Обличитель

Вечером я был в клубе. Играли в карты. Один из партнеров обратился ко мне:

– Вы слышали? Гуляев сегодня несказанно срамил Ахулкина.

– Не только слышал, но был очевидцем… Он его какой-то казной все попрекал?

– А винокуренный-то завод! Он ведь ворует на нем страшно…

Я рассказал про обличенье Галдеева и Склянкина. Все посмеялись. Один из партнеров был исправник. Кто-то обратился к нему:

– Что вы его не смирите?

– А как его смиришь? Сколько раз он по приговору судьи сидел «за оскорбление на словах», и в кутузку-то его сажали без всякого суда, – вот и сегодня сидит, – ничего не поделаешь! – Отсидит, опять обличать…

– Вот с Никандром Михайлычем мирно живет, – засмеялся кто-то.

Исправник улыбнулся.

– И то меня пока не трогает, – сказал он.

«Не за что еще», – подумал я: исправник был новый.

– Кто он такой, этот Гуляев?

– Да однодворец из Пригородной слободы. С семнадцати лет в бегах был; есть основание предполагать, что на Иргизе в скитах проживал. В шестидесятых годах проявился было у нас, но каким-то образом замешался в бывших тогда в соседнем уезде крестьянских бунтах, и снова пропал. Явился опять лет шесть тому назад, и с тех пор зиму живет в келье у себя в слободе, изредка появляясь в городе и всегда делая здесь скандалы, а летом странствует в веригах по святым местам. Не боится никого и ничего. Терпится, как необходимое зло…

– А вы знаете, господа, – бойко тасуя карты, заговорил полковой священник, сидящий за соседним столом, – ведь Галдеев-то сегодня пятьсот рублей на новый колокол в собор пожертвовал.

– Что вы? – удивились все.

– При мне-с!.. У отца протопопа вместе были… Поминайте вечно, говорит, усопшего раба Мисаила.

– Мисаила?! – еще более удивились мы.

– Да, да, Мисаила-с… Уж бог его знает, что он хотел этим сказать.

– Это, должно быть, Гуляев его растрогал, – предположил кто-то.

Многие согласились.

– А как хотите, господа, – снова заговорил священник, доиграв игру, я не согласен с предположением, что Гуляев воспитывался на Иргизе-с… Сужу по его равнодушию к так называемой обрядности… Непременно духоборцы или иные сектанты-рационалисты повлияли на таковой склад его мыслей. Что же касается его увлечения ветхим заветом и особенно книгами святых пророков, то тут просто пуританством времен Кромвеля пахнет-с! А его толкования апокалипсиса и некоторых изречений искупителя, воля ваша-с, отзываются некоторым жидовством! – Тут священник развел руками.

– Как бы новую веру не завел! – засмеялся кто-то.

– Нет, он ведь с простым народом о вере мало толкует, – сказал батюшка, проворно сдавая карты.

– А помните, господа, прошлогоднее катанье? – спросил исправник.

Все засмеялись. Я спросил в чем дело.

– Да прошлую масленицу Гуляев все катанье разогнал. Стал среди улицы и давай обличать кого в чем!.. Барынь особенно донимал, ну, а мужчин попрекал все больше насчет грабежа да мошенничества… Да если бы в общих, неопределенных словах, а то ведь упомянет, каналья, кого ограбил!.. Просто горе, да и только… Так катанье и разбрелось – кто куда…

– А то вот раз я был у отца протопопа, и Гуляев там… – затараторил батюшка.

– Да будет вам! – сурово остановил его какой-то угрюмый господин, сердито отсчитывая марки для ремиза, – вам ходить… Нашли о чем толковать – о сумасшедшем каком-то!..

Через три года Галдеевы обанкротились. Терешка спился с кругу, а Максим Назарыч умер в чахотке. Старик, полуслепой и начинающий выживать из ума, остался как перст. Ахулкина Никандр Михайлыч словил в воровстве, и суд приговорил его к штрафу в сто с чем-то тысяч. Это, впрочем, не помешало выбрать его снова в какую-то должность. Впрочем, он трудился недолго: какая-то аристократическая болезнь загрызла его, и он успe во Флоренции на сорок восьмом году своего жития.