Мыслишка эта пришла, когда возникла тема ремонта помещений в МВТУ. По существу, сама идея организации офиса в МВТУ была первым шагом в реализации этой мыслишки. Причём мне она казалась настолько правильной, что я ни минуты не сомневался, что она будет поддержана руководством МВТУ. После переезда и изучения на месте состояния дел в факультетском НИИ я понял – денег нет и, главное, нет мыслей, как и где их добывать.
Реализовать эту идею я полагал путём создания совместного предприятия «Софтекс» – НИИ факультета МТ, которое бы на первом этапе занялось организацией ремонта импортного оборудования, поставкой комплектующих. Одновременно можно было взяться и за поставку оборудования, более того, плотно работая с заводами и с поставщиками, можно было бы заняться и разработкой нового оборудования под новые технологии.
В такой комбинации было бы всё необходимое для осуществления этой идеи: весьма квалифицированные инженерные кадры, лабораторная база, связи с заводами и начальное финансирование, поэтому я, ничтоже сумняшеся, ввалился в кабинет к Саньке Тележникову с радостным предложением:
– Сань, есть предложение создать совместное предприятие. – Затем я вывалил перед ним все свои идеи, добавив: – Но для начала, я думаю, тебе нужно назначить меня директором НИИ.
Тут Тележников совсем опешил.
– А директором-то тебе зачем надо быть?
– Пока всё твоему объяснишь, времени много уйдёт, а так создадим СП, налажу работу, потом отойду. Передам ему руководство, если будет справляться, или кому-нибудь пошустрее, не в персоналиях суть. Как тебе идея?
Я ожидал или полное принятие идеи, или полный отказ с логичным объяснением причин, но Саня что-то засбоил:
– Нет, сейчас не получится, надо с ректором согласовать, а он ближайшие пару недель нас не примет. Потом всё это как-то не очень. Зачем нам это?
– Ну, ты по кафедрам пройдись, почти везде инженеры без дела сидят, и зарплата – ноль целых хрен десятых. Начнут зарабатывать приличные деньги, за бугор скатаются на подготовку, с оборудованием новейшим ознакомятся. Потом это же не навсегда, пойдут деньги – появится и новая тематика, и идеи.
– Ну, не знаю, сходи поговори… – он назвал фамилию человека, занимавшегося у ректора всякими перспективными идеями. – Если он поддержит, то можно будет что-то попробовать.
Я пошёл к серому кардиналу, сидевшему в маленьком кабинете напротив входа в приёмную ректора. Мы были шапочно знакомы, Сашка приводил его к нам в офис, немного выпили, потрепались ни о чём. Поздоровались, я попросил меня выслушать и начал своё обращение. Он поднял голову. Если бы мне пришлось в жизни, когда-нибудь заглянуть в глаза загнанной лошади, то я, наверное, увидел бы именно такие глаза. Обладатель измученных глаз произнёс:
– Вы знаете, никак не смогу вас выслушать. Вы поговорите с Серёжей Рыженко, он вас выслушает, потом доложит мне, и мы примем решение.
Я понял, что идея моя никак не прокатит, если уж Санька зассал, то куда там Серёже. Серёжу я знал – хороший парень, толковый, всё при нём, но легковесный, не станет рисковать, а вдруг не выйдет ничего? И как тогда, кто будет виноват? Вот тогда и скажут: «А подать сюда Тяпкина-Ляпкина-Рыженко».
Так и произошло, к Серёге я зашёл, поговорили, он тоже струхнул.
Я так и не понял, чего они боялись? У МВТУ рисков никаких не было, а новые возможности появились бы: у факультетских инженеров, тех, кто захотел бы заниматься этим, появился бы легальный очень приличный заработок. Появились бы новые связи с заводами, горизонты расширились бы. Причём, если бы со временем часть функций стала мешать, их можно было бы передать какой-нибудь аффилированной структуре. Понял и другое: Саня – человек, недостаточно самостоятельный, любые серьёзные решения принимает только с разрешения ректора. Мало того, он боится продуцировать новые идеи, а вдруг шефу не понравится?
Года через три, а может, через пять после этих событий я на каком-то факультетском банкете оказался рядом с Хововым Вячеславом Михайловичем. Он и Юра Хациев, по моему мнению, были двумя самыми умными людьми деканата. Мы с ним разговорились, и я рассказал ему эту историю. Ховов, выслушав меня, произнёс:
– Жаль, не получилось, по моему мнению, очень интересная идея для того времени была бы.
Скажу больше: Вячеслав Михайлович сказал «гениальная идея», но я это написать не могу, поскольку мы с ним уже немного выпили, банкет же.
***
Тридцатого сентября – это день именин моей мамы – сидел у себя в офисе с Арнольдом Титовым и ГИПом из его отдела, обсуждали договор с каким-то заводом, где у него были хорошие завязки. Зазвонил телефон, в трубке был голос сестры:
– Алька, мама умерла.
Она стала рассказывать, как они зашли её навестить, она не открывала дверь, как они вскрывали её, как нашли мама мёртвой на полу, под диваном. Они вызвали милицию и скорую. Катька сказала, чтобы я приезжал поскорее. Я слушал, но не слышал, хотя в мозгу всё фиксировалось. Сказал мужикам:
– Мужики, потом договорим, у меня мать умерла.
Были слова сочувствия, они собрались уходить, я сказал:
– Ладно, давайте закончим обсуждение, чтобы снова не возвращаться.
Мы снова сели за стол и стали что-то обсуждать, но я никак не мог сосредоточиться.
– Нет, надо ехать, сестра ждёт.
Я явно потерялся, не мог сконцентрироваться ни на чём, но понял – надо ехать домой. Людмила уже собралась, дожидаясь меня. Ей перезвонила Катька, сообщила о случившемся.
На квартиру к маме попали поздно. Катька насела на меня:
– Где ты катался, почему так долго ехал?
Я вяло оправдывался, говорил про пробки, ещё о чём-то, что я мог сказать? Георгий рассказал, что была скорая, следователь, причину смерти признали естественной, следов насильственной смерти и проникновения в квартиру не было, она была закрыта изнутри. Тело увезли в морг.
Пошли обычные хлопоты, я позвонил дяде Ване. На Ваганьковском кладбище были похоронены мамин брат дядя Миша и его сын, мой двоюродный брат Григорий. Получив согласие от тёти Ксении, жены дяди Миши, на родственное захоронение, решили похоронить маму рядом с братом, дядей Гришей.
Получить согласие на похороны на Ваганьковском кладбище для дяди Гриши не было проблем – он работал на заводе, который забор в забор граничил с Ваганьковским кладбищем. Всё кладбищенское энергообеспечение осуществлялось через завод, очевидно, это являлось фундаментом приятельских отношений моего дядьки и директора кладбища, поскольку дядька как раз заведовал заводским электрохозяйством.
На расценки работы кладбищенских землекопов это не повлияло, но для меня это было не важно. Всё это не имело значения, неожиданная смерть мамы не давала возможности думать о чём-то ещё. При этом заявленная цена в четыреста тысяч за копку могилы меня изрядно удивила. Поторговавшись – эта привычка стала во мне уже профессиональной, – мы договорились о цене в двести тысяч – бригадир землекопов остался довольным.
Хоронили маму 3 октября, в тот самый день, когда беспалый, сильно пьющий демократ приказал расстрелять из танковых орудий Съезд народных депутатов и Верховный Совет Российской Федерации, по той простой причине, что он не смог с ним договориться о том, чтобы вся власть в стране принадлежала только ему. А как же иначе, он же самый заклятый демократ, его для этого даже в мешке в воду бросили. С моста.
По желанию Катерины хоронили маму по церковному обряду, тело было оставлено на ночь для отпевания в церкви. Центр был перекрыт, и на подъезде к Ваганьковскому кладбищу армейский наряд остановил нашу процессию из легковушки и микроавтобуса. Я подошёл к офицеру.
– Проезд закрыт, вы куда следуете?
– У нас похороны сегодня на Ваганьковском кладбище, маму хороню.
Офицер обошёл обе машины, заглядывая в окна.
– А где тело?
– С вечера в церкви, отпевали.
Офицер, подняв голову, крикнул солдатам, перегородившим проезд:
– Пропускаем, на похороны едут.
Стоя в церкви у гроба, я глядел на маму и не узнавал её. Лицо её изменилось, приобрело какое-то незнакомое мне выражение, казалось, я никогда не видел такого. И вдруг в памяти всплыла история.
Когда в семидесятых её фронтовые подруги стали приезжать в Москву, они частенько останавливались у нас. Как-то сидели допоздна на кухне, выпивали и вспомнили фронтовую историю: в их полку из-за высоких потерь среди мужского состава в строю остались практически одни бабы, и во время боя, когда их орудия вели заградительный огонь по немецким Юнкерсам, направленным для подавления их батареи, моя мать, восемнадцатилетняя девушка весом в сорок два килограмма, перевязав раненого бойца, стала вместо него подносить к орудию шестнадцатикилограммовые снаряды. Их командир в то же время побежал в землянку писать боевое донесение, не дожидаясь окончания налёта. Сидели за столом и хохотали, вспоминая, что он поступал так, в каждом сражении, а боевую награду получил, когда его завалило в землянке – снаряд угодил рядом, и ему бревном пробило голову.
А потом посуровели – вспомнили, как один раз на фронте в обороне в октябре, после первых заморозков, ожидая наступление немцев, весь их полк загнали в окопы, где стояла вода по грудь, и восемьдесят процентов состава после этого умерли от воспаления лёгких. Тогда-то я увидел то самое выражение её лица. Лицо моей матери, которая в семнадцать лет, после окончания медицинского техникума, добровольцем ушла на фронт, прошедшей всю войну, оставшейся после войны с двумя малышами на руках, вырастившей их без всякой помощи.
Это было лицо солдата, твердокаменное спокойное лицо солдата, ожидавшего нападения и готового к отпору. Она была человеком с непростой судьбой, и судьба эта мало дарила ей подарков, но был в характере её стержень, который позволил ей всё преодолеть, вырастить детей. Как я жалею, что мало дал ей тепла в её последние годы. Она жила в отдельной квартире в достатке, но в день своей скоропостижной кончины была одна.
Прости меня, Мама.
Поминки сестра решила провести у себя дома.
***
Половину октября работы толком не было. Натан Ротшильд сказал: «Покупай, когда гремят пушки, и продавай, когда гремят фанфары». Наверно, так, но у кого и кому? Все только обсуждали произошедшее.
Где-то с середины месяца всё стало восстанавливаться. В последних числах октября мы отмечали что-то у себя на фирме, сидели, выпивали. Зашёл Сашка Тележников, присоединился к нам. Прозвенел звонок, меня подозвали к телефону.
– Алик, это Оля Павлушкина.
– Оля, привет. Что нового, как Генка?
Я слышал только потрескивание в телефонной трубке, потом Оля заплакала.
– Оль, что случилось?
– Алик, Гена умер.
Меня как будто огрели чем-то – Генка умер. Жизнерадостный, всегда улыбающийся при встрече, широкоплечий здоровяк Генка. Да, был у него приобретённый в детстве ревматизм, но как-то он его не часто допекал. Ведь он моложе меня. Не очень удачно поначалу вписывался в перестроечный процесс, но в последнее время нашёл какую-то интересную тему, и вроде бы у него всё начало налаживаться. Я старался помочь ему, давали товар на реализацию, никогда не поторапливали с оплатой. Что с ним могло произойти?
– Как, что с ним случилось?
– Пьяный пришёл, мы с ним поругались, он ушёл. Я не знала куда, а он в гараж пошёл. Я утром зашла в гараж, а он там, в машине, холодный уже.
Оля разрыдалась, я слушал, сидел пришибленный.
– Оля, что нужно сделать, чем помочь?
Оля опять расплакалась, что-то говорила. Я понимал, что она в растерянности. Внезапная смерть мужа, двое маленьких детей, что делать, как жить дальше? В то же время в морге лежит труп мужа, человека, которого она любила. Были ссоры, но у кого их не бывает? А надо что-то делать конкретно, где-то хоронить, встретить родственников мужа, готовить поминки. Как успеть, когда голова идёт кругом?
– Оль, буду завтра утром, часам к девяти, нормально? Или надо пораньше?
– Нормально, спасибо.
– Ладно, держись. Всё, до завтра.
Положив трубку, подошёл к стеклянной стенке, за которой веселился народ, постучал по стеклу. Кое-кто повернулся, в том числе Саша. Я сел на диван, дожидаясь, когда он закончит разговор. Сашка вышел, весёлый, разгорячённый алкоголем и беседой, поглядел на меня.
– Чего?
– Оля звонила, Генка Павлушкин умер.
Санёк, ошарашенный известием, сёл на диван.
– Как умер, почему?
– Наверняка так: пришёл, поддавши, разругался вдрызг с Олей, небось, тёща влезла, послал её предположительно на х…, развернулся и пошёл ночевать в гараж. А дальше, что ж? Гараж-то холодный, ночью уже минусовые, задремал, замёрз и спросонья машину включил. Ну и всё, это и в открытом опасно, в закрытом – смерть.
Сашка схватился руками за голову.
– Ёкарный бабай, как так? Генка, бл…ь, ну как же так? Как Оля?
– Ну как, сам понимаешь как. Поеду завтра, поддержу, как смогу.
– Молодец, давай. Я не смогу, дел на завтра бессчётно, расскажешь, как там.
Утром следующего дня я толкнул незапертую дверь в их квартиру. Оля подошла ко мне, я обнял её, она сказала:
– Алик, я же любила его, как же так?
Что я мог ответить? Сели за стол втроём с тёщей, обсудили, что надо сделать сегодня, что завтра. Я спросил:
– А что с кладбищем?
Тёща Генкина рассказала:
– У нас в Балашихе есть муниципальное кладбище, но там сейчас формально уже не хоронят, а неофициально – надо связи иметь. Два варианта: первый – оформлять документы на захоронение на каком-то областном кладбище, оно будет у чёрта на куличиках; второй – здесь, недалеко от нас, есть стихийное кладбище, там уже человек двести захоронено, говорят, что скоро его официально признают. Я уже сходила, место подобрала, но проблема – там два каких-то мужика копают, а мы не знаем, где они живут.
– А лопаты у вас есть?
– Есть.
– Тогда мы завтра с утра приедем, могилку выкопаем.
Потом мы с Олей съездили в морг, затем в похоронное бюро – выбрать гроб, колесили по Балашихе весь день. Последний раз поехал один – на железнодорожный вокзал, встретил Генкиных отца и мать, отвёз их к Оле.
На следующий день около десяти часов утра мы следовали за Генкиной тёщей к месту его вечного покоя. Было нас, близких Генкиных друзей, человек пять-шесть. Я запомнил двоих: Сашу Панова и Игоря Кожевникова. Стихийное кладбище в самом деле было немаленьким, располагалось в смешанном берёзово-сосновом лесу. Могилы располагались хаотично, были разного размера. Идти от дома пришлось минут двадцать. Тёща указала место, переоделись, начали копать. Начали по двое, когда углубились на полметра, стали копать поодиночке – вдвоём не размещались. Копали в хорошем темпе, минут по десять-пятнадцать, потом менялись, тем не менее провозились часов до трёх.
Отдыхая, я стоял, размышлял: наши отцы, а у кого-то и матери, воевали, многие были ранены, контужены, но уцелели. У них была тяжелейшая жизнь и судьба, оттого-то многие из них ушли раньше положенного срока. Отчего же мы так спешим вслед за ними? Моему первому ушедшему в долину теней другу было всего восемнадцать, Сашке Кузьмину – лет двадцать семь, двоюродный брат Григорий тоже погиб до тридцати. Было ещё человек пять неблизких, просто знакомых, и вот Генка, один из самых-самых. Могилу выкопали глубокую, когда дошли где-то до метр семидесяти, на дне появилась вода. Нашли три жердины, отрубили в нужный размер, сверху застелили лапником.
На третий день собрались утром у Олиного дома внизу, поехали в морг, забрали гроб с телом Геннадия, отвезли к дому предпоследней прописки, подняли на их этаж. Не приспособлены лестничные марши наших домов для ношения гробов, с трудом разворачивались, приходилось основательно поднимать гроб в поворотах. Поставили гроб на стол, что-то говорили, прощались. Я поглядел на Олю, понял – пора, сказав:
– Мужчины, – пошёл к гробу. Мужики встали по бокам, и отправились мы с Генкой в последнюю прогулку. Спустились вниз. Подъехать на катафалке к месту его последнего упокоения было невозможно, поэтому мы повторили свою вчерашнюю прогулку уже вместе с Генкой на плечах. Простились в последний раз. Когда гроб опустили на верёвках на подстилку, свозь лапник выступила вода и поднялась почти до края гроба, женщины закричали. Стали спешно забрасывать могилу землёй, все провожающие кинули по традиции по горсти.
На поминках по традиции скинулись вдове, что эти копейки – двое малышей и мать пенсионерка.
Молодец Оля, справилась, всё смогла.
После мы пару раз заезжали навестить Олю с Сашкой Тележниковым. Санька Тележников – молодец, проследил за судьбой её парней, оба поступили при его участии в МВТУ. Парни толковые, в Генку, да и Оля – умница. Поступили сами, но организационное участие никому не вредило.
Не прошло и трёх недель, как меня огрел Тиныч – Игорь Валентинович – тягостным известием – умерла Надежда Тележникова. Надюша, Сашкина жена, была нашим большим другом, семнадцать лет нашей дружбы с Сашкой, семнадцать лет мы дружили семьями.
Надежда – высокая, стройная, красивая и умная женщина. Да, только большая умница могла выносить наши с Генкой неожиданные ночные визиты и бесшабашность. Понимала, может быть, только сердцем, но понимала, что мы не безнадёжны, всё это наносное, уйдёт со взрослением. Всё проходит, и это пройдёт, как было написано на кольце у Соломона, но что-то же остаётся. Осталась теплота воспоминаний, свет её тёплых глаз, добрая память – ничто не проходит.
Хоронили Надю на Преображенском старообрядческом кладбище Москвы. Гроб к могиле несли, став в цепочку, иначе было не пройти по петляющей тропинке к месту захоронения.
Надя давно болела, и конец был ожидаем, но смерть всегда приходит вдруг. Саня ходил почерневший от горя. Поначалу каждый вечер спускался ко мне, выпивали, говорили, чтобы не молчать.
Водка не самый лучший лекарь, а вот работа – это да. Я нырнул в неё, и она потащила как горная река – то есть местами по камушкам.
Стало возникать ощущение, что машина наша молотит вхолостую, но не понимал, за что зацепиться. Всё шло, как всегда, но капитал фирмы не рос, а, по моим прикидкам, должен был возрастать. Попросил у Татьяны систематизировать мне отчёты, но это мало помогло – никак не мог ухватить суть. Вдобавок мешали всякие отвлекающие факторы: позвонил какой-то бандос, требовал встретиться, перетереть, почему у нас задолженность перед Манкентсельмашем.
Задолженность и в самом деле была, это было обусловлено правилами игры – когда директор на подкормке, завод недоедает. Я послал его, но он оказался настойчивым, перезвонил снова. Тут произошло забавное совпадение – мы в это время с директором завода водку пили у меня в комнате отдыха. Услышав в трубке уже знакомый голос, я включил громкую связь.
– Алё, ты чо, совсем берега потерял? Я те, бл…, что велел? Ты деньги, когда вернёшь, сука, ты чо, бессмертный, падла?
– Тут у меня директор завода, может, с ним поговоришь?
– Какого, на х…, завода?
– Манкентсельмаш, ты ж за этот завод мазу держишь?
– Ну.
– Слушай.
В разговор вступил Савосин:
– Это директор завода говорит. Кто вам поручил этим делом заниматься?
– А тебе не один х…, кто поручил? Поручили – я своё дело сделаю.
– Ладно, домой вернусь, разберусь, кто там самодеятельностью занимается. Сюда больше не звони, здесь я сам разберусь.
– Не, так не бывает. Договор заключен, это как система «Ниппель»: туда дуй, обратно х…
– Какой договор, с кем ты его подписывал?
– Кончай мурыжить, директор, —в трубке раздались гудки.
Савосин позвонил на завод, долго выяснял, кто нанял бандосов выбивать долги. Не узнав, сказал:
– Ладно, вернусь – разберёмся, а как у вас здесь с ними?
– По разговорам – житья нет, но нам пока везёт – до нас не добирались. Мы же не на виду, сидим на территории института, а здесь найди нас.
Как сглазил – нашли, и быстро. А как не найти, когда свои помогают? Супруга моя пошла на день рожденья к подруге, разговорилась с ней. В разговоре выяснилось, что мама полагала, что сын её работает водителем и вроде бы ищет работу. Милка с простой душой сказала ей: «А Алику на фирму водители грузовиков требуются, если хочет, пусть приходит, поговорят».
И пришёл. Дня через два появился вежливый молодой мужчина, рослый, атлетичный, в дорогом импортном костюме. Здороваясь, он чуть наклонил голову, и на шее качнулась массивная золотая цепь.
– Здравствуйте, мама моя – подруга вашей супруги – сказала, что вы ищете водителей.
– Есть такое дело.
– А не могли бы вы рассказать, чем заниматься придётся и что у вас за фирма, чтобы представлять, если сговоримся, где придётся работать?
Не очень представляя себе его за рулём сто тридцатого ЗИЛа, я тем не менее рассказал, чем у нас занимаются водители грузовиков, добавив:
– Ну, вас это, наверное, вряд ли заинтересует.
– Ну почему же? А сколько вы платите? – Я назвал зарплату, претендент заметил:
– Вы не много платите своим водителям. Давайте я вам расскажу о нашей фирме.
После этого он зачем-то начал рассказывать об организации, на которой он трудится, присовокупив вскользь:
– У нас четыре авторитета работают. – Я, не въехав сразу, спросил:
– Бандиты, что ли?
Он на мгновение задумался и ответил:
– Ну да.
Я слушал его, ожидая окончания рассказа и предложения охраны и защиты, что и произошло. Выслушав, я поблагодарил, но вежливо отказался, немного приврав:
– Спасибо, но у нас уже есть, у вас будет конфликт интересов.
– Я думаю, мы с ней всё порешаем.
– Да вряд ли, крыша у нас ментовская.
– А как, если не секрет, они на вас вышли? Обычно они работают, не в обиду будет сказано, с более серьёзными конторами.
– Да у нас фирма была покрупнее, делились жёстко. Бывшие мои коллеги на меня в областной ОДЭП телегу двинули, была у меня альтернатива или уголовное дело с неясными результатами, или ложиться под ОБЭП.
– А, ну, всё понятно, так обычно и бывает. Ну, ладно, удачи вам. Если что, вот вам моя визитка.
Дома я рассказал жене о том, что за водитель сын её подруги:
– Людусь, сынок твоей подруги – водитель грузовика – приходил на работу устраиваться.
– Да? Ну как он? Берёте его на работу?
– Не сторговались, у него костюм дороже ЗИЛа, а с цепочкой на шее в аккурат весь наш автопарк выкупить можно.
– Ну, он на работу пришёл устраиваться, хотел выглядеть получше.
– Люд, не тормози. Кто сейчас цепи на шее толщиной в руку пионера носит?
– Так он бандит?! Я сейчас ей позвоню, всё выскажу, что она к нам бандита присылает, хоть он и сын её.
– Не выдумывай, только хуже сделаешь. Потом она, скорее всего, и не предполагает, кто сын у неё. Обошлось, да и он парень с интеллектом, не бык, кажется, всё понял.
Обошлось, но я решил позвонить Семёнову на всякий случай:
– Вячеслав Евгеньевич, это Рейн беспокоит, не отвлекаю?
– Алек Владимирович, тыща лет! Недавно вспоминал вас. Как дела ваши? Партнёры ваши бывшие не пишут больше на вас? Где обосновались-то?
– Я ж бауманец, там и приютили. Мы им этаж отремонтировали, а они нам на десять лет офисок сдали без арендной платы. Приходите посмотрите.
– С удовольствием, когда?
– Да хоть завтра.
– Завтра, завтра… А давайте послезавтра, в пятницу. Ко скольки?
– К четырём нормально?
– Отлично, я с коллегой приду, не возражаете?
– Буду рад.
В пятницу мы сидели вечером втроём за журнальным столиком у меня в кабинете. Я вообще-то думал показать им офис и поехать в ресторан, но Слава меня остановил:
– Слушай, у тебя такой офис, неужто не найдётся чего-нибудь в холодильнике? А пузырь мы с собой прихватили.
Я тоже пару, на всякий случай, приготовил и закуски для фуршета в офисе. Секретарша моя, быстренько накрыв нам столик, усвистала домой. Мы выпили за встречу, за знакомство, ещё за что-то, решили никуда больше не дёргаться. За беседой я рассказал о разговоре с казахским бандосом и претендентом на должность водителя. Семёнов посоветовал:
– Ты поставь телефон с определителем номера, он тебе, как бизнесмену, необходим. Когда он тебе позвонит, запиши номер и перезвони мне, я его пробью, сообщу, у кого он затихарился. Только имей в виду: у нас всё не очень быстро делается, дня два, максимум три потребуется. В следующем разговоре ты ему намекни, что знаешь, где он и что. Он сам сразу свалит в свой Манкент, когда поймёт, что его тут пасут. Этот, который пришёл разнюхать, что да как, больше не появится. Касательно ментовской крыши ты правильно ввернул, можешь и дальше на неё ссылаться. Если будут забивать стрелку, соглашайся смело, мы приедем, я тебе сто процентов даю: никого из них не будет. Кто-то издалека пропасёт, но нос не покажут. Так раза два произойдёт, потом пройдёт информация – у них это поставлено неплохо, – что крыша у тебя реальная, и ходить к тебе перестанут, что зря время терять?
– А, я извиняюсь, во сколько это будет для меня обходиться?
– Нальёшь изредка, как сейчас, да если под такую же капусточку, то на этом и сговоримся.
– Серьёзно?
– Я на болтуна похож?
– Вы – нет.
– Значит, сговорились.
В понедельник позвонил Манкентский гангстер, голос его и манеру общаться моя секретарша – Компотова уже знала, зафиксировала телефонный номер, а ему сказала, что я в командировке и буду в четверг. Я в тот же день сообщил телефончик Семёнову, он перезвонил мне в среду вечером:
– Алек Владимирович, манкентский твой мафиози живёт в коммунальной квартире на Мосфильмовской, скорее всего, у некоего Атаева Ердена, казаха, проживающего в Москве, дважды судимого, полгода назад вышедшего по УДО. Пока всё, будут трудности – звони, мы его запакуем. Если что.
В четверг я услышал в трубке:
– Ну ты где там зашухерился? Ты от меня и в Москве не спрячешься.
– Ох…ть, какой борзой. Ты, наверно, в плохой компании. Ерден на тебя плохо влияет.
– Как, какой Ерден?
– Атаев Ерден, ты что, попутал, бл…? Затихарился там на Мосфильмовской, у него в комнатушке, и пальцы гнёшь. Да после первого звонка ты уже на контроле, а как ты думал? Приехал бабло чужое стричь, а люди тобой не поинтересуются? Ты что сюда приехал, наехать на нас решил?
– Нет, ну, меня люди попросили разобраться.
– Разобрался? Теперь сваливай по-быстрому к себе в аул. Мы тут сами во всём разберёмся, больше не звони. И Ердену скажи, чтоб затихарился, менты его пропасли, а он на УДО, может пострадать не по делу.
Больше не звонил, но пришли другие. Поначалу было даже страшновато, такое ощущение, что их специально таких подбирали, чтобы народ сразу пугался.
Дело было так: часов в одиннадцать утра зашли ко мне в кабинет двое обломов ростом по два метра. Солидно одетые, поинтересовались:
– Скажите, а вы давно здесь помещение арендуете?
– Да скоро полгода, а в чём дело?
– А у вас тут метров сто пятьдесят?
– Сто сорок. Кто вы такие, что вам нужно?
Я, признаться, уже догадался, кто они и зачем. Они продолжали, поднимая градус беседы:
– Полгода сидите, сто сорок метров, картины на стенах, и ещё ни разу не платили. Да ты понимаешь, как ты попал? Да даже если мы навстречу тебе пойдём, половину бизнеса отдать придётся. Да ты понимаешь, что всё теперь, тебя в лес везти надо?
Долго заходили, как-то театрально бычились, испуг спал, и я ответил:
– Ребята, теряем время, я всё понял. Где стрелу забиваем и когда?
Ребята переглянулись, видно, им ещё хотелось поговорить.
– А ты под кем ходишь?
– Ни под кем, а работаем с областным ОБЭП.
– Нам с мусорами тереть западло. И почему с областным?
– Ну и чего, придёте и скажете им, что вам с ними западло беседовать, они заплачут и уйдут – будем с вами работать. А почему с областью – пути господни неисповедимы.
– Ну, хорошо, запоминай, – тут мне сказали, где и во сколько будет стрелка.
После их ухода я позвонил Семёнову:
– Вячеслав Евгеньевич, тут гости ко мне приходили, назначили место и время встречи. Вы, помнится, сказали, чтобы я вам сообщал о таких визитах. – Я пересказал подробности встречи.
– Схожу. Я тебе перезвоню, как и что, но это пустышка.
Так и произошло – никто не пришёл. Поначалу ходили раз в неделю, потом через неделю, потом раз в месяц, и какие-то невзрачные. Я перестал даже звонить Семёнову, встречу им назначал, но не парился – знал, что не придут. Даже скучно стало.
***
К концу года у меня возникло ощущение, что весь последний квартал года, все его три месяца звучали у меня в ушах звуки похоронного марша Шопена. Заключительный его аккорд прогремел 28 декабря – умер тесть. У него был рак предстательной железы, вырезали, всё вроде было ничего, но потом болезнь вернулась и догрызла его. Он ходил до последнего момента, с утра съездил в онкоцентр на Каширку, пришёл домой, лёг отдохнуть и умер. Деда я любил, отца у меня не было, и относился я к нему как к отцу, да и звал его батей. Он был хорошим, добрым, душевным человеком.
Кончина его прибила меня окончательно – четыре смерти близких людей за три месяца. Меня это как-то выжгло изнутри, была дикая усталость, но надо было заниматься похоронами деда. У тёщи было место на Пятницком кладбище, прямо напротив их дома, через проспект Мира. Организовать всё было просто: гроб, катафалк, венки. Хоронили его 30 декабря, поминали в семейном кругу, дома у тёщи. Он был на пенсии, по с прежней работы пришли проводить несколько его товарищей.
***
Новый год, к которому всегда неизбежно подвёрстывается моя днюха, мы традиционно отметили дома. Был сын с женой и четырёхмесячным внуком, тёща и Татьяна, свояченица, прилетевшая из Берлина на похороны отца.
***
В первых числах января позвонил Мишка Цимес:
– Алик, привет, с Новым годом!
– Спасибо, Мишань.
– Чем занимаешься?
– Да так, лежу пузом вверх, отдыхаю.
– А нет желания шампанского французского попить? Ты ж сказал налить, за новогодний отдых я готов.
– Французского? Неплохо бы.
– Ну, приезжайте с Людмилой, у тебя же здесь второй люкс пустует, как я вижу.
– Когда?
– Как сможете, мы здесь до конца праздников.
– Завтра будем.
История началась так: где-то перед Новым годом Мишка спросил меня:
– Слушай, ты рассказывал, что у тебя два люксовых номера в доме отдыха «Сенеж» имеются.
– Есть такое дело.
– А как они на Новый год, заняты?
– Да нет, что-то желающих не нашлось, оба номера пустуют.
– Слушай, пусти нас на праздники с Маринкой и Машенькой, скажи, сколько стоит, я заплачу.
– Да ладно, всё равно пустуют. Езжайте, отдыхайте, сколько надо. Нальёшь при встрече.
Это было кстати – как-то отдохнуть душой, и мы на следующий день свалили в «Сенеж». Мишка не обманул – наливал чего-то очень вкусного, но на бутылках не было этикеток. Я, признаться, французского шампанского до этого не пил, и я запросил объяснить отсутствие этикеток:
– Мишаня, что за гонево? Нет, напиток, конечно, пенится, похож на шампанское, но почему нет этикеток?
– Алек, что за базар, откуда это недоверие? Тебе надо этикеток – таки я дам тебе их сколько захочешь.
Цимес нагнулся, пошарил рукой в сумке, набитой бутылками, извлёк оттуда горсть этикеток французского шампанского и высыпал их на стол.