И что они нашли в этой водке?
Где-то летом решили с Коляном встретиться с подругами из Андреевского техникума, мне ещё надо было забрать у своей пассии свитер, мать потребовала предъявить или объяснить причину пропажи. Пришли, вызвали на разговор, но разговора не получилось. Колькина была на нерве и вместо беседы влепила ему оплеуху, после чего убежала в общагу, моя поначалу язвила, а увидев, какой оборот принял разговор Коляна и её подруги, плюнула мне в физиономию и убежала вслед за ней. Мы глянули друг на друга, не понимая, что происходит, потом я говорю: «Пойду свитер свой заберу», – номер комнаты я знал. Колька сказал: «Пошли вместе». Вошли в здание, на вахте вместо вахтёрши сидела какая-то молодая деваха. «Вы куда?» – «Туда». Не обращая никакого внимания на её вопли, двинулись по лестнице вверх, студентки стали разбегаться как ошпаренные, как с ума сбрендили, нужны они нам, захлопали закрываемые двери. Кто-то закричал: «Вызывай милицию». Мы ходили по второму этажу, заглядывали в комнаты, почти все были пустыми, лето. Услышали характерный звук милицейского «Урала», подойдя к окну, увидели, что к зданию подъехал милицейский мотоцикл с коляской, поняли: по нашу душу. Стало понятно: в тюрьму не посадят, как бы не за что, но по печени настучат в воспитательных целях, и по приводу огребём. Решили отложить встречи на потом. Пришлось чуть-чуть пробежаться к двери на противоположном конце коридора, оказалось, что это кабинет директора общежития, вошли, директора не было на месте, открыли окно и сиганули со второго этажа вниз. По счастью, внизу был газон. Дальше бегом до забора, перелезли через него и пошли к себе, в восемьдесят девятый. Через пару недель подруга моя из техникума позвонила мне и предложила встретиться на трамвайной остановке напротив метро. Я пришёл, ждал минут десять, стоял, оглядывался по сторонам. Подъехал трамвай, меня окликнули, увидел её, стоящую на ступеньках трамвая, подошёл, поздоровался, она, не отвечая, спустилась ещё на одну ступеньку, протянула мне свитер и вернулась в трамвай, двери закрылись. Больше я её не видел.
Через месяц мы с Коляном изрядно выпили, разговорились, вспомнили наших подруг из техникума, и нам захотелось выяснить, почему вдруг наши отношения прекратились одномоментно. Был двенадцатый час, но что до этого двум юным пылким сердцам. Ещё классик заметил, что влюблённые часов не наблюдают, а может, и не соблюдают, впрочем, неважно, давно это было. В общем, мы ввалились на территорию техникума, встали перед корпусом, который мы не так давно покидали через окно второго этажа, и, как два сохатых по весне, затрубили, призывно выкликивая имена своих дам. Минут через пять к нам подошёл какой-то мужик азиатской наружности, в хорошем костюме, белой рубашке и галстуке, и вежливо поинтересовался на безукоризненном русском языке, что нам надо. В о всех отношениях это было не его собачье дело, но мы, как люди слава богу интеллигентные, ответили, что у нас тут бабы живут и они нужны нам немедленно. Мужик стал нести какую-то байду, что никого из студентов здесь нет, сейчас проживают совсем другие люди и что этим людям надо выспаться, а мы им мешаем, нет, ну реально напрашивался козёл. Рассказ его показался нам неубедительным, и мы попросили его нам больше не мешать, что мы уже видим, что в ночи призывно загорелись окна наших подруг. А то, что в милицейском протоколе потом написали, что мы, используя ненормативную лексику, грозили ему вдобавок намять глаз, то это оговор. Мужик откатился, но через пару минут появился другой. Тоже азиатской наружности, ростом метра два, может быть, чуть выше и в ширину примерно такой же, в тренировочном костюме. Этот оказался грубияном и сказал нам, чтобы мы валили немедленно вон. Это нам, в нашем районе, в нашей заповедной зоне. Такого оскорбления мы снести не могли, и Колян, подпрыгнув, попытался зарядить ему в глаз, но верзила оказался увёртливым. Увернувшись от удара, он одной рукой схватил Коляна, а другой стал насаживать ему куда придётся. Я, держа в левой руке гитару, правой со всей силы двинул сзади по почкам, но эта дубина даже не отреагировала. Да и когда я бил по корпусу, было ощущение, что я бью по наполненной дубовой бочке. Попытался забежать сбоку, но он глазастый, гад, просто отмахивался рукой от меня, как от мышонка. Делать нечего, Коляна надо было выручать, я схватил гитару за гриф, инструмент жалко, но Коляна надо было выручать, и со всей дури засадил мужику по голове и частично спине. Тут он бросил Кольку и повернулся ко мне, сгрёб меня за шиворот и стал лупить ладонью по физиономии. Ручища у него была такая, что после первого удара в голове и ушах звон стоял, как на благовест, вдобавок, ему на подмогу подоспело три-четыре таких же фигуры, только росточками чуток пониже, лупить нас не стали, а просто выкинули за ворота.
Полученная трёпка мозгов нам не добавила. Не исключено, из-за того, что отлупили нас аккуратно, можно сказать, с любовью. Носы не раскровенили, явных синяков не было, правда, рожи слегка стали распухать, но честь наша пацанская явно была задета, огребли практически у себя дома от каких-то косоглазых. Да где это видано? В итоге мы решили действовать немедленно и наказать эту зарвавшуюся косоглазую свору. Как это сделать, было понятно – поднимать всех районных пацанов. На почве наказания пришлых все старые тёрки и междоусобица, как правило, отступают. И мы двинули по дворам, но увы. То ли позднее время, то ли стечение обстоятельств, но везде царила тишина, ни звона гитар, ни весёлого гогота парней и девчачьего визга, пустота. Пробежав полрайона, мы с трудом собрали кодлу человек в двадцать, причём каких-то в основном сопляков лет четырнадцати-пятнадцати. Правда, задорных, готовых подорваться на любой базар, но что с них будет толку в серьёзной драке. Но деваться было некуда, не позорно же сливаться, и мы снова двинулись в техникум. Однако по приходу нас уже ждали. Как только мы втянулись в ворота, из дверей здания неспешно вышли и встали цепочкой где-то полтора десятка рослых, мощных парней. Стояли красиво, скрестив тяжёлые, могучие руки на груди, не обращая на нас никакого внимания. Тренировочные костюмы обтягивали могучие торсы, в спокойных раскосых глазах не отражалось никаких эмоций. Малышня наша моментально сникла. Здоровенного нашего обидчика не было видно, наверное, струхнул, увидев, какая силища ввалилась в ворота. Из дверей здания вышел тот самый мужик в классном прикиде, который пытался втолковать нам в первый визит, что дев наших в общаге нет. Осмотрев, прибывшую разношерстую компанию, он подошёл ко мне с Колюней и вежливо попросил зайти в общагу на переговоры. Мы вошли в вестибюль и увидели стол, за которым сидело три или четыре человека азиатской наружности, все в таких же тёмных безупречных костюмах, белых рубашках и галстуках, возрастом за сорок-пятьдесят лет. Мы подошли к столу, и сидевший в центре сказал: «Ребята, вы поймите, к вам в гости приехали, практически ваши ровесники, а вы встречаете их так негостеприимно». Он что-то говорил ещё в этом же ключе о дружбе между народами и интернационализме, но Колюню вдруг понесло. Видно, от осознания, что ничего мы тут реально поменять не сможем и так и уйдём восвояси с битыми рожами, Колька тоже начал витийствовать. Активно жестикулируя, он стал объяснять сидящим за столом, что все проживающие в наших южных республиках просто реальные козлы, что нормальных людей там нет по определению и что их всех необходимо уничтожать, не разбирая пола и возраста. Такой оборот дела явно показался нашим визави интересным, они с любопытством слушали излияния Коляна, иногда многозначительно поглядывая друг на друга. К счастью для нас, долго наслаждаться Колькиным красноречием им не пришлось, во дворе застучал милицейский «Урал». Два мента вошли в комнату, молча подошли к нам, взяли нас под руки и повели на выход. Во дворе было пусто. Мелюзга наша, слава богу, прыснула по кустам при первых звуках милицейского мотоцикла. Нас двоих воткнули в коляску, и мы потихоньку потарахтели до восемьдесят пятого отделения милиции. По прибытии записали наши имена, фамилии и адреса, после чего сунули нас в камеру, сказав: «Сидите пока, разбираться с вами утром будут».
Камера наша представляла собой небольшую комнатёнку, всю площадь которой занимал деревянный настил высотой сантиметров тридцать от пола, над потолком было зарешеченное малюсенькое окошко. Слева от входа спал, свернувшись клубком и уткнувшись лицом в стенку, какой-то мужик. Мы уселись на настил и стали обсуждать минувшие события. Через некоторое время сокамерник наш проснулся и велел нам заткнуться, дабы не мешать ему спать. Исполнить его желание было нам невмочь, поскольку случившееся с нами жгло нас, но говорить мы стали чуток потише. Однако сокамерника нашего это не устроило, и он окрикнул нас, приказав заткнуться, или расправа произойдёт немедля. В ответ мы просто послали на знакомые ему сызмальства адреса, намекнув, что результаты обещаемой расправы неоднозначны. Сосед наш сел, спустил ноги с настила и распрямился. Он оказался здоровенным мужиком, ростом за метр девяносто, и изрядной ширины, но мы за этот вечерок видали уже и покрепче. Да и мужик оказался не так увёртлив, как наш недавний азиатский друг. Мы вскочили на ноги и, не размышляя, кинулись на него. Коля в прыжке саданул ему по челюсти, а я, поднырнув под правую руку, долбанул ему по печени. Амбал согнулся пополам, что упростило нашу задачу, и, получив ещё пару ударов, завалился на настил. Полежав немного, он пришел в себя, молча повернулся лицом к стенке, свернулся клубком и через какое-то время засопел.
Мы уселись снова на настил, говорить расхотелось, сидели молча, размышляя о предстоящих разборках. Часа в три ночи дверь открылась, в камеру заглянул мент с заспанным лицом, огляделся, увидев нас, сказал: «Эй, шпана, выходи, за вами пришли». Вывел нас к входу, где мы, к нашему большому удивлению, увидели наших матерей. Дежурный, посетовав на то, что мамки наши вынесли ему остатные мозги, а нас надо бы было подержать в КПЗ и хорошенько поучить, как себя вести, велел явиться в два часа дня к следователю и не опаздывать.
По дороге домой я спросил у мамы: «А откуда вы с мамашей Коляна узнали, что нас забрали в милицию?» Она ответила: «Мне Колькина мать позвонила и сообщила, что вас в милицию забрали, пошли вдвоём выручать». Всю дорогу до дома мать выносила мне мозги, сообщив, что я ходко следую по дорожке, проторенной моим отцом, который также напился, потом подрался, приложил кого-то неаккуратно и в итоге загремел в колонию. Так на Севере и остался, куда и мне, по очевидности, пора собираться. Я молчал, понимая, что хотя приложили-то скорее нас, но виновными будем являться мы, и это грустно, но вполне справедливо. Но неплохо, что у них не оказалось камеры для сопляков вроде вас. Как они уговорили ментов, мы так и не узнали.
На следующий день, сообщив мастеру, что мне нужно к двум в ментуху, я слинял с работы и полвторого был уже у отделения. Минут через пять подгрёб Колян, мы постояли, поржали, вспоминая, как огребли вчера. Захотелось есть, время ещё было, и мы зашли в магазин «Диета», который располагался практически в соседнем подъезде. Купив в кулинарии десяток горячих пирожков с мясом, сразу сожрали по паре и с пакетом в руках ввалились в кабинет следователя. В комнате стояли два стола, за которыми сидели, копаясь в бумагах, мужики, оба лет сорока. Один из них, хмуро посмотрев на нас, поинтересовался, кто мы, мы представились, он посмотрел на нас и сказал, обращаясь к Кольке: «Давай садись на стул. – Потом перевёл взгляд на меня и добавил: – Меня Александр Иванычем зовут, постой там пока, только проход дверной не загораживай». Я примостился сбоку от двери, стоял, ждал, смотрел, как он расспрашивает Коляна о вчерашних наших приключениях, фиксируя их на бумаге. Выглядел он слегка раздражённым, по ходу допроса спросил своего коллегу: «Слушай, ты пожрать успел сходить?» – «Да», – «А я нет, просто невмоготу». – Тут Колян расцвёл солнечной улыбкой, раскрыл промасленный пакет: «Угощайтесь, дядь Саш, ещё тёплые». Заглянув в пакет, следак сказал: «А я думал, что это запах с кухни «Диеты» прёт, а это ко мне сама кухня пришла», – протянул руку, взял пирожок и стрескал его за два укуса, после чего продолжил допрос. Через какое-то время спросил, немного извиняющимся тоном: «А ещё можно, а то жрать хочется до невозможности?» Колян радушно ответил: «Да берите все, мы с Алеком уже натрескались, ожидая двух часов. – Мент глянул на меня, я тоже радостно разулыбился, подтверждая сказанное. Колька поинтересовался: – А можно я товарищу вашему предложу?» – Александр Иванович, посуровев, ответил: «Он обедал уже, – потом заглянул в пакет, подобрел и сказал: – Ладно, дай ему один». – Дело пошло как-то повеселее. Заканчивая с Колькой, он спросил: «Вы одни приходили второй раз или с группой?» Колян, сделав честные глаза, ответил: «Одни». Затем Александр Иванович усадил на стул меня, задал примерно те же вопросы, дал расписаться, выписал и вручил повестки, сказав: «Придёте через неделю в то же время. – Возвращая пакет, сказал: – Спасибо, подкормили. Тут ещё осталось пара. Сколько с меня за пирожки?» Колян, состроив обиженную мину, ответил: «Да о чём разговор, мы ж так, от чистого сердца, понимаем, как тут вам с нами приходится». Александр Иванович хмыкнул: «Ладно, давайте уже. Смотрите, за неделю не накосячьте где-нибудь».
Через неделю, зайдя в тот же кабинет, мы обнаружили ту же картину: двух копающихся в бумагах мужиков. Увидев нас, Александр Иванович сказал: «О, явились драчуны, проходите, садитесь». Сесть можно было только на один стул у его стола, Колян автоматом прошмыгнул к столу и плюхнулся на привычный стул. Зря он это сделал. Дядя Саша встал со стула, подошёл к Кольке, положил ему руку на плечо и стал вести с ним нравоучительную беседу о нашем неправильном поведении в неурочное время, немного наклонившись к Коляну, произнёс: «Обманули вы меня давеча, второй-то раз пришли вы с группой, что же мне с вами теперь делать? Ума не приложу. Поверил я вам, пирожками вы меня подкормили, я размяк, а вы меня обманули». – При этих словах он многозначительно посмотрел на меня, я постарался всем видом изобразить деятельное раскаяние и печаль от совершённого мной проступка. Колька сидел, не двигался и радостно улыбался. Беседу поддержал его коллега, вставив свои двадцать копеек, сказав: «Как же вам, ребята, не стыдно? К нам в гости приехали наши друзья-спортсмены из наших братских южных республик на соревнования, борцы, тяжелоатлеты, а вы их бить собрались». Тут, Александр Иванович, чуть отвернув голову к своему напарнику, негромко сказал: «Их не бить, их убивать надо». – Не знаю, чем была обусловлена его такая жёсткая позиция по отношению к нашим южным соотечественникам, но тогда она нам явно помогла избежать более сурового наказания. А так нам оформили по приводу в милицию, выписали по штрафу и отпустили.
Выйдя на улицу, Колька поскучнел, я пихнул его, типа, чего ты, Колян, обошлось. Колян отстранился и кивнул головой, скосив глаза куда-то в район правого плеча. Я глянул и обомлел: его ухо приобрело багровый цвет и распухло вдвое. Накрутил его Кольке дядя Саша, он же Александр Иванович, он же майор советской милиции пока объяснял, как нам правильно жить надо. А всё равно мужик хороший, могли бы нам и чего-нибудь покруче напаять.
Через пару недель, войдя на территорию завода, я увидел на стене трансформаторной подстанции, располагавшейся аккурат напротив входа в проходную, стенгазету с изображением субъекта в красном спортивном трико, бьющего гитарой по голове какого-то маленького косоглазого усатого печального человека. Как оказалось из описания, субъектом в трико, избившим гитарой спортивные делегации республик Киргизии и Казахстана, был я.
Что сказать? Пацаны стали поглядывать на меня с бо́льшим уважением, мужики постарше – с опаской. Кто знает, что может прийти в голову человеку, разгуливающему ночью по Москве в красном трико?
Вся эта чехарда навела меня на мысль, что для сохранения здоровья пора рвануть на юга, Мокушка решил составить мне компанию. Витьке было по барабану, куда конкретно ехать, на море он не был ни разу, и поскольку в Евпаторию собралась ехать моя сестра со своей приятельницей с работы, маманя моя решила, что нам надо ехать туда же, к тому же у неё там образовалась какая-то знакомая, которая могла в случае чего помочь с жильём. Поселились мы в маленьком домике недалеко от моря, в котором всего было три комнаты. Нам с Витькой, чтобы попасть к себе, надо было пройти две проходных комнаты, в первой спали хозяйка с дочкой, во второй Катька со товаркой, в третьей мы с Мокушкой. Катька с нами загорала на пляже дня три, потом её склеил какой-то местный пацан и встречаться с ней мы стали только у хозяйки.
Мы с Витькой как-то решили её разыграть. Придя вечером, стали на её кровати из пары одеял и подушек формировать спящую фигуру, наша возня разбудила её соседку, которая, не разобрав, что происходит у Катькиной постели, шёпотом, чтобы не разбудить хозяйку, спросила: «Вы, что ребята, баб, что ли, привели?» Растолковали, что просто хотим подшутить над Катькой. Фигура под одеялом выглядела вполне убедительно, и пришедшая Катька впала в панику. Она решила, что хозяйка сдала её койку ещё кому-нибудь и пошла к ней разбираться. Поржали все, кроме хозяйки, ей с утра надо было на работу. Но Витюха задумчиво потом сказал мне про Катькину приятельницу: «А как она ночью нам про баб зарядила, нормально, без базара. А вообще она баба видная. Как ты думаешь, может быть, мне ей заняться?» Подруге было под сорок, но выглядела она вполне. Мне показалось, что она для Витюхи старовата, впрочем, он и сам, наверно, так решил, но на пляже частенько поглядывал ей вслед.
Первую неделю мы с Витькой зависали у моря, купались, загорали, играли в волейбол. Витёк, по своему умению входить в любую компанию, как к себе домой, перезнакомился со всей местной пацанвой, сидел по полдня в их компании, играл на гитаре, пел. Я тоже к ним подгребал иногда, менялись песнями, аккордами. К концу недели решили, что пора двигать на танцверанду. Вышли около семи часов вечера, по дороге зашли в бар. На мой вопрос о наличии в ассортиментном перечне водки бармен кивнул на меню с перечислением коктейлей, выбирайте. Мы переглянулись, Витёк передёрнулся, как будто ему предложили рыбьего жира, перегнулся через прилавок и хриплым тенор-баритоном, со значением, он мог, когда было нужно, просипел: «Родной, ну чо за тёрки, видишь, плющит не по-детски. Плесни нам по двести белоголовой и две ириски, за нами не заржавеет». Может быть, потому что народа, кроме нас, было две пары или Витёк был убедителен, но бармен на стал кочевряжиться и сказал негромко: «Есть высокий домик». – Я вклинился в разговор: «Окей, только тогда дай ещё на закусь две красных пашечки». Бармен достал из холодильника бутылку водки «Столичная», налил два полных стакана водки, положил на блюдце две конфетки «Красная шапочка» и поставил на стойку бара. Расплатившись, накинув полтинник при расплате, мы сели за столик у перил, бар располагался на втором этаже открытой террасы, осилили в два приёма водку, закусили конфетками. Вечер начинался неплохо, через полчаса, разогретые до нужной кондиции, мы были на танцах. Веранда была забита под завязку. Витёк быстренько провёл разведку, узнал, кто контролирует площадку, познакомился с местными пацанами. После чего мы начали изучать состав танцующих, женщин было больше, чем мужчин, что уже радовало, поскольку меньше шансов нарваться на разборки. Пообвыкнув, мы втиснулись в сутолоку танцующих, выбрали и пригласили себе девушек и поплыли. Надо сказать, что первоначальный выбор партнёрши на танец для меня не очень важен, надо просто оглядеться. Танцуешь, говоришь что-нибудь приятное девушке, а сам потихонечку разглядываешь, что тут ещё интересного имеется? Таким манером я выглядел весьма привлекательную блондиночку. Разместившись от неё неподалёку, во время перерыва я успел пригласить первым при следующем танцевальном цикле. Мы мило болтали, кто откуда, приехали отдыхать или по делам, разглядывали друг друга. Партнёрша моя тоже приехала на отдых из Прибалтики, одна, без подруги, всё в ней было чудесно, разглядев её поближе я понял, что она постарше лет на десять, не меньше. Меня это нимало не отпугнуло, но я подумал, что вряд ли буду ей интересен. Поэтому, проводив после танца партнёршу до места, я отправился на противоположную сторону веранды, где Витёк веселил чем-то местных пацанов. Раньше, помнится, порядок на танцверандах был таков: после четырёх-пяти обычных танцев объявлялся белый. Его и объявили. Мужики на всякий случай втянули животы и распрямили спины, мы тоже, продолжая травить московские анекдоты и слушая крымские, как бы не обращая внимания на то, как идёт разбор самцов, тем не менее косили глазом, а вдруг. Я увидел, что сквозь толпу уже танцующих людей, разглядывая стоящих по периметру веранды парней, движется, ловко уворачиваясь от слишком настойчивых предложений, уже знакомая мне блондинка. Подойдя ко мне, она положила руки мне на плечи и только потом спросила: «Можно тебя пригласить?» Что говорить. Весь остаток вечера мы протанцевали вдвоём, а потом прогуляли несколько по городу и возле моря практически до утра, говорили о чём-то, я проводил её до дома, договорились встретиться завтра. Встретились на следующий день, опять гуляли, девушка моя больше молчала, поглядывала искоса на меня, как будто чего-то ждала, а я не мог понять, чего. В какой-то момент я почувствовал, что не очень понимаю, как себя вести, что предпринимать, о чём говорить. Я ощущал, что то, что было для меня просто, органично в общении с девицами моего возраста, стало невозможно, сложно, неуместно. Договорились встретиться завтра, но на свидание я не пошёл, а ломанулся на пару с Витюхой снова на танцы, там быстренько склеил, как мне показалось, свою ровесницу по имени Тамара, и закрутился у меня курортный роман.
Тамара тоже была блондинкой, на первое свидание я решил, что будет уместным прийти с цветами. Выбирая букет, понял, что это будет выглядеть пафосно, и купил одну розу. Тамара явно не ожидала такой галантности, поэтому быстро сообразила, что с ней делать: устроила какое-то шутливое гадание по розе, как по ромашке. Когда она оборвала в процессе гадания с розы все лепестки и выкинула её в урну, я понял, что заморачивать себе впредь голову излишней куртуазностью не стоит. Мы побродили по городу, когда это наскучило, обратился к ней с вопросом: «Слушай, а где мы бы могли с тобой поворковать, поуютней?» – Тамара взяла меня нежной, но крепкой рукой и повела на пляж, где мы поднялись на второй этаж солярия, место было козырное, но, увы, занято, тогда мы двинулись вдоль берега, выискивая местечко для уединения. Метров через сто наткнулись на какой-то ведомственный, огороженный стальным забором пляжик, это было то, что нужно. Забор пляжа уходил в море метров на двадцать, и я предложил своей избраннице разоблачиться и зайти со стороны моря. Но Тамаре влезать в воду не захотелось, и она предложила, не заморачиваясь, просто перелезть через забор, что мы осуществили. Зайдя чуть вглубь, подальше от возможных любопытных глаз, мы сдвинули два топчана. Когда тебе семнадцать лет и ты наедине с юной, красивой девушкой, думать некогда, да и, наверно, незачем, действуй, пока есть возможность. Главное, чтобы не мешали, но нам кто-то явно мешал, оглядевшись, я увидел, что из-за раздевалки, находящейся метрах семи от нас, на нас глядит какая-то рожа. Я вскочил с нашего ложа и, подскочив к нашему соглядатаю поближе, с удивлением узрел замшелого старикана – сторожа, который явно коротал время своего дежурства, наблюдая за влюблёнными парочками. Старик удивился моей реакции, махнул в мою сторону рукой и сказал: «Ты чего, парень, давай, давай», – явно не собираясь покидать своего наблюдательного пункта. Что поделаешь, он был в своём праве, это ж его работа, наблюдать за порядком, вот он и наблюдал. У меня такой поворот дела как-то отбил охоту продолжать свидание, я сказал Тамаре: «Собираемся, пойдём отсюда». Мы перелезли через забор, послонялись ещё по городу, я проводил её до дома, еле различимому в темноте, к дому было пристроено дощатое строение, напоминающее русские сени, мы чмокнулись на прощание, и я двинул домой.
Тамара жила на диаметрально противоположной стороне города, в районе, сплошь застроенном одноэтажными, по виду глинобитными домами, выкрашенными в белый цвет. Я представлял только примерное направление, в котором мне надо было идти. Южные ночи безлунные, темень – глаз коли, фонари только на перекрёстках, да и то не на всех. Я плутал, как в лабиринте, попадал в тупики, возвращался назад, пока на одной улице не увидел метрах в ста впереди белую мужскую рубашку, владелец которой двигался в правильном, как мне казалось, направлении. Мужик шёл ходко, уверенно, явно знал дорогу. Я пристроился к нему в кильватер, в метрах пятидесяти, и погнал. Через какое-то время мужик прибавил ходу, я тоже поднажал, ещё минут через пять белая рубашка стала стремительно удаляться, я понял, что он рванул бегом, мне не оставалась ничего, как мчаться за ним во весь опор. На бегу меня пробила ржачка, я понял, что он бежит от меня, считая, что я преследую его неспроста. А что, ночь тёмная, самая пора деревянной иглой кому-нибудь воротник пришить, но впереди уже показалась освещённая улица, от которой я хорошо знал дорогу к дому. Я сбавил ход, пошёл спокойно, наслаждаясь чудесной южной ночью. Дойдя до улицы, огляделся, надеялся увидеть своего сталкера, но его и след простыл. Жаль, хотелось отблагодарить.
Мы встречались с Томой, гуляли по городу, ходили в кино, иногда заходили в бар на набережной, выпивали по бокалу чего-нибудь слабоградусного, болтали о том о сём, затем я провожал её до дома и мы расставались. Однажды она назначила довольно позднее время встречи, мы зашли в бар, она выпила коктейль, я водочки, погуляли по набережной, по городу, стемнело. Дошли до её дома, у подъезда или сеней она сказала: «Подожди, я переоденусь и выйду, только дай слово, что не будешь приставать». Я, конечно, дал. Минут через пять показалась Тома в короткой ночной рубашке, она протянула мне руку и шепнула: давай сюда, я шагнул в подъезд за ней, а там темень непроглядная, в центре было несколько еле различимых ступенек, справа от которых, в глубине подъезда, была высокая как бы скамья, которую я не увидел, а нащупал, скорее, это было продолжение подиума, на который вели ступени. Томка уселась на эту сидушку, её одежда предоставляла мне такие необыкновенные возможности, но она же взяла с меня слово. Когда жар наших объятий потребовал эскалации действий, Тома жарко прошептала мне в ухо, касаясь его языком: «Какой-то ты сегодня несмелый». Я ответил с недоумением: «Ты ж просила не приставать». Она покрутила своей белокурой головкой и прошептала: «Глупыш, первый раз такого вижу. И кто ж нам верит, когда мы это просим?» – И тут я почувствовал, что чьи-то ловкие пальчики шустро расстёгивают мои брюки, и понял, что нахожусь в уверенных умелых руках, и полностью отдался в эти нежные, сильные и умелые длани.
Часа через полтора наше кипящее общение было прервано чьим-то мужским испуганным голосом: «Кто здесь?» Тамарка бодро ответила: «Это я, дядь Коля, проходи». В подъезд вошёл мужчина, шёл сторожко, боясь оступиться или наткнуться на ступени, ворчал: «Томка, бл…га, опять лампу выкрутила, только с парнями щупаться по углам». – «Да лан, дядь Коль, иди уже». – Дядя Коля явно свидание наше обломал, через полчаса Тамарка решительно меня отстранила и сказала: «Пойду, боюсь, козёл старый мать разбудит, припрётся с фонарём, а тут ты со спущенными штанами». Она прыснула, соскочила с сидушки, чмокнула меня, сказала «завтра там же» и усвистала вверх по лестнице. В темноте она ориентировалась гораздо лучше, чем дядя Коля.
На следующей встрече Тамарка подарила мне свою фотографию с надписью: «Алечке от Тамары». Мы гуляли, она была очень разговорчива, рассказывала мне интересные истории из своей жизни, о том, как она училась в школе, когда закончила её, как и когда начала заниматься плаванием, о том, как у неё пошли первые менструации, когда она была на представлении в цирке в белой юбке. Я внимал, не пытаясь вникнуть в трагизм положения девушки, попавшей в такую ситуацию. Она спросила, сколько мне лет, я гордо соврал: «Девятнадцать», – прибавив себе пару годков. Спросил, сколько ей, она сказала: «Двадцать один». – Я кивнул, не поверив. Поскольку из её рассказа ей выходило уже года двадцать три – двадцать четыре, но какая мне разница. Она поинтересовалась, где я живу в Москве, чем занимаюсь, я сказал, что работаю на заводе. Тамара задумчиво заявила: «А знаешь, всё бывает, может быть, я твоя будущая жена». Мне показалось, что я снова выпил разом двести граммов яичного ликёра, о женитьбе как-то ещё не думал и мужественно промолчал. Мне всё хотелось скорее снова попасть в её гостеприимный подъезд, о чём я недвусмысленно ей сообщил, но тут она грустно мне заявила, что этот старый пидор, сосед дядя Коля, спалил её напрочь матери, что, впрочем, не так и важно, она девушка взрослая и проводит время с кем хочет и как хочет, но он, гад, вдобавок вкрутил лампу и закрепил её провод под самым потолком, а выключить её невозможно, выключатель в общем коридоре, туда войдёшь, сразу спалишься. Мы грустно гуляли по городу, и мне пришла в голову отличная мысль: надо ехать за город, уж там, в лесу-то, найдём местечко, где уединиться. Я предложил такой вариант Томе, на что она ответила, что с лесами у них как-то не очень. Я спросил: «И что, уединиться невозможно?» Тома сказала: «Поехали, увидишь». Мы обговорили время и место встречи, я сообщил, что буду с другом, и расстались у её дома.
Утром субботы, нагрузившись вином и несложной закуской, мы ждали Томку в условленном месте, она явилась без опозданий. Ехать надо было на трамвае, который ходил с большими интервалами. Дожидаясь транспорта, вспомнили, что забыли взять стаканы, оставалось только спереть в каком-нибудь общественном заведении. Из всех общественных заведений на остановке были только киоск «Союзпечать» и три автомата с газировкой, у которых была очередь человек на восемь из-за того, что на все три автомата был всего один стакан. И как его спереть, ведь начистят рожу, причём безжалостно и с удовольствием, но, с другой стороны, угощать даму на пляже портвейном из горлышка, это ж моветон. Помозговав, я сформировал план похищения последнего, простите меня люди, не утолившие жажду в тот день, за мою подлючесть, стакана. План был прост, как варёное яйцо: стырить стакан в момент отхода от остановки транспортного средства, увозящего нас. Дождавшись появления оного на горизонте, мы заняли очередь в толпе страждущих испить водицы. Стояли строго друг за другом, я был первым. Получив в руки вожделенный стакан как раз в тот момент, когда наш автобус или трамвай гостеприимно распахнул свои двери, я засунул свои три копейки в автомат, наполнил стакан живительной влагой, выпив её в три глотка, разжал пальцы, и стакан упал в конический кулёк, свёрнутый из заблаговременно купленной в киоске газеты. Затем, сымитировав рукой возврат стакана в автомат, я проследовал в автобус, скрывая следы преступления, комкая на ходу пакет со стаканом. После меня Тамара, злонамеренно вовлечённая в кражу, прости меня Господи, ещё одна статья, засунула в автомат свою копейку, и автомат вылил свою порцию газированной воды без сиропа, постояла спиной к жаждущим секунд двадцать и проследовала в транспорт, затем те же манипуляции осуществил и Мокушка. Мы сидели в трамвае с каменными лицами, дожидаясь отправления, а возле автоматов начиналась буза. Народ, не находящий стакана, стал задаваться вопросом: куда он мог задеваться, чёрт его дери? Потом один умный, всегда в толпе такой найдётся, закричал, указывая на нас, сидящих в трамвае невинных людей, с простыми, добрыми и честными лицами: «Это они спёрли, вон те трое, которые в автобусе сидят!» – Этот умник стал подстрекать народ к расправе.