Прямиком подняться к гадалке оказалось делом невозможным. Пришлось для начала доложиться церемонно любезной старой ведьме, местной консьержке, которая аккуратно записала, в какую квартиру и зачем она идёт.
Антураж обители современной пифии вполне соответствовал её второй профессии. По первой она была техник-чертёжник. Комната была затемнена, горели свечи, на полке стояло чучело совы, а на столе, кто бы мог подумать, хрустальный шар. И, конечно же, карты, но не Таро, как наивно предполагала Вэвэ, а обычные игральные. Они реже врут, объяснила гадалка. В Таро больше двусмысленности, а здесь как выпало, так и выпало. Однако гаданием Валентина Викторовна осталась недовольна. Она и так с сомнением относилась к мистике, а многозначительная, но маловразумительная речь ворожеи и вовсе не способствовала укреплению веры. Поэтому посулы грядущей встречи с королём треф её вдохновили мало. Она поторопилась расплатиться и с раздражением, в первую очередь на саму себя, ушла. И чёрт её в тот момент дёрнул зайти к Скрепкину. Вэвэ почему-то подумала, что, наверное, неслучайно оказалась в этом доме, и что сие, может быть, знак свыше, означающий, что ей надо в неформальной обстановке поговорить с Владиком о Насте и намекнуть, что тому следует быть настойчивее. А то ведь его же кузен Евгений в этом деле ему на пятки наступает. Кроме того, что тут скрывать, заведующей смерть как хотелось поглядеть, как живёт этот богатенький Ричи. А заодно и напроситься на чашечку горячего чая. Что-то познабливало её после гадания.
Но Владика дома не оказалось. Дверь открыл Колибри, который немало удивился, увидев заведующую библиотекой. Следуя законам гостеприимства, пригласил её войти, незаметно подавив смешок при виде того, как от плохо скрываемого любопытства у женщины зашустрили по сторонам глаза и заострился нос. Впрочем, и без приглашения казалось, что, хотя туловище Вэвэ всё ещё стояло снаружи, голова успела пересечь дверной проём. Валентина Викторовна вошла. Может, оно даже и к лучшему, думала она, что Владика нет дома. Ведь можно поговорить и не с ним. А с этим молодым человеком, от интриг которого она собиралась предостеречь Скрепкина. Давно настало время вежливо указать Евгению, где его место, и что Кравчук – птица не его полёта.
Но всё это можно было сделать и попозже. А сначала всё-таки надо было всласть походить по квартире, сунуть нос во все углы. И, кстати говоря, Владиковы хоромы оказались вполне на уровне. Может, и не самые-самые, но где-то близко. И не такие, естественно, как у Вэвэ, хотя та справедливо гордилась своей большой трёхкомнатной квартирой в сталинской восьмиэтажке. Правда, справедливости ради стоило заметить, что какие хоромы – самые-самые, она представляла плохо, по американским фильмам и аргентинским сериалам. То есть неким гибридом фазенды, ранчо и Белого дома.
Надо отдать должное, Колибри отнёсся к экскурсии по квартире совершенно спокойно. Заведующая его совсем не раздражала, а, наоборот, забавляла. Тем более что ему и так было скучно сидеть одному и ждать Владика. Вэвэ даже не понадобилось напрашиваться на чай. Евгений предложил его сам. И быстро, профессионально сноровисто заварил. Разговор начался, когда Вэвэ с наслаждением отхлебнула первый глоток горячего и крепкого напитка. Он подействовал, как рюмка коньяка. Голова вдруг прояснилась, а познабливание исчезло.
– Евгений! – чопорно начала Валентина Викторовна, сделав второй глоток. – А как у вас продвигается учёба?
Колибри удивлённо вскинул брови. Какого это хрена ей вдруг понадобилось спрашивать про его учёбу? Тоже мне деканша нашлась. Но всё-таки вежливо, соблюдая приличия, ответил:
– Спасибо. Ничего.
И, слегка ёрничая, с фальшивой заинтересованностью в свою очередь поинтересовался:
– А как у вас? Книжки народ читает? Повышает свой культурный уровень?
Вэвэ, уловив издёвку, задевающую святую для неё цель просвещения широких масс равнодушного к знаниям населения, начала раздражаться и даже бросила прихлёбывать вкусный чай.
– Да. Повышает, – деревянным тоном отчеканила она, дёрнув носом. Он, очевидно, на её лице был одним из главных индикаторов переживаемых эмоций.
– Повышает. Ещё как, – повторила зачем-то она и добавила: – А вам, Евгений, не к лицу иронизировать по поводу моей работы. Молоды ещё. Наберитесь лучше опыта. А то пока не разбираетесь ни в жизни, ни в людях.
Колибри, который за годы работы официантом насмотрелся всякого и хорошо знал, каково оно – истинное человеческое нутро, особенно когда алкоголь снимает с него не слишком толстую плёнку приличий, откровенно рассмеялся. Но не зло. Ему не хотелось обижать Вэвэ. Если баба дура, то это не её вина или беда, а просто естественное состояние. Какой же смысл иронизировать по поводу природы вещей?
– Что вы, Валентина Викторовна, – покаянно и проникновенно добавил он, надев узду на бурлящее внутри веселье. – У меня и в мыслях не было пытаться преуменьшить значение вашего труда. Не забывайте, что мой друг и брат Владик тоже библиотекарь. И насмешничать над вами значило бы насмешничать и над ним.
– Да? – с сомнением протянула Вэвэ и подумала, что сейчас самое время перевести разговор на нужную ей тему о Насте, хотя что-то подсказывало ей, что лучше не стоит. Разговор, к сожалению, начался не так нейтрально, как ей бы хотелось. Но заведующая упрямо продолжала следовать своей цели. А то зря она, что ли, испортила себе день визитом к гадалке и поддалась, как девчонка, на подначку этого сопляка? Чепуха какая. Да и, в конце концов, голос-то у неё лишь совещательный, прислушиваться к нему или нет – это дело Евгения. Или, при других обстоятельствах, Скрепкина и Насти. Или любого из них. Хотя её слушать, грустно констатировала она про себя, скорее всего никто из молодых не станет. Как и она, впрочем, в своё время в упор не воспринимала мнение старших. Старых пердунов, другими словами. Неожиданная мысль, что она тоже теперь «старый пердун», ужасно расстроила Вэвэ, и на её глазах даже навернулись слёзы, заметив которые, Колибри даже перепугался. Эта тётка оказалась чересчур чувствительной.
– Что вы, что вы, Валентина Викторовна, – зачастил он, – не принимайте мои глупые речи близко к сердцу, я и впрямь не собирался вас обижать.
Но Вэвэ только отмахнулась.
– Бросьте, молодой человек, – великодушно проговорила она. – Вы ни в чём не виноваты. А слёзы – это так, совокупный продукт сложившихся обстоятельств.
Вэвэ снова потянулась к чаю.
– Я, в общем, хотела поговорить с вами о другом, – осторожно начала она. – О ваших отношениях с Настей.
Колибри ошарашенно вытаращился. Чего-чего, а такого поворота он не ожидал.
– Что вы имеете в виду? – не скрывая удивления и любопытства, спросил он.
Этот закономерный и простой вопрос почему-то вызвал у Вэвэ физическое ощущение неудобства позы, в которой она вполне по-домашнему сидела на кухонном стуле в квартире Скрепкина, и она заёрзала на сидении.
– Видите ли, Евгений, – не очень решительно продолжила она, – до того, как вы появились в Москве, – Колибри снова удивился: тётка, похоже, считала его приезжим, – Настя и Владик уже какое-то время работали вместе. Более того, это Владик уговорил девушку, которая, поверьте, с её образованием могла бы найти место и лучше, перейти на работу к нам. Что, как вы понимаете, означало, что они дружили и раньше…
– Ну и что из этого? – не удержавшись, перебил Колибри. – Что из того, что они дружили и работали?
Вэвэ недовольно повела плечами.
– А то, – раздражённо фыркнула она. – Их дружба начала перерождаться в нечто большее. И они могли стать такой замечательной парой. А тут вы с вашей безалаберностью и легкомыслием. И этими вашими заигрываниями. Вы бы только посмотрели. Владик ведь от ревности почернел с лица.
Колибри снова стало весело. Эта дура-баба была права, Скрепкин ревновал. Только не Настю к нему, а его к Насте.
– Евгений, скажите по правде, у вас в отношении девушки действительно серьёзные намерения? – тоном прокурора спросила Валентина Викторовна и чуть не выставила вперёд, как на знаменитом плакате, обвиняющий перст.
Колибри не выдержал и расхохотался. У него не было сил. Он умирал от смеха, от парадоксальности и идиотизма ситуации.
– Нет, нет, – выдавил он из себя, – я не собираюсь на ней жениться, если вы об этом. Вы даже не представляете, насколько я далёк от такой мысли.
Валентина Викторовна была искренне возмущена поведением Колибри. Он был не только бонвиван, но и явно проявлял неуважение, как к Насте, так и к ней самой. Но заведующая старалась сдерживать эмоции.
– Вот видите, молодой человек, – она снова начала чеканить голос, – у вас в голове гуляет ветер, а у Владика и Насти могут рухнуть надежды на общее будущее.
Но странность этого разговора постепенно начала смущать и Колибри. И его комическая сторона вдруг перестала смешить. Женя смеяться перестал. Он подумал, что обречён на нечто подобное и в будущем, потому что ему и Владику так и придётся всю жизнь скрывать свою любовь от чужих взглядов и изображать интерес к противоположному полу, хотя его (интереса) на самом деле нет. А, собственно говоря, почему? Чем их любовь хуже? Когда, наконец, человечество преодолеет в себе ханжеские стереотипы средневековья? Любовь ведь беспола, потому что она – любовь. И неважно, кто и какого пола её носитель.
Колибри резко поднялся и заходил по кухне. Да пропадите вы пропадом, эти секреты полишинеля, думал он. Надо сказать этой дуре правду, чтобы отстала от него и Владика раз и навсегда.
Вэвэ, не понимая причины внезапного волнения Евгения, с глупым видом следила, как он маячит туда-сюда, от окна к двери и обратно.
– Знаете, Валентина Викторовна, – стараясь оставаться дипломатичным, начал Колибри, – вы обратились ко мне не совсем по адресу. Меня не интересует Настя как женщина. Как не интересует она и Владика.
– Это как это? – тупо спросила Вэвэ, которой и в голову не могло прийти, что Настя может оставить безразличным кого-то из мужчин.
– А вот так, – с неожиданной горячностью резанул Колибри. – Нас с Владиком женщины не интересуют. Нам хватает нас самих.
Женя так и не решился прямо произнести, что он и Скрепкин любят друг друга, но и сказанного было достаточно.
Про людей, оказавшихся в неожиданной ситуации, иногда говорят, что они «так и сели». Но Вэвэ уже и так сидела, а силы притяжения явно не хватало, чтобы задом проломить сиденье, поэтому она, наливаясь возмущением и смакуя нарождающееся чувство праведного гнева, вместо этого встала. И разве что не упёрла руки в боки. Кто бы мог подумать! Эти двое оказались педиками! И она, господи прости, почти два года проработала бок о бок с педиком. Общалась с ним, считала хорошим человеком. Купилась, дура, на его пожертвования библиотеке. А ему просто нужно было тихое гнёздышко вдали от людских глаз, где не станут задавать вопросов, почему такой интересный с виду мужчина не имеет девушки и живёт с «другом». Вэвэ даже передёрнуло. Какой, к чёрту, «друг». Подружка. Или наоборот? Скрепкин – подружка? Да и кто их, гомиков, разберёт.
И вдруг вспомнила про покойного супруга Дмитрия и его уикенды на даче. Ведь они такая же мразь, как и он. А она с мужем ещё и делила постель.
По-видимому, у заведующей подскочило давление, потому что лицо налилось кровью и стало цвета, предвещающего скорый апоплексический удар. А гнев Валентины Викторовны, душечки, женщины для мужчины, продолжал бушевать в её сердце. Ещё бы! Она ведь достаточно долго была одна, у неё не было мужчины, который обнял бы её, когда ей плохо, и не было мужчины, которого бы обняла она, когда плохо ему. Да что она… Ей-то уже за полтинник. А сколько по миру молодых, которые, подобно ей, мыкаются, не найдя своей половинки? А эти, с позволения сказать, мужчины, будь они неладны, тратят своё семя, из которого могла бы вырасти новая жизнь, друг на друга. Тьфу.
И так Вэвэ стало обидно за себя и всех женщин на свете, что она схватила со стола нож, которым ещё четверть часа назад Колибри отрезал ей кусок шоколадного торта, и в сердцах ударила им юношу в грудь. Правда, у неё и в мыслях не было причинить ему серьёзный вред. Она хотела только сделать больно. Чтобы и он почувствовал, как больно ей самой. Вэвэ ведь знала, видела в книжках по анатомии, что стенка грудной клетки состоит из рёбер, грудины и толстого слоя мышц, и крепка до такой степени, что слабой женщине не пробить её.
Она не учла одного. Вэвэ уже несколько лет была в доме и за мужика, а с конца весны и до середины осени жила на даче, где ей волей-неволей приходилось возиться с огородом. Её загородный дом был старый, в который всё время по какой-то причине не могли провести водопровод и газ. И воду приходилось таскать в вёдрах из колонки, слава богу, хоть не так далеко, а для печки пилить и колоть дрова, потому что поощрять относительно лёгким заработком местных алкоголиков заведующая отказывалась принципиально. Так что рука была у Вэвэ ого-го, хотя она, вся такая книжная дама, об этом и не догадывалась. И поэтому нож, разорвав сопротивление кожи, мышц и фасций, вошёл, повинуясь игре случая, точнёхонько между рёбрами и прямиком в перикард, который мгновенно начал заполняться кровью, сжимающей в смертельных тисках сердце бедного Жени. Расширившиеся от внезапной боли и удивления глаза Колибри быстро потускнели, и он со стоном упал на пол.
Вэвэ не поняла, что натворила. Она глупо переводила глаза со своей руки на торчавший из груди нож, бессмысленно прислушиваясь к булькающим звукам, издаваемым умирающим Колибри, и со смешанным чувством любопытства и брезгливости наблюдала, как кровь, пульсируя, льётся из раны и пузырится изо рта. Потом пришло понимание, а за ним страх. И не просто страх, а настоящий ужас. Она бросилась было набирать номер «скорой», но остановилась. Вначале потому, что было занято, а потом по трезвому расчёту, внезапно осознав, что Евгению уже не поможешь, а садиться из-за него в тюрьму совсем не хочется. Да и кто вообще мог на неё подумать?
Вэвэ, стараясь не измазаться в крови, вытерла кухонным полотенцем ручку ножа, помыла и аккуратно поставила в сушку посуду, при этом доев зачем-то остаток торта. Дверь квартиры, слава богу, захлопывалась сама, поэтому, когда она из неё вышла, уже ничто не напоминало, что в ней до того кто-то был.
Консьержка сидела на месте и без особого интереса подняла голову, услышав шум спускающегося лифта. Это была та же перезрелая и безвкусно одетая мадам, посещавшая гадалку. И, судя по лицу, судьба не сулила ей в ближайшем будущем встречи ни с каким, пусть даже занюханным королём. Уж больно несчастный вид… Она даже не посмотрела в сторону консьержки, которая, впрочем, только пожала плечами. Не надо быть дурой и доверяться гаданию. И не придётся ходить с видом, как будто по ошибке выпила касторки, и она вот-вот начнёт действовать.
А потом завертелась вся эта кутерьма с убийством, и посещение Вэвэ напрочь вылетело у консьержки из головы. И вспомнила она про неё только во время визита Клёпы, который нагнал на неё такого страху. А стресс у некоторых, знаете ли, способствует обострению мыслительных способностей. И покойная Жанна Альбертовна неожиданно задала себе вопрос: а действительно ли та посетительница непричастна к убийству? Уж больно совпадало время её визита и гибели Колибри. Консьержка не думала, что Вэвэ может быть преступницей, она скорее подозревала её в том, что та была свидетельницей, скрывающей информацию. А на информацию всегда можно найти покупателя. Особенно в деле об убийстве. Взять хотя бы того неприятного молодого человека или же солидного господина, приходившего к Евгению. Или даже Скрепкина. У них у всех, как выяснилось, был свой интерес найти преступника.
И консьержка пошла к гадалке. Но не чтобы раскинуть карты. А так, по-свойски. Ведь, в конце концов, она первая встречала её клиентов и звонила предупредить, если посетитель казался ей подозрительным. Так почему бы той не рассказать поподробнее о её визитёрше?
А у гадалки было в тот день хорошее настроение. То ли чакры открылись. То ли душа ушла в астрал. Или вышла. И она доброжелательно приняла Жанну Альбертовну. Но удивила её сообщением, что та женщина была у неё совсем недолго и ушла недовольная, несмотря на вполне перспективный карточный расклад. Более того, гадалка безапелляционно заметила, что такой, как она, неверующей, вообще не стоило приходить и заставлять её, уважаемого специалиста, понапрасну трогать колоду. Это не могло не заинтересовать консьержку, у которой явно не складывались по времени быстрый уход посетительницы, названной гадалкой Валентиной Викторовной, с фактическим временем её ухода, которое она с точностью опытного караульного механически зафиксировала. Да и если вспомнить её спешку и всполошённый вид… Очень подозрительно. И натренированное годами безупречной службы собачье чутьё подсказало консьержке: эта женщина что-то знала. Но раскрывать причину интереса к посетительнице Жанна Альбертовна, конечно, не стала. Просто сказала гадалке, что та дама пообещала ей дать семена редкого персидского сорта цикламенов, да вот она, растеряха, где-то посеяла, но не семена, а номер её мобильника. И бывшая техник-чертёжник, будучи женщиной аккуратной, даже педантично аккуратной, покопавшись в бумажках, нашла и великодушно вручила Жанне Альбертовне телефон Валентины Викторовны.
* * *
Вэвэ, в принципе, недолюбливала мобильники. Никакого восторга идея, что с ней могут связаться в любое время и в любом месте, у неё не вызывала. Что она, брокер какой-нибудь? И ей надо знать в каждый конкретный момент, как колеблются котировки акций? Другое дело – старый телефонный аппарат с проводом. Он другой. Он дисциплинирует. И не убежишь от него с трубкой далеко. А если уж не отвечаешь, так тебя нет, и всё тут. Или причина какая-то уважительная. А то в метро и не проедешь спокойно. Сплошной концерт смешанной классическо-попсово-кошачьей музыки из звонков, и глупые лица пассажиров, шарящих по карманам или в сумках в поисках аппаратов. Да и говорят потом, никого не стесняясь, как будто закрыты, как в старые времена, в переговорной кабинке междугородного телеграфа. К своему мобильнику заведующая относилась как к вещи заморской, ей чужеродной, как к муррайе метельчатой среди крыжовника, постоянно забывала его подзаряжать и никогда не заглядывала в «память», чтобы узнать о пропущенных звонках. Поэтому дозвониться до неё оказалось сложнее, чем предполагала Жанна Альбертовна. Но, в конце концов, разговор состоялся.
– Я надеюсь, вы меня помните, – начала она, обрадованная тем, что, наконец, ей удалось поймать эту неуловимую Валентину Викторовну. – Я консьержка в доме, в который вы приходили к гадалке.
Вэвэ почувствовала тревогу. Эту немолодую и не очень симпатичную даму она, конечно, помнила. Особенно её подозрительный буравящий взгляд лагерного конвоира. Но какого чёрта ей от неё надо?
– Да, я вас помню. И что из этого? – не очень вежливо ответила она.
Жанна Альбертовна, бывшая учительница, очень болезненно реагировала на любой намёк на неуважение к её персоне. Потому что никакой её сегодняшний статус не давал никому права забывать, что у неё высшее образование, и она больше тридцати лет отдала школе.
– А то. Во время вашего визита произошло убийство молодого человека, – сказала, как отрубила, консьержка.
Она вначале хотела вести разговор иначе, помягче, ведь, в конце концов, собиралась только закинуть удочку, выяснить, а вдруг та что-то знает. Но если эта никчёмная «кошёлка» начала хамить, то пусть и получит по полной программе. И она продолжила:
– И меня несколько раз расспрашивали по поводу посторонних, заходивших в подъезд. А я, знаете ли, про вас поначалу и позабыла. Наверное, от шока. А потом вспомнила.
И Жанна Альбертовна специально выделила последнее слово.
– Взяла и вспомнила, – вновь повторила она с неким злорадством в голосе, как будто сделала это специально.
У Вэвэ захолонуло сердце. Она ведь уже почти успокоилась. Никаких признаков того, что кто-то подозревает её в убийстве Колибри, не было. Того уж и похоронить успели, и скромненько девять дней отметить. И этот татарин-сыщик никаких лишних вопросов не задавал, хотя в библиотеку приходил регулярно. Но только было видно, что не ради книг или по службе, а чтобы пофлиртовать с Настей. А тут на тебе. Всплыла карга. Она же действительно не могла её не видеть. Но, с другой стороны, у Вэвэ алиби. Она была в другой квартире у гадалки, и та могла подтвердить. Хотя бог её знает. Но одно понятно. Если ведьма настучит ментам, то те могут запросто начать копать заново. Она ведь тогда только вытерла нож и помыла посуду, а остальные отпечатки и в квартире, и на её двери не трогала. И всё-таки, если эта консьержка такая законопослушная, то почему она звонит ей, а не обращается в милицию?
– Ну, вы вспомнили. И что? – не без угрозы спросила заведующая. – По-моему, вы же сами меня расспрашивали, к кому я иду, и знаете, что я была у гадалки.
– И ещё, – после паузы добавила она, следуя правилу, что лучшая защита – это нападение, – мне пришла в голову одна мысль. Если никого постороннего, входящего в подъезд, обнаружить не удалось, а я была в другой квартире, то единственным подозреваемым, точнее подозреваемой, при отсутствии других версий становитесь вы. Что вам самой, к примеру, мешало подняться на лифте и по какой-то причине убить несчастного юношу или кого там ещё? Признавайтесь, что он такого вам сделал?
К концу этого совершенно беспочвенного выпада обвинительные нотки в голосе Вэвэ зазвучали всё отчётливей, и консьержка чуть не задохнулась от гнева и возмущения. Подозревать её в убийстве? Да как она может?
– Бросьте говорить глупости, вы, клисна недотрахнутая! – визгливо воскликнула она, забывая о приличиях и высшем образовании, но сохраняя обращение на «вы». Её дед был чехом, и какими-то словами из детства она иногда начинала плеваться, правда не всегда воспроизводила их правильно. А klisna – это нерожавшая кобыла.
– Вы мне прекратите валить с больной головы на здоровую! – продолжала визжать она. – Ишь, чего удумала, профурсетка! Меня в подозреваемые записала.
Жанна Альбертовна ни минуты не сомневалась, что слово «профурсетка» обидно для женщины, но, к сожалению, не очень точно понимала его значение и, следовательно, не могла знать, что профурсетка, хотя в теории и могла быть клисной, но вот недотрахнутой никогда. А Вэвэ, в свою очередь, хоть и проглотила частично оскорбление в части недотрахнутости в силу его справедливости, но уж «профурсетку» стерпеть была не готова. Тем более что вместо «клисны» ей послышалась «клизма». Но опускаться до ответных выпадов посчитала ниже своего достоинства. Ей ли метать бисер перед свиньями? Вместо этого она ледяным тоном, который скорее подошёл бы герцогине фон Саксен-Веймар-Эйзенах, поинтересовалась:
– Но если вы, милейшая, ни в чём не виновны и, наоборот, обвиняете меня в причастности к убийству, то почему же вы не бежите в милицию?
Голос Вэвэ оставался твёрд, но эта твёрдость скрывала страх. А консьержка, пускай слегка и ошарашенная данным отпором, всё же продолжала гнуть свою линию. Правда, обидных слов больше не употребляла. Она, как теннисный мячик, перебросила Вэвэ обратно обращение «милейшая», вкладывая в него как можно больше иронии.
– Я, милейшая, вам звоню только потому, что, как ни странно, хочу вас защитить.
При этих словах Жанна Альбертовна не смогла сдержать кривой ухмылки. А на той стороне линии Валентина Викторовна удивлённо приподняла левую бровь. Она у неё была дежурной по удивлению.
– Защитить меня? От чего? – тем же холодным тоном спросила она.
– Видите ли, милейшая, после убийства того молодого человека… Кстати, вы его случайно не знали? – внезапно спросила консьержка. И тут Вэвэ невольно попалась. Она же не ведала, что Жанна Альбертовна представления не имеет, что она заведует библиотекой, в которой работает Скрепкин, а, следовательно, как его начальница, могла знать, где и с кем он живёт.
– Знала немножко, – не подозревая подвоха, сболтнула она. – Владик привёл его к нам в библиотеку, а потом он и сам стал приходить заниматься.
А консьержка торжествовала. Вот оно, недостающее звено. А то она уж ломала-переломала голову, думая, какая связь может быть между Евгением, Скрепкиным и этой мымрой. А она, оказывается, знала их обоих.
– Милейшая! – смакуя, повторив это обращение, вновь обратилась она к Вэвэ. – Я хочу вас предостеречь. Я не знаю, что на самом деле произошло в квартире Скрепкина, но вскоре после убийства Евгения ко мне обратился незнакомый и очень опасный человек. Настоящий бандит. Хуже, чем в самых страшных фильмах про русскую мафию. Только хорошо одетый. Так вот он не поверил моим клятвам, что я никого не видела, и даже угрожал. Представляете, – Вэвэ услышала всхлип, – он грозил сжечь мою каморку вместе со мной, если я не вспомню, кто ещё заходил в подъезд в тот вечер.
Жанна Альбертовна, выжидая, умолкла. Она пустила пробный шар и ждала реакции Вэвэ. Не может быть, чтобы та каким-нибудь образом не была в этом деле замешана.
И Вэвэ клюнула. Она не без оснований решила, что стала жертвой шантажа, хотя Жанна Альбертовна, вероятно, считала её только свидетелем. А вот появление неизвестного бандита могло оказаться даже опаснее, чем встреча с милицией, и Вэвэ позарез было нужно, чтобы консьержка продолжала молчать о том, что знала.
– Может, существует способ сохранить моё инкогнито? – уже совсем иным, почти просительным тоном промямлила она.
– В мире нет ничего невозможного, – деланно равнодушно ответила консьержка. – Но это не телефонный разговор.
– Так, может, нам стоит встретиться? – с надеждой спросила Вэвэ.
– Я полагаю, что это необходимо нам обеим, милейшая, – похоронным тоном произнесла Жанна Альбертовна, и они договорились о встрече вечером в скверике рядом с домом хитроумной консьержки.
Та ликовала. Похоже, эта дама не только что-то знает, но и готова платить за молчание. Осталось выяснить, кто намерен дать больше, библиотекарша или Михалёв. А ещё лучше было бы содрать деньги с них обоих.
– Убить тебя мало, сволочь, – как бы в ответ на мысли Жанны Альбертовны мелькнуло в голове у Вэвэ.
На следующее утро, сославшись на недомогание, Валентина Викторовна на работу не пошла. А отправилась вместо этого на рынок, где вызвала недоумение у тёти Клавы из Рязани, работавшей в мясном ряду. Её не столько удивило, что дамочка покупает такой большой кусок свиной грудинки, это – на здоровье, сколько то, что не хочет, чтобы она ей его порубила на подходящего размера части. Ведь так ей (грудинке) ни в одну кастрюлю или духовку не поместиться. Ещё больше тётя Клава удивилась бы, если б узнала, что странная женщина покупает мясо не для еды. Точнее, не в первую очередь для еды.
Через час Вэвэ можно было застать за странным занятием. На кухне её квартиры, на разделочной доске лежала грудинка, накрытая куском картона и старым, предназначенным на выброс пальто, а женщина с остервенением била по этому муляжу человеческого тела ножом, приноравливая силу и угол удара к тому, чтобы пробить всю конструкцию насквозь и почувствовать, как лезвие вонзается в дерево. После нескольких упражнений она решила, что удобнее всего наносить удар сбоку так, что, если бы грудинка не лежала, а стояла вертикально, располагаясь аналогично груди человека, то плоскость ножа проходила бы параллельно с землёй, чтобы с большей вероятностью не уткнуться в ребро, и чтобы для размаха руки при этом оставалось достаточно пространства.
Жанна Альбертовна пришла на встречу первой, потому что сгорала от нетерпения. Она с полным основанием гордилась собой и своей сообразительностью, считая, что и то, и другое должно быть достойно вознаграждено. Поколебавшись, она присела, подстелив на неприветливую осеннюю скамеечку неизвестно как попавший к ней номер «La femme» – стильного журнала для женщин. Какое-то время она крутила нетерпеливо головой, выглядывая библиотекаршу, но затем успокоилась и задумалась, на что потратит плывущие на халяву деньги.
А Вэвэ уже несколько минут как пришла и из темноты деревьев разглядывала сидящую под фонарём вымогательницу. Жалости в её глазах не было. Кого жалеть, когда стоит вопрос: или она, или я. Валентина Викторовна не испытывала иллюзий и понимала, что, став жертвой шантажа, останется в ловушке навсегда, поэтому единственным выходом могло быть только физическое уничтожение вымогателя. Вдоволь налюбовавшись консьержкой, Вэвэ решительным шагом вышла из своего укрытия, напугав при этом ожидавшую её даму, которая, впрочем, тут же успокоилась, увидев знакомую ей посетительницу гадалки. Она выглядела так же нелепо, как и в тот раз.
Жанна Альбертовна выдавила из себя приветливую улыбку и собиралась что-то сказать, когда сильная, одетая в синюю хозяйственную перчатку и вооружённая ножом рука новоявленной Немезиды ударила её в грудь. Консьержка глухо вскрикнула и захлебнулась в крике, потому что резиновая пятерня плотно прикрыла ей рот и нос, перекрывая доступ последним глоткам воздуха. Жанна Альбертовна вяло попыталась оттолкнуть убийцу, но сознание угасло, и она умерла.
Второй раз убивать оказалось намного легче, чем в первый. В неожиданном приступе веселья Вэвэ даже подумала, что это может превратиться у неё в привычку. Заведующая с удовлетворением оглядела плоды своего труда. Тёмная ручка ножа была практически незаметна на фоне чёрного кожаного пальто покойницы. Крови снаружи почти не было, она, видимо, впиталась в ткань одежды изнутри. Вэвэ оставалось только слегка подправить позу убиенной, чтобы та выглядела более естественной. А со стороны могло показаться, что одна немолодая женщина склонилась ко второй и прошептала ей что-то на ухо. Впрочем, смотреть на эти фигуры из театра теней в пустынном вечернем скверике было некому.
* * *
Но всё это было в прошлом, и произошло, казалось бы, даже не с ней, Валентиной Викторовной. И, если бы не сгоревшая библиотека, она бы ни за что не разрешила воспоминаниям вновь бередить её и так истерзанную душу. Но Бог, очевидно, считал иначе и всё-таки решил покарать её, видя, что земной суд не находит к ней дорогу. И сжёг её детище. Но, что удивительно, в ответ в её голове сложилась странная фраза: «Бог с ним, с богом – надо жить дальше», и душечка Вэвэ, отряхнувшись, как кошка, и вытерев слёзы, поплелась неспешно прочь от пепелища в сторону автобусной остановки. Домой, скорее домой.
Настя продолжала в одиночестве хлебать минеральную воду, ожидая, когда же её, наконец, отпустит головная боль. Назыров продолжал спать, а девушка мучилась от того, что вдобавок к боли ей начали мерещиться и какие-то запахи. Она вдруг отчётливо почувствовала, что в квартире пахнет гарью и бензином. Вначале она было решила, что после звонка Скрепкина, который сообщил ей, что библиотека ночью сгорела и они теперь дважды безработные, у неё разыгралось воображение. И, не обратив на запах никакого внимания, больше размышляла над тем, почему, судя по голосу, Владик не испытывал особой грусти по поводу пожара и, похоже, был даже доволен таким ходом событий. У неё даже мелькнула мысль, не сам ли он и подпалил для вящей страховки «Жемчужный порт», чтобы раз и навсегда избавиться от риска быть застуканными милицией. А если и так, она, скорее всего, была ему за это только благодарна, поскольку с ликвидацией «порта» рухнула и последняя завеса тайн между ней и её татарином.