– Ха! – зареготал Олег Рваный, – я из-за твоей нимфы два дня в полиции на нарах прокуковал. И то, что сейчас с вами – счастливый случай – могло всё сложиться заметно хуже. Во что только статья неподчинение полиции и оказание сопротивления при задержании обходится? А ещё клеили паровозом твою нимфетку, мол, я её к вам на второй этаж по водопроводной трубе направил для получения незаконного дохода. Машка-то, на всех учетах состоит, опять же наркотики… И искать её – дело бесполезное, разве, что в хронике происшествий. Хвала господу, что вошли в положение и поверили, что ни я с полицейским сражался, а произошла подсознательная реакция организма на соперника от длительных некогда тренировок борьбой самбо, о чём и отметина имеется. На разорванное ухо посмотрели… и почему-то, поверили. Но без высших сил здесь никак обойтись не могло: чтобы при таких подозрениях и всего два дня на нарах? Я человек слабо верующий, и в церковь хаживал, прости меня Господи, исключительно во хмелю, как только оказался на воле, ноги сами понесли в Храм ставить свечку ангелу хранителю за науку и здравие. Так-то, други…

– Ты хочешь, сказать, что мое счастье и твое несчастье разделяло несколько метров, и причиной выступал один и тот же человек? И что эта божественная женщина… – изменился в лице от услышанного Илюша Кац, залпом выпив полстакана водки и запив пивом, видно, для полировки внутренних органов.

– В данном конкретном случае, хочу лишь подтвердить, что пословица «Женщина причина всех бед» уместна, как нельзя кстати. И разделяли нас с тобой не только метры, но и время – два дня проведенных в полиции в малокомфортных условиях, даже можно сказать, в скотских…

– Твой рассказ грустен… – кто-то выронил за столом, и следом высморкался от постигших переживаний.

– Не грустен. Убийственно грустен, – это был комментарий Ильи, допившего пиво в бокале, и засуетившегося в поисках следующей порции нектара, способного залечить душевную травму. Мозг Ильи знал только традиционный метод, – присущий завсегдатаям пивбара, – как преодолеть подобную тоску. Душа же его верила исключительно в быстротекущее всепоглощающее время, которое сглаживает разрывы судьбы.

«…Эх, запад! Не пот – а запах,

Не женщины, а сказки братьев Гримм!..» – затянул песнь за соседним столиком подвыпивший посетитель, прижавшись щекой к полированной плоскости стола, внимательно всматриваясь в только ему видимую перспективу. Опасно наклонённый бокал в руке, с освежающим мысли напитком, осторожно пополнял лужицу. Пролитое пиво частой капелью стекало со стола. Блаженство витало вокруг…

«…И наслажденье, вечное, как Рим», – окончил певец, слизнув растекающееся по столу пиво.

* * *

– Алексей, хочу спросить: если на вас божья благодать сошла, то это отразится как-то на ближайших родственниках, вы не узнавали?..

Теща Брынюка Алексея, после произошедших с ней чудесных превращений, перешла с зятем в разговорах на почтительное «вы», стараясь заглянуть глубоко в глаза, – а не удастся ли выведать чего-либо потаенного?

Ещё несколько дней назад, Брыня такой перемены ни то, что не мог предвидеть, а просто плюнул бы в след тому, кто позволил подобное предположить. Да он и сейчас не очень верил этакому обороту в обращении со стороны мамы жены, зная её, как очень своенравную женщину, способную загрызть тигра, если он ей придется не по нутру. А по нутру, кроме самой себя, ей мало кто мог прийтись, разве что покойные родственники, и то при условии, что встреча с ними не состоится ни в том, ни в этом мире. Ну, уж очень своенравная женщина – гроза всех, кто смог пережить Всемирный потоп. И надо же, чтобы Брыне, не приложив ровным счетом никаких усилий, удалось укротить нечто подобное гиене огненной. В данной исключительности, сколько бы кто не говорил в своих маразматических догадках, основанных на критериях научного коммунизма, – без божественного провидения или ещё каких-либо вне земных чудес обойтись никак не могло, – это вам может подтвердить любой ученый, хоть в трезвом или в каком ином состоянии…

В такие моменты откровения, Брыня смотрел на Изабеллу Викторовну проницательным взглядом, растянув уголки губ в едкой усмешке, – такое обращение приводило тёшу в трепет, – и с чувством несоизмеримого превосходства заявлял:

– В своё время узнаете, вам откроется… – он основательно вошёл в роль мессии, и просто так, без скандала, не собирался из неё выходить.

После таких слов Изабелла Викторовна неистово крестилась и скрывалась в своей комнате, чтобы пасть ниц и забиться в иступлённой молитве. Похоже было, что её посетила возрастная метаморфоза прозрения: а не пора ли замаливать грехи былых времён? Вдруг действительно встанет вопрос выбора, куда далее направляться: в ад ли, или всё же в рай? – чем чёрт не шутит. Шутки шутками, что вполне оправдано молодым, но, когда возраст подпирает с незащищенных сторон, тут внезапно задумаешься: а вдруг – правда, то над чем смеялся всю жизнь и верил только на словах, и издевался в кураже, чтоб выглядеть привлекательным и независимым? Тут то сомнение и тянет за штаны, да ещё так неудачно, что режет в промежности. Вот чёрт дери, как всё обернулось – кто ж знал десяток-два лет назад, что жизнь предательски ускорит приближение финала. Тогда ничто не предвещало печального конца. А вдруг, это начало новой светлой, потешной радости до умопомрачения, которой не хватало всю жизнь? Как узнать правду заранее, чтобы выбор был привлекательным? От бога правды не дождешься – только нарекание: молись, молись и тебе зачтётся; а дьявол, сто пудов, обманет. Вот и выбирай свой крест наощупь…

– Мама! Закрой дверь. Ты так лбом лупишь о пол, что в моей комнате может люстра оборваться. Неужели накопилось столько грехов, чтобы так приходится убиваться? – дочь, сидя в кресле, обмахивалась веером не чувствуя причин для беспокойства.

Мать, услышав Люсины рассуждения, боднула в очередной раз пол настолько не расчитав, что у дочери с люстры сорвалась подвеска и шлёпнулась, разлетевшись брызгами.

– Мама! – запричитала дочь, – сейчас всё Лёшке расскажу… прекрати немедленно.

Изабелла Викторовна распласталась ничком на полу и затихла в почтительном блаженстве: она чувствовала, как её кожа лоснилась улетучивающимися грехами.

– Прости мя, господи! Пощади и помилуй, – шептали её губы в таинственном одиночестве, вспоминая прегрешения юности, отрочества и прочей беспечной жизни: осознанные, необдуманные, забытые по легкомыслию, оправданные собственной сомнительной логикой. «Аминь!» – услышала она, непонятно как достигший сознания возглас. Волосы на её голове чувствительно зашевелились, и сознание готово было покинуть тело, но…

– Мама! Я совершенно не разделяю твоего умопомрачительного увлечения верой и божественным началом ни с того, ни с чего. Да, я согласна, что вера заслуживает уважения и почитания, но я против чрезмерного энтузиазма в таком тонком интимном деле. Если совсем уж невтерпёж, сходи в церковь и там раскачивай иконостас, возможно, тебе и зачтётся, а заодно и проститься. Дома у нас достаточно хрупких предметов, не способных выдерживать такие сотрясения. Да и грехи они не смогут отпустить – у них иное предназначение.

Мать задумалась над словами дочери, а после вновь восстала на колени, и стала молиться тихо, потаенно, не касаясь лбом пола. Каждая из женщин отстояла свою точку зрения, и уверовалась в личной правоте. Хвала господу, допустившему разность мнений при отсутствии криков, драки, таскания за волосы.

* * *

Михась Сиськин с детства был общительным и языкатым, как дятел – не остановить и хворостиной. Для своих причудливых рассказов он рождал темы из воздуха, через него же и посылал их слушателям, у кого ещё уши не обвисли от вкрадчиво преподносимой белиберды. Только потеряй бдительность, и уши развесь, – скоро не отвяжешься.

Одно из его убеждений заключалось в том, что каждый человек беден по-своему, впрочем, как и богат. Богач, временами, чувствует себя несчастней последнего (нет, всё же предпоследнего) нищего. Нищий же, частенько, танцует гопак, размахивая руками и ногами впопад и невпопад, беззаботно и самозабвенно, и ореол счастливца витает у него над головой. И каждый из них чувствует подвох во временно нагрянувших обстоятельствах, только не могут разобраться в том, и, зная момент их зачатия, не представляют день и час завершения.

Как быть? Что делать? Куда податься мучающемуся люду: богачам, инженерам, плотникам, бизнесменам: разорившимся и преуспевшим, нищим и прочим гражданам всех сословий, разных культур, вероисповеданий и достатка? До поры до времени, всем им присущи надежда, уверенность и похвальба. Но после, почему-то, неизбежно обволакивают сомнения, неуверенность в будущей перспективе, пустота. И даже, если эти признаки отсутствуют сегодня, то завтра могут возникнуть, как черт из табакерки.

Эх, рвануть бы ворот рубахи и разгуляться, – на время забыть томящие душу сомнения. Да вот обидно – чувство это мимолётно, да и финансы в подходящий момент не потворствуют дать душе отдушину, или общественный статус не позволяет, или же скандальная жена на подобную потребность свою санкцию накладывает.

Так рассуждал Михась, готовясь выплеснуть свои наработки на подвернувшихся слушателей. Их было бы не счесть, да вот беда – не пил Сиськин пиво, как и другие алкогольные напитки, а как раз то они располагали притяжательной силой для любой компании. Не употреблял и всё, – вот такая странность была в человеке, бедолага – обозначил бы иной. Он являлся в пивной бар под вечер, когда у честной компании друзей-собутыльников разговорные темы были исчерпаны, брал себе бокал пива, который не пил, но перед уходом разливал его по склянкам собравшихся, и заводил свои беседы: прохладной водой, да на раскалённые камни… Его уважали. Особенно за последний жест.

Вот и сегодня его приняли радушно, тем более, что Михась, вопреки традиции, сразу же разлил своё пиво по бокалам страждущих, оставив в своём лишь на дне, для поддержания компании, хотя бы зрительно. Но на то была причина: Сиськин поругался с женой, Сиськиной Анфиской, из-за того, что та упрямо уверяла, что подметая пол, мусор надо мести к себе. Михась же был иного мнения, и стоял на том, что сор надо направлять в противную от себя сторону – целесообразней и опрятней. Анфиска в пылу спора, пообещала мужу взять шило и выколоть сначала один глаз, а после второй. На такое обещание жены, муж, совершенно в непростительной форме… послал её за шилом, и пообещал посадить свою любимую половину на упомянутый сапожный инструмент.

Спор мог продолжаться ещё долго, но Михась поступил благоразумно: хлопнув дверью, покинул квартиру, оставив негатив клубиться в замкнутом пространстве, – пусть Сиськина в нём кувыркается.

Приятели в пивном баре обрадовались появлению товарища, тем более, что тот с ходу поделился с каждым пивом – хоть по глотку «на брата», а всё ж приятно. Халява, – она всегда душу тешит.

– А вот спроси вас, каждого, – дождавшись тишины за столом, когда всяк погрузился в личные философские думы, спровоцированные выпитыми напитками, Михась заявил свои ораторские права, благо никто не возражал, – чувствуете ли вы себя счастливыми в этом мире? И в какой промежуток это счастье укладывается: секунду, час, день, постоянно? И что означает это мерцающее счастье? Не примитивное ли состояние алкаша при уходе от действительности?

– Счастье – это, когда тебе хорошо, а всем остальным плохо, – высказал свою точку зрения, то ли шутя, то ли чтоб со скандалом вступить в полемику, рьяный спорщик и не меньший философ Яша Мухоморкин.

Компания посмотрела на Яшу неодобрительно, утопая в раздумье: шутит он или на рожон лезет, чтобы выставить свою индивидуальность на обозрение.

Олег Рваный поднес кулак и стал массажировать им часть лица у виска. Этот жест обычно означал, что обстановка вокруг сложилась таким клином, что без драки не обойтись, особенно, если речь шла о счастье или о нечто подобном. Счастье без драки и крови не бывает, – таково было личное убеждение Олега, и уступать свою позицию он никому не желал. Тут уж либо кровь и драка, либо довольствуйтесь тем, что имеете.

Михась поступил более практично, и, утешив самолюбие присутствующих, уверил, что здесь собрались без сомнения люди умные и мудрые, которые великолепно могут отличить мнимое алкогольное блаженство от реального положения вещей, особенно, если вещи разбросаны, где ни попадя. Симпатии публики переместились на сторону Сиськина. За столом дружно загоготали, подтверждая отпущенный всем комплимент, мол, мы понимаем, что, хоть муха и не птица, а всё ж летает.

– Котлету из мух не слепишь, – подытожил общественное мнение Михась, – но всё же живая тварь. Из убиенных уток лепи котлеты сколько хошь, только, как на это Всевышний посмотрит? Чем одна живая тварь важнее другой? Чем утка важнее мухи? Тем, что мы утку едим, а мух нет? Так мы и слона не едим, и ворону…

Подвыпившая компания, не улавливая путаную логику Сиськина, но понимая интуитивно, что ему надо что-то возразить для порядка, сказала:

– Михась, выпил бы ты водки с нами, глядишь, твои вопросы и отпадут сами собой… А то вдруг выйдет помутнение рассудка из-за нагромождения всячины в непредназначенных для неё сосудах, и отправят тебя в психлечебницу: на тамошние порядки помотреть. Это Брыне понравилось, потому что его не лечили и быстро выпустили. А вот остальных бы спросить?..

На столе тут же появилась бутылка с прозрачным содержимым, которая не заставила ждать особого приглашения присутствующих – вмиг растворилась волшебница, отразившись любопытствующими блесками в глазах друзей. Гомон за столом усилился – влияние допинга было очевидным.

– Утка – это утка! – многозначительно произнёс Илюша Кац. – От неё польза есть. А с мухи, какой толк, кроме вреда? Ещё и микробы разносит…

– И всё же: и утка, и муха живые твари, а значит, их надо жалеть поровну, – заметил кто-то из сердобольных завсегдатаев, возможно, член общества защиты животных.

– Ещё скажи, что президент, какой-нибудь вшивый инженеришка и наш бездомный пропойца Гришка, приёмный сын пивного бара, равны между собой, только потому, что живы в равной степени? – обострил тему Яша, не дав ей потухнуть.

– Конечно, равны. Но не по должности, а по сути… Все они люди-человеки, и врут поровну: Гришка, чтобы прокормиться; а президент – чтобы выбраться из неприятных ситуаций, которые сам же и создал, набивая себе цену, – Михась чувствовал себя лидером в споре, и выпячивал грудь из-за стола. – Я уверен, что все люди на земле равны между собой не зависимо от возраста, положения и достатка. Счастье – понятие не материальное, а морально психологическое (передёрнул он чью-то фразу). Потому человек из любой среды может его достигнуть, если будет следовать определённым правилам.

– Ну ты и врешь, братец, – не выдержал такого упрощения Олег Рваный. – Я рву на себе последнюю рубашку, чтобы осчастливиться, жду каждый день, и на тебе – выкуси… Никаких сдвигов. Врешь ты всё, – и он для усиления своих эмоций, плеснул в сторону Сиськина пивом из бокала. И попал, но не только в Михася, но и в его соседей. Они ответили Рваному той же монетой, при этом кое-кто ещё успел хлебнуть из своего бокала, чтоб не раздаривать лишнее.

Ну, тут уж Олега понесло. Не зря он в молодости столько лет ломал соперникам суставы на матах, занимаясь борьбой. Первым на пол полетел стол, а следом – все те, кто за ним сидел.

Оганес Абрамович Перепелица, лёжа на полу с зажатым в руке бокалом, умудрился частично сберечь содержимое и теперь жадными глотками допивал остаток, копя праведный гнев на виновников раздрая.

До начала гражданской войны оставались секунды.

Кровно обиженный товарищем Илюша Кац, вскочил с пола с проворством разъярённой осы, подхватил рукой массивный стул, занеся его над головой обезумевшего Олега. Дальнейшее действие должно было способствовать успокоению бывшего борца, но гарантию, что эта мера не вызовет противоположной реакции, никто дать не мог. Компания на долю секунды замерла в ожидании нехорошего предчувствия, и занесённый стул уже проделывал округлую траекторию, чтобы встретиться со своей целью, как вдруг…

…Илюша Кац ощутил на своём плече прикосновение ангела, как он после уверял, а следом нежные ласкающие тело и душу слова: «Ты хороший… Ты и без этого всегда прав…»

Каким чудом ему удалось удержать падающий на голову Олега стул, осталось неинтересной загадкой, отошедшей на второй план. Позади Илюши, положив руку на его плечо, стояла Машка, влюблённо впитывая его воинственный порыв. Откуда она появилась, и как смогла вовремя оказаться и сотворить то, что сделала, ответа не имело. Все приняли случившееся, как должное: подобное событие должно было случиться, и оно случилось, – а остальное роли особой не играло. Так они стояли и смотрели друг на друга влюблёнными глазами: Илюша со стулом в руке и Машка – дебоширка, смутьянка, наркоманка; два грешника, истосковавшихся по нормальной человеческой жизни.

В пивном баре наступила невероятная тишина, которую старожилы не помнили со времени открытия заведения, при заполненном-то народом помещении…

– А не пошёл бы ты, Михась, к своей жене с подобными «базарами», – вбросил кто-то фразу в кратер застывшего на секунду пивбара-вулкана. И шум повалил изо всех углов, загородок, стоек, разливочной и даже с улицы. Пошёл обмен мнениями, пожатие рук, доброжелательные улыбки, обнимания, глухой лязг бокалов… Напряжение обмякло. Свет растаял фотонами перед ночным сном. Галактики прижались друг к другу, задав новых вопросов астрономам, итак блуждающих в сомнительных догадках. С земной осью явно происходило что-то не то…

– Всё в нашей вселенной повязано одной нитью, каждый пук… Не тот пук, который – пук лука, или пук-пучок какой-либо дикой травы; а именно, я про тот, который газиками выходит, как не нужный человеку. Так вот, даже этот пук связывает нас с иными мирами, – как вы не можете понять такую простую истину, – растирая ладонями слёзы по щекам, доказывал обществу перебравший в этот вечер спиртного Яша Мухоморкин.

Его не слышали из-за общего гама в помещении. Но те, кто наклонялись к нему, пытаясь выяснить причину лившихся самопроизвольно слёз, послушав минуту, отклонялись, как от объекта нёсшего пьяную болтовню. Только звёзды подмигивали в подтверждение Яшиных слов. Но кто обращает внимание на мерцающие звёзды?..

Илюша Кац и Машка, простите, Маша, шли, взявшись за руки, ступая осторожно и мягко, стараясь не нарушить такт мерцающих звёзд. Они ощущали вселенную своими сердцами, и в душах их галактики играли в подкидного дурака, швыряя карты, не задумываясь ни о победе, ни о поражении. Им было просто, легко и весело. Болтали о том, о чём говорят пятилетние дети, играя в песочнице. И как такое купить за деньги?..

* * *

Как не чтить траур, если в результате общепринятого грустного события, частенько высвобождается козырное место, позволяющее цвести далее посаженному на него соискателю.

«Finita la commedia» – представление окончено, – говорили некогда по окончанию театрального действия римляне. Но в жизни, по завершению одного действия начинается следующее, а за ним ещё и ещё, и так до бесконечности человеческой на земле. А после, и вообще, до скончания мироздания, которое ведает всеми началами и окончаниями всего сущего во вселенной. Вот и разберись, где чёрт живёт?..

Николай узнал о нелепой гибели министра службы безопасности, и у него неприятно ёкнуло сердце, дерзко намекнув о причастности к содеянному. Он сразу вспомнил внушительные формы Фаины Франсуазовны и её пугающую решимость в достижении поставленной цели. Николай гнал прочь навязчивые мысли о своем участии в совершённом, невнимательно слушая доклад о том, как дерзкая ворона влетела в открытое для мытья стекол окно, по инструкции всегда строго закрытое, и спикировала на старинную вазу, та свалилась с постамента у лестницы… толкнула статую рыцаря в доспехах… а та ещё кого-то и так десять случайностей, и вот печальный результат…

«Вот чертова баба!.. – и крысиные коготки драли сердце, лёгкие, вот они добрались до печени. – Не трогайте, не трогайте, она очень мягкая и уязвимая!.. – кричал, словно в бреду президент. Крик стоял в голове, распирая черепную коробку, но крепко сомкнутые губы едва шевелились и вряд ли пропустили бы звук. Он с трудом дождался окончание доклада, молча махнул рукой, мол, всё, идите, оставьте меня… так как когтистая гадина по-прежнему драла его изнутри, а в голове всё так же стоял истерический крик, доступный только ему самому.

«Заказчик убийства – хорош гусь…», – первая мысль, которая пришла в голову при пробуждении. Президент проснулся раньше обычного, но не мог заставить себя встать с кровати. Гадкие мысли вертелись хороводом: «А свидетелей-то нашего разговора, там, в подвалах… не было. И вода журчала со всех кранов в посудомойках… не могло быть очевидцев… Меня могли понять не правильно, так что… чист, чист, как банный лист. Сказано ведь: нелепая случайность, цепочка нелепейших невероятностей, что ещё надо? – Однако, надо. – Те, двое, всё ещё живы и они знают, что я двойник. С ними тоже произойдут идиотские случайности? Много случайностей – это уже закономерности. Пойдут толки, догадки, вымыслы – гадкий народец эти людишки. В лицо смотрят – преданней некуда, а повернешься спиной – никаких гарантий…» Президент поднялся с кровати и направился в душевую комнату, прислугу вызывать не стал – не то настроение, да и не свыкся ещё, что из грязи, да прямо в князи… И этот, сугубо президентский закон: «Всё разрешено, ничего не запрещено», – не впитался ещё в каждую жилку-пору, извилину своим ядом пренебрежения к окружающим.

Николай изо всех сил старался не вспоминать Фаину Франсуазовну, но видно, мощь противодействующего духа гнала мысли обратно в голову. О, эта самая, голова! Она давно уже предупреждала о надвигающемся событии, извещая об этом совершенно странным образом: с крана шла постоянно мутная вода. Сколько не пытались сантехники, санитарные службы, а после и куча чиновников разобраться в этом явлении ничего у них не вышло. И не могло выйти, так как воду мутила мадам Трактор, вздымая пенистые волны своей деятельностью. Президент ощущал это; такова была его планида – знать и чувствовать, что происходит вокруг. И как только из крана заструилась чистая прозрачная вода, он сразу понял, что произошло, и был уверен, что волнения вокруг Фаины Франсуазовны временно улеглись.

И тут он снова вспомнил о Наталье. Все чувства остались теми же, но теперь Николай смотрел на свой роман с высоты президентской должности и тех обязанностей, которые на него свалились. Некое невидимое препятствие стало между его «хочу» и вновь рожденным «должен». К тому же, трагическое происшествие давило на психику, а та – на мочевой пузырь…

Погребение министра службы безопасности было запланировано через день, и предполагало расслабление нервной системы несколько после… Но даже, после того, как эта проблема была закрыта, и траурную речь президента республики опубликовали все газеты, хотя на погребении он не был и речи не произносил, что-то неясное мешало ему спланировать встречу с любимой. Ах да, возможно, причиной тому были те, оставшиеся двое, знающие всё о его восхождении в президенты и могущие нарушить все планы единым мановением руки. И если память забывала и обманывала, то ощущения опасности не позволяли расслабиться.

Прошло две недели, а следом пробежала ещё одна. Всё двигалось своим чередом: приёмы, речи, заседания, завтраки, обеды, поздние ужины… просители, спонсоры, чиновники…

Временами, время текло весело и беззаботно, но президентская тайна не позволяла расслабиться даже в самый безобидный день. И это было ужасно. В конце концов нервы президентского приемника не выдержали и Николай направил (в сердцах ругая себя за несдержанность) госпоже Жопан, директору управления стратегического планирования, срочную депешу со второстепенным запросом. В кратком послании требовалось немедленно установить возможное негативное влияние моллюска шашня на изделия деревообрабатывающей промышленности.

Ответ был получен президентской канцелярией к концу того же дня с пометкой «срочно». В депеше сообщалось, что подобная гадина не может нанести какой бы то ни было ущерб деревоперерабатывающей промышленности государства, так как будет обезврежена и уничтожена при первой же попытке такого вредоносного вмешательства. Заканчивалось послание победоносной реляцией, что шашень будет побежден в совершенно скором времени окончательно и навсегда.

После такого красноречивого ответа, понятного только двоим высоким переписывающимся сторонам, оставалось только ждать результата: улыбаться, сцепив зубы; веселиться, взяв нервы в узду.

Николай ждал очередного происшествия, жуя кромку подушки по ночам. Днём же в потоке дел удавалось отвлечься, забыться, окунувшись в потешно замысловатое устройство государства. Здесь было над чем погрустить, посмеяться, поплакать, зайтись в истерическом припадке от сварганенных парламентариями законов. Чувствовалась рука неопытного подмастерья, на которого ирония судьбы возложила созидание нового чуда света. Чудо не состоялось, но подрядчик оказался с юмором, и нагородил таких чудес, что целому свету такая заковыристость не снилась.

…Какой-то горе-грузовик, взявшийся из неоткуда, так ловко развернулся на дороге, что угодил прямо в машину министра внутренних дел, по хозяйски мчавшейся на всех порах без соблюдения правил дорожного движения. Но самое удивительное было то, как шофер неповоротливого грузовика смог вычленить машину министра из кортежа сопровождающей охраны, тесно жавшейся к своему кормильцу.

Как заключили специалисты, чтобы совершить подобный маневр ума большого не надо, но чтобы попасть именно в министерскую машину – такое только под силу большому профессионалу, и плюс – сей профи должен был владеть всей информацией по перемещению машины министра. Но сколько не пытали шофёра и с пристрастием, и по-хорошему, обещая сладкую жизнь за исчерпывающий рассказ о произошедшем: кто надоумил, научил, послал выполнить такую несложную, но сверх точную фигуру на дороге, – тот ничего толком не мог ответить, находясь в состоянии аффекта. Виновник только попискивал в отчаянии: «Ведьма, ведьма научила. Я не причём, я жертва!..»

Но что за ведьма, кто такая и где живёт, задержанный ничего вразумительного сказать не мог и только истерически кричал: «…С рогами, гадкая такая, как буфет!.. Она везде! Вот сейчас за вашими спинами прячется», – дрыгал ногами, сидя на стуле и закрывал лицо руками.

Специалисты допросов с пристрастием боязливо оглядывались, и, не обнаружив сзади себя ничего существенного, поддавали шофёру лишних тычков в подреберье ради личного мщения. «А вот не ври лишнее, возможно, и пожить ещё удастся малость», – говорили они, нанося очередной удар кулаком в печень допрашиваемому, но священника всё же позвали для очищения служебного помещения от нечисти. Батюшка отважно махал кадилом во все стороны, читая поспешно молитвы и кладя крестное знамение во все стороны, как бы держа круговую оборону. А после закашлялся и поспешно покинул учреждение, произнося сдавленным голосом: «Ну, тут у вас!.. господи прости и помилуй…» – и так несколько раз не разъясняя, что же там у них. Так и ушел, не уточнив секрета.

«Наверно, накурено, хотел сказать батюшка», – предположил рядовой сотрудник, вытирая влажной тряпкой разбрызганную по полу кровь. Кровь принадлежала опрашиваемому по делу гибели министра внутренних дел шофёру. Она вытекла из его носа, и с точки зрения медицины, должна была своим исходом укрепить здоровье хозяина, так как организм предполагал восстановить недостачу, выработав новую порцию свежей молодой крови.

На случай невероятно неблагополучного стечения обстоятельств, шофёр написал сотрудникам, ведущим допрос заявку с просьбой произвести у него отбор крови в количестве пол-литра для медицинских целей безвозмездно.

Большего с этого чучела, даже самыми жесткими методами допроса, выудить ничего не удалось. В конце концов, шофёр, помятый множеством полицейских чинов разных служб, специалистами пёстрых методов обработки живого человеческого мяса, крича и день, и ночь в счёт своей невиновности, добился-таки своего – был передан врачам психиатрам, и те бойко принялись, со своей стороны, за привычное для них дело. Больше задержанного никто не видел и не вспоминал. Министра внутренних дел помнили немногим дольше – министр всё же, да и событие, которое с ним приключилось было весьма зрелищным и эффектным.

«Я здесь точно не причём, – заключил мысленно президент, выслушав отчёт о допросе подозреваемого в злонамеренном убийстве министра внутренних дел. – Шофёр, конечно, гнида хорошая, укокошил министра самых важных в государстве дел, но дело выполнил ювелирно…» А вслух сказал:

– Вероятность осуществления заранее спланированного плана маловероятна. Это больше похоже на очередную глупую случайность из семейства «невероятных», на которые так богата наша страна.

Высказанная президентом подсказка стала официальной версией, озвученная средствами массовой информации со ссылкой на неких весьма уважаемых, сколь и учёных мужей, правда, мало кому известных. Страна сглотнула слюну и занялась своими бесконечно сомнительными заботами.

Озвученная версия происшествия была настолько же мудра, как и удобна всем, несмотря на свою регулярную повторяемость. А почему не повторять умную мысль, даже если она не совсем таковая? В подобном деле главное акцент. Вещающему краснобаю народная признательность обеспечена, если не как умнику, то, как мудрецу проповедующему умность глупой мысли.

* * *

Яков Мухоморкин находясь дома, напрягал мозг тем, чтобы тот придумал, чем заняться телу. Тело валялось на диване.

«Эх, Яшаня, – отвечал Яшин мозг, – с твоими-то физическими данными мог бы себе из работы чего-нибудь присмотреть. Вон сколько всего надо кругом: и подмести, и доставить, и выкопать…»

«Эх, мозг мой, – возражал Яков, – я же знаю тебя, как самого себя, насквозь вижу все твои задумки. Подсовывая мне тяжёлую работу, сам мечтаешь спокойно отлежаться в голове без дела – серость извилистая».

Мозг обиделся и перестал подавать сигналы на Яшины оскорбления – тот ещё фрукт, с характером.

«О, обиделся, – изрёк Яша вслух. Как меня на изнурительную работу посылать – так, пожалуйста… А если ему советуют поразмяться для дела, выдать умный итог с пользой – так сразу нос в сторону воротит, куда там… они интеллектуальная ценность, видите ли. Вместо того, чтобы прибыль создать – чуть-что, сразу в кусты; нежный, как балерина на шесте – ткни пальцем и свалится…»