Мельпомена

– Тебя били? – заволновался писатель.

– Ничего страшного, – оправдывалась Фрида, – правда. На третий день я привела кузена, и он поставил всех на место. Однако… – девушка остановилась, осматривая комнату, – к тому времени уже ничего не осталось…

– Это всего лишь вещи, – утешал ее Лавуан. – Купим новые, все будет хорошо. Как вы тут?

– Плохо, мсье Лавуан. Радостных вестей нет… В театре все плохо: мсье Гобер заставил одного из своих авторов переписать пьесу. Мою роль немного сократили. Конечно, убрать меня с главной роли, отчего-то не решились, однако, мне сократили количество реплик. Как они сказали: «чтобы Вы, милочка, не портили атмосферу театра», – Фрида расплакалась.

– Какая грубость, – с отвращением отметил Филипп. – Какая наглость! – Как они посмели переписывать мою пьесу, задвигая характер главного героя на второй план?

– Я смирилась со своей участью, – сдалась девушка. – В конце концов, я ведь действительно не актриса, а простая гардеробщица.

– В том и была вся суть с твоим назначением на главную роль, – ударил себя по лбу Лавуан. – Они ничего не смыслят в театре…

Фрида была польщена реакцией писателя. Девушка истосковалась по сочувствию в свой адрес, и, наблюдая такую гамму эмоций в своем друге, искренне радовалась поддержке. Ей было невдомек, что Филипп негодовал исключительно из-за неуважения к своей пьесе, но никак не из-за чувств девушки.

– Надеюсь, – вздохнул Лавуан, – это самое страшное, что случилось за последнее время.

– Помимо Вашего отсутствия – да, – ответила немка. – Как Вы? Где же Вы пропадали все это время? Как Вам удалось сбежать?

– Это очень долгая история, Фрида. Если кратко: мне сильно повезло. Спасли меня за компанию с другой пленницей. Если бы не случай – видит Бог, висеть мне на виселице.

– Большинство думает, что Вас нет в живых, мсье Лавуан. Никаких вестей о Вас не было, так что почти все с тяжелым сердцем приняли факт Вашей смерти. Посчитали, что от Вас решили избавиться без лишнего шума. Раз – и нет человека…

– И желающих выйти разузнать правду, разумеется, не нашлось…

– Все это Ваше дело изначально было очень темным. Никто ничего не понимал. Нельзя винить людей в бездействии…

– Но ты сюда ходила каждый день. Значит бездействовали отнюдь не все.

– Я просто отказывалась верить в Вашу смерть, – Фрида села на незастеленную кровать и поникла головой. – Люди не исчезают вот так просто. И я знала, что Вы вернетесь. Была в этом уверена.

Сентиментальность девушки растрогала Филиппа. Хоть один человек на этом свете потратил свои силы, чтобы дождаться меня. Но француз по-прежнему видел в девушке искреннюю простоту и недальновидность. С таким подходом к жизни очень сложно существовать в этом циничном мире. Лавуан чувствовал сожаление к немке, но тщательно его скрывал.

– Как поживает Мелани? – этот вопрос писатель готовил долго, отчего образовалась неприятная пауза в диалоге. – С ней все хорошо?

– Да, – ответила Фрида. – Мадемуазель Марсо хорошо справляется. Ее наконец утвердили в турнире. Мечты сбываются. И это славно.

Филиппа новость одновременно обрадовала и расстроила. С одной стороны, француз был искренне рад за свою возлюбленную. Мало кому удается протолкнуть свои интересы на такой высокий уровень. Своим присутствием на турнире Мелани будет показывать многолетнюю борьбу женщин за свои права. С другой же стороны, Филиппа удручал тот факт, что всего этого она добилась без его участия. Он так и не сумел помочь возлюбленной достичь желаемого результата, а своими выходками даже испортил жизнь не только ей и самому себе, но и еще паре-тройке человек. Некоторые из них поплатились жизнью.

– Как ей это удалось? – поинтересовался Филипп, развевая меланхоличные мысли. – Добиться такого весьма непросто. Помню, тогда я пытался пробиться везде где можно, и у меня мало что выходило.

– Новый ухажер, – коротко заключила Фрида. Два слова были похожи на приговор и мадемуазель Марсо, и мсье Лавуану, и их совместному будущему. – Какой-то молодой вундеркинд из Эфиопии. Приехал заранее на турнир и случайно повстречался с мадемуазель Марсо…

– Воистину мир тесен, – съязвил Филипп. – Бывают же совпадения.

– Не ручаюсь за то, что это совпадение, – прямо ответила девушка. – Но они друг другу очень понравились. Сейчас они живут вместе в гостинице возле моря. Арендуют одну из верхних комнат. Расспросить не могу – Мелани… То есть мадемуазель Марсо редко бывает у нас. В последнее время она все больше живет там. Наверное, готовятся к завтрашнему турниру.

– Ну разумеется, – усмехнулся Лавуан. – Чем же еще двое молодых людей могут заниматься в отеле.

Фрида понимала к чему клонит француз. От этого ей становилось все более неловко. Она то и дело потирала друг об друга тонкие ножки.

– Каков он из себя?

– Высокий и худой, – пожала плечами девушка. – Как и все эфиопы черный с жесткими кучерявыми волосами. Поговорить с ним не удалось. Он молчалив, да и французский знает очень плохо. С Мелани они больше общались по-английски. Он долгое время жил в Англии.

Значит иностранец. Людей всегда тянет туда, где их нет. Быть может, он действительно хорошая партия для Мелани, и я лишь завидую чужому счастью. Почему же я не достоин такого же банального житейского благополучия? Чем я хуже?

В коридоре, прямо возле двери в комнату Лавуана, пронзительно скрипнула половица, заставив Фриду и Филиппа машинально повернуться в сторону противного звука. Через мгновение в проеме оказался Рене, переминавшийся с ноги на ногу, ощущая явный дискомфорт от ситуации.

– Что-то случилось с повозкой? – поинтересовался Лавуан.

– Нет, мсье Лавуан, – тихим голосом ответил Рене. – Я отогнал ее за угол, чтобы она никому не мешала, – парнишка двинулся в сторону собеседников. – Я боюсь, мы не успеем на рынок, если сейчас же не поторопимся…

Фрида была явно ошарашена видом Рене. Пусть она ничего не говорила, но взгляд ее кричал от изумления этим странным существом. На лице виднелась гримаса интереса и ужаса, а также целого ряда сопутствующих вопросов, которые, стоило бы Рене покинуть комнату, тут же посыпались на писателя.

– Фрида, это Рене, – представил своего товарища Лавуан. – Назовем его, скажем, одним из сожителей, с коими мне пришлось делить свой кров в эти нелегкие времена. Рене, это Фрида, моя добрая подруга и коллега по работе в театре.

Характеристика, данная Филиппом, воодушевила Фриду так сильно, что глаза ее неестественно засветились. Девушку только что приняли в серьезные круги французского театрального общества, и не в качестве обслуги, чье место возле гардероба, а в равную себе позицию. Разумеется, после такого комплимента все думы о странности новоприбывшего мальчика сразу уже улетучились из рыжей головы девушки.

– Очень приятно, – сдержанно поклонился Рене. – Кажется, меня все больше затягивает в мир театра. Никогда бы не подумал, что окажусь в таком обществе…

– Жизнь порой приводит нас в самые странные места, – пожал плечами Филипп. – Разве думал я, что окажусь в цирке? Конечно же нет. Но я благодарен сему обстоятельству.

– Почему же? – поинтересовалась Фрида. – Это спасло Вас от смерти, – спохватилась девушка, ответив на свой же вопрос, – как же я сразу не догадалась…

– Не только поэтому. Атмосфера цирка помогла мне дописать свою пьесу. Сказать по правде, я полагал, что после всех произошедших событий, мне не удастся завершить свой труд.

– Жаль только, что его так и не покажут на сцене, – вздохнула Фрида.

Филипп достал из сумки свою пьесу. Мятые страницы молчаливо глядели на писателя. Какой же кошмар. Никто и впрямь не увидит моей работы.

– Нам надо ехать, – повторил Рене.

– Ты прав, – согласился Лавуан.

Оба француза двинулись в сторону выхода, как вдруг услышали недовольный голос немки:

– Мсье Лавуан! Я еду с вами! Не для того я ходила сюда изо дня в день, чтобы обрести Ваше присутствие на несколько минут, и затем вновь навсегда потерять!

Голос Фриды звучал твердо и четко. Она не потерпит отказа.

– Хорошо, Фрида, – кивнул Филипп. – На нас всех вполне хватит места. Идемте же.

Троица быстрым шагом покинула здание, не попрощавшись с хозяйкой, не пожелавшей выходить из своей комнатушки. Они направились к краю здания на пересечение с соседней улицей, где оставил свой экипаж Рене. Мальчик сильно волновался за целостность оставленной им на произвол судьбы повозки, потому спешил куда больше остальных. К счастью, с брошенной телегой и лошадью было все в порядке, что удивительно в столь большом городе.

– Слава Богу, – взмолился Рене в благодарностях вездесущему.

– Слава добрым французским горожанам, – поправил его Филипп.

Путники сели на козлы. Втроем было куда теснее и неуютней: пусть Фрида и была весьма миниатюрна, места она занимала достаточно для создания дискомфорта всем присутствующим. Тем не менее, никто из мужчин, прекрасно помня реакцию девушки на пренебрежительное отношение к своей персоне, не стал лишний раз возмущаться обстоятельствам. К тому же, наш писатель, по своему обычаю, был целиком и полностью погружен в свои мысли, едва уделяя внимание окружающему миру. Его донимала мысль о невозможности рассказать публике о своей важной, по мнению Лавуана, работе. Почему мир увидит МОЮ работу в интерпретации какого-то наемного бездаря? Как так вышло, что столь захватывающая пьеса, одна из лучших, что выходила из-под моего пера, никогда не доберется до большой сцены? Почему этот мир столь несправедлив? И ведь речь же не только про меня и мои чувства – черт с ними! Обычный горожанин никогда не сможет насладиться прекрасно поставленным спектаклем! Ему останется только довольствоваться той нелепостью, что выдают за сценарий! В порыве собственной гордыни, Филипп развернул повозку на ближайшем повороте и стал удаляться от рынка в сторону театра.

– Мсье Лавуан, я полагала, что вы приехали на рынок, – заметила Фрида. – Вы повернули в обратную сторону, – данное замечание встревожило Рене.

– Да, нужно решить еще один важный вопрос, – ответил Филипп. – Это не должно занять много времени.

Проехав по прямой дороге, и дважды повернув, телега очутилась на улице, выходящей на театральную площадь. Именно здесь немка и поняла место назначения путников:

– Мсье Лавуан, не стоит Вам показываться в театре! Мсье Гобер этим будет явно недоволен! Никто не ждет Вас там, каким бы важным человеком до всех недавних событий Вы ни были! Прошу, мсье Лавуан, давайте поедем на рынок!

– Да, давайте же поедем на рынок! – истерично поддержал Рене.

Филипп не внял мольбам спутников и продолжил движение в сторону бывшего места работы. Театральная площадь в это время суток была полна любителями погулять без должной причины. Они ходили взад и вперед, непрерывно общаясь, занимая тем самым свой досуг. Филипп предался бы мысленным укорам по отношению к таким людям, но все его внимание занимала сложная и важная речь, которую он готовил для мсье Гобера. Я объясню ему все как есть. Скажу, что дописал, что готов предоставить финальный материал, что актеры согласны с моей версией пьесы – уверен, они поддержат в нужную минуту. У директора просто не будет шанса парировать мои доводы! Мой писательский вес слишком высок, чтобы оставлять меня без внимания.

Повозка остановилась прямо у входа. Жестом Филипп показал Рене и Фриде не следовать за ним, а найти место для повозки. Мальчику не понравилось новое задание, точь-в-точь похожее на старое, но он подчинился и принялся отгонять лошадей прочь с площади. Фрида же, не усидев на месте, ринулась за уходящим в большие двери театра Лавуаном.

Театр, по своему обыкновению в это время суток, пустовал. Несколько энтузиастов, периодически бывавших на репетициях перед большим концертом, впрочем, бродили туда-сюда в надежде выцепить какого-нибудь актера из труппы, дабы провести непринужденную беседу, приобщившись тем самым к высокому искусству. Пробираясь между несколькими зеваками, заслонявшими проход к концертному залу, Лавуан сильно ругался на французского человека, проклиная его навязчивость и бестактность. Фрида пыталась не отставать: Филипп то и дело слышал ее крики, доносящиеся где-то позади. Мозг писателя машинально игнорировал реплики немки, считая их совершенно бессмысленными в данной ситуации.

Наконец, Лавуан вошел в большой зал. Помещение ничуть не изменилось с момента последнего посещения писателя, чего нельзя было сказать о последнем. Небольшие группы людей, сидевших кучками по всей площади зала, были хорошо знакомы Филиппу – когда-то он даже имел удовольствие вести с ними светские беседы – но сейчас именитого писателя едва ли можно было легко узнать. Одна лишь длинная борода, скрывавшая под собой половину худого лица, не давала возможности признать в Лавуане Лавуана.

Не успел Филипп дойти до кулис, как навстречу ему вывалился в своем нелепом железном костюме Жак Трюффо. Писатель не хотел останавливаться. Беседа со старым знакомым быть может и была бы приятной, но заняла бы уж больно много столь необходимого времени.

– Мсье Лавуан, – раздался голос из трубы. – Как давно мы не виделись! Где же вы изволили пропадать? – Жак полез обниматься. Костюм, помимо очевидной тяжести и громоздкости, имел еще и неприятный запах грязи и пота. Очевидно, Жак не изменяет своим принципам…

– Добрый день, Жак, – поддержал приветствие Филипп. – Удивлен, что ты так быстро сумел меня узнать. Большинству – да и мне самому – это удается с трудом.

– Глупости, мсье Лавуан, – с лязгом наручей отмахнулся Жак. – Как настоящий актер, я сразу вижу истинный облик человека, вне зависимости от маски, которую он решил на себя натянуть. За бородой мудреца я вижу все того же Филиппа – гениального писателя и деятеля искусства!

– Лестно, лестно, – улыбнулся писатель. – Жаль только, что мудрости мне эта борода нисколько не прибавляет, – Филипп откашлялся. – Не знаешь где мне найти мсье Гобера?

– Директор у себя, – ответил Трюффо. – Не принимает, правда, никого. Говорит, ему перед премьерой все докучают ненужными расспросами. Все хотят узнать побольше про Вашу пьесу. Ждут большого успеха на открытии. Думаю, Вас можно поздравить с успехом!

– Не я дописывал пьесу, Жак, – грустно ответил Филипп. – Чем заканчивается ваш спектакль?

– Как чем? – недоумевал актер. – Разумеется счастливой развязкой. Злодеи наказаны, героиня счастлива и выходит замуж, а страна спасена.

Какой ужас!

– Мне нужно срочно передать Гоберу оригинальную пьесу! – вскрикнул Лавуан. – Никто не должен видеть этот ужасный финал, наспех собранный писателем-недоучкой! Публика будет в ужасе от этого…

– Не могу согласиться, дорогой друг, – голос по ту сторону шлема стал значительно тише и ниже. – По правде сказать, народу понравилось увиденное. Мы провели несколько предварительных показов на той неделе – пригласили сначала избранных зрителей, затем зрителей поизысканней, потом и вовсе раздали билеты случайным образом.

– И что, всем понравилось? – недоумевал писатель.

– Первая группа ушла в восторге, – отвечал Жак. – Но мсье Гобер сказал, что полагаться на мнение постоянных зрителей особо не стоит. Да, приятно, мол, что они оценили постановку, но они ровно в таком же ключе говорили и об остальных наших работах. Здесь едва ли удастся разузнать наверняка хорошая постановка или нет. Поэтому директор пригласил публику поважнее, в том числе и театральных критиков.

– Критики должны были догадаться, что перед ними наглая подделка, – вставил Филипп.

– Может они что-то и поняли… Во всяком случае, многие отмечали разный стиль повествования в начале и последней трети пьесы.

– Ну вот же! Умные люди!

– Но если прочитать печатные отзывы, коими уже пестрят все важные городские газеты, то стоит отметить, среди них нет ни одной отрицательной рецензии. Все, как один, хвалят постановку за самобытность, смелость и славное завершение истории. Особенно отмечают важность проблематики места женщины в обществе, что отдельно отметило общество суфражисток. Говорят, даже из Америки пришло благодарственное письмо, от такого же общества борьбы за права женщин. В целом, мсье Гобер доволен результатом. Как, впрочем, и я.

– Тебя тоже все устраивает? – удивлялся Филипп.

– Мне очень нравится тема, поднятая Вами, мсье Лавуан, – спокойно отвечал Жак. – Я столько лет смотрел на унижения, через которые приходится проходить актрисам, чтобы достичь того же статуса, что и актерам мужчинам… Рад, что наше общество наконец созрело для решения этого вопроса!

– Да, мсье Лавуан, – поддакивала Фрида, которая, как оказалось, все это время тихо стояла за спиной и смиренно слушала, не вступая в разговор. – И я рада, что именно мне выпала честь быть главной героиней Вашей пьесы. Сколько всего я могу показать простым горожанкам Франции… Да что там Франции, всего мира!

Филипп не разделял всеобщего воодушевления.

– Третья группа тоже все одобрила? – с полным разочарованием в голосе спросил Лавуан.

– Вы же знаете наших горожан, мсье Лавуан, – усмехнулся Жак. – Коли уж во всех газетах раструбили о гениальности пьесы, то и обычным зрителям она придется по душе. Даже если вдруг кому-то покажется, что пьеса вышла неудачной, под общественным давлением он изменит свое решение. Увы, но это так.

Бесхребетные идиоты… Им подсунули второсортный текст, а они и рады… Стоит только угадать современные настроения – сразу же высокая оценка. Стоит только купить пару-тройку критиков – сразу же высокая оценка. Стоит только сказать, что заботишься о мнении угнетенных – сразу же высокая оценка. Никто из них даже не задумывается о ценности произведения, о его целостности, о морали, не той, что на поверхности, но той, что скрыта за именами персонажей и их поступками, а не пустыми словами. Никто из них даже не хочет увидеть настоящий финал.

– Держи, Жак, – Филипп достал из сумки столь драгоценную его сердцу пьесу. – Вот настоящий финал.

– Мсье Лавуан, – отказывался принимать дар актер, – Вам стоит подняться к директору и обсудить это с ним. Уверен, он что-нибудь придумает и даст дорогу Вашей версии пьесы.

– Боюсь, что у меня нет на это должного настроя и желания, дорогой друг, – Филипп всучил Трюффо свой труд. – Я устал бороться со всем этим. Я устал то и дело пребывать в меланхолии чтобы закончить свою работу. Я устал улыбаться и разговаривать с людьми только для того, чтобы мои пьесы увидел мир. Я устал смотреть на публику, недостойную стоящих картин. Я устал писать.

Я. Устал. Писать.

~ X ~

Запах моря и рыбы вызывал у Лавуана тошноту. На рынке уже практически никого не было – рабочий день здесь заканчивается рано. Если человеку случилось побывать здесь после полудня, то едва ли он сможет найти себе качественный товар. В обед рынок превращается в базар, где каждый торгаш пытается тебе втюхать свои никому ненужные остатки: завтра товар, который и без того выглядит непрезентабельно, коли на него за утро никто не положил свой зоркий глаз, совсем испортится и отправится в мусор, ничего не принеся владельцу. Гул продавцов вызывал еще большее раздражение, нежели подступающая к горлу рвота.

– Нет, это нам не подходит, – отнекивался Рене от полутухлой форели. – Если я такое куплю, то меня по частям точно также придется продавать.

– Ну и вали тогда, – агрессивно ответила торговка. – А то тесаком огрею! Как раз чешую отрастил, может и на моем прилавке за рыбу сойдешь.

Мальчика нисколько не задело такое пренебрежительное отношение к своей персоне, так что он просто проигнорировал глупости, сказанные в свой адрес. Тем не менее, Фрида, видя, как оскорбляют бедного мальчугана, пыталась подбадривать его теплыми словами. Рене от них таял, видимо с непривычки. Он был весьма и весьма благодарен новой подруге. Лавуан же ходил черной тенью, всем своим видом показывая, как он ненавидит этот мир. Смысла в этом мире нет. Сжечь всех и вся дотла. Немка подбадривала и Филиппа, но то и дело встречая непреодолимую стену безразличия, покорно отступала, возвращаясь к уже близкому сердцу ихтиандру.

Побродив около часа по рынку и осмотрев опустевшие прилавки, троица так и не смогла найти ничего стоящего для лагеря. Удрученное настроение Лавуана перекочевало к Рене.

– Надо было приезжать раньше, – мальчик ругался не на Филиппа и его не вовремя появившиеся дела, а скорее просто в воздух. – Разумеется ничего уже не могло остаться.

– Ничего страшного, – успокаивала его Фрида. – Завтра приедете сюда спозаранку и возьмете все необходимое. Тут каждое утро что-то можно найти.

– Опять спать в телеге…

– Можно уговорить мадам Бош вернуть мне на одну ночь комнату, – влез в разговор Лавуан. – Не думаю, что она мне откажет.

– Значит снова делить постель с крысами…

– Остановитесь у меня, – внезапно предложила Фрида. – Квартирка у нас небольшая, конечно, но брата всю ночь не будет – он сейчас сверхурочно работает в театре – а втроем мы уж как-нибудь поместимся.

Рене, разумеется, загорелся этой идеей, но восторг свой держал при себе, ожидая окончательного решения со стороны Филиппа, ибо немка была все-таки его знакомой и именно за ним, стало быть, должно оставаться последнее слово.

– Хорошо, Фрида, – Лавуан обессиленно кивнул. – Нам не хочется тебя смущать своим присутствием, но мы с радостью принимаем твой широкий жест.

– Я только рада помочь, – мило улыбнулась девушка. – Поехали, если не хотим оставаться здесь допоздна.

Я бы не прочь остаться здесь до вечера. Вечером в городе удивительный запах. Его ни с чем не спутать. Я по нему очень скучаю.

Грусть и тоска, заполнившие душу писателя, не отпускали его до самого дома немки. Знакомые улицы напоминали об ушедших временах, лица прохожих о покинутых друзьях, пение птиц о неизведанном и загадочном будущем. Все то новое, что пришло в жизнь с Филиппа за недавнее время, пугало его. Душа традиционалиста требовала спокойствия и обычного уклада, который, увы, был безвозвратно утерян. Лавуана тянуло к привычным вещам, приносившим столь долгое время удовольствие. Писать он сейчас не хотел, да и не смог бы, пока свежа рана от уязвленной недавним диалогом чести, а ничего другого из того старого мира он так и не смог перенести. Сей факт сильно бил по душевному спокойствию француза.

До квартиры Фриды троица добралась к закату. Все страхи относительно холодного вечера под отрытым небом сами собой отпали. Лавуан поднялся по лестнице первым, подавая пример остальным. За писателем, шагах в шести, не спеша плелась девушка, а за той бежал, спрятав повозку возле здания, Рене. Внезапно Филипп остановился на площадке возле квартир. Первая дверь у лестницы принадлежала вовсе не пристанищу Фриды. За дверью, перед которой встал как вкопанный француз, находилось гнездо его возлюбленной пташки. Окаменевший от огромного количества теплых воспоминаний, Лавуан таращился в непреклонную холодную дверь.

– Ее нет дома, – подошла вплотную к Филиппу Фрида. – Как я уже говорила… Квартира пустует. Если хотите, то можно переночевать…

– Нет, благодарю, – отрезал Лавуан. – Полагаю, твоя квартира будет ничуть не хуже.

Несмотря на явное отрицание со стороны писателя, квартира все же тянула его к себе. Она будто шептала, наговаривала ему на ухо: «Верни, что потерял. Вспомни те безмятежные деньки, когда все было хорошо, когда не приходилось страдать даже от собственного существования».

– Я не могу пойти с вами, – заключил Филипп. – Идите без меня. Мне нужно пройтись. Подышать воздухом.

– Хорошо, мсье Лавуан, – кивнула Фрида. – Может свежий воздух пойдет Вам на пользу. Не придумывайте себе ничего, – она сжала руку Филиппа и прижала к своей груди. – Все образуется… Вот увидите.

Лавуан улыбнулся. Мне бы твою веру. Может и не оказался бы сейчас здесь. Француз вышел на улицу. Закатное солнце встретило его своими теплыми лучами. В розоватом свете город не выглядел таким уж унылым и однообразным. Белые стены домов сразу стали ярче, костюмы прохожих заиграли новыми красками. Насчет воздуха, Фрида, ты, конечно, погорячилась. Он все так же не идет ни в какое сравнение с сельскими ветрами, с пением птиц и шелестом листвы. Даже в такой момент писательская натура не могла не наслаждаться окружающей романтикой. И пусть голова была забита воспоминаниями давно минувших дней, созерцание вечернего города вызывало пусть и небольшую, но неподдельную радость. Филипп не знал куда ему идти. Цель он давно потерял и никаких предпосылок для ее обнаружения не было. Зато путь был открыт и ясен. Пусть никуда и не вел.

К вечеру из своих берлог повылезали самые зажиточные горожане. Каждый летний вечер мог называться карнавальным: изысканные костюмы богачей пестрили по всему городу. И пусть на дворе уже во всю начинала плясать осень, теплая погода способствовала продолжению праздничного сезона. Поначалу Лавуана это завораживало, но со временем он привык и перестал уделять этому внимания. Как быстро хорошее приедается человеку. Сейчас он чувствовал себя гостем в городе, где жил на протяжении долгих лет. Это чувство нравилось Филиппу, оно взывало к его самым светлым воспоминаниям, заглушая весь негатив, что всегда присутствует в жизни.

Филипп шел за толпой. Люди все как один стремились куда-то в центр, к набережным реки, где должно было быть что-то интересное. Очередной праздник жизни. Обычно меня на подобного рода мероприятиях никогда не бывает, а коли уж я случайно попал в шумную компанию городских кутил, то всегда держусь отстраненно, словно и не причастен ко всему этому безобразию. Может все дело в алкоголе и моей непереносимости к дьявольскому напитку? Филипп крепко призадумался над своими обычными посиделками с друзьями: крепкого алкоголя там практически никогда не бывало. Обычно разговор шел за парой пинт пива и не более того. Случалось, конечно, что Лавуан пил, однажды даже он ухитрился допиться до беспамятства, но эти случаи были столь редкими и незначительными, что попросту терялись в серой рутине писательских дней. Когда-то Филипп думал, а порой даже был полностью уверен, что алкоголь благоприятно влияет на писательские навыки, потому одно время проводил практические эксперименты с целью повысить качество своих произведений. Спустя пару недель француз сделал горький вывод, что спирт, пусть и является спутником и помощником многих и многих творцов, тем не менее ни коим образом не способен помочь Лавуану. Перечитывая строки, написанные в алкогольном бреду, Филипп удивлялся нелепости и нелогичности своего творения. Поэтому такие страницы сразу летели прямиком в мусорное ведро. Может писать спьяну я и не способен, но развлекаться то как все остальные люди могу! Где ж так нужен алкоголь, как не на шумных празднествах?

С этой мыслью писатель прибился к ближайшему ресторанчику, где, пройдя через резные деревянные двери в небольшую, но уютную, залу, уселся на свободное место на диванчике. Рядом сидела девушка со своим кавалером и над чем-то очень громко хихикала. Суть разговора Лавуан уловить, как ни пытался, не смог, чем, впрочем, не сильно был раздосадован.

– Что будете заказывать? – подоспел тощий официант.

По виду Филиппа была ясно видно, что он понятия не имеет, не только что он хочет заказать в этом неизвестном ему месте, но и чего желает от жизни в целом. Официант демонстративно закатил глаза, что ускользнуло от взгляда писателя, и спокойно произнес:

– Абсент, полагаю.

Лавуан пожал плечами уходящему на кухню собеседнику. В таких местах Филипп бывал настолько редко, что едва представлял себе, как следует держаться в подобном месте. Наверное, это приличное заведение, и стоит продемонстрировать все свои манеры. Затем француз заметил, что остальные посетители ведут себя, мягко говоря, некорректно: шумят, ругаются, громко смеются. Нет, место не было похоже на откровенную забегаловку, но и флера дорого ресторана здесь, увы, не наблюдалось. Филипп обернулся, уставившись в свое отражение в зеркале. Будь это заведение хоть сколько-нибудь серьезным – меня бы с моим внешним видом вышвырнули пинком под зад. Ох и смеху было бы. Филипп рассмеялся, представив себя в руках двух недотеп охранников, пытающихся выпихнуть из здания сопротивляющегося писателя.

– Прошу, – официант поставил небольшой бокал с мутно-зеленоватой жидкостью внутри. – Надеюсь, Вы найдете наше заведение приятным, – официант поклонился и быстро исчез из виду.

Филипп долго смотрел на бокал. Хочу ли я пить? Именно из-за таких дум Лавуан и напивался редко. Настоящий алкоголик не ищет причину не пить, но ищет причину поскорее насытиться любимым пойлом. Филипп же был натурой, по его мнению, куда более тонкой и сложноорганизованной. Такому как он не пристало пить всякую ерунду, чтобы расслабиться. Он более чем самодостаточен. Хотя выглядит напиток не как ерунда.

Лавуан опорожнил стакан парой глотков. Жидкость была очень горькой и терпкой, язык, казалось, горел, а к горлу подступала тошнота, готовая вырваться наружу. Филипп кое-как сумел сдержать рвотные позывы, закрывшись рукавом и втянув в свои легкие всю пыль, что скопилась на нем за долгие странствия. Оклемавшись, писатель даже начал чувствовать послевкусие напитка: на языке был едва заметный привкус травы, название которой Лавуан никак не мог вспомнить. Даже если бы он и знал происхождение напитка, в чем сам сейчас сильно сомневался, во вскруженной алкоголем голове Филиппа едва ли представлялось возможным выцепить эту информацию. Что-то мне быстро ударило в голову. Лавуан потер глаза.

– С абсентом так всегда, – ухмыльнулся мужчина, сидевший со своей пассией рядом. Черные усы подпрыгивали от улыбки, пиджак дышал будто сам по себе в такт расширявшемся ноздрям, глаза неестественно блестели. – Уж больно быстро нокаутирует. Никогда с него не начинаю. Хотя… Если ставить себе целью надраться как свинья, то это самый правильный путь!

Дама, сидевшая с мужичком, расхохоталась, прикрывая рукой свою кривозубую улыбку. Филиппа передернуло от уродливости ее рта. Возвышенный образ девушки резко контрастировал с неровными зубами, которым она решила показать свет. Боже, скорее закрой свою пасть!

– Еще я бы порекомендовал быть аккуратней с абсентом, – продолжил мужчина, – из-за агрессии, которую этот дьявольский напиток вызывает. В прошлый раз, когда мне довелось отведать абсента, а было это в Испании пару месяцев назад – рабочие дела, не уверен, что будет уместно их сейчас припоминать – я с местными морячками сел опустошать бутылку и дело, Вы, дорогой друг, не поверите, дошло-таки до драки! Может это из-за контингента, с которым пришлось застольничать, может из-за напитка – не знаю. Но факт остается фактом: зубы пришлось оставить на той мостовой, чему моя дама была крайне не рада.

– Конечно, не рада! – высокий голос девушки бил по ушам Филиппа. – Кому нужен беззубый кавалер?