Мельпомена

А кому нужна кривозубая мадемуазель? Хотел было сказать Филипп, но не стал, так как оставлял зачатки рассудительности.

– Наверняка есть любительницы и таких кавалеров, – отмахнулся мужчина. – Эх, был бы вечер другим, видит Бог, тотчас присоединился бы к Вам, дорогой мсье… Но, увы…

– Что же Вам так мешает? – пробурчал Филипп так, что сам едва слышал свою речь.

– Сегодня мы должны посетить шахматный турнир. Такое событие интересное. Сам, признаться, не игрок, но понаблюдать за светлыми умами всегда рад.

В голове Филиппа открылся ящик Пандоры. Зловещее словосочетание помимо ярких воспоминаний о Мелани породило еще и непонятно откуда взявшуюся злобу к себе и всему окружению. Как же я не смог помочь Мелани? Почему кто-то другой сумел с такой легкостью найти пропуск на этот чертов турнир, а я нет? Ненавижу ублюдка!

– Да, боюсь, нам уже пора, – потащила к выходу мужичка девушка, видя озлобленное лицо Лавуана.

– Впрочем, я согласен, – не заметив никаких существенных изменений в поведении собеседника, сказал мужчина. – Приятно было познакомиться, мсье! Как-нибудь обязательно опрокину с Вами пару бокалов абсента… – унесся голос на улицу.

Чертов шахматный турнир. Чертова пьеса. Все не к месту. Черт меня дернул взяться за любовную историю, в которой я ничего не смыслю… Официант самовольно решил повторить абсент для заметно погрустневшего гостя. Лавуан поначалу не хотел браться за новый бокал, но мысли, роящееся в его голове, не давали спокойно сидеть на месте, потому стакан быстро стал полупустым, а через пару мгновений и пустым вовсе. Алкоголь ударил по голове еще сильнее. Филипп вышел из ресторанчика, оставив кругленькую сумму на столе в качестве оплаты. Француз очень волновался хватит ли оставленных денег на покрытие заказа, ибо не имел ни малейшего понятия сколько напиток стоил.

На улице было людно. Свежий воздух заполнил легкие Лавуана, от чего общее состояние писателя улучшилось. Но мысли о шахматном турнире, о Мелани, о ее новоиспеченном любовнике не могло унести поднявшимся теплым осенним ветром. Филиппа несло на площадь, где проводился турнир. Сейчас он был не в силах противиться зову сердца, так как голос разума был весьма сильно затуманен абсентом. И пусть алкоголь выветривался по ходу продвижения к заветной цели, сил на борьбу со своими чувствами у Лавуана не было.

На удивление многие решили приобщиться к шахматам. В обычные дни шахматные столики, встречающиеся по всему городу, пустовали, дожидаясь потенциальных игроков. Можно было бы подумать, что людям совсем надоело напрягать свой мозг для подобного рода игр, и из этого факта строить целые логические выводы об умственной и нравственной деградации человека, но международный шахматный турнир показал, что рядовому французу такой культурный досуг не чужд, и он вполне рад к нему приобщиться. Или дело просто было в куче интересных иностранцах.

Так как турнир по своим масштабам превосходил все похожие за много и много последних лет, на всех участников попросту не хватило места в небольшом зданьице, на первом этаже которого и проводились обычно шахматные мероприятия, поэтому часть столов были вынесены наружу – благо погода позволяла это сделать – и многие гроссмейстеры занимались своим любимым делом прямо на свежем воздухе. Толпа, правда, всячески мешала концентрации таких шахматистов, на что некоторые из них жаловались. В частности, жалобы были в сторону подпивших зрителей, выкрикивавших свои никому ненужные советы. Филипп засмеялся, узнав, что он далеко не единственный, кто принял на грудь слишком много и пошел срывать большое мероприятие. Единственным отличием Лавуана от пьяных крикливых бродяг было лишь то, что у последних было хотя бы некое подобие плана по уничтожению престижа турнира, себя самого, да и Франции в целом, а вот у Филиппа никакого разумного алгоритма действий в голове не присутствовало, что докучало писателю. Простые выкрики казались ему не более чем детской шалостью, а на что-то большее, что вертелось в голове, например, полноценного поджога, у француза никогда бы не хватило духу. Все время, что он наблюдал за участниками турнира, его глаза настойчиво искали ту самую особу, ради которой, собственно, Филипп на этот турнир и явился. К сожалению, найти Мелани в первые пятнадцать минут пребывания не удалось, потому как народу собралось слишком много, а среди игравших ее не было. Видимо, ее очередь придет позже. Если бы девушка села играть против мужчины, вокруг такого столика непременно бы столпилась толпа, и я легко бы заметил это.

Действительно, Мелани оказалась не за одним из столиков. Лавуан нашел ее в компании кавалера, стоявшей, как и все смертные, и наблюдавшей за ходом нескольких партий. Девушка, на секунду потеряв интерес к матчам коллег, одарила своим взором собравшуюся массу людей. Ее взгляд пронесся по всем рядам, в том числе и по Филиппу, стоявшему неподалеку. Их взгляды пересеклись, но Мелани не стала останавливаться на французе, будто просто игнорируя его существование. От сего факта писатель расстроился и потупился вниз, разглядывая потрескавшуюся брусчатку. Наверное, я так сильно изменился, что она совсем меня не узнала. Эта борода превращает меня в невидимку для всех моих знакомых. Или она все-таки поняла, что это я? Поняла и решила просто игнорировать мое существование, словно меня никогда и не было. Словно я что-то нежелательное в ее жизни.

Лавуан снова поднял свой взгляд. Мелани с особой нежностью ворковала с эфиопом, обнимавшим ее за талию. Она смеялась над какой-то очередной его шуткой, прикрывая свою улыбку ладошкой. Эфиоп был на голову выше нее. Как и говорила Фрида, он действительно был худощав. Но его худоба была скорее интеллигентной, привлекательной, нежели отталкивающей. Прическа у него была короткая, но из-за кучерявых волос казалась куда объемней, чем могла бы быть. Большие темные глаза с большой любовью смотрели на Мелани. От всей этой картины Филиппа воротило.

– Прошу прощения, – Лавуан как мог пытался скрыть, что пьян, обращаясь к рядом стоявшему зрителю, – кто вон там стоит? – Филипп самым наглом образом ткнул указательным пальцем в эфиопа.

– Как можно этого не знать? – вопросительно вылупился на Лавуана толстый мужичок, к которому не был обращен вопрос писателя, но который обладал, по всей видимости, хорошим слухом и недюжинной наглостью. – Это Александр Негаш! Эфиопское дарование, знаете ли.

– И кто его даровал? – Филиппу самому стало стыдно за свой глупый, откровенно издевательский вопрос, но рот как назло не слушался и жил своей жизнью.

– Господь Бог, полагаю, – поморщился собеседник. – Негаш мало того, что у себя на родине чемпионом стал, еще и английский чемпионат осилил. Весь Лондон поражался юному таланту. Теперь, видно, решил покорить и нашу Францию.

– Много кто пытался покорить нашу с Вами Францию, – пробурчал Лавуан.

– На военном поприще, разумеется, нам никто ничего противопоставить не может, – согласился мужчина, – но вот в шахматах, боюсь, Александр всех наших гроссмейстеров на лопатки положит и не вспотеет.

– Да, смотрю француженок он уже на эти самые лопатки укладывает легко, – отметил Филипп, не отводя взгляда от Мелани.

– Это Вы здорово подметили, мсье! – расхохотался собеседник. – Вот точно также он и шахматистов наших победит. Ясным умом и природной расчетливостью!

Все эти дифирамбы, что пели Александру Негашу, порядком злили Филиппа. Сам того не ведая, милого вида мужичок лишь подлил уйму масла в огонь того гнева, что и без того бурлил в Филиппе. Сдерживать агрессию писателю становилось все сложнее. Единственное, что останавливало Лавуана – тактичность, к которой его приучила мать, сдержанность, к которой его приучил отец, и кротость, к которой его приучила жизнь. Филиппа разрывало от желания набить морду самодовольному эфиопу и посмотреть, как он будет валяться на грязной мостовой.

– Ему наверняка еще и лучший отель предоставили, – буркнул писатель.

– Насколько я знаю, – вид у мужичка сразу же сделался до невозможности важный, – ему власти города оплатили комнату вон в том отеле, – палец указывал на большое здание по ту сторону площади. – Мне б так жить, чтоб страна сама оплачивала проживание в таком-то месте! Там же живет тот британский репортер… Как же его… Дэвис! Точно! Ему вот тоже выделили комнатушку. Якобы шахматный турнир для английской газеты обозревать будет. Наверняка у него комната поменьше, чем у Негаша, но все равно место весьма статное, а стало быть приятно, что к твоей персоне проявляют столько внимания.

Филипп, снедаемый гневом, заинтересовался местом пребывания иностранца. Ему стало невыносимо интересно узнать, как живется важному приезжему во Франции, и на что его, большого писателя, так легко променяла Мелани. Площадь Филипп пересек быстро, пусть народу было много, а сам француз то и дело покачивался из стороны в сторону, пытаясь удержать равновесие и периодически врезаясь-таки в прохожих. Двери гостиницы были невероятно аккуратными. Швейцар, зевавший широко открытым ртом, заметив Лавуана, оценил его взглядом. Было видно, что одет был Филипп явно не как постоялец, потому швейцар не спешил открывать ему дверь, как обычно он это делает в отношении остальных гостей. Тем не менее, понимая, что на кону репутация гостиницы, швейцар, с явным недовольством, открыл большие ворота здания.

Холл был просторным и ярким. Здесь к гостям относятся уважительно. Цена в таком отеле наверняка переваливает за мою зарплату в театре. Даже в самые сытные времена я едва ли смог бы себе позволить номер здесь. А шахматист еще как может. Филипп сразу поймал на себе подозрительные взгляды работников заведения. Они видели в нем потенциальную заразу, инородное тело, которому здесь совершенно не место. Казалось, что они готовы напасть на Лавуана, как лейкоциты на вирус.

– Добрый вечер, – довольно четко и ясно поздоровался Лавуан с милой девушкой, сидящей за стойкой.

– И Вам хорошего вечера! – девушка явно была рада любому гостю, в отличие от швейцара, или прекрасно отыгрывала роль радушного гостеприимства. – Чем я могу Вам помочь?

– Я принес бумаги, – с абсолютно серьезным видом ответил Филипп.

– Бумаги? – недоумевала девушка.

– Да, для мсье Дэвиса, – Филипп достал кипу листов из своей сумки и стал с важным видом сотрясать ею воздух.

– Ах, мсье Дэвис… Он не предупреждал о доставке в столь поздний час… Я позвоню ему, спрошу готов ли он принять Вас…

– Не стоит! – вырвалось у Лавуана. – Не думаю, что стоит тревожить мсье Дэвиса в такое время суток…

– Вы правы, мсье…?

– Дюбуа, – солгал Лавуан.

– Мсье Дюбуа, Вы правы, однако я обязана оповестить постояльца о пришедшем госте. Так предписано регламентом!

Душа Филиппа ушла в пятки. Стоило напасть на один из немногих отелей, где проведен телефон! Что за невезение! Рука писателя немного подрагивала, пока девушка настойчиво пыталась дозвониться до владельца номера. С каждой секундой становилось все страшнее и страшнее.

– Полагаю, его нет в номере, – заключила девушка, положив трубку на место.

– Или он крепко спит, – добавил Филипп. – Позвольте я отнесу бумаги сам. Подсуну тихонько под дверь, чтобы не нарушать покоя ваших гостей.

– Ну хорошо, мсье Дюбуа. Только никому не слова о том, что Вы тут были! А то меня уволят, – легонько улыбнулась девушка.

– Конечно, – сказал Лавуан следуя к лифтам, ведущим наверх, – я буду нем, как могила. Мне открывать свой рот еще опасней, чем тебе, дорогуша.

Возле трех лифтов стоял еще один швейцар. В отличие от своего коллеги, околачивающегося снаружи, этот был весьма приветливым и улыбчивым. Вместе с Филиппом они зашли в левый лифт.

– Какой этаж? – вежливо поинтересовался швейцар.

Понятия не имею.

– Сказать по правде, я здесь впервые, – оправдался Филипп. – Мне нужно в номер к мсье Дэвису.

– В таком случае, нам на шестой этаж, – завел лифт швейцар.

– Я слышал, тут еще и шахматист известный номер арендовал, – начал выпытывать информацию Лавуан.

– И не один, – ухмыльнулся швейцар. – Британца расположили на четвертом этаже, немца на пятом, на шестом эфиопа и русского.

В кой-то веке повезло!

– Наверняка отличный номер дали, – сказал Филипп. – Должно быть с видом на площадь, чтобы можно было наблюдать партии, не выходя из номера.

– У мсье Дэвиса именно такой, – закивал швейцар. – Как раз в конце зала увидите дверь. Последняя – Ваша, – лифт как раз доехал до нужного этажа. – Но вот русскому и эфиопу не повезло: из их номера место проведения турнира никак не разглядеть, ни в 611, ни в 612 номере.

– Не повезло, что еще сказать, – пожал плечами Филипп и дал небольшую сумму на чай обслуге.

– Вы щедры, мсье!

– Вы вполне заслужили.

Столько ценной информации мне мало кто мог дать. Филипп уверенно шел в конец холла, ощущая пристальный взгляд швейцара себе в след. Но как только двери лифта закрылись и раздался характерный звук отправления лифта вниз, тревога Лавуана исчезла сама собой. В коридоре ходила одинокая уборщица. В такое время уборка – явление редкое, но, по всей видимости, кому-то из гостей нужна уборка именно в это время суток. Девушка открыла тяжелым ключом дверь в 609 номер и хотела было начать уборку, но тут ее окликнул француз.

– Добрый вечер, мадемуазель. Кто тот изверг, что заставляет Вас убираться в такой час? Неужели нельзя подождать до завтра?

– Добрый, мсье, – усталым голосом ответила девушка. – Это моя инициатива. Завтра в этот номер въезжает новый постоялец, и обычно мы убираемся утром, до прибытия гостя. Но мне нужно помочь матери по дому с утра пораньше, и я отпросилась… Сказала, что управлюсь за сегодня, коли гость уже уехал вечером.

– Понимаю, очень ответственно с Вашей стороны, мадемуазель, – улыбнулся Лавуан. – Что ж, не буду Вам докучать. Хорошего вечера!

Девушка улыбнулась, услышав комплименты в свой адрес и развернулась, направляясь в открытую дверь комнаты. В этот момент Филипп быстрым и ловким движением приподнял ключи, плохо закрепленные на поясе уборщицы, и забрал их себе, быстро спрятав в карман пиджака. Девушка и ухом не шевельнула. Пропажу она не заметила, как подумалось Филиппу, из-за сильной усталости после тяжелого рабочего дня. Сам Господь помогает мне в моих темных делах. Видимо, ему это угодно…

Оглядев туманным взглядом пустующий коридор, Лавуан, лихорадочно перебирая большую связку ключей, искал тот самый заветный номер 612. Фортуна улыбалась пьяному писателю: нужный ключ, как и дверь, которую он призван был открывать, нашлись весьма быстро. Филипп, попав не с первого раза, вставил ключ в замочную скважину, дважды его повернул и отворил дверь, поспешив заскочить в комнату до того, как уборщица спохватиться своей пропажи. Француз включил свет.

Как и предполагалось, внутри номер соответствовал общему высокому уровню гостиницы. Прежде всего, здесь было очень просторно: в зале помещался и диванчик, и небольшой столик, и красивый, совершенно новехонький ковер, на котором этот самый столик с тройкой стульев покоился, и гигантская, по скромным меркам писателя, кровать с чистейшими белыми простынями, укутанными в кашемировый плед. Сверху свисала большая люстра, приковывавшая к себе все внимание нежданного гостя. В отблесках, создаваемых многими стеклянными украшениями, Лавуан видел невероятную красоту, которую ему хотелось бы запечатлеть в одной из своих работ, если, разумеется, ему еще хоть раз предстоит что-либо написать. Комната как три мои, если не больше… Филипп прошел дальше, прогнав столь ненужное и неудобное сейчас наваждение. Он подошел к приоткрытому окну: отсюда и впрямь не было видно самого турнира, проходившего прямо сейчас внизу, но зато было прекрасно его слышно. Вся эта суматоха, искусственно, как казалось Лавуану, созданная французским людом из ничего, докучала, потому писатель отошел от окна, вернувшись в большую залу.

Что я здесь делаю? Именно на этот вопрос, уже оказавшись на должном месте, пытался сам себе ответить Филипп. Сначала, ему захотелось удостовериться в том, что место, где он сейчас пребывает, действительно арендует эфиоп, а не кто-то другой. Ничего примечательного, что обличало бы комнату в хоть какой-то связи с шахматистом не было: никаких вещей, кроме пиджака, покоящегося на спинке стула, не было, на столике были два бокала с остатками былого пиршества, на кровати был лишь плед, да подушки. Пиджак может принадлежать кому-угодно. Но этот номер принадлежит мужчине – уже хороший знак. Два бокала и одна бутылка, к тому же кровать двуспальная… Либо гость слишком грузен и любитель пить из двух бокалов, либо он все же проживает здесь не один. Полагаю, с дамой… Детективный фарс, что разыгрывал в своей пьяной голове писатель, под действием алкоголя казался невероятно важным и увлекательным. Умозаключения, которые обычный человек делает на трезвую голову по щелчку пальца, Лавуану казались верхом мысли сыскной работы. В какой-то момент ему показалось, что, не будь он большим писателем, он с легкостью мог бы стать следователем в жандармерии, и достигнуть там немалых высот. Заглянем в шкаф. Так будет куда проще понять, кто здесь проживает. Писатель отворил скрипучие дверки внушительного шкафа, стоявшего слева от кровати. Внутри он был полупустым: мужских вещей, на удивление, в нем практически не было – пара рубашек, пиджаков и брюк – а вот женских вещей было гораздо больше. Особенно много было платьев. Не у каждой парижской модницы найдется столько одежды… Именно одно из платьев так зацепило взгляд Лавуана. То самое бордовое платье, которое тогда подметил Филипп, и из-за которого он оказался там, где оказался. Сейчас эта красноватая тряпка действовала на него, как на разъяренного быка, вводя его в полнейший гнев и отчаяние. Да, это была комната Александра Негаша и Мелани Марсо.

Филипп, разъяренный своей находкой, попятился от шкафа, бросив платье в кучу вещей, пытаясь избавиться от ужасного чувства. Он отошел к столику, облокотившись на него обеими руками. При виде шампанского и бокалов, ему стала отчетливо представляться Мелани в своем платье цвета бордо, попивающая вместе со своим новым ухажером алкоголь, и смеющаяся над его не такими уж смешными шутками. Это какой-то страшный сон! Просто страшный сон! Как же она, моя Мелани, моя муза, моя Мельпомена может так просто взять и бросить меня ради этой нелепой роскоши? Ради африканца-шахматиста? Ради номера в дорогом отеле? Это и есть цена нашей любви? Филипп нащупал в кармане склянку с ядом. Впервые он решился не просто покрутить ее в своих ладонях, а непосредственно открыть этот ядовитый флакончик. Запах был вкусным, даже сладковатым и манящим. Может это затуманенный разум, а может истинное желание умереть, но Лавуан поглубже вдохнул и занес склянку над ртом.

Почему ты должен умирать? Да, ты никчемен, с этим никто спорить не станет. Паучиха притаилась в темном углу между шкафом и стеной, куда не доходил свет от огромной люстры. Ты действительно заслужил такую страшную смерть, Филипп. Как, впрочем, и твоя возлюбленная… Жаль, что с ней рядом нет такого непредвзятого существа, как я. Жаль, что никто не может ей подсказать, как стоит поступать при своих серьезных ошибках. Жаль, что я не могу ее наказать. Монстр, казалось, улыбалась, выжидая дальнейшее действие Филиппа, замершего в непонятном ожидании. Ну ничего. Я буду довольствоваться твоим поражением. Конечно, к этому все и шло… Такой слабак и доходяга как ты, дорогой Филипп, никак не мог победить в этой игре. Знаешь, почему я паук, а?

– Понятия не имею, – ответил Филипп.

Потому что я умею ждать. Засмеялся зверь. Потому что я знаю, как расставлять сети и тихо ждать, мой дорогой. Этот облик наиболее точно описывает мою природу. Мне даже ничего делать не приходится… Добыча всегда убивает себя сама. Мне стоит лишь правильно расставить сеть… И ждать…

На этот раз ты не дождешься легкой добычи!

С этой мыслью Лавуан, вместо того, чтобы напиться крысиным ядом сам, быстрым движением опрокинул всю склянку в начатую бутылку шампанского. Пускай они пострадают! Пускай они почувствуют какого это медленно разрушаться изнутри! Пускай испытают на своей шкуре!

Кажется, хозяева пожаловали!

Действительно, в коридоре послышались шаги и гул какого-то больно громкого разговора. За ним Лавуан отчетливо разобрал смех своей возлюбленной, и француз совсем окаменел. Беги, дурак! Бежать было некуда: стоит ему выйти через дверь – его сразу же найдут, а стоит ему выпрыгнуть из окна шестого этажа – ноги он свои едва ли соберет после такого полета. Сюда! Паучиха звала его к себе – в шкаф. Идея была не такой уж и плохой: в шкафу было уйму места, и там Филипп легко бы сумел поместиться. А если заглянет? Тогда придется мириться с последствиями своих злодеяний лицом к лицу, а не действовать исподтишка как поганый трус… Француз быстро залез в шкаф, захлопнул скрипучие дверцы и принялся смотреть в образовавшуюся между ними небольшую щель за происходящим в комнате.

– Кажется, ты не закрыл дверь, – послышался голос Мелани при входе в комнату.

– Очень странно, – эфиоп говорил с явным акцентом, что придавало ему определенного шарма. – Я всегда ее закрываю.

– Все мы ошибаемся, дорогой Алекс, – засмеялась мадемуазель Марсо. Судя по тону ее голоса и по обрывкам ее плавных движений, которые мог разобрать Филипп, сидя в шкафу, было отчетливо видно приподнятое настроение девушки. Не нужно было обладать никакой проницательностью, чтобы сделать единственно верный вывод – Мелани счастлива. От этого факта Филиппу было дурно.

Не расстраивайся. Зато вместе посидим. Паучиха была как никогда близко к писателю: в небольшом шкафу едва бы хватило места на них двоих, если бы существо не превратилось в свою миниатюрную версию девушки. Как считаешь, оно мне идет? Монстр нацепила на себя бордовое платье Мелани и ждала реакцию француза с широкой улыбкой на лице. Ее восемь маленьких глазок, казалось, светились от счастья. По-моему, на мне оно сидит гораздо лучше… Бордо и черное отлично сочетаются друг с другом. Можно добавить немного цветов… На ее голове в мгновение ока появился венок из красного флокса, точно гармонирующего с украденным платьем. Образ паучихи удивительным образом отчетливо виделся Лавуану: пусть в шкафу и была кромешная тьма, воображение писателя в мельчайших деталях дорисовывало силуэт существа. На тебе все сидит как на корове седло. Не согласна. Нет чтобы сделать даме комплимент… Своим мамзелькам ты бы такого не сказал… Обидно, знаешь ли…

Филипп пренебрежительно игнорировал собеседницу, отвернувшись и прильнув обратно к щели шкафа. Молодая пара нежились в объятиях и о чем-то громко смеялись. Даже не знаю на что смотреть отвратней – на эту парочку, или на чудище из глубин моего подсознания… По-моему, ответ очевиден.

– Пойдем же, – Мелани выскользнула из объятий эфиопа и взяла бутылку из-под шампанского. В груди Лавуана все сжалось. – Давай выпьем, пока хорошее настроение никуда не исчезло, – улыбнулась француженка подвыпившей улыбкой.

– Погоди, любовь моя, – взял ее за руку Александр. – Возьмем бутылку и бокалы на улицу. Партии еще не доиграны, а мы, пусть и не в самом здравом уме, тем не менее участники турнира. Нам следует быть там, – Негаш обхватил мадемуазель Марсо за талию и нежно поцеловал.

– Но на улице слишком много людей, – тихонько оттолкнула его девушка. – Там совершенно невозможно уединиться…

– Какая разница сколько вокруг любящих сердец людей? Мы их все равно не заметим, но проведем время на прекрасном теплом воздухе. Благо, ночи перестали быть столь холодными.

Какая приторная речь! Какой фарс! Какой здравый человек станет это слушать и уж тем более в это верить? Насколько же надо лишиться рассудка, чтобы тебя можно было поразить фразой о «любящих сердцах»?

Лавуану очень хотелось прямо сейчас выбежать и высмеять возлюбленных, изобличив их во всех грехах человеческих. Он не мог сказать, что именно останавливало его от столь безрассудного шага: аристократическая сдержанность или же банальная трусость. Трусость, дорогой Филипп, и только она. Хватит лгать самому себе, иначе рано или поздно падешь на уровень этих двоих. Едва ли можно пасть так низко. В наше безнравственное время хватает людей ни во что не ставящих чужие и свои чувства, но поведение Мелани – верх цинизма.

– Уговорил, – рассмеялась Мелани. – Идем вниз к остальным! Пусть влюбленные никого кроме друг друга не замечают, быть может кто-нибудь составит нам компанию.

Прихватив почти полную бутылку отравленного шампанского, влюбленные выпорхнули из комнаты, намертво замерев дверь. Звонкий смех мадемуазель Марсо и сдержанные смешки мсье Негаша еще какое-то время доносились эхом из пустого коридора. Филипп выбрался из старого шкафа. Первым делом он ринулся к полуоткрытому окну. Хоть бы они никого не нашли! Хоть бы никого не напоили!

На улице показались два силуэта с заветной бутылкой в руках. После мимолетного поцелуя они принялись общаться с немногочисленной компанией людей у столиков. По общему хорошему настроению можно было сделать вывод, что все они хорошо знакомы и вполне ладят друг с другом. Сейчас их напоят твоей отравой.

Лавуан ринулся к двери. Остановить! Их всех нужно остановить! Дурья моя голова – о чем я только думал? Дверь, в которую со всей силой впечатался Филипп, не поддалась на силу писателя и оставалась непоколебимой. В панике француз принялся перебирать связку звенящих ключей. В какой-то момент, он имел неосторожность выпустить их из рук и, услышав громкий лязг металла об пол, громко чертыхнулся. Медленно, слишком медленно. Пока ты копошишься, умирают люди. Филипп никогда еще так быстро не проворачивал ключ и не открывал дверь. Закрыть он ее, разумеется, забыл. Ключи и вовсе выпали на ковер. Поднимать и возвращать их владельцу писатель не стал, ибо сильно спешил. Пробежав по длинному, как сейчас ему казалось, коридору, Лавуан вызвал лифт. Тот ехал слишком долго и, недолго думая, француз бросился бежать по лестнице. Ступеньки пролетали с такой скоростью, что их едва можно было разглядеть. Пару раз споткнувшись и лишь чудом удержав равновесие, Филипп выбежал в холл, где его окликнула девушка. Внимание этому писатель не придал ровным счетом никакого, увеличив при этом темп своего бега. Швейцар, стоявший, как и прежде у дверей, не успел эти самые двери отворить перед спешившим гостем, и последний, уже по своему обыкновению, просто вынес своей тушей центральный вход. Возмущенный таким поведением швейцар под аккомпанемент визгу девушки-клерка из холла, начал было кричать на Лавуана, но тот, как и прежде, никак не реагировал на причитания в свой адрес. Свой взгляд он твердо и четко устремил на толпу шахматистов.

Разглядеть Негаша и Марсо оказалось не так просто. Очевидно, пара уже далеко отошла от того места, где Филипп видел их в последний раз. Наверняка пошли в толпу своих друзей. Как ни пытался Филипп найти свою возлюбленную, толпа шахматных энтузиастов то и дело преграждала ему путь, отвлекая и без того рассеянное внимание писателя на себя. Их нужно остановить… Нужно остановить…

Наконец, взгляд уперся в эфиопа. Он стоял посреди толпы своих коллег и разливал шампанское им в бокалы. Стой, не смей их поить! Филипп начал расталкивать зевак, к горлу уже подступали слова, которые необходимо было громко, так, чтобы услышали все в округе, прокричать.

– За нас! – поднял бокал Негаш. – Пусть нам всем улыбнется удача в этом турнире!

– За нас! – поддержала его Мелани и первой пригубила отравленный бокал.

Но залпом опрокинул свой бокал именно эфиоп и пара его дружков. Лавуан, крик которого так и не смог покинуть его нутра, остался стоять как вкопанный посреди оживленной площади. Его сковал страх. Несколько секунд оцепенения длились вечность. Каждая секунда отсчитывалась кровью, пульсирующей в голове. Один из собутыльников Мелани упал на брусчатку и стал обильно харкать кровью.

Лавуан попятился назад, наблюдая перед собой ужасающую картину. Убил человека. Я убил человека. Абсолютно невиновного… Француз резко развернулся и побежал. Филипп, спотыкаясь и падая, затем поднимаясь и продолжая свой побег, плакал навзрыд. Нужно бежать… Просто бежать, и все пройдет… Просто бежать и ничего не видеть… Бежать, как всегда бежал… Как бежал всю свою никчемную жизнь… Бежать от родных, работы, отношений, проблем… Если останусь – погибну. Стопы чувствовали каждый камень над которым пролетал Филипп – ноги буквально врезались в мостовую и с невероятной силой отталкивались от них. Нужно домой, к Фриде и Рене. Там безопасно, там меня никто не найдет. Лавуан и вправду бежал в сторону дома немки. Он выбрал этот путь наобум, не прикладывая никаких усилий. Его просто тянуло домой, туда, где никто не узнает о случившемся. А что если я приведу погоню к ним? Что если я стану причиной их погибели? Нельзя возвращаться домой.

Филипп внезапно остановился. Сердце колотилось как бешенное, горячий воздух из легких вырывался наружу с характерным грохотом горла, глаза были все в слезах. Француз обернулся посмотреть на преследователей. Никого не было. Преследовало Лавуана лишь собственное воображение, подкрепленное животным страхом перед смертью. Он смотрел на пустующую улицу в мертвой тишине и не мог поверить происходящему. В полубреду казалось, что все произошедшее не более, чем сон – злобное наваждение злостного монстра, нашептывающего мирно спящему французу свои гадкие мысли. Филипп зажал глаза в надежде проснуться. Ничего не произошло: на улице по-прежнему не было ни души. Единственные звуки, которые можно было бы уловить, раздавались откуда-то издалека: с оживленных улиц и площадей города, где всегда кипела жизнь. Вокруг Лавуана жизни не было. Я приношу только смерть.

Писатель спустился по узкой соседней улочке, пройдя между небольших зданий, к набережной реки. На удивление, вокруг не было ни души. Будто все население города, окромя пары бродяг, вроде Лавуана, и влюбленной парочки, стоявшей на мосту неподалеку, находились на другом конце мегаполиса. Они живут полной жизнью где-то там… Мне повезло, что и на мою долю выпадали дни такого праздника. Может это расплата? За трусость? За неуважение к другим? За высокомерие? Филипп сел на краю и свесил ноги, разглядывая темную воду, плавно бежавшую под ним. Рядом проходил захмелевший бездомный, намертво присосавшийся к бутылке какого-то дешевого вина, на которое у него едва были деньги. Наверняка украл.

– Дбрй вчер, – демонстративно снял шляпу бездомный. – Пзвольте прсисеть, – с этими словами мужичок попытался было сесть, предварительно аккуратно поставив бутылку на землю прямо рядом с Филиппом, но упал, сильно ударившись головой. Лавуан испугался искалеченного гостя, быстро, насколько это возможно, подскочил и принялся оттаскивать бездомного к зданию, чтобы облокотить его хоть на что-нибудь. Голова мужика была пробита, руки писателя теперь были измазаны кровью, от вида которой Лавуана тошнило. Совсем дурак… Упился в усмерть. Филипп хотел было оставить прохожего сидеть возле здания, но не смог уйти просто так, ничего не сделав. Он снял с себя свой любимый пиджак, оставшись в одной рубашке и жилетке, и принялся перевязывать им голову бродяги. Получилось не очень – Лавуан никогда не славился навыками в медицине – однако, кровь остановить он тем самым сумел. Тяжело выдохнув, француз медленно вернулся на прежнее место подле реки.