– Валерий Степанович! Да не будет никакого толку от этой покупки ни мне, ни вам. Я только деньги потеряю, а вы поставите его и забудете. Только душу будет греть, что он у вас есть. А кто работать на нём будет?
В итоге он меня дожал – станок мы всё же оплатили. Сыграло здесь и то, что я понимал: после вселения в офис мне придётся постоянно взаимодействовать с заведующим кафедрой, надо дружить.
Но больше всего влияло то, что МВТУ вообще было и остаётся для меня как бы первой любовью. Это очень действовало на меня, когда возникали какие-то незапланированные траты, связанные с дорогим моему сердцу технилищем. Когда любишь, о потраченных деньгах не думаешь, а если думаешь, то это уже любовь за деньги, сиречь проституция. Потом в душе теплились сомнения: может быть, я не прав, что-то начинает в технилище шевелиться, снова кто-то занимается железом? Про науку я даже думать не помышлял.
Увы, к сожалению, я оказался прав. Забегая вперёд, скажу, что через полгода после того, как мы уже обосновались в эмвэтэушном офисе, ко мне подошёл Валерий Степанович и, смущаясь, спросил:
– Алек, ты не помнишь, куда ты платил за станок? А то мы реквизиты организации потеряли.
Я, чуть не задохнувшись от возмущения, спросил:
– Валерий Степанович! Год прошёл, а вы ещё станок не получили?
– Ну, ты понимаешь, время такое, опять же ремонт. У меня станком Дима Слинко занимался, куда-то реквизиты потерял.
Диму я знал отлично, мы с ним вместе трудились на шабашке, и если бы год назад Гаврилюк сказал мне, что этой проблемой занимается именно он, я бы денег не дал ни в коем случае. Дима – парень хороший, но весьма предприимчивый, ясное дело, деньги куда-то инвестировал, они там крутятся, принося ему копеечку. Я как бы готов был помочь кафедре, а не Диминому карману.
Реквизиты платежа были в нашей бухгалтерии, и станок через какое-то время был найден и благополучно доставлен на кафедру. Работник секции сварки, занимавшийся его доставкой – разгрузкой, как-то подвыпив на кафедральном мероприятии, на котором я присутствовал в качестве гостя, рассказывал:
– Я тут станок разгружал, купили за бесценок, а я шофёру тридцать тысяч заплатил за доставку.
– Когда я оплачивал этот станок, мне не показалось, что он ничего не стоит.
– Да ладно, копейки платил, ребята наши его нашли, не рассказывай.
Не стал объяснять недоумку, что на момент покупки за деньги, заплаченные за станок, можно было в Москве купить квартиру.
Окончательно меня добил с этим грёбаным станком Юра Буянов, который стал каким-то хозяйственным боссом в технилище, появившись года через два после всех этих перипетий у меня офисе с грозным вопросом:
– Это твой гондурас в подвале стоит?
Стали разбираться, о чём, собственно, разговор. Выяснилось: в подвале стоит какой-то станок, которым никто не пользуется, и никто не знает, чей он, на меня указали как на возможного владельца. Я-то сразу понял, о чём speak, и повёл его к Гаврилюку. По счастью, он был на месте и не занят, я обратился к нему:
– Валерий Степанович, вот Юрий Ильич мне вопрос задал, я думаю, у вас ответ на него есть, – и, повернувшись к Буяну, сказал: – Юра, задай Валерию Степановичу тот же вопрос, что и мне.
Юра, не понимая, что за цирк я затеял, сказал:
– Я не понял, зачем он меня к вам притащил. Мне сказали, что в подвале стоит его станок неиспользуемый, ржавеет. Я сейчас всё ненужное железо по факультету собираю, давайте его на металлолом определим?
Гаврилюк поглядел на меня, я картинно развёл руками, пытаясь изобразить на лице недоумение, сожаление, непонимание и всё, что только возможно было изобразить. Валерий Степанович не просто стушевался – явно был весьма сконфужен.
– Юра, это мой станок. Алик, извини, так получилось, но он в самом деле нам нужен. Только никак не получается за это дело взяться… – он продолжал говорить, но я, изобразив горечь и непонимание, махнув рукой, повернулся и ушёл, не попрощавшись. Не скажу, что я был рад этому обстоятельству, но и не шибко огорчился – всё, что было связано с арендой офиса, это просто бизнес. А бизнес – это всегда и прибыль, и потери. Главное, чтобы прибыль превышала убытки.
Но это было потом, а пока шёл ремонт.
***
В январе 93 года Миха сообщил, что девушка его понесла и он собирается жениться, с девушкой своей они встречались около года. Избранница его успела побывать замужем и развестись – муж, естественно, был подлец. Мнения наши по выбору сынка разделились, мне она нравилась – красивая, волевая, самостоятельная, жене не нравилась – злая очень. В феврале они зарегистрировали брак, свадебка была скромная, собралось человек пятнадцать родственников и друзей у нас на квартирке. Молодые начали жить в квартире тёщи.
***
Закончив ремонтировать помещения кафедры, строители приступили к ремонту нашего офиса, надо было думать о планировке. Решил разделить помещение на три объёма: комнату бухгалтерии, дилерский зал, кабинет руководителя с секретарской и комнатой отдыха. В комнате отдыха я планировал вести тонкие переговоры с партнёрами.
В дилерском зале выделил комнату релаксации, отделённую от него стеклянной перегородкой. Там стояли только диваны, можно было посидеть отдохнуть. Мы там иногда собирались всем коллективом – отмечали праздники. Здание было вековой постройки, потолки пятиметровые, строители предложили светильники прикрепить прямо на потолок. С точки зрения освещённости, то есть количества люксов необходимых для чтения и работы с документами, всё было нормально, но с точки зрения дизайна это гляделось бы диковато, и я предложил другой вариант. На длиннющих металлических трубах, прикреплённых к потолку и покрашенных в белый цвет, мы повесили хрустальные люстры модели «Каскад» производства Харьковского завода. Повесили довольно низко – на высоте двух с половиной метров. Люстры эти, когда-то довольно популярные, вышли из моды и слабо продавались, а тут пригодились. Подвешенные таким образом, они подчеркнули аристократическую высоту потолков, оказались вполне уместными по стилю, но хрусталь задал определённую планку для офисной мебели.
Не помню, кто рассказал, что есть фирма, торгующая задёшево кожаной мебелью. Поехал посмотрел – всё так, маленькая фирма производила офисные гарнитуры, в состав которых входили кресло, двухместный и трёхместный диваны за очень умеренную цену. Сгоряча заказал штук пять с предоплатой, вышло совсем недорого, но, когда привезли в офис, понял, что пожадничал, перегрузил офис мягкой мебелью. Но деваться было некуда, впихнули кое-как. К себе в комнату отдыха тоже взял маленький гарнитурчик из дивана и двух кресел.
Полы затянули тёмно-серым ковролином. В целом офис выглядел мрачноватым, но респектабельным. Было море посуды, бокалы, стаканы были только хрустальные.
Парни наши рыскали по городу, искали столы и стулья, иногда это приводило к забавным последствиям.
Как-то вечером в квартире у нас раздался телефонный звонок, незнакомый голос произнёс:
– Это Рейн Алек Владимирович?
– Да, а кто меня спрашивает?
– Дежурный Бабушкинского РОВД Акиньшин. Алек Владимирович, у вас работают Филиппов и Бедунков?
– Работают, а что случилось?
– Вы не могли бы подъехать к нам в РОВД?
– Сейчас подъеду, а что, они что-нибудь натворили?
– Подъезжайте, разберёмся.
Через полчаса я был в комнате оперуполномоченного в районном отделе милиции. Колька с Максимом сидели на стульях перед сорокалетним мужчиной в цивильном костюме. Я представился, показал паспорт. Изучив его, мужчина спросил:
– Ваши?
– Мои, и что они натворили?
– Были задержаны нарядом милиции вот с этим.
На этих словах сотрудник милиции поднял с пола сумку из чёрного кожзаменителя и поставил на стол. Я заглянул в сумку – там были деньги, которые я выдал ребятам на покупку столов.
– И что?
– Вы не могли бы объяснить, что они у вас с такими сумками по городу шастают?
Денег было полсумки, и менты, видно, решили, что мы подломили где-то банк.
– Вы знаете, обычный письменный двухтумбовый стол чёрного цвета стоит сто тысяч. Десять тысяч рублей – это одна стандартная столистовая пачка десятирублёвок – самой ходовой купюры. Чтобы купить шесть письменных столов, нужно шестьдесят таких пачек, они все в сумке.
Моя занимательная арифметика милиционера удивила и расстроила.
– Это что ж, стол письменный сейчас сто тысяч стоит?
– Качественный – да, бывают подороже, бывают подешевле.
Милиционер схватился за голову.
– Ох…ть, это что ж, выходит, я за месяц на письменный стол не зарабатываю?
– Я могу ребят забрать?
– Езжайте, конечно, – и, повернувшись к ребятам: – Вы поаккуратней с такими сумками по городу, мало ли чего.
Летом 93 года мы переехали в новый офис. Новоселье отметили сначала всем коллективом, через пару дней я пригласил Тележникова и Гаврилюка, сказав ему:
– Валерий Степанович, хотел завтра отметить новоселье с коллегами бывшими, Сашку Тележникова уже пригласил – обещал быть. Подойдёте?
– Хорошо, буду. А кого с собой-то взять? Вам виднее, но, конечно, Илюшу хотел бы видеть, Юру Хациева.
– Договорились.
Мы составили в ряд три журнальных столика, в урочное время наши сотрудницы организовали нам застолье. Из напитков была американская водка в пластиковых бутылках, но вполне приличного качества – другой найти не смогли. Пришли мужики из нашей секции и из других, Гаврилюк пригласил Дальского. Выпили, поговорили, вспомнили, как работали вместе. На душе потеплело.
Через несколько дней ректор по каким-то делам был на факультете, и Гаврилюк затащил его к нам. Игорь Николаевич, осмотрев наш офисок, повернулся ко мне и сказал:
– Ну, теперь вы должны и на кафедре всё в такой же порядок привести.
Я так растерялся от такой интересной концепции развития нашего сотрудничества, что согласился:
– Конечно.
Гаврилюк даже заурчал, как кот, который видит мышонка. Вот ведь звери, только бы ободрать кого-нибудь как липку. А ещё в очках.
Работа наша после переезда стала проистекать подинамичнее, с некоторыми изменениями. Все предыдущие наши темы потеряли актуальность, но значительно вырос объём торговли с предприятиями России и бывших советских республик. Нужен был транспорт. По сохранившимся связям мы купили на ЗИЛе четыре сто тридцатых грузовика. Машины, диковатые для города, но лучше ничего достать тогда по вменяемой цене мы не смогли. Потом взяли там же тягач с полуприцепом для дальних рейсов. Торговали всем, что могли достать, поначалу бизнес был вполне рентабелен.
Народа наведывалось за день в наш офис немало, поддержание его в приличествующем состоянии требовало ежедневного приведения помещений в порядок, а найти уборщицу оказалось проблемой. Все кандидатки, взглянув на нашу картинную галерею, хотели зарплату на уровне уборщицы американского посольства, мы могли предложить им только уровень посольства Гондураса. В итоге всё же нашлась дама, работавшая уборщицей в МВТУ. Я дал ей комплект ключей и выбор, убираться до или после работы, но она выбрала вариантом уборки время, совпадающее с нашим. Это было не совсем удобно, но что поделаешь, выбирать было не из чего. На работе она появлялась в новом цветастом кримпленовом платье, иногда ей помогал муж.
Однажды, часов в одиннадцать утра, через пару месяцев с того момента, когда эта пара начала нас тиранить, я сидел, тихо ковыряясь в бумагах, у себя в кабинете, когда в него бесцеремонно вторглась пара наших уборщиков. Муж подталкивал пылесос, а уборщица шустро, как будто она орудовала шваброй, двигала щёткой. Пылесос не гудел, как полагается солидному отечественному «Уралу», а истошно визжал, как свинья на заклании или как истребитель на форсаже. Когда они проезжали мимо моего стола, я повернулся, дабы сказать им, чтобы они проверили, не переполнен ли пылевой мешок, но я опоздал. Раздался хлопок – пылесос превратился в пылешумовую гранату, которая, взорвавшись, погрузила кабинет в непроницаемый сумрак пылевой взвеси. Чтобы как-то дышать, поскольку дышать без какой-либо маски было невозможно, я, расстегнув рубашку, натянул себе её до бровей. Когда пыль осела до такой степени, что можно было что-то разглядеть, я увидел, что я сам, стол, стулья, диван, книжный шкаф, полы – всё, что я мог разглядеть, – покрыто слоем пыли в палец толщиной.
Два пылевых истуканов молча моргали глазами, не понимая сути происходящего. Я потихоньку, стараясь не поднимать пыль, встал из-за стола.
– Вы за два месяца хотя бы раз мешок для пыли очищали?
– Какой мешок?
Стало понятно: бедолаги эти впервые в жизни пользуются этим диковинным устройством под названием пылесос. Им и в голову не пришло, что пыль, собираемая с ковров, перемещается в брюхо пылесоса, откуда её периодически надо удалять.
– Ладно, обсудим позже, пока приберетесь в кабинете.
Веник и влажная тряпка в их руках были им более привычны, но я решил найти кого-то более продвинутого в использовании современных средств уборки. Таковая нашлась, тоже уборщица МВТУ, бабка лет шестидесяти, которая тоже упорно отказывалась от использования пылесоса.
***
Я по-прежнему навещал художественный салон «Красный угол», как постоянный посетитель, заходил посмотреть новинки и потрепаться с администратором – Александром Поляковым. Как-то разговорились, и я предложил:
– Саш, у меня тут мыслишка появилась, обдумай со своими. У меня офис в центре, народу в день проходит немало, бизнесмены в основном. Я так понимаю, что продажи у вас сейчас практически на нуле. А что, если часть своих работ вы у меня развесите. Я думаю что-нибудь да продастся. Продавать буду по вашей цене, без прибыли для себя.
Александр перетёр со своими коллегами, и через неделю офис наш превратился в филиал художественного салона современной живописи. Приехало человек пятнадцать художников, из них одна женщина – Татьяна Щукина. Парни сами развесили полотна, отказавшись от нашей помощи:
– Нет, развесим сами. Мы лучше понимаем по свету, что и где должно висеть.
Развесили, офис наш мрачный превратился одномоментно в сияющий дворец – великая сила искусства. Жаль, что акцией этой я мало смог помочь художникам: клиентура вся наша оказалась публикой диковатой, искусство, точнее, живопись, их не интересовало по определению. Практически всё, что было приобретено у них, купил я для себя и для офиса.
Редкие исключения только подчёркивали общее правило. Был один, попавший ко мне совершенно случайно, еврей из Израиля. Облазил, общупал, осмотрел, паразит, весь офис, везде глазенапа запустил и говорит:
– Я бы две вот две работы купил, – показывая на работы Таисии Тулуповой. Я ему:
– Вы знаете, одна из них продана, а вторую с дорогой душой берите.
– Какая продана?
– А вот эта, – и показываю ему на картину «Завтрак на траве», объясняю: – Жене очень понравилась, для неё оставил.
Картина эта мне и Людмиле очень понравилась, как бы реплика Мане, но с таким тонким женским изяществом, улыбкой. В лёгкой её антитезе Мане все фигуры слегка напряжённо чопорные, но живые, не замороженные, и дама, пардонте, одетая-с.
– Никак не могу-с – жена, говорю, подвергнет кастрации-с, всё возможно. Это ж Рассея, брат иудей, тут не забалуешь.
– Нет, – говорит, – беру две или ничего не беру. – Он мне: – Ну, попросишь её, художницу, она тебе копию сварганит или что-нибудь ещё лучше. Давай, продавай уже, у меня самолёт на полосе уже мотор прогревает.
Ну как мне, русскому, да ещё с такими неубедительными генами – с одной стороны – дед – прибалтийский немец и бабка – латышка, с другой – вроде все русские, но из Мордовии, уж наверняка какой-нибудь мордвин подмешался торговаться с чистопородным евреем.
Меня, кстати, в мнении, что есть во мне мордовская кровушка, укрепил один алкаш в пивной. Пошли с Генкой пивка попить с утра, как полагается двум потенциально большим учёным. Стоим, дуем пиво, никого не трогаем, тут подкатывается к нам мужик и говорит мне:
– Вы очень красивый человек.
В те годы в стране педризм был наказуем, поэтому я не шибко напугался, но как-то на всех в пивной свысока глянул, а мужик беседу продолжает:
– Вы мордвин?
Я даже растерялся, что ответить. По анкете вроде нет, но, как я уже упоминал выше, если кто-то влез ко мне, то не татарин, как Владимир Семёнович отметил в своей песне «Мишка Шифман», а мордвин. И только я хотел порадовать своего собеседника благой этой вестью, как он говорит:
– Дайте двадцать копеек на пиво или сколько не жалко.
Пришлось дать, всё ж таки в пивной – и на «Вы» – человек културный, ну совсем как я. Однако, поскольку не выслушал собеседника, практически перебил, дал ровно двадцать.
Но это я отвлёкся, а я же о другом хотел сказать – как мне, полукровке славянско-финно-угорской, торговаться с чистокровным евреем из самого Израиля – ну, нету никакой возможности. Он же паразит, ну, ни в какую, упёрся скаред, почуял мою слабину в торге – очень мне хотелось, чтобы у ребят продажи пошли, и думаю: может, всамделе удастся мне Таисию потом упросить что-то схожее скомстролить? И продал.
Икается мне до сих пор та продажа, жена мне плешь проедает, что я её любимую картину продал.
***
Свояк мой продал свою московскую квартиру. Продавала тёща. Лёшке в Берлине кто-то посоветовал надёжную контору, занимающуюся недвижимостью, он созвонился с ними, с тёщей, всё прошло штатно. Продана квартира была за семьдесят тысяч наличными, и встала задача каким-то образом перетащить их в Германию. Поначалу Лёшка попросил меня попробовать найти пути.
Я покопался в башке и вспомнил, что один мой знакомый, в прошлом заместитель первого секретаря ЦК ВЛКСМ по хозяйственной части, теперь работает в каком-то коммерческом банке, если память не изменяет, в «Токобанке», и позвонил ему. В разговоре выяснилось, что в банке он занимается той же, близкой ему по предыдущему месту работы, хозяйственной деятельностью. Мы обсудили возможность перевода средств, и он взял паузу на то, чтобы разузнать о возможности осуществления такой операции, сумма была достаточно крупной по тем временам. По ходу разговора он возмущённо сказал:
– Ты куда пропал-то?!
– Да работаю в конторе коммерческой.
– Да я знаю, искал тебя.
– А что за проблема? Снял трубку и позвонил вечером домой.
– Да я книжку записную потерял, половину контактов до сих пор не могу восстановить.
– У Васи Криворотенко взял бы.
– А Вася что-то на тебя дуется, сказал, что выкинул твой телефон. Врёт, конечно, но что тут поделаешь?
– А зачем я тебе понадобился?
– Слушай, ты что, забыл, чем я в ЦК занимался?
– Помню, а что?
– ТО. Ты ж бизнесмен. Я, когда ВЛКСМ распустили, всё имущество хрен знает кому только не раздавал. А у нас и лагеря спортивные, и недвижимость, и транспорт, да чего только не было. И всё за спасибо живешь. А я бы и тебе так же мог передать всё, что бы ты захотел, ты-то меня бы не забыл, я ж знаю. Но теперь-то всё, поезд ушёл.
И тут я понял: да, был такой шанс. Но как-то у меня в мозгу не сложилось всё в какую-то картину, которая побудила меня к действиям.
Вообще с годами я понял, что по своему мышлению, характеру и ещё по наличию и отсутствию некоторых качеств я не бизнесмен. Хотя могу быть – и зачастую бываю – вполне предприимчивым. У меня нет главного качества предпринимателя – чутья к деньгам. Я могу всё спланировать, организовать, выстроить работу, наладить контроль и прочее, но всё это не даст того эффекта, который мог дать простой звонок человеку, который занимался беспошлинным ввозом алкоголя и сигарет. Или человеку, бесплатно раздающему имущество общественной организации. Почему-то именно эти факты не держатся у меня в голове. Не дал, как говорится, бог…
А деньги за квартиру были перевезены очень просто. Тёща, отправившись в гости к дочке поездом – ходил тогда поезд из Москвы прямо в Берлин, – просто вручила проводнику при посадке пакет с деньгами, а по приезде он вернул их ей. И так, бывало.
***
Девяносто третий год был для меня годом утрат и приобретений.
Главным приобретением было рождение внука. Девятнадцатого августа позвонила Милка:
– Поздравляю тебя, дед.
– В смысле?
– В прямом смысле, внук у нас родился.
Я, отложив все дела, помчался домой, собравшись по-быстрому, мы втроём – Миха был у нас дома, – купив на цветочном рынке у Киевского вокзала огромный букет, отправились в роддом. Поскольку Юля была в отдельной палате, нам разрешили пройти к ней. Она что-то визиту нашему не обрадовалась и букету тоже, проворчала:
– Лучше бы на выписку принесли.
Мы не придали внимания её плохому настроению – прошло всего несколько часов после родов, не до визитов. Внучонка своего я разглядеть не успел. Дней через пять мы забрали её с сыном из роддома. Дома, в Красногорске, за небольшим застольем я взял в руки свёрток, где в глубине тихо посапывало маленькое сморщенное личико. Разглядывая его, почувствовал щемяще-острое ощущение беспокойства: всё ли в порядке у этого маленького комочка новой жизни? Я глядел, и что-то защемило в груди, странно, но я вдруг понял, глядя в первый раз на его спокойную мордашку, что я уже люблю его, моего внука. Миновало с того момента почти тридцать лет, а чувство беспокойства за него и любви к моему обалдую по-прежнему живёт во мне.
Где-то через неделю, паркуясь во дворе, услышал, выйдя из машины, разговор двух малышей лет четырёх-пяти, играющих недалеко на газоне. Один спросил приятеля: «Это твой папа?», ответ был таков: «Нет, это чужой, какой-то дедушка, а не мой папа». У меня в душе на секунду возник какой-то внутренний протест – какой я дедушка? Я здоровый, крепкий, сорокачетырёхлетний мужик. Полноватый, но спортивный, два дня в неделю рубящийся до одури в большой теннис, какой я дедушка? И вдруг вспомнил – да, я дед, дедушка. Ведь в кроватке в Красногорске посапывает один мелкий персонаж, который мне очень дорог. Понял: всё в порядке, пацан прав.
Где-то через месяц после моего перехода в категорию дедов заехали к нам в гости на Бауманскую Толя Белобеев и Виктор Романов. Поздравили меня с внуком, посмотрели наш офис. Потрепались, нормальные, хорошие ребята. С ними у нас сохранились вполне нормальные отношения.
***
Художники частенько к нам заходили посмотреть, как картинки их продаются. Привели как-то с собой искусствоведа, он пытался меня развести на то, чтобы мы спонсировали выпуск журнала «Мастера», который он придумал. Журнал чудесный, но не покупал его никто – время было не то, а печатать его из любви к искусству было нам не под силу. Печать одного тиража я всё же проплатил, но на этом остановился. Потом он стал таскать просто на продажу дымковскую игрушку и как-то рассказал:
– Алек Владимирович, у меня есть пара приятелей-искусствоведов, торгуют на дому картинами. Если тебе интересно, то я тебя им рекомендую.
– А то.
Через пару дней беседовал с двумя бородачами, проживающими на «Соколе». Бородачей треморило не по детски, как сказали бы тогда. Явно накануне они серьёзно нарушили спортивный режим, видать, на тренировке усугубили.
Разговор наш происходил в трёхкомнатной квартире, забитой картинами. Ими были увешены стены, они стояли в проходах, вдоль стен, на диванах, на шкафах. Мы познакомились.
– Что вас интересует?
– Мне сложно сформулировать, можно я просто покопаюсь тут у вас и отберу, что понравится?
– Будьте добры.
Я копался часа полтора-два. Поначалу искусствоведы находились где-то рядом, потом им надоела эта канитель, они уселись пить чай на кухне. Отобрал я штук пятнадцать, просмотрев то, что отложил, я остановил выбор на двух натюрмортах. Одна работа была выполнена в технике «сухой кисти», и её полный антипод – «Букет» Л. Бруни, написанная или скорее, по моим ощущениям, набросанная мастихином.
«Букет» Бруни мне понравился очень, но я вида не подал. Отчаянно поторговавшись, мы сговорились, насколько я помню, за две тысячи долларей, может, за две с полтиной. Такой суммы у меня на руках не было, договорились, что утром я заеду, завезу деньги и заберу картины.
А ночью она мне приснилась, я проснулся в холодном поту. Подумал: а вдруг они её продали какому-то клиенту? А что, придёт какой-нибудь вроде меня залётный, но с деньгами, увидит и скажет: «Беру, вот деньги». Ведь продадут, не задумываясь. Задаток я не оставил – побоялся, что наквасятся. Еле превозмог непреодолимое желание вскочить и рвануть за картиной.
В девять за мной приехал Володька Бакулин, сели, поехали на «Сокол». Картины мои были на месте, расплатился, один из искусствоведов поинтересовался:
– Я гляжу, вы любите сами выбирать картины, по собственному вкусу. А не хотите ли попробовать купить что-нибудь с прицелом на последующий рост цены?
– Интересно, а можно глянуть на то, что вы предлагаете в качестве инвестиционной покупки?
Меня подвели к картине, висящей на стене, мне она не понравилась. Какой-то куст, то ли в тумане, то ли в снегу, прописан, но изображение слегка размыто. Если бы не подвели, то прошёл бы мимо и не обратил внимания. Вдобавок она была довольно дорогая. Ответил вежливо:
– Надо подумать. В целом предложение довольно интересное.
Так сложилось, что больше я с этими ребятами не встречался. И про предложение их я забыл. Но через год я почему-то вдруг вспомнил эту работу, которую видел мельком. Вспомнил и понял: что-то в ней меня цепануло. Потом она снова всплыла, пожалел, что не записал фамилию автора, хорошая работа.
А Бруни я повесил в офисе, у себя в кабинете, за спиной. Пришёл мой знакомый искусствовед, опять «Дымку» на продажу принёс, сидели трепались. Он поднял голову и с удивлением произнёс:
– А где такого Бруни надыбал? У него говна-то много понамазано, но это… Как он тебе в руки-то попал?
– Да ты сам мне ребят рекомендовал на «Соколе».
– Я у них каждую неделю бываю, все работы видел.
– А она в пачке была, из тех, что вдоль стены в коридоре стояли.
– А-а-а-а, видно, Лаврик им недавно приволок на продажу, запили опять, небось, не разбирали свежие работы. Вот я и не углядел. А за сколько взял?
– Две тысячи.
– Хорошая цена, не прогадал, поздравляю.
***
Где-то в середине сентября позвонил Борька Агеев:
– Алик, привет.
– Здорово.
– Слушай, у меня знакомый есть, в министерстве работает. У него есть предложение, которое, возможно, тебя заинтересует. Перезвони ему.
– А что за предложение?
– Да я не знаю, перезвони, он мужик нормальный. Николай Николаевич его зовут, на меня сошлёшься.
– Хорошо.
Я, не откладывая в долгий ящик, тут же позвонил по указанному телефону:
– Николай Николаевич?
– Да, слушаю вас.
– Это Рейн звонит, Борис Агеев говорил, что у вас есть какое-то предложение.
– Да, Алек Владимирович. Вы не могли бы ко мне подъехать переговорить? – Николай Николаевич назвал адрес.
– Не вопрос, когда?
– Чем быстрее, тем лучше.
– Могу хоть часа через два подскочить.
– Это было бы прекрасно.
Через пару часов я сидел в кабинете заместителя председателя какой-то структуры Российской Федерации, имеющей статус министерства, и слушал его грустный рассказ:
– Борис сказал, что тебе можно доверять, так я расскажу всё как есть, и давай на ты, если не возражаешь. Ты видишь сейчас, что происходит. – Тут Николаевич кивнул на окно. – Депутаты с Ельциным схлестнулись, и никто уступать не хочет. Ельцин, чтобы часть на свою сторону перетащить, свою политику проводит: тех, кто на его сторону переходит, сразу делает замминистрами. Во всех министерствах сейчас у министров число замов утроилось, и у нас было три, а сейчас уже одиннадцатого оформляем – из перебежчиков. Каждому заму – кабинет и «Волгу». С кабинетом проблем нет, а на «Волгу» для последнего у нас просто тупо нет денег. Шеф голову себе не забивает – есть деньги, нет. Вызвал к себе. «Есть деньги, нет – это не разговор. Реши вопрос».
Комитет наш по статусу соответствует министерству, а платят копейки, так я решил машинку себе через нашу контору сделать, думаю, ну, хоть что-то будет. Купил год назад «Опель Омегу» и поставил в одном из наших представительств в Европе, недавно сюда перегнал своим ходом, думал подготовить акт списания и выкупить по остатку. А тут такие дела, пошёл к шефу, говорю, мол: «Так и так, денег на “Волгу” нет, давайте последнему заму “Опель” выдадим». А он мне: «Ты совсем охренел? Десять замов на “Волгах”, а одиннадцатый на “Опеле”!» Я ему: «Нет денег, ГАЗ за свою сраную “Волгу” одиннадцать с половиной тыщ долларов хочет», а он мне: «Ты же зам по хозяйственной части, придумай, что хочешь, а иначе зачем мне такой зам?» Вот решил поменять «Опель» на чёрную «Волгу» – работа всё же дороже. Сердце кровью обливается, машина новая – год в гараже простояла, пробег – три тысячи, купили её в Германии год назад за восемнадцать тысяч долларов.
У меня к тебе предложение: по договору отдадим «Опель Омегу» в обмен на чёрную «Волгу» с доплатой в две тысячи долларов мне лично, чтобы я хоть чуток своё горе от расставания с мечтой загладил. Хорошая сделка, машина новая, практически без пробега, такая на рынке – тысяч шестнадцать-пятнадцать, а тебе в тринадцать обойдётся. Как?
– Почему нет? Но хотелось бы взглянуть.
– Пошли.
Мы спустились вниз, во внутреннем дворе здания, подошли к гаражам. Работник распахнул одни из ворот, в глубине стоял седан белого цвета с тонированными стёклами и люком в крыше. Николай протянул мне ключи.
– Прокатись по двору.
– Да я сроду на иномарке за рулём не ездил.
– А на чём сейчас ездишь?
– На «Волге».
– Да никакой разницы, та же ручная коробка. Давай.
Я сел в машину, велюровый салон, торпеда, люк в потолке, всё производило впечатление. Вставил ключ зажигания, повернул – заурчал мотор, но в машине ничего не задребезжало, не завибрировало. Воткнул первую передачу, чуть прикоснулся к педали газа – было страшновато, но машина без рывка плавно двинулась вперёд. Выехав из гаража, чуть прибавил, ехал по двору, ощущая какую-то тревогу – чего-то не хватало. Понял, только доехав до противоположной стены, чего мне не хватало – в салоне было абсолютно тихо, я не слышал звука двигателя, как, впрочем, всех остальных. Кому в те годы приходилось поездить на «Волге», меня поймут. Вернувшись в гараж, сказал Николаю:
– Бум меняться, бум.
Выяснилось, что в Москве у ГАЗа не было чёрных «Волг». Я созвонился с отделом продаж завода, где мне сказали, что машина в Горьком обойдётся в девять с половиной тысяч. Через три дня мы совершили обмен, Николай получил свой бакшиш, замминистра – чёрную «Волгу», а я – белый «Опель Омегу».
***
Дела шли очень неплохо, но в голове у меня сидела заноза, одна мыслишка, которая не давала мне покоя. Собственно, из-за мыслишки, я ввязался во всю эту авантюру с офисом на Бауманской. Общаясь с представителями заводов, которые как-то вписались в новые реалии, я узнал, что многие из них испытывают трудности с ремонтом импортной техники, поставками ремкомплектов, и запчастями, и зачастую с закупкой новой. В СССР экспортно-импортными операциями занимался Госснаб, Внешпосылторг. С разрушением СССР появилась возможность занять пустующие ниши.