Захватывающе интересное время, когда Елизавета Петровна начала осуществлять завещание батюшки, в смысле объединения Европы под Расейским скипетром. И уже жители Берлина присягнули на вечную верность Русскому престолу, но.… Господин Смерть любит не ко времени ставить свою жирную точку.… Кстати, Елизавета как-то издала указ запрещающий взяточниство. Интересно он когда-либо вступит в силу?
Присватанная Елизаветой, для своего дурачка племянника Петруши, немка Софи Августа Фредерика фон Анхельт-Цербская, ставшая опять же при помощи гвардейского переворота, нашей императрицей под именем Екатерина номер два, спасая свою родину от азиопского нашествия, направила непобедимые расейские полки в заброшенные причерноморские степи. И поставили ведь на колени воинственных крымских татар и почти не знавших поражений турецких янычар. Взяли, пожалуй, одну из самых неприступных крепостей своего времени – Измаил.
Я уже говорил, история это проститутка, которая всегда ложится под победителя, и под того, кто пережил победителя, и под того в чьем тереме квартирует. В нашей стране она учит, что под Бородином победили расейские. Но попробуйте объяснить это французам, которые отбили почти все наши укрепления на том воистину кровавом поле, когда Москва досталась им, пусть почти и брошенная населением. У нас на это непонимание один аргумент, – а кто потом босиком по снегу удирал, обмороженные уши женскими панталонами прикрывая. Повыступайте ка у нас с такими заявлениями, мигом напомним, чем наши казачки да гусары в Париже в 1814 году занимались. Недаром знаменитые французские бистро так созвучны с нашим – «нука быстро!» И кто теперь из потомков хитрых галлов и гордых франков докажет, что нет в его крови примеси славянской. Тем более, истинные патриотки парижанки, всегда стремились выжать из любых захватчиков все соки.
Еще один такой же пример. – Кто взял уже упомянутый Измаил? Почти любой расейский двоечник ответит – Александр Суворов. А в современной незалежной Украйне вам ответят – Цеж наш гетман, не помню тилькы, як его звали, чи Скоробогатый, чи Загайдачный. Это он со своими пятьюдесятью сотнями казачков все дело обстряпал. За это ему в нашем, еще с допотопных времен, городе Одесе, шо як раз напротив тойого сiла Измаилу, памятник дюже гарный поставили. А ваш Суворов, со своими ста пятьюдесятью тысячами лапотников, только под ногами путался.
– Слушай, так то ж, наверное, гетману Сагайдачному памятник, но он же жил лет за сто до Суворова. И на месте Измаила еще не крепость, сооруженная французскими инженерами по всем правилам фортификации, была, а захудалый городишко.
– Ну таки й шо, значит украинцы ти земли тем паче по праву имеют. Кстати, к Вашему сведению, в нашем пiдручнике истории, черным по белому достоверно утверждается, что вождь гуннов Атилла был украинцем. И ваще отвянь, то снова большевицкий голодомор припомню.
Что ж история может выглядеть и как правдоподобно сочиненная добрая сказка, и как злобный пасквиль. Но нельзя забывать постулат, народ, забывший свою историю, может вляпаться в пренеприятную историю. Правда, уже вышеупомянутый, достопочтимый драматург Шоу высказался несколько иначе: – «Единственный урок, который можно извлечь из истории состоит в том, что люди не извлекают из истории никаких уроков». Может быть он немного известнее, чем я, но мне моя трактовка больше нравится.
У меня сегодня прям праздник, какой то. Может по этой причине, в заключении, хотелось бы совсем немного потрепаться о праздниках, которые пришли к нам с древности. Вот, например, у католиков и остальных христиан, акромя православных, праздник рождества гораздо важнее, чем соседствующий новый год. И это правильно. Потому, что первое января просто дата в придуманном календаре, а двадцать пятое декабря такой день, в который солнце впервые заметно дольше торчит над горизонтом после зимней лени. Это повод! Его древние славяне обмывали, как и все народы, живущие в северном полушарии.
Когнечно, древние народы не знали такой даты, вообще никаких дат не знали. При долгой отлучке умный муж предупреждал жену о возвращении – буду на закате через одну новую луну. А нынешний день энергетика, т.е. 22 декабря волхвы и прочие жрецы определяли по лучу света проходящему через западное окно до последней черты. Страх был неимоверный, коли завтра еще раньше светить перестанет, то послезавтра настанет вообще конец света. Только солнышко, пару дней повыпендривавшись, бралось за ум и добавляло толику дня. Как тут не отметить? Но настоящий новый год у наших предков отмечался в день весеннего равноденствия. Этот день ныне просто дата в календаре, но до сих пор совпадает иногда с истинно славянской разгульной масленицей. Или возьмем, к примеру, еврейскую пасху. Ее еще и древние греки праздновали, тем, что совокуплялись кто с кем, всей ихней деревней прямо на поле. Чтоб оплодотворить землю. У нас, соразмерно климату это попозже и зовется праздник первой борозды. Разврату чуток меньше, поскольку, повторюсь не климат, а так…. А когда посевные работы закончены, то наступала троица. В смысле, это у христиан троица. А у древних славян тризна. Поминки по оставившим, этот не лучший мир, родным и близким. Древние славяне своих покойников обычно сжигали, (леса вокруг не меряно), а потом на месте кремации насыпали небольшой холмик. На могиле большого начальника холмик чуть поболе – курган называется. На тризне редко плакали, ну разве когда распевали грустные песни, а чаще плясали, потому как негоже плакать, когда человек наконец-то расстался со своей бренной оболочкой и свободным духом отправился в светлые небесные чертоги. А потом, когда окончен сенокос, наступала опять такая же ночь любви, как и при начале пахоты, только уже климат самое то, тоесть все девки твои, скольких догонишь. Потому и так что такое нижнее белье не знают, а тут вообще нагишом носятся. Да и не всегда торопятся убегать. Теперь называем это ночью Ивана Купалы. Но не было у наших древних сородичей еврейского имени Иван. И Купала, тоже, скорее всего не прозвище, а оттого, что все в купе, то есть вместе, собирались. А может и от словечка совокупляться. В смысле, что заниматься этим самым действом, почти на виду у всех, в эту пору не срамно. Короче умели славяне повеселиться, вон вижу, и у вас, у многих глазки заблестели, до того восхотелось возродить древний обряд, хоть прям сегодня, на лужайке перед госпитальным корпусом….
Да очень о многом хотелось бы поговорить. Много веселых и грустных моментов осталось и в древней и в новейшей летописи, но к моему великому счастью, кое-кто в армии вспомнил, что я и без правого копыта могу еще послужить Родине.
Засим позвольте откланяться. Пойду вершить историю, которую все мы здесь собравшиеся не завершили надлежащим образом по причине геройского ранения.
ШУРКА, О ПРОПРОЧЕСТВАХ ДРЕВНИХ СЛАВЯН, которые баяла174 ему его прабабка, а ей её прабабка, со слов её прапрабабки, собственноручно в юности переписывающей эти веды, на утраченной теперь древней до русской, вернее до христианской рунической грамоте – глаголице.
Первыми, после веков дикости осознали себя не стадом, а народом медные люди. Они научились у богов, позже почитаемых как демоны низвергнутые с небес, выплавке бронзы, золота и серебра. Потому и стали главенствовать над другими расами тьму тьмы лет. И был век их жесток, и жуть была в сердцах их и вокруг. Малые их государства скрыты ныне водами Срединного океана, пустынями полуденных земель, сельвами Западного материка и наслоениями ила в Месопотамии, да еще под щебнем от землетрясений большого Кавказа,. Древняя кровь их еще сохранилась у выродившихся потомков, но все более сливается с кровью серебряных людей, правящих миром ныне. Но не вечно преуспевание и этой расы. Суждено им благоденствовать только четверть от века медных людей. И есть век их жесток, сдержан на милосердие и к ближнему и дальнему. И на смену им идет раса золотых людей. И будет дешево при них, почитаемое ныне драгоценным и будет дорого, то, что сейчас не ценится. И век их скуп любовью к человеку, и продлится он половину века серебряных людей. И придут на смену им агатовые люди. И с приходом времён той расы исчезнут все другие этносы. И век их будет кроток, но короток, и остынет земля. Но всегда, то, что есть уже было когда-то. А то, что было, еще не раз будет, но не таким как прежде. У всякой вещи много сущностей, в середке многих сущностей одна вещь. Не боги придумали человека, а человек бога, чтоб найти его в себе.
Попытка наброска сценария, предпринятая Шуркой. Далекая до завершения и не близкая к совершенству.
Сцена 1. (Княжий терем в Киеве)
Широкий пир в большой горнице. Свет пробивается только через небольшие оконцы кое-где затянутые то блестящей слюдой, то мутным бычьим пузырем, высотой в одно неохватное бревно,. Стены в беспорядке увешаны, выделанными вместе с черепами, шкурами медведей и огромных волков скалящих страшные пасти. Между ними подвешены или просто стоят на полу круглые щиты, обитые толстой кожей, (на них неумело нарисованы какие-то диковинные звери, птицы и варяжские руны). К деревянным штырькам прислонилось несколько копий с привешенными возле рожна бунчуками из конских и волчьих хвостов. За длинным столом, человек на сорок – пятьдесят, на лавках сидят раскрасневшиеся от внутреннего жара, разнообразно, но небрежно одетые люди. В середине князь Игорь в ромейской рубахе из паволоки (шелковой ткани) лоснящейся от жира. Бороденка его всклокочена и хранит неаппетитные частички пищи. Часть лица покрывает безобразный шрам от давнего ожога.
На дальнем конце стола с трудом поднимается детина с голым пузом, в накинутой на мощные плечи безрукавке мехом наружу. Он, пошатываясь, поднимает огромную братину полную пенистой браги и что-то вещает, обращаясь к князю. Но, из-за общего шума слышны только отдельные скандинавские слова вящающие славу князю и его дружине. Внятно доносится только Ингвар сине хус трувор…. Не договорив, детина отпивает большой глоток пойла и тут же падает на руки торчащих поблизости гридей в простых одинаковых рубахах больше напоминающих мешки, но с незатейливым орнаментом по вороту, в виде свастик вышитых красными нитями. Слуги ловко подхватывают и бугая и братину. При этом некоторое количество жидкости всё ж проливается на живописно загаженные закусками и объедками грубо обработанные толстые доски стола. Один из сидящих поблизости дружинников поднявшись с места, бьет ближайшего парня по лицу и выхватывает братину. Отпив большой глоток, дружинник срыгивает часть пойла обратно в чашу и поспешно передает дальше по кругу. Остальные не мало не смущаясь, пьют коктейль и передают следующим. Холопы, один с расплывающимся огромным синяком, медленно тащат вслед за пьющими деревянную бадью, из которой время от времени, расписным ковшиком пополняют содержимое братины, стараясь не показываться из-за спин гуляк.
В центре зала, под дикое завывание дудок и гул больших бубнов, босиком пляшут девки в простых рубахах, длиной чуть ниже колена, но разрез ворота почти полностью открывает груди. Один из друганов князя ловит пробегающую мимо молодуху за длинную косу и притягивает к себе. Он задирает рубаху почти на голову девахе, и щиплет обнаженное тело. Девушка повизгивает, но не пытается вырваться. Мужик поднимает свою рубаху и развязав веревку запускает руку в свои широкие штаны. Некоторое время шевелит там, потом, скривив недовольную рожу вытащив руку, хлопает девицу по заднице, так что та отлетает несколько шагов. Несколько мгновений девка стоит на месте, потом, пьяно улыбнувшись и встряхнув тяжелой косой, присоединяется к пляске подруг.
Открывается невысокая, но широкая, массивная дверь в горницу. Склонившись, переступает через высокий порог седобородый старец, одетый в распахнутую соболью шубу. Шею его охватывает толстенная, витая серебрянная гривна. По взмаху его посоха музыканты прекращают терзать уши присутствующих и гул зала стихает. Старец обращается к явно недовольному князю: – «К тебе Конунг… княгиня Ольга с твоим сыном».
Князь, скривившись, громко произносит – Перейксниге яринереннэ рийгсиги175.
Зал сотрясает хохот почти полсотни глоток. В это время входит статная женщина в простом, белом, но богато расшитом самоцветными каменьями по вороту и широким рукавам платье. Волосы ее скрывает полупрозрачная накидка опоясанная нитью перлов176, на висках тяжелые, серебряной зерни бармы, а на руках спящий младенец, закутанный в парчу.
Она с порога кланяется князю в пояс и медленно плывет через зал, неся на вытянутых руках драгоценную ношу. Только на миг ее лицо омрачила брезгливая гримаса, когда воцарившую тишину нарушило рыгание валяющегося рядом со столом детины в меховой безрукавке.
Дружинники сидящие в пол оборота к княгине не очень охотно, но почтительно отодвинулись, позволяя той подойти к мужу. Игорь так же неохотно, но поднимается с лавки перед этой женщиной. Потом словно опомнившись, цедит сквозь зубы: – Я не вспомню, когда последний раз кидал семя в эту бабу и вдруг еще и она хвастает моим отпрыском. Или мне помогает сам Один?.... А может, их Перун забрался к ней в постельку?
В зале снова гогот, но тут же обрывается прерванный звуком звонкой пощечины. Игорь хватается за обожженную щеку. Рука его медленно сжимается в кулак, который вот-вот обрушится на глядящуюся рядом с ним хрупкой женщину. Но вместо сокрушительного удара длань застывает и разжавшись неуверенно опускается вниз, поближе к тому месту на грузном животике, куда упирается Игорев же ножной меч, удерживаемый изящной, но твердой рукой.
В горнице мертвая тишина, но даже и в ней едва слышны обрывки слов на одном из варяжских диалектов, которые шепчет княгиня своему мужу. Мужчина бледнеет и широко разводит руки в стороны, причем вид у него как у кобеля, который валится на спину, признавая безоговорочное поражение перед более сильной особью. Ольга видимо, удовлетворена видом мужа, потому что кротко кивает, но рука свободная от спящего младенца, вдруг резко метнулась в сторону и нож князя пробивает дно бочонка с ромейским вином, стоящего на другом конце стола – зелье разбрызгивается вокруг. Несколько бандитского вида рож вздрагивают от прикосновения красных как кровь капель. Женщина в гнетущей тишине в пояс кланяется на три стороны всем присутствующим и держа на вытянутых руках своё величайшее сокровище удаляется из горницы. За ней и собой осторожно прикрывает двери статный старец.
(Крупным планом женщина прикусившая в кровь губы, чтоб сдержать поток слез готовых вот-вот хлынуть из огромных глаз. Из-за ее спины слышится разгорающаяся нестройная норманская песня).
Сцена 2 (Лес в землях Древлян)
Глубокая осень. Четыре склоненные березы, осыпающие последнюю листву. Меж ними привязанный к вершинам за руки и ноги Игорь. Неподалеку в груду свалено с десяток его почти голых дружинников. На самом верху брошенных тел детина с раздробленной головой. Он в безрукавке мехом наружу, но босиком и без штанов.
Князь оглядывается вокруг и передергивается от страха но, сплевывая кровавую слюну, грозно рычит: – Смерды, ну-ко отпустите мя, бо горько попомнится вам и вашим чадам смерть моей дружины!
Рядом, с занесенным топором стоит бородач в подобии доспехов из бересты: – Коли повадился волк в овчарню, то не отвадишь пока не угомонишь во веки…. Уважим, мужики, просьбу гостя незваного – укажем путь на все четыре стороны? Несколько заросших по самые глаза мужиков хмуро кивают: – А чему б не уважить, пусть отправляется, куды хочет.
При этом вся ватага торопливо отходит подальше в сторонку. Только рядом с кольями, к которым привязаны склоненные вершины деревьев, остаются еще трое человек. Они разом поднимают вверх свои топоры. Ээээх – выдыхает первый бородач и отпускает топор на натянутую как струна веревку. Ээх – эхом отдаются три возгласа и березки резко распрямляются, вознося высоко над землей разорванного на части человека. На землю медленно опускаются желтые листья и неподалеку слышно карканье потревоженных ворон.
Сцена 3 (Вышгород)
Широкий двор. На высоком теремном крыльце стоит Ольга и смотрит как горит небольшое строение из которого доносятся жуткие вопли. Во дворе полно народу с деревянными бадьями полными воды и деревянными же заступами, чтоб кидать землю. Но, никто не торопится сбивать пламя. К княгине подбегает мальчик лет четырёх и, обняв ее ноги, плачет: – Мама, тамо люди. Ольгино лицо вздрагивает. Она поспешно поднимает сына на руки: – Смотри дитятко и помни, – то не людины, а каты, порешившие твого отца. Помни будущий властелин, бо власть сильна, токмо пока её робеют.
В то время подгоревшие двери, подпертые с наружи бревнышком, рушатся от мощного удара, и наружу вываливается страшно обгоревший голый человек. Едва он поднимается на ноги, как тут же стрела, пущенная со стороны терема, пригвождает его к объятому вырвавшимся пламенем косяку. Человек хрипит: – Мы пришли с миром, а ты гадиной обернулась. Теперя вещую именами Даждьбога, Перуна, Велеса и Мары прокляты княгиня ты и твой отпрыск до веку. Из черепа его будут пить враги твои. А внуки и правнуки будут истреблять друг друга, до седьмого колена пока не изведут весь корень.
Ольга цедит сквозь зубы и взмахивает рукой: – Вы пришли за миром – так обрящи ж его.
За ее спиной щелкнула тетива и голова горящего человека пришпилилась к косяку стрелой попавшей в глазницу.
Враг умолк во всегда, но княгиня все ж шепчет ему: – А супротив твоих проклятий и лесных богов я найду всевышнего заступника.
Сцена 4 (Коростень)
Открывается вид городища. Неподалеку виден частокол из толстых бревен, установленный на насыпи чуть выше человеческого роста. Перед частоколом (издалека, наплывая крупным планом) большая толпа, одетая в основном в одежды, сотканные из грубых холстин или вовсе небрежно сшитых звериных шкур. Многие еще и прикрыты чем-то вроде доспехов из коры деревьев и звериных костей. Плетёные щиты редко у кого, да и всё вооружение большинства составляют длинные колья с заточенными и обожженными концами. Многие еще и с топорами или просто сучковатыми дубинами. Напротив раз в десять меньший отряд – всего около сотни воинов. Все о конях. Прикрыты ратники кольчугами или толстыми кожаными куртками с нашитыми на груди и плечах металлическими пластинами. У всех щиты обитые толстой кожей и копья бликующие остро наточенными железными наконечниками. Головы прикрывают разномастные стеганые шапки с нашитыми поверху блестящими шишаками и бармами прикрывающими шею и скулы. У немногих за спинами перевязь с длинным мечом, зато у всех к ноге привязан короткий меч, по гарду запеленатый в кусок сыромятной кожи – «ножны». Чуть позади на высоком жеребце Ольга, с головы до пят прикрытая светлой меховой накидкой. Рядом с ней четверо конных мужей отличающихся особо добротными доспехами и вооружением. Перед одним мальчик в тонкой работы кольчужке и островерхом шлеме. На плечи накинут ярко-алый плащ. Мальчик любопытно вертит головой и улыбается, не обращая внимания на угрюмость окружающих.
Из скопища у частокола доносятся выкрики. Из-за расстояния они почти не различимы, но понятно – содержат оскорбления Ольгиному воинству, поскольку почти на каждую тираду раздается взрыв хохота толпы.
Ольга (с крайней степенью раздражения): – И доколе мы еще будем вслушиваться в хулу на нас? Иль може повернем обратно не солоно хлебавши?
Один из ближних воев (понуро): Дык, зело много супротивников. Завязнем в их како нож в тесте….
Он еще о чем-то вещает. Но дядька шепчет на ухо мальцу и подает коня в передний ряд воев. Малыш кидает со всей силы копьецо, но то падает, едва перелетев уши коня.
Дядька приподнимается в стременах. Оглядываясь назад, орет со всей мочи: – Чо сволота стоим, не видите, князь уже начал брань!
По воинству пробегает легкий ропот, но вот кто-то выкрикивает: – За князя! – и бросает коня вперед. Тут уже все устремляются вскач с дикими возгласами.
Часть толпы перед частоколом устремляется навстречу. Еще большая часть топчется на месте. Но есть немало и таких грозных вояк, кто карабкается на насыпь и пытается перекинуться через частокол.
В центре крутится яростная, но короткая сеча. Княжеские вои легко протыкают древесные доспехи защитников Коростеня, а копья последних не могут пробить ни щитов, ни брони врагов.
Только некоторые выбивают из седел нападающих. Еще меньше кому удается добить противника.
(Крупным планом) – один крепкий молодой мужик с плетеным щитом и топором на длинном топорище, ловко увернувшись от копья наседающего конного, рубит по ноге обутой в желтый сапог. Удар настолько силен, что почти полностью отрубает ногу, а конь валится на бок, придавливая седока. Выпад копья наседающего следом пешего этот боец ловит щитом. Копье легко пробивает щит, но застревает. Пока малоопытный дружинник пытается выдернуть жало, Мужик бьет его топором по голове. Железная бляха на голове и подшлемник не сдерживают удара, и лицо молодца превращается в кровавое месиво. Но тут же налетает еще один конный с высоко поднятым мечом. Коростенец пытается прикрыться щитом, но тяжелое торчащее копье мешает вовремя вознести защиту над головой. Удар обрубает наискось половину черепа, а потом уже вскользь и пол щита защитника. Дружинник, ни на миг не задержав бег коня, несется дальше – только ошметки грязи брызгают на объектив камеры. Ратник почти без головы стоит, пошатываясь еще некоторое время, а затем, выронив топор, медленно опускается на землю, почти обняв поверженного врага.
Сбитый с ног конь, похрипев, вскакивает на ноги и уносится в даль, а его седок, с ногой держащейся на каком то сухожилии и фонтанирующей кровью, дико орет и пытается приподняться. Но видимо при падении повредил еще и позвоночник, поскольку попытки его безрезультатны и только руки скребут землю, пропитанную кровью.
Тут и там еще крутятся яростные короткие схватки, в которых почти всегда побеждают вои Ольги, но большинство коростеньцев уже не думают о борьбе, а бегут к приоткрывшимся воротам города. А за привязанными толстыми веревками створками уже кидают в специальные пазы бревна, преграждая путь панически отступающим своим и нападающим дружинникам. Маленький Святослав, вскочив ногами на спину лошади перед дядькой, показывает на битву и кричит – Хочу туда! Но тот, придерживая мальца за пояс, спокойно отвечает: – Это успеешь еще, сперва наперво наукчись. Без должного навыка голова на плечах ноне торчать не долго будет.
Дружина добивает последних сопротивляющихся возле частокола, но в это время её осыпает град стрел и все торопятся отступить на исходные позиции.
Один из богато экипированных воинов подскакивает к княгине. Рука его, ниже короткого кольчужного наплечника пробита стрелой. Ольга недовольно хмурится: – Никак доблестные мужи испугались костяных стрел?
Воин, стиснув зубы, обламывает часть стрелы с оперением и протягивает поврежденную руку. – Секи кожу! Жало здесь костяное, да потравлено зельями да тухлой рыбой. Не прижжешь рану – надо будет отсекать всю руку. А сжалеешь руку – потеряшь голову. Княгиня своим ножом вырезает из предплечья зазубренную косточку, примотанную к остатку прута, при этом смотрит прямо в глаза боярина. Ни один мускул не дернулся на его лице, только зрачки глаз расширились. Огня? – спрашивает она.
– Не надо. У мя настой на перегнанном фряжском вине – отвечает мужик и достает небольшой кожаный бурдюк. Вырвав зубами деревянную затычку, он осторожно несколько капель цедит на развороченную рану, а потом, резко выдохнув, делает большой глоток.
Кругом воины освобождают от стрел свои и конские тулова. Со всех сторон доносится – Огня!
Ольга, повернувшись к Коростеню, протягивает руку и кричит: – Огня!
Финал: горит частокол и что-то невидимое за частоколом, а дружинники все мечут стрелы, наконечники которых обмотаны чадящей каким то горючим жиром паклей.
Сцена 5 (где-то в лесах близ Киева)
Короткая летняя ночь на исходе. Еще довольно сумрачно, но на востоке все ярче разгорается заря. Вдруг тишину пронзает зубодробильный звук рога. С голой земли на краю дубравы вскакивают десятка с два юношей, у которых только пробивается пушок над верхней губой.
Один, стряхивая росу, с длинной накидки сыромятной кожи, недовольно ворчит: – Боярин, сё ден не деля. Даже смерды не пашут и дают роздых скоту.
Широченный мужик, одетый в полный доспех ворчит: – Чо гоже пахарю, не пристало воину. Иль мыслишь, ворог будет ждать, пока ты выспишься до понедели?
Невысокий парень, заплетая в косы длинные волосы цвета спелой ржи: – Дядько, дык вчерась только к ночи прибегли, отмахав почитай пять на десять верст. И с устатку почти не жрамши спать завалились…
Мужик громко прерывает тираду отрока: – Плохо, чо не откушали. Раз сё день не деля, то и дадим роздых животам. Много тише, чтоб не слышали остальные, добавляет: – А тебе княжич роптать вовсе не пристало. Речи скоромно, но зычно, так чтоб все поведали – молвил князь.
Широко расставив ноги и перехватив тяжелое копье рожном в низ, воспитатель орет: – А теперя подхватили вязанки и айда на луг бить стреловым боем. Если у кого тетива замокла, то готовьте зады для плетки. Древко угрожающе раскачивается, готовое подогнать нерадивых новиков.
Отроки недовольно зажимают меж ног большие вязанки дубовых поленьев и нелепо двигаясь, поспешают к большой поляне, на краю которой расставлены большие чурбаны изображающие подобие пеших воинов.
Некоторое время они краснея от натуги возятся с тугими клеёными луками натягивая тетиву, а потом по команде выпускают стрелы, стараясь чтоб следующая стрела срывалась в воздух пока первая еще не достигла мишени расположенной шагов за пятьдесят.
Дядька орет на княжича: – Куды кладешь? Не чуешь, чо ветерок с озера? С вязанкой будешь мыкнутые стрелки сбирать. Всем оставить стрелять, колчаны за спину и добить ворогов.
Большинство юношей с облегчением разжимают ноги и, не обращая больше внимания на рухнувшие с грохотом вязанки, бегут вынимать стрелы из отмеченных охрой уязвимых точек «врагов». Подбегая каждый широким взмахом посылает из рукава, привязанный к запястью на ременную петлю кистень, стараясь угодить в переносье грубо нарисованной личине.
Остальные, чьи стрелы ушли, не задев мишеней, неуклюже двигаются к едва виднеющимся белым лебединым оперениям.
Сцена там же (на краю поляны)
Новики лежат в тени громадного Дуба. Копья составлены в пирамиду рожнами вверх, распрямленные луки и колчаны со стрелами подвешены на деревянные колышки, вбитые в бугроватую кору. Чуть отдельно от всех сидит дядька и трое отроков. По случаю полуденного зноя шнуровка его кожаного доспеха ослаблена и тяжелый островерхий шлем с подшлемником и кольчужной бармой, бережно отставлен чуть в сторону. Но он по-прежнему при полном вооружении, рисует тонким прутиком что-то непонятное, на вытоптанном от травы земляном пятачке. Юноши, приоткрыв рты, жадно внимают.
С недальнего края поляны доносится посвист. Дядька кивает головой и один из «слушателей» подхватив пику, стремительно исчезает между деревьями. «Лектор» продолжает рассказ, но оставшиеся смотрят в сторону, где исчез товарищ. Дружинник отвешивает Святославу ощутимую оплеуху и гундосит – Внимай сюда княжич. Свистели не тревогу, а наезжих. Кто таковы все одно скоро узнашь, а тута построение гречанской рати. Заставлю завтра повторить слово в слово.
Святослав улыбаясь – Да как попомнить всё, когда живот рычит с горя, почто пуст от вечера. Можно на веточке зазубрю, чо ты баял?
– Зазубрить зазубри, конечно, но потом за собой воз таскать будешь зазубренных уроков? А пузу свому кажи заткнуться. В походах дни по три не до жиру. Так чо пущай обвыкается.
На поляну, в сопровождении убежавшего паренька, въезжают трое конных. Тот что в середке, крепко переплетен ремнями, концы от которых держат дюжие молодцы, без доспеха, но при ножах и со снаряженными луками.
– Вот боярин, как и просил, с заставы прихватили тебе степняка. Поединщик зело борзой – говорит один из сопутствующих. При этих словах, он ударом ноги скидывает связанного пленника с конского крупа. Спутанный смугляк мешком валится на землю, теряя с бритой головы мохнатую шапку, но тут же вскакивает на кривые ноги и дико озирается вокруг с узкоглазым прищуром.
Дядька кивает своим – Распутайте кипчака, только оружие держите подале.
Сопровождающий – Ой ли, извернется да в лес утекёт.
Дядька – далече не утечет. Без коня и оружия в наших лесах ему пути, до первой волчьей ямы. Толковать, кто с оным может ли?
Сопровождающий – Я толмачь, тому и тут.
Дядька – Ну сиречь втолкуй, чо отпущу басурмана! Должон оный с кажным моим новиком показать бой рукопашный до трех раз. Устанет, пусть отдыхает сколь потребно, хоть до трех дён. Но до на следной середы каждого уразумить.
Сопровождающий, путаясь, что-то пытается объяснить человеку, который явно не хочет внимать говорящему, а только дико зыркает по сторонам и растирает затекшие руки. Но потом всё ж задерживает на переводчике угрюмый взгляд и произносит: – Ту бейлеман (не понимаю).
Сопровождающий боярину, с явным облегчением: – Речёт чо не согласный. Мол, можешь сразу убить.
Дядька – Втолкуй, чо даю слово боярина.
Только тут степняк обращает внимание на дядьку и едва заметно кивает лысой головой.
Дядька – Ну, Зыбило, давай первой.
Святослав горячится, – Чему не я? Я князь!
– Тому чо князь. Не в драку тобе первому лезть, а толково продумать и узрев слабые места ворога, бить на верняк.
Самый крупный из парней улыбаясь, наматывает на костяшки кулаков сыромятные ремешки и вступает в широкий круг, тут же образованный расступившимися товарищами.
Он еще недоросль, почти подросток, но более чем на пол головы выше соперника и не чуток шире в плечах.
Сжав крупные кулаки на уровне плеч, немного в раскачку движется на спокойно стоящего соперника. Подойдя на достаточное для удара расстояние, делает широкий замах. Кипчак вдруг подпрыгивает и ударяет обоими ногами в грудь парня. Тот кого прозвали Зыбило отлетает на пару шагов, падает, вскакивает на ноги и грозно рыча движется в новую атаку. Тут уже кипчак устремляется навстречу, легко уворачивается от размашистого удара, делает подсечку и когда парнишка падает, наносит удар кулаком в область печенки. Зыбило больше не стремится подняться, а поджав ноги и ухватившись за бок тихо постанывает. Степняк же, не спеша, возвращается на место в центре импровизированного круга и застывает с бесстрастным как у идола лицом.
Святослав кричит дядьке – То ж не лепо, он ворог подножку поставил.