ведь тоже уже не молод, нас догоняет, наверно, старику не так-то просто сдвинуться с места. Он уже тоже в том возрасте, когда душа еще желает, а тело уже не слушается”. Так что со временем обида прошла сама собой.

Ширван подумал, что это кто-то из случайно оказавшихся здесь жителей соседних сел, которого он когда-то знал, но вот теперь не может вспомнить. “Ай, может, он о чем-то спросить хочет”,– подумал хозяин дома. Он провел гостя в дом, пригласил его в гостиную. Старик понял, что, если он сам не назовет себя, Ширван так и не узнает его. “Сельсовет ага, как вы тут живете, как семья, близкие, родные, все ли живы-здоровы? А сам ты как со старостью справляешься?”– начал было старик. И только теперь по манере говорить Ширван узнал гостя. Обрадовался и вдруг сильно разволновался. “Эй, хов, а я все думал, кто же это навестил нас, а это, оказывается, своя родня, отец Тумар еген!”– громко говорил он, как бы сообщая радостную весть, чтобы и домашние могли услышать его. Подняв уже севшего старика, он заново по-родственному крепко обнял его.

После сообщенной дедом радостной вести все семейство Ширвана, от мала до велика, пришло приветствовать деда родственной семьи, человека, о котором в их доме много говорили только хорошее и всегда с восхищением. Хозяйка дома пришла с невесткой и старшей дочерью, они с особой заинтересованностью расспрашивали его о жене, невестке и дочерях, о внуках. А потом дружно отправились готовить угощение для дорогого гостя.

После смерти жены Ширван жил в семье старшего сына, человека болезненного. Уже и его сыну пару лет назад исполнилось шестьдесят, он вышел на пенсию и пополнил собою ряды стариков.

Ширван всегда жалел сына, который выглядел старше него, вечно стонал и кряхтел. Ему казалось, что сын так рано состарился потому, что пошел не в него, а в мать. Свои переживания о сыне Ширван пытался спрятать в шутке: “Я потому его рано на пенсию отправил, что хочу приучить к старости, пока сам жив, а так он мог бы еще долго работать”. Зато внуки Ширвана уж точно пошли в деда, все они были широкими в кости, видными, выросли в тружеников. Ширван гордился ими, поэтому и жил в радости.