Мельпомена

– Вы преувеличиваете, – поспешил оправдаться Лавуан. – Это не такая большая просьба и я рад, что сумел ее исполнить.

– Я слышала слова Пьера, – вздохнула девушка. – К сожалению, многие мужчины привыкли смотреть на обслуживающий персонал, особенно девушек, как на людей второго сорта. Ему будет сложно принять ее. Как, я уверена, и вашему директору.

Значит она имела представление о сложности задания и просто проверяла меня. Я бы чертовски разозлился на такое поведение, будь это кто-то другой. И все же, я почти выполнил задание, и теперь смысла злиться совершенно нет.

Раздумья Филиппа были прерваны нежным поцелуем Мелани. Ее губы, какую бы горечь порой не произносили, были невероятно сладки. Лавуан, до этого момента прибывавший в недоумении как же ему относиться к выходкам этой девушки, тотчас же растаял.

– Я жду Вас сегодня у себя.

~ V ~

Весь следующий месяц пролетел как один день. Богат ли он был на события? Весьма. Однако, как Филипп терял их в суматохе дней, так и я не вижу никакого смысла расписывать все подробно. Несмотря на это, стоит отметить как общую канву действий писателя, так и отдельные интересные и важные для героя моменты.

Отношения с Мелани складывались как нельзя лучше. Страсть, бушевавшая первые дни немного отпустила влюбленных, уступив место чувству куда более, как казалось Лавуану, глубокому. Мадемуазель Марсо баловала писателя своими частыми визитами. Мадам Бош, поначалу относившаяся к гостье с великим подозрением, постепенно прониклась девушкой и даже стала встречать ее улыбкой, что сильно удивляло Филиппа. Сперва ему подумалось, что дело только в природном обаянии Мелани, но, встретив ее пару раз заранее, а не на пороге квартиры, как обычно, француз понял, что доброта мадам Бош идет исключительно из меркантильных соображений, ведь гостья всегда приносила ей какой-нибудь недорогой презент, который, пусть и не был особо полезен, но являлся прекрасным жестом доброй воли по отношению к домоправительнице. Та в свою очередь, была рада вниманию, и отвечала взаимностью.

Время влюбленные проводили по-разному. Лавуан находил беседы с Мелани на удивление увлекательными. Не то чтобы Филипп был поборником общественных настроений, которые настойчиво вдалбливали ему мысль о том, что девушки едва ли способны думать. Вовсе нет. Но крупица сомнения относительно женских способностей все же, к сожалению, просочилась в сознание писателя. Поэтому разговоры с мадемуазель Марсо были своего рода терапией, которая как хороший фермер выкорчёвывала недостойные мысли с корнем. Диалоги затрагивали едва ли не все аспекты человеческого бытия: отношения, политика, религия, искусство – это лишь малый перечень глобальных тем, которые подверглись добродушной дискуссии влюбленных. Неясно как именно эти разговоры интерпретировала Мелани. Порой Филиппу казалось, что для нее это не более чем игра. Своего рода прелюдия к соитию, к которой, впрочем, девушка подходила весьма и весьма серьезно. Беседа была насыщенной и продуктивной, Лавуана поразила способность собеседницы слушать и, самое главное, слышать позицию француза, что нынче встречается все реже и реже.

За разговорами почти всегда и почти везде следовала бурная страсть. Любила друг друга пара всеобъемлюще и неистово. Порой, начав непотребство, они ловили осуждающие взгляды горожан, что редко их смущало. В постели эти двое были единым целым. Филипп всегда считал, что секс сам по себе не так важен, что духовная составляющая союза куда важнее и уделять основное внимание стоит именно этому. Оказалось, что ему просто попадались не вполне подходящие партнеры, ведь теперь, заполучив Мелани, обладающую недюжинным опытом, он понял, что даже самые низменные потребности должны быть удовлетворены наилучшим образом. Главным для писателя, как ни странно, было лицезреть удовольствие на лице девушки, а бывшие пассии Лавуана нечасто баловали его этим, отчего и самооценка француза катилась в пропасть. С Мелани все было совсем не так. Ее глубокие вздохи, поморщившееся личико, огонек в глазах выдавали истинное наслаждение, которое передавалось и Филиппу.

Соседи то и дело жаловались на шум. Писатель и без того не был на хорошем счету у них. Раньше, когда он еще мог себе это позволить, в квартире регулярно устраивались пьянки. Люд на подобного рода празднествах всегда был мягко говоря несговорчивым и, когда гостям приходилось встречать постояльцев, затевалась потасовка, разгонять которую мало кто решался. Теперь, когда друзей у Филиппа не осталось, единственной гостьей в скромной комнатке осталась мадемуазель Марсо, которая, впрочем, тоже вела себя совсем не тихо. Разумеется, с соседями Лавуан спорил до конца, отчего снискал еще более дурную славу.

Все эти события – плохие и хорошие – отражались на бумаге. Пьеса, до сего момента имевшая определенные шероховатости, преобразилась. Истории, которыми Филипп наполнял свое произведение, корнями уходили в его собственный опыт, отчего мир, созданный автором, казался живым. Мсье Гобер, периодически читая приносимый работником материал, лишь утвердительно кивал. Громких слов от него никогда не дождешься, это писатель хорошо знал, но был благодарен увиденной реакции. Одобрительные кивки – едва ли не самый благосклонный жест со стороны директора.

Мсье Гобер сразу же приступил к постановке пьесы. Филиппу это не шибко понравилось – он привык всегда иметь пространство для маневра. Например, когда он писал Фауста, начало пьесы было полностью переделано в угоду финалу. Сейчас же, лишенный возможности что бы то ни было менять, Лавуан был расстроен. Благо Мелани не давала ему утонуть в этих мыслях. Без нее, был уверен Филипп, быть беде.

Актерам пьеса пришлась по душе. С особым рвением работали двое. Первым был Жак Трюффо. Актер не расставался со своим костюмом и сценическим образом. Тот, кто буквально вчера заверял, что ненавидит средневековый романтизм, утонул в оном по уши. Его фразочки, произносимые на старый манер сначала труппу забавляли, но со временем, когда он продолжал оставаться в образе даже во время походов в уборную – что нужно бы обсудить отдельно, ведь в латах не так уж удобно ходить по нужде – всем это порядком осточертело. И это не смотря на тот факт, что к такого рода выходкам со стороны Жака все, в общем-то, привыкли.

Вторым актером, если позволите, старавшемся изо всех сил, стала Фрида. Девушка не сразу вошла в труппу. Многие приветствовали нового члена небольшого сообщества, особенно благосклонен был Жак. Главным человеком, поддерживавшим девушку, был, разумеется, ее брат Хельмут. Здоровяк приходил на каждую репетицию даже если ему в этот день давали выходной. Порой, когда Филипп смотрел на морщинистое лицо немца, он видел слезы. То были слезы счастья за маленькую сестричку, осуществившую свою мечту. Мелани, попросившая Лавуана найти в спектакле место для Фриды, поддерживала подругу куда скромнее. Она лишь изредка позволяла себе показывать эмоции, и то лишь будучи наедине с немкой. Эти двое служили двумя столпами морального и душевного спокойствия новоиспеченного актера. Однако, предстояло еще влиться в весьма монолитный коллектив труппы.

Здесь, как и планировалось, на сцену – в весьма буквальном смысле – вышла Мелиса Дюбуа. Актриса, обычно холодная и немного агрессивная к окружающим ее людям, нашла где-то у себя в сердце тепло и заботу и вылила их остатки на Фриду. Разумеется, сделала она это лишь с просьбы Филиппа, но даже так, это был весьма широкий жест от столь ворчливой персоны. Фрида и Мелиса вместе разучивали реплики, Дюбуа показала, как нужно держаться на сцене, как и с кем взаимодействовать. Немка не сразу схватывала материал. Неуклюжесть исходила из каждого движения девушки. Актеры то и дело делали ей замечания. Особенно на этом поприще отличился Пьер Шерро. Молодой человек будто нарочно поставил себе четкую цель – выжить бедную гардеробщицу не только со сцены, но и чуть ли не со свету. По первости его действия находили отклик у труппы, но со временем, когда упреки становились все более безосновательными, начали появляться люди, которые решили поставить актера на место. Первым это сделал, разумеется, Хельмут. За свою кузину этот человек был готов убивать – в этом никто не сомневался. Потому, когда он стал слышать претензии в сторону двоюродной сестрички с определенной регулярностью, то начал приходить к Пьеру с серьезными разговорами. Сделать он ему толком ничего не мог, и Шерро это прекрасно понимал, потому и не боялся пустых угроз. Хельмут был скован обязательствами перед мсье Гобером, поручившемся за немцев перед важными в городе людьми. Сделай Хельмут хоть что-то противоправное, им с сестрой тотчас пришлось бы посыпать главу пеплом и бежать из города восвояси. Директор, к слову, никак не успокаивал юного актера. Но, в его оправдание, и не поощрял такой подход. Он предпочитал быть эдакой Швейцарией. Не сказать, что у него это хорошо получалось.

Гобера пришлось долго уговаривать взять Фриду на главную роль. Не то чтобы Филипп не предполагал, что так оно собственно и будет, но сам разговор показался ему слишком долгим, скучным и контрпродуктивным. Помимо никому не нужных лекций от директора на тему творческого кризиса писателя, который совершенно не вовремя и вовсе не кстати сейчас, была еще тирада на тему величия истории театра как вида искусства. Как давно тебя не распирало от этих пустых мыслей. Стоило Лавуану все это вытерпеть, как подоспела награда в виде согласия дать роль гардеробщице.

Если Хельмута Пьер не слишком боялся, то все изменилось, когда на сторону Фриды встала мадемуазель Дюбуа. Помимо неоднократно упоминаемого взрывного характера, Мелиса имела еще один немаловажный в нашем обществе ресурс – авторитет. Актриса в театре была уже давно, в труппе знала все и обо всех. На половину актеров у нее был компромат, которым она, разумеется, не собиралась пользоваться, но само наличие которого пугало людей. Мелиса ухитрялась держать баланс между своей горячностью, ворчливостью, неприветливостью и обходительностью, красноречием, доброжелательностью. Наблюдать за этим было как минимум интересно, особенно если знать девушку столь же долго, сколь имел честь знать Лавуан. Так или иначе, против авторитета Дюбуа Пьер идти не стал, ибо это было бесполезно. Особенно в последнее время, когда недавняя подавленность француженки испарилась.

Большинство людей, если и заметили этой ее перемены, ни с чем конкретным ее не связали, просто потому, что знали недостаточно много о жизни Мелисы. Лавуан же был уверен, что причиной всему был Виктор Моро и его влияние на девушку. С тех пор, как они сошлись с легкой руки писателя, солдат практически не посещал Мелани. Исключением была лишь пара встреч, во время которых Виктор, встретив на своем пути холодную стену безразличности мадемуазель Марсо, просто отступал. Раньше он наверняка бы проявил куда большую настойчивость и добился своего, но теперь, когда у него уже была свободная гавань, куда он мог зайти практически в любой момент, надобность в Мелани пропала сама собой. Филипп был поражен тем, с какой легкостью ему удалось избавиться от могучего конкурента, и даже чувствовал определенную гордость за свою находчивость.

– Без этого человека мне дышится легче, – сказала как-то Мелани. – Но порой, я скучаю по его варварским замашкам. Есть в них определенная первобытная красота…

Этого Лавуан не разделял совершенно, но был рад, что более этих «варварских замашек» он рядом со своей возлюбленной не увидит. Это вовсе не значит, что Виктор не попадался писателю на глаза. Он регулярно провожал Мелису до работы: за их лобызаниями Лавуану было тяжело наблюдать, но все лучше, чем было раньше. Был ли Филипп рад за Мелису? Себе он говорил, что безусловно это так. Боюсь, это был очередной самообман.

Но девушка выглядела счастливой. Разумеется, она это никому не показывала так открыто, как это делает большинство, но от Филиппа это скрыть не удавалось. Был лишь один момент ссоры, который застал писатель. Пара стояла в холле театра, совсем неподалеку от входа и разговаривала на повышенных тонах. Лавуан, понимая, что стоять и слушать бытовые споры ему не по нраву, поспешил удалиться, однако той небольшой части услышанного разговора хватило, чтобы воочию увидеть, как рассыпается идиллия их отношений. Через пару минут писатель видел Дюбуа в компании Фриды, из чего сделал вывод, что немка своим присутствием развеяла напряжение и развела бойцов по разные углы ринга. Расспрашивать подругу Лавуан не стал. По многим причинам, главной из которых было отсутствие интереса к проблеме.

Как вы могли заметить, мы постоянно упускаем из виду бедного Пьера. Он периодически появляется, но служит лишь фоном для остальных героев. Таково было его нынешнее положение. Он и сам его прекрасно осознавал и все никак не мог с этим смириться. Звезда театра, еще недавно бывшая на всех плакатах города, внезапно стал актером второго плана. Пусть мсье Гобер и дал ему главную мужскую роль, Шерро был убежден, что этого ему недостаточно, талант его зарывается в землю, а он сам тратит силы на никому ненужную постановку. Неудача на сцене проецировалась и на личную жизнь актера. От его неуклюжих ухаживаний за Мелани не было никакого толка – все внимание девушки захватил Филипп, проводивший со своей пассией большую часть свободного времени. Пьер пытался дискредитировать оппонента, но мадемуазель Марсо, теперь регулярно посещавшая репетиции и наглядно лицезревшая все моральное падение молодого актера, делала вид, что ничего не замечает. Все это било по самолюбию Пьера Шерро. Мальчик стал чахнуть на глазах.

Главной проблемой Шерро была недальновидность. Он так и не понял, что истинной причиной присутствия Мелани на репетициях был вовсе не Филипп, который скорее присоединялся к девушке, составляя компанию, а ее подруга Фрида, бывшая предметом искреннего беспокойства и поддержки. Разумеется, все нападки Пьера в сторону Фриды Мелани воспринимала как личное оскорбление. Потому его комплименты были обречены остаться неуслышанными и навек забытыми. В то же время узы Мелани и Фриды стали еще крепче. Когда француженка была не со своим кавалером, она сидела с немкой и ее братом. Это общество весьма радовало Филиппа, ведь немцам он доверял, пожалуй, больше, чем кому бы то ни было в городе. Подозрительный Лавуан, поджидавший измену буквально ото всюду и от всех, был в кой-то веки спокоен. Простота Хельмута и Фриды подкупала, как и отсутствие видимого интереса в разрушении отношений Филиппа и Мелани.

Последний месяц был идеальным для отношений французов. Казалось, что счастье, которое Лавуан так долго искал, наконец нашло его само. Однако, несмотря на все то счастье, что заполняло душу писателя, он знал, что в этом мире ничто не длится вечно, что все умирает. И чувства, к сожалению, не исключение. Все началось с незначительной для Филиппа, но важной для Мелани новости: в городе снова состоится шахматный турнир.

В шахматы пара играла часто. Лавуан, пусть и поднаторел в этой непростой игре, но все так же проигрывал сопернице. Сказать по правде, он уже утратил всякую надежду на победу, однако продолжал составлять девушке компанию, дабы поддержать ее интерес. Поначалу ей это нравилось. Проводить время за любимым занятием, да еще и с любимым человеком – что может быть прекрасней? Ответ не заставил себя ждать. Игра с сильным соперником.

Манера игры Лавуана была весьма однотипной. Хоть он и выучил, не без помощи Мелани, пару-тройку новых дебютов, выходя из оных он все так же играл с особой осторожностью, стараясь не рисковать. В эндшпиле и вовсе куда-то спешил, при том, что играли влюбленные не на время. Разумеется, долго получать от такой игры удовольствие девушка не могла, потому, едва заслышав о намечающимся турнире, она воспряла духом и поставила себе одну единственную цель – попасть на это мероприятие.

В квартире постоянно были слышны речи о бесконечных планах попасть на состязание. Центральной загвоздкой, смешавшей все карты, была невозможность подать заявку на турнир девушке. Играли только мужчины. Филипп считал это чрезвычайно несправедливым и искренне пытался помочь своей возлюбленной. В частности, он пошел и хотел записать ее от своего имени, но, переговорив с чинушами, принимавшими заявки, понял, что подать документы от своего имени можно, но и играть в таком случае придется ему самому, в чем писатель не видел никакого смысла. Он хотел было предложить гениальный, как ему тогда казалось, план, по которому Мелани, будучи лишь зрительницей, подсказывала бы Филиппу во время матча и таким образом играла бы руками француза. План был настолько гениальным, что превратился в полнейший мусор едва Лавуан дошел из конторы в свою квартиру. Француз внезапно понял, что Мелани оскорбилась бы такому предложению, потому решил держать его при себе, а именно, спрятать куда-нибудь подальше в темный уголок своего разума, коих было предостаточно.

Узнав, что легальными способами на турнир никак попасть не получится, пара решила действовать грязно. Первой идеей было дать взятку. Но кому? Кто из этих бесконечных однотипных пиджаков имел достаточно веса, чтобы протолкнуть такую безумную идею? Сперва Филипп дал взятку престарелому мужичку, сидевшему в конторе, где заполнялись документы. Это не дало ровно никакого результата. Оказалось, что это мелкий клерк, работавший там на полставки и которого взяли только из-за его больной жены, на содержание которой старичку не хватало денег. То-то он так радовался деньгам… Мог бы и предупредить.

Первый блин комом, но писатель и не думал сдаваться. Если главным был не тот, кто старше, значит наверняка это был тот грузный напыщенный пиджак, что расхаживал туда-сюда по конторе и раздражал всех присутствующих своим резким парфюмом. С этим молодым человеком, имя которого Лавуан помнил ровно тот момент пока его называл владелец, диалог, казалось, был куда более продуктивным. Во всяком случае, этот клерк мало того, что убеждал, будто у него имеется достаточно власти для такого вероломного хода, как запись женщины на мужской турнир, так еще и имел наглость торговаться о цене взятки. После встречи с этим неприятным типом кошель Лавуана, наполняемый лишь редкими подачками директора, совсем прохудился. Зато он все сделает. Это не такая большая цена за счастье дорогой Мелани.

Он ничего не сделал. Более того, он даже не соизволил извиниться или хотя бы объяснится с Филиппом. Вместо этого, когда писатель пришел узнать, как продвигается дело, толстячок стал всячески его избегать, наотрез отказался общаться и в целом делал вид, будто ни о какой сделке и не слышал. Пожаловаться Лавуану было некуда, просить помощи тоже, потому он просто ушел из этого ужасного места, поджав хвост.

Настало время третьей идеи. Она была самой абсурдной, поэтому Филипп и оставил ее напоследок, обозначив самым запасным вариантом. Нужен был человек с невероятно обширными связями. Тот, чье слово имеет вес не только в той конторе, куда писатель устал ломиться, но и в городе в целом. Таких знакомых у Филиппа не было. Мсье Гобер, с которым у Лавуана были весьма неплохие отношения, не смог бы помочь даже если б захотел – его руки были не настолько длинными, и явно не дотягивались до городских властей, которые и организовывали турнир. Нет, здесь нужен был человек куда больше скрученного из-за больной спины Гобера.

– У меня к тебе просьба, – неуверенно сказал Филипп.

– Каждый наш разговор, начинавшийся с этой фразы вел нас в самое поганое русло, Филипп, – ответила Мелиса. – Твои просьбы обычно настолько дикие, что их и выполнять то не хочется.

– Тогда будем считать это оплатой долга, – заявил Лавуан.

– Долга? – раздраженно спросила девушка. – О каком долге речь?

– Я был счастлив узнать, что твоя жизнь налаживается. Мсье Моро стал отличным решением твоих проблем…

– Все-то тебе надо опошлить, – оборвала девушка. – Виктор заботится обо мне – это правда. Я его ценю и уважаю, а может даже и люблю…

– И это замечательно, – закивал Филипп. – Стоит ли напомнить, кто именно свел столь замечательную пару?

– Если ты намекаешь на себя любимого, то уволь – я готова признать причастность твоей девушки к нашему знакомству, но никак не твое.

– Мне и не нужно, чтобы ты признавала меня свахой, – рассмеялся писатель. – К тому же, просить я в любом случае буду не за себя.

– Я не подпущу Мелани к Виктору…

– Я бы и сам этого не хотел, – согласился Лавуан. – Посему предлагаю нам быть посредниками в этом нелегком деле.

– Чего ты хочешь? – сдалась Мелисса.

– В городе через пару недель начинается шахматный турнир, на который, по совершенно идиотской, простите, причине не пускают девушек. Мадемуазель Марсо хотела бы поучаствовать в нем, но никто нас слушать не стал. Я подумал, что Виктор, с его обширными связями, явно сможет помочь мне с этой проблемой.

Мелисса крепко задумалась. Тебе не идет столь серьезное выражение лица… Просто скажи, что согласна.

– Я спрошу у него, – согласилась девушка. – Но это все, что я могу. Едва ли он станет меня слушать. У нас… у нас сейчас не лучший период…

Мелиса заметно погрустнела. Филипп, едва увидев тень печали на лице девушки, отступил, дав ей возможность переварить полученную информацию и принять верное, для него разумеется, решение. Следует отметить, что само это решение, как бы Филипп не желал сейчас его успеха, не устраивало писателя. Это был своего рода шаг назад – признание собственного бессилия перед важной для его любви проблемой. Обратиться к Виктору Моро за помощью было как актом великого отчаяния, так и великой смелости.

Лишь спустя неделю мадемуазель Дюбуа соизволила ответить на просьбу старого друга. Она договорилась со своим кавалером о встрече на выходных, заранее оговорившись, что с ней будет мсье Лавуан, у которого будет просьба. Формулировка звучала унизительно для Филиппа и, не будь он так слепо влюблен, наверняка бы тотчас отказался от подобного рода встречи. Но выбора не было.

Когда Филипп просил подругу о просьбе, он и не предполагал, что ему вообще придется общаться с Виктором лично. Будучи уверенным в силы и влияние Мелисы, писатель предполагал, что она сама способна уговорить возлюбленного на подобного рода авантюру. Как выяснилось – Лавуан ошибался. И за эту ошибку он будет расплачиваться весьма неприятной беседой.

Виктор Моро владел апартаментами в элитном районе города. На невысоком холме, откуда открывался живописнейший вид на залив, расположилась гряда небольших, богато отделанных зданий, где нашли приют одни из самых влиятельных людей города. Любой из них мог бы с легкостью решить мою проблему… А я иду к злейшему врагу. Не могу понять дурак я или гений. Мелиса встретила Лавуана еще на выходе из старого квартала, где дорога начинала свой серпантинный крюк в элитный район. Актриса посчитала, что писателю стоит напомнить, как вести себя в приличном обществе. Ведь, по ее мнению, француз, проведший столько лет в нищете городских трущоб, напрочь должен был бы забыть все должные и присущие его классу манеры. Не суди меня по себе. Сама Мелиса и вправду поначалу чувствовала себя весьма неуютно в компании друзей Виктора. Да, они были солдафонами, но не лишенными манер, которых девушке и не хватало. Со временем, конечно, Дюбуа освоилась, подучилась и стала представлять собой среднестатистическую французскую светскую львицу. По ее словам, после этого преображения, к ней даже стали проявлять недвусмысленный интерес друзья Виктора. Впрочем, им отвечали отказом, ибо «честь куда важнее каких бы то ни было статусов».

Мелиса говорила, не замолкая ни на секунду. Лавуан слушал вполуха, а вполглаза разглядывал вычурный квартал. Многие места, поразившие его, непременно запечатлелись в его сознании и остались там «до подходящего случая». Например, синий дом с виноградной лозой, разбитой прямо на фасаде или небольшой дворик желтого дома, где в тени зонтов расположились две милые старушки. Все вокруг выглядело богато и со вкусом. Это не была роскошь ради роскоши, которую можно было встретить у ютящихся за пределами города цыган. Здесь все было аристократично, отчего глаз радовался. Однако, внимание рассеивалось из-за бесконечного потока мыслей о предстоящей встрече. Филиппу никак не удавалось внятно сформулировать ту единственную мысль, которую он намеревался донести до Виктора, и это его гложило. Если для Дюбуа была важна форма подачи информации, то писатель думал над тем что именно сказать при встрече. Какие слова быстрее найдут путь в душу столь холодного человека.

Квартира, находившаяся на последнем этаже, снаружи была статной. Тяжелая дубовая дверь, изрисованная разного рода цветочными, вроде бы розами, орнаментами, выглядела невероятно красиво – один ее вид наглядно демонстрировал все богатство, имевшееся в карманах владельца квартиры. Ожидая глухого стука, Филипп не заметил, что Мелисса уже вставила большой ключ в резную замочную скважину и повернула два раза, отворив тем самым, врата. Писатель был поражен уровнем доверия, которого достигли Моро и Дюбуа за столь короткий срок. Ладно ключи от моей коморки – они ничего не стоят, потому я их так спокойно и дал Мелани. Но ключи от такого… Почти первой встречной… Виктор либо доверчивый дурак, либо бесконечно влюбленный дурак. Впрочем, одно другому не мешает.

Филипп справедливо посчитал, что последнюю свою мысль лучше до ушей солдата не доносить – мало ли что. Да и вообще стоит говорить лишь тщательно подумав. Ведь солдат совсем не равен деятелю культуры. Лавуан и Моро, по представлению Филиппа, думали совершенно в разных плоскостях. Тем временем, мысли о натуре Виктора были вытеснены ярким образом большой прихожей, в которую герой попал. Для чего вообще нужно столько места? Зала могла бы легко соревноваться не только с узкими прихожими дома, где жил Лавуан, но и с самой комнатой писателя. Здесь по разным углам были распиханы красивые столики, на стене красовалось зеркало в старинной раме, отчего пространства становилось будто бы больше, хотя, казалось бы, куда еще то, возле двери стоял персидский пуфик с бахромой, а рядом притаилась вешалка для одежды. Вешать на нее свой потертый пиджак герой не решался, но, заметив на себе грозный взгляд Мелисы, поспешил избавиться от лишней одежды. Следуя за девушкой, Филипп не мог не замечать великолепие паркета, принимавшего на себя удары звонких каблучков Дюбуа. Все, что видел вокруг себя Лавуан, было невероятно дорогим, а возможно еще и редким. Это не могло не впечатлять, хотя куда сильнее это било по эго гостя. Пожалуй, для этого здесь вся эта роскошь и находится. Едва ли нашелся бы человек настолько чванливый, что смог бы комфортно жить в таких условиях. Все это не иначе как шутка и издевка над посетителями. Мерзко.

Виктор Моро сидел в своем кресле напротив окна. Ставни были распахнуты настежь, из-за чего комнату наполнял свежий ветер, пение птиц, доносившееся снаружи, превращало и без того роскошную атмосферу в откровенно сказочную, солнце освещало все до чего могло добраться, а это почти вся комната, ведь окно было преступно большим. Если полковник и ждал гостей, то виду никакого не подавал. В руках он держал трубку, куда старательно набивал табак. Рука то и дело соскальзывала. Филипп принял это за следствие травмы. Трубка была необычной: непрофессиональным взглядом оценив ее, Лавуан пришел к выводу, что она из северной Африки, возможно была подарена солдату за хорошую службу. Казалось, ничто не способно отвлечь хозяина от важного занятия, но, как только Мелиса оказалась подле него, он тотчас поднял глаза, улыбнулся из-под густых усов и добровольно отдал трубку в руки девушке.

– Добрый день, – бас полковника был обращен к писателю. – Рад, Вас видеть, мсье Лавуан. Рад встрече в более благоприятной обстановке, нежели тогда, в театре. О Ваших постановках частенько говорят по всему городу. Да и Мелиса постоянно про Вас жужжит.

– Жужжу? – возмутилась девушка, продолжая забивать табак. – Я всегда говорю исключительно по делу!

– Разумеется, разумеется. – ехидно ответил, едва не рассмеявшись в голос Моро. – Не отвлекайся, пожалуйста.

– Я тоже слышал о Вас исключительно положительные факты, – попытался растопить беседу Филипп. – Бравый солдат, верный отечеству и своему слову…

– Эта лесть ни к чему, – оборвал Виктор. – Когда я слышу подобного рода речи, значит мне предстоит ввязываться в неприятности.

Насколько же эти двое похожи… Она на него так повлияла? Или же он сам всегда был таким, и идеальная пара нашла себя по воли случая? Их историю можно было бы описать в дешевом романе о неизбежности судьбы. Такое бы даже читали…

– Давайте без любезностей, согласен, – кивнул Лавуан. – Мы оба друг друга уважаем – это ясно. К тому же, Вы один из немногих людей, которым я могу довериться, ведь это уже делает моя хорошая подруга, неплохо разбирающаяся в людях, между прочим…

– Слышал, Вы с Мелани сошлись, – Моро обрывал резко и бесцеремонно. Кулаки писателя сжимались каждый раз, как его мысль прерывали столь беспардонно. – Интересный союз, как ни посмотри. Хотя с ней по-другому никак – все выйдет интересным. Этим и подкупает, чертовка. В постели тоже хороша… Ну ты знаешь и сам, полагаю. Но все с ней сложно. От подарков отказывается, общается холодно, строит из себя черт пойми кого… Не знаю, как ты с ней уживаешься. Хотя порой ловлю себя на мысли, что хочу этой женщиной обладать…

Слова полковника, столь обычные и нормальные, судя по тону, для него самого, сильно задевали не только Лавуана, но и Дюбуа, которая на мгновение даже перестала забивать трубку. Спорить со здоровяком открыто никто не стал, но неприятный осадок остался, и так просто от него уже не избавиться. Филипп, собрав всю свою вежливость, ответил:

– Не стал бы представлять все это в таком ключе. И, тем не менее, мадемуазель Марсо и вправду чудная женщина. Я рад, что нам обоим так повезло с дамами, – после этих слов на лице Мелисы появилась улыбка. – Именно поэтому я и хочу помочь Мелани в ее нелегкой борьбе за равные права…

– Да, еще одна головная боль, – недовольно поморщился Виктор. – Как я устал слушать эти речи, Господь всемогущий. То и дело… Вот сидим мы в прекрасном ресторанчике, у мсье Ришара, должно быть знаете, такое примечательное местечко на западе города… Там еще устрицы интересно подают… Думаю, знаете… Так вот, нет чтобы просто насладиться хорошим видом, да вкусной едой – нет, нужно устроить истерику потому что какой-то морячок прихватил милую официантку за попку! Ну какой пустяк! Бедолаге пришлось выслушивать нотации о важности женской личности… Я был вынужден ему дать пару монет, в качестве моральной компенсации, разумеется. Не то чтобы большая потеря, но сам факт…