После кулуарного свержения Фарлафа Фарлафовича штурвальчик забрал в свои руки главный контрольщик Соплеска Гоморрский Мамай Мамаевич. И был он строг, недоверчив и светел.

И во всем следовал он заветам своего учителя. А учитель его, в определенные годы, был сотрудником особого учреждения, называемого в простонародье «Гибель лазутчикам» и трудился в этом учреждение долгие годы. Хотя и не в первых рядах, а в глубоком тылу, но и там, в этих суровых условиях, он, говорят, выявил и разоблачил много вредных лазутчиков. Их, этих лазутчиков, по прошествии времени, правда, реабилитировали всех, но это исключительно по мягкотелости судейских органов и к истории Соплеска это уже никак не относится. Так что Мамай Мамаевич благодаря опыту своего учителя точно знал, что доверять нельзя никому. Никогда. И ни при каких обстоятельствах. И даже себе. И поэтому при проверках он никогда не позволял себе ничего лишнего. Только то, что ему положено. А в соответствии с его положением ему, по его мнению, положено почтение, радушное обхождение. А если возникнет у него такая необходимость, то уважительные услуги по улучшению его домашнего или дачного быта. Но не более того. И независимо от результатов проверок.

После смены рулевого курс был взят на строгость, учет и контроль. Мамай Мамаевич будучи бывалым контрольщиком точно знал, что используя строгость, можно добиться повышения уровня контроля на высоту необычайную, какую никто и никогда в Соплеске до этого не достигал. И уж тогда все остальное приложится, заработает само собой. То, что должно быть собрано, будет под неусыпным контролем собираться и со всей строгостью размещаться там, где оно и должно быть в строгости размещено. И все тогда увидят, как стало хорошо. И заслуженная слава найдет, наконец, своего героя в лице Мамая Мамаевича Гоморрского.

Период управления генеральным начальником посредством Мамая Мамаевича запомнился всем исключительной интенсивностью работы, нехваткой писчей бумаги и особой атмосферой, напоминающей среду некого лечебного учреждения с внимательными докторами, дюжими санитарами и зарешеченными окнами. С первой минуты рабочего дня и до его последней секунды работники непрерывно писали планы работы на день, неделю, месяц, квартал, год, докладные записки на своих коллег, препятствующих выполнению составленных планов и объяснительные записки на докладные записки своих коллег. Реальная работа по сбору и размещению на первых этапах внедрения строгости немного существенно замедлилась, но Мамай Мамаевич заверил всех, что при дальнейшем усилении строгости, работы неизбежно ускорятся и достигнут невиданных вершин.

И тут оптимистичный прогноз Мамая Мамаевича столкнулся с пессимистичным прогнозом экономической части штабистов, по которому выходило, что в результате деятельности Мамая Мамаевича лишаются премиальных выплат все работники поголовно, а значит бюджет Соплеска, утвержденный верховным руководством не будет освоен. Всякий знает, что перебор бюджета, это порицание, но не освоение его, это приговор.

Перед лицом такой беды штабисты сумели второй раз объединиться, чтобы собраться совокупно для решения проблемы. Даже привлекли для этого опального Фарлафа Фарлафовича, предварительно ограничив ему право голоса и свободу рук. И начали действовать во спасение.

На следующий день, на стол генеральному начальнику Соплеска легла пачка докладных записок с нижайшей просьбой разобраться и принять действенные меры. В качестве неправого в них фигурировал сам Мамай Мамаевич. Мамай Мамаевич, как правильный контрольщик, тут же изучил докладные, сам написал убедительные объяснительные и, будучи человеком недоверчивым, сам же признал эти объяснения неудовлетворительными по всем пунктам. По окончании разбирательства Мамай Мамаевич получил заслуженный выговор, был лишен премии и сослан для проведения внеплановой проверки на дальнюю площадку Соплеска. На этом закончилось правление временщика Гоморрского Мамая Мамаевича.

Исход Соплеска

Не успел Мамай Мамаевич выйти вон из главного офиса Соплеска, как к еще теплому от его рук штурвальчику тут же потянулись цепкие руки штабистов. Ах, какие страсти тогда закипели среди офисного люда, какие изощренные интриги стали затеваться, какие комплоты начали образовываться! Такая началась подковерная возня, что не выдержал даже ковер в кабинете генерала, порвался в клочья, его пришлось списать и срочно организовывать закупку нового ковра по всем правилам ОПУПЕНСа.

Некоторые, неискушенные ни в арахнологии, ни в серпентологии обыватели зачем-то сравнивают подобные события с активностью безобидных паучков или безвредных ужиков в закрытом стеклянном сосуде. Совершенно напрасно. Все что желают эти невинные существа, это любым способом выбраться наружу, на волю. Действия же столичных офисных работников всегда направлены на то, чтобы любым способом остаться на своем месте или пересесть на более удобное место своего коллеги.

После Гоморрского никакого постоянства уже не стало, временщики начали меняться с такой частотой, что и упоминать их имена совершенно бессмысленно. В конце концов, не выдержал наблюдать подобную вакханалию сам Стратиг Стратигович. Для того ли, вопросил он своих ближних, было затрачено столько сил, столько времени, столько достойных работников пообломали зубы свои, подготавливая почву для смещения Добрыни Добрынича? Для того ли, чтобы на этой подготовленной общими трудами почве взросло вот это вот все?

И в смущении развели руки ближние его, потому что не было у них никакого ответа на этот вопрос. Не могли они посоветовать Стратигу Стратиговичу привлечь со стороны какого-нибудь полезного и ценного кандидата в генеральные начальники Соплеска, потому как это строго было запрещено Главным начальником Самого Специального предприятия. И посоветовать назначить начальником кого-нибудь из действующих атаманов Соплеска они тоже не могли. По своему опыту они знали, что такого генерального начальника невозможно будет угрызть, а рисковать последними зубами никто не хотел. Ну а в самом главном офисе Соплеска хоть и числилось шесть сотен специалистов, а выбирать, оказалось, было не из кого. И решил тогда Стратиг Стратигович извести Соплеск совсем и отдал он все площадки Соплеска Большому специальному предприятию. Мол, хотели же они когда-то добровольно влиться в это Большое специальное предприятие, так пусть сейчас и вливаются. И слил, авось, дескать, обойдется.

Но тут с самого высокого верха пришла оценка прежних, свершенных еще при Лозоеве, славных дел Соплеска, которые даже не уместились в рамки Самого Специального предприятия. И оценка была дана очень положительная. По такому случаю провели, как положено, награждение не вполне причастных, и поощрение не совсем участвовавших. А Главный начальник Самого Специального предприятия, человек громадного ума и невиданной прозорливости решил посмотреть, а чем еще таким славным сейчас занимается славный Соплеск и какая польза для вящей славы Самого Специального предприятия в ближайшее время ожидается от Соплеска. Глянул он, а Соплеска то и нет. Призвал он тогда к себе Стратига Стратиговича, выслушал причины отсутствия Соплеска, рассмотрел резоны, коими руководствовался Стратиг Стратигович, задумался и милостиво и со всем тактом своим разрешил Стратигу Стратиговичу, по его собственной настойчивой просьбе, наконец-то отправиться на заслуженный отдых.

А атаманы, по привычке своей, собрались в круг, посмотрели друг на друга. И не увидели ни одного из тех атаманов, кто помнил бы, что когда-то начальствовал над ними всего один столичный руководитель. И этого вполне хватало. Постояли молча. Потому что атаманы по опыту своему давно осознали, что коли чего не знаешь, то лучше молчи, а уж коли знаешь, то лучше молчи вдвойне. Помолчали атаманы, покурили, бросили окурки в специальную мусорницу, стоящую на ступенях у входа–выхода Главного офисного здания Самого Специального предприятия да и разошлись. Как бы что ни случилось, а никто кроме них не будет собирать то, что должно быть собрано и размещать там, где оно должно быть размещено.

На этом, можно сказать, и закончилась история славного Соплеска и началась история совсем другого предприятия. Но это уже другая сказка.