Бессонная ночь в плацкарте, а затем, на контрасте, обволакивающий домашний уют. Тапочки, горячая ванна, вкусная еда, чистые простыни, долгожданное, особенное, чувственное тепло, долгий непробудный дневной сон, и кажется, что события последних дней приснились. Не было ни Харькова, ни казённого общежития, ни коменданта с членом парткома, ни толчеи аэропорта и вокзала, не было вагонной вони и паноптикума храпов – был бесконечный длинный странный сон, оставивший неприятный осадок, на смену которому пришло радостное ощущение от пробуждения в собственной постели.

Харьковские проблемы и зависшие без ответов вопросы взяли тайм-аут. Им на смену тут же, как только открыл глаза и осознал своё географическое место на глобусе, пришла одесская предновогодняя суета.

Место проведения Нового года было известно задолго до наступления зимы, состав провожающих старый и встречающих новый год с точностью до плюс-минус шести человек тоже. Остался символический пустячок, без которого Новый год теряет свое очарование, – купить ёлку и под неё подарок.

Двадцать девятое декабря – последний день, последняя возможность покупки подарка, если он не был приготовлен заранее. До утра тридцатого можно, конечно, подумать на эту тему, но результат реализации планов асимптотически стремится к нулю. Но по большому счету – это уже цейтнот, откладывать некуда. Почему же человеку, де-юре находящемуся в Харькове, а де-факто в Одессе, не потратить полный свободный день на благое дело и не купить подарок? Кстати, ёлка, новогодний стол, дефицитные продукты и шампанское – это тоже вариант новогодних подарков, но очень жадных и ограниченных людей, к которым я себя, естественно, не относил.

Ёлка. Нужно купить ёлку во что бы то ни стало. Не путать с расхожей фразой «сколько бы она ни стоила».

Второй троллейбус довез меня до «Синтетики» на углу Дерибасовской и Ленина. Эх, «Как на Дерибасовской угол Ришельевской, в восемь часов вечера разнеслася весть…». Я ступил на тротуар в приподнятом настроении, с твёрдым намерением обойти все вероятные точки подарков на Главной Улице Одессы, не торопясь дойти до Нового рынка и, в конце концов, купить там ёлку.

Магазин «Синтетика» ничем, кроме мыльниц, расчёсок, клеёнок и прочих целлофановых фартуков как достижение новаторской химической промышленности, удивить не мог, поэтому свой обход я начал с того, что немного вернулся назад по ходу троллейбуса, к перекрёстку.

Угловые колбасный магазин, банк и кулинария однозначно не привлекательны для поиска подарка. Тут надо знать точку – маленький комиссионный магазинчик возле «Снежинки».

Протиснуться сквозь скопление зевак к прилавку всегда сложно. Но именно там, на границе бедности и богатства, происходили приглушенные важные разговоры между продавцами и их знакомыми. Как бы невзначай, заинтересованно рассматривая что-то на витрине за спиной продавца, при определённой доле удачи, из их тихого, доверительного разговора можно почерпнуть ценную информацию о ближайших поступлениях.

Мне повезло, я пролез почти вплотную и обратился в слух. Хорошо поставленным внятным шёпотом продавщица по секрету, перегнувшись к уху покупательницы, излагала перечень товаров. Из списка принятых на комиссию, но ещё не оформленных вещей меня заинтересовала зелёная водолазка за двадцать пять рублей, которая не раньше завтрашнего утра (может быть, если заведующая её не продаст своим клиентам) поступит в продажу.

На улице было холодно и сыро, около нуля. Привычная зимняя одесская погода. Пронизывающий тонкий ветерок с моря въедливо пробирался сквозь капусту одежды и пронимал до костей ползущим ледяным ознобом. Небо низкое, серое. Облака сдержанно пропускали тусклый дневной свет без намёка на прояснение. Казалось, что подслеповатый сумрак, безжизненный и скупой, окрасил исключительно в серые тона спешащих людей, снующие автомобили, продуваемые улицы, мокрые, в потёках фасады домов, голые зябнущие деревья, обнесенные ноздреватыми горками умирающего грязного снега.

Плотно обмотал шею теплым шарфом и, вдыхая этот южный, ни с чем не сравнимый холодный, влажный, простудный, с привкусом моря и автомобильных выхлопов городской воздух одесской зимы, наслаждаясь видом домов, прикрывших своё летнее очарование угрюмым палантином бесцветного дня, радостно чувствуя всеми клеточками организма долгожданную ауру родного города, я по-деловому, с неуловимо легким налётом напускной праздности, вышел на Дерибасовскую.

Этот целеустремленный обход по намеченным торговым точкам в рамках поставленной задачи – покупка новогоднего подарка – с высокой вероятностью был предсказуемо безуспешным и всё же носил элементы надежды и неопределённости, делая его похожим на игру «верю-не-верю».

Первый по ходу большой угловой банк – отпадает. Магазины «Военная книга» и «Политическая книга» – даже не захожу, не верю, отпадают. Ресторан «Братислава», бывший «Юбилейный», – на первом этаже кулинария и кофе эспрессо, верю, кофе сильно разбавлен водой, тоже верю, но трачу пять минут на небольшую очередь и маленькую чашку. Предчувствия не обманули – кофе невкусный и почти прозрачный.

Через дорогу «Лакомка» – верю, зашёл, посмотрел. «Птичьего молока» нет, «Стрелки» тоже нет. Следующий магазин галантерейный, «Берёзка». К валютным «Берёзкам» никакого отношения он не имеет. Чтобы выезжающие на работу за границу москвичи и прочие валютные гости Одессы сразу же почувствовали разницу, назвали его «Берізка» (укр.). Слабо верю, но зашёл. Ничего интересного, обычна толчея.

Быстро проскакиваю мимо магазинов «Куяльник» и фототоваров «Спутник». За ними летний кинотеатр «Комсомолец». Я аж вздрогнул, представив себя примёрзшим к ледяной скамейке с мороженым, в рубашечке с короткими рукавами, сидящим перед экраном. Затем «Дом обуви» – не верю, мимо. Угловой гастроном, тоже мимо.

Так, а что осталось на противоположной стороне? После стеклянных, по-современному стильно скошенных, витрин ресторана «Алые паруса» много полезного, но ничего нужного: фотоателье, аптека, оптика, музтовары, пуговицы «Гудзики», цветы, колбасный, кафе «Морозиво», сберкасса, молочный и «Овощи-фрукты».

Двигаюсь дальше, проскакиваю мимо ювелирного – верю. Даже уверен, что есть в продаже подарок, но всё очень дорого. За любыми недорогими украшениями хвост очереди уже давно был на улице – не верю. Гостиница «Спартак», за тяжёлой дверью мраморные ступени на второй этаж, швейцар разводит руками – сигарет нет.

Повернул на площадь Мартыновского, там два букина, по десять минут на каждый, кое-что заприметил, если не получится с водолазкой, есть варианты, уже радует.

Вернулся на Дерибасовскую к «Дому книги», в отделе искусств чёрно-белые альбомы с репродукциями картин «Эрмитажа», блеклые, выхолощенные. Из художественной литературы только классики из школьной программы и неизвестные авторы в запылённых обложках. Люди возле прилавков не толпятся, значит, дефицита не будет – народная примета.

Опять на улицу и вперед. «Золотой ключик» обрадовал большой очередью за большими коробками конфет, надо взять на заметку. Гостиница «Большая Московская» – не надо. Кинотеатр «Хроника» – не уместен, как и выглядывающий из-за угла «Гамбринус».

Напротив, на другой стороне Дерибасовской: кафе-мороженое, кинотеатр «Маяковского», Горсад, фотоателье на лесенке, «Медицинская книга», на углу «Радуга» ювелирторга – не верю.

Впереди «Пассаж» – самое реальное место что-то найти. Маленькие магазинчики, спрятанные за огромными стеклами витрин и старинными резными дверьми, встречали теплом после промозглой улицы и тут же провожали, демонстрируя массу полезных, но не пригодных для подарка товаров. Обойдя практически все лавки под пристальными взглядами пыльных полуодетых античных кариатид, задумчиво стоящих между окнами второго этажа, и более откровенно обнажённых женских скульптур, присевших на край балконов, я вышел через второй вход на Советскую Армию, не упустив возможности на прощанье полюбоваться огромным стеклянным потолком центрального зала, как образцом инженерной мысли собратьев Эйфеля.

Справа «Гастроном № 1» – не верю, слева спорттовары «Спутник» – тем более.

По Садовой в сторону Нового рынка, как вариант, галантерейный магазин после аптеки «Гаевского», но, уловив тенденцию продаж в этот предпраздничный день, – не верю. Дальше по ходу улицы на углу кулинария с вкусными пирожными, а если завернуть за угол и пройти один квартал, можно попасть прямо в наш холодильный институт, но там меня видеть не должны, я в Харькове.

А что впереди? Ремонт обуви с большим котом в сапогах, парикмахерская на ступеньках, главпочтамт и, собственно говоря, всё.

Пройдя короткую, даже по одесским меркам, улицу Садовую, я наконец-то достиг Нового рынка и с уверенностью, что именно здесь мне всё-таки сегодня повезёт, быстро прошёл через главные ажурные ворота.

Найти место продажи ёлок удалось, но с одной существенной оговоркой. Загончик, устланный зелёными иглами и обрывками маленьких веточек, был, замок на нём висел, а продавцов или хотя бы одной завалящей ёлки не было. Обойдя вокруг, надеясь выяснить перспективы продажи важного новогоднего атрибута, я получил чёткий и исчерпывающий ответ.

– Еще вчера все ёлки продали, и до следующего года не будет, – чему-то радуясь, сообщила торговка кислой капустой.

– А может, где-то ещё продают, не знаете?

– Может, и продают, вон там под навесами, – кивнула она головой в сторону рядов и неожиданно громко, жизнерадостно закричала, – капусточку, кому капусточку, недорого.

«Спекулянты», – понял я, как только подошёл поближе.

Двухметровые, большие ёлки продавали по семь-восемь рублей, средние по пять-шесть, а других, собственно говоря, и не было.

«Хороший навар, при госцене рубль двадцать за метр», – подумал я, обходя продавцов.

Дешевле пяти рублей ничего не было, и я забрёл под навес между двумя пустыми рядами. В дальнем конце, в полумраке, вырисовывалась фигура с невысокой, в мой рост, ёлкой, бережно удерживаемой за ствол дядечкой в темном пальто и фуражке. Ёлка была в меру пушистой, однобокой, это нормально, если поставить в угол, с надломленной верхушкой, в самый раз, чтобы надеть ёлочную звезду из бусинок и стеклярусов.

– Сколько? – спросил я, не переставая рассматривать ёлку.

– Пять, – ответил дяденька и добавил, – красавица, – и для убедительности гордо, любуясь, поднял её на вытянутой руке.

– Три, – сказал я для начала, готовый отдать четыре.

Дяденька взялся за козырек, приподнял фуражку, почесал темечко, резко нахлобучил её обратной и, махнув рукой, в сердцах сказал:

– А давай… А то до дома пора, на электричку не успею. Только веревки обвязать нету, – добавил он.

– У меня есть, – обрадовался я и, всучив трояк, схватил ёлку.

Связывать разлетающиеся колючие лапы было неудобно, ёлка стремилась вывернуться, упасть, хлестнуть по глазам и больно кольнуть уши. Пришлось выйти на свет поближе к людям, надеясь на чью-то помощь. То, что я увидел у себя в руках, выйдя из-под навеса, привело меня в ужас. Ёлка та же, в мой рост, однобокая, с поломанной верхушкой, но иголки не тёмные, красивые, какими выглядели в полумраке, а ржаво-зелёные, с жёлтыми засохшими концами, старые, шумно опадающие при резком движении. А дяденька? Я резко повернулся, вглядываясь в полумрак под навесом, – его и след простыл.

– Вот дебил… Бля-я-я-я… – то ли про него, но в большей мере про себя, вырвалось вслух.

Непроизвольно вылетевшее, тягучее и неприличное «Бля-я-я-я…», в полной мере относилось и к ёлке, которую я ещё раз внимательно и критически осмотрел. Окинул я этот хвойный кактус свежим, по-новому здравым, не суетливым, взглядом и понял: меня надули, причём самым тупым, бессовестным образом. Очевидным было ещё и то, что этой «красавице» не суждено быть украшением праздника.

«Сам виноват, – ругал я себя, – заплати пять рублей, выбери ёлку на свету, осмотри, рассмотри, разгляди, да всё что угодно делай, укуси и потряси, в конце концов, но купи нормальную. Сэкономил, ничего не скажешь. «Скупой платит дважды». Сколько раз Мосик повторял».

Я уже посматривал по сторонам, надеясь найти место, куда её выбросить, но тут ко мне пошел мужчина и спросил:

– Почем ёлка?

– Пять, чтоб отдать, – не моргнув глазом, ответил я.

Мужчина, наклонив голову на бок, с подозрением взглянул на неё ещё раз.

– Подумаю, – пробурчал он и боком попятился, не отрывая взгляда от ощетинившихся веток.

– Я уступлю… – крикнул ему вдогонку.

Он лишь кивнул головой и удалился рассматривать других представителей ёлочных питомников, в ряду которых по неосторожности оказался и я со своим чудовищем.

– Сколько? – услышал я вопрос, и, не оборачиваясь, ответил:

– Прошу пять.

– А отдать?

– Тоже пять, – весело ответил я и повернулся к молодой паре, робко приценивающейся к ёлке.

Серьезный вид, с каким они изучали моего уродца, меня окончательно развеселил:

– Утром продавал по десять. Одна осталась, поэтому и прошу, и отдаю по одной цене – всего пять рублей. Даром, – всё больше вживаясь в образ прожженного спекулянта, доверительно поведал я им.

В двух парах устремленных на меня глаз я увидел растерянность и готовность купить моего колючего монстра. Они переглянулись, парень уже полез было в карман за деньгами, и тут мне стало их жалко. Купят, испортят себе праздник.

– Извините, ребята, не продается, сам купил, – улыбнулся я и добавил, – неудачная шутка.

– Так вы не продаете? – робко переспросила девушка.

– Это моя ёлка, – повторил с нажимом на «моя».

Ребята, так ничего и не поняв, пошли дальше вдоль ряда продавцов.

Подъехали рыжие «Жигули», тройка. Из открытого водительского окна высунулась голова в мохнатой лисьей шапке:

– Сколько хочешь?

– Пять.

– Даю четыре.

– А если бы я сказал шесть, давали бы пять?

– Ну.

– Тогда шесть.

Голова рассмеялась и исчезла, машина тронулась.

«Что ж он уехал, я бы за трёшку отдал и не мучился», – разочарованно подумал я.

Желание играть в торговца ёлками улетучилось, отдам её первому, кто подойдет, решил я, критически осматривая своего колючего мучителя. А нет, так выброшу и куплю новую.

Подошли мужчина с женщиной:

– Продаете?

– Могу продать, если попросите.

– Сколько?

– Три и забирайте.

Мужчина взглянул на женщину и спросил:

– Берем?

Она кивнула головой и ответила:

– Бери, а я схожу в мясной, потом приду и подпишу протокол.

Её последнее, тихое, ключевое слово я-то услышал, но пропустил его мимо мозгов.

Мужчина достал три рубля и протянул их мне. Моя ёлка вызвала интерес: её обступили новые, внезапно подошедшие покупатели, заслоняя собой чахлое солнце.

– Не продается, – сказал я зевакам, протянув руку за трёшкой.

Как только я взял три рубля, мужчина с видом факира, извлек красную книжечку с золотым гербом СССР на обложке и, помахав в раскрытом виде перед моим носом, сказал:

– Пройдемте, гражданин.

Любопытные покупатели, которым я только что говорил, что ёлка не продается, резво, с каким-то непонятным мне удовольствием, схватили меня за руки и повели. Вели долго, через весь Новый рынок. Один внештатный сотрудник, он же тихарь – с одной стороны, второй – с другой, кто-то ещё топтался сзади, а между ними я, собственной персоной, – ёлка в одной руке, три рубля в другой.

– Вон, смотри, спекулянта поймали, – услышал я сквозь тяжёлый звон в ушах, не покидавший меня с момента, как увидел милицейские корочки.

Я шёл, ничего не видя перед собой, не чувствуя ног. Ощущение нереальности было основным, заполняющим сознание. Ситуация не умещалась в рамки разумного, не поспевала за скоротечным, контрастным перерождением бабочки в гусеницу. Перерождением из надуманного весёлого, жизнерадостного, лихого театрального образа доброжелательного продавца ёлки в затравленно шагающего под конвоем в милицию спекулянта. Возникла иллюзия сна, причем сна недавнего, свежего, резонирующего с искаженной реальностью, с еле уловимой, летучей подсказкой в подсознании о том, что со мной это уже было. Меня уже точно так же вели, взяв под руки, в милицию. Совсем недавно, вчера или позавчера – во сне. Так же пересохло во рту, такие же суматошные мысли и так же было невыносимо безысходно.

Нужно только проснуться, открыть глаза, и этот старый сон прервется, испарится, уступая место следующим короткометражным сериям мимолетных впечатлений. Я инстинктивно ещё шире открыл глаза, отгоняя наваждение, но ничего не менялось. Я по-прежнему плёлся с ёлкой и тремя злосчастными рублями в отделение милиции.

Какая-то малосильная мыслишка, пытаясь пробить ступор, охвативший меня, слабо промелькнула, отскочила от тупого мозга и потерялась. Изловить, удержать и понять её показалось мне очень важным, но она не давалась, выскальзывая, всё более удалялась, унося с собой какое-то очень важное сообщение. Информацию, способную прекратить этот кошмар, подсказать, как мне, уже не раз и не два переживавшему подобную ситуацию, нужно из неё выпутываться.

Маразм какой-то. Со мной такого не было никогда. Это бесовщина. Это продолжение ночных бессонных воспоминаний в плацкартном вагоне Харьков – Одесса. Бумеранг впечатлений. Кривая ухмылка ничего не прощающей судьбы:

– Ты испытывал облегчение, когда не тебя, а Митю задержали за фарцовку? Теперь сам почувствуй, испытай на собственной шкуре. Последствия только иные. Для девятиклассника одни, для пятикурсника, ой, совсем другие.

Последствия – вот что пугало более всего. Ускользающая мысль замерла и оказалась конкретным руководством к действию – надо бежать. Надо бросить ёлку, вырваться и бежать. Поздно…

Одноэтажный домик с вывеской «Милиция» я проходил сотни раз и никогда как законопослушный гражданин не обращал на него внимания. Теперь же, поднявшись на несколько ступеней, меня туда завели и, отпустив руки, подтолкнули к открытой двери одного из помещений. В небольшой комнате стоял письменный стол, ряд стульев вдоль решетчатого окна, выходящего на серую стенку, большой сейф в дальнем углу и трехногая вешалка возле двери. Вслед за мной вошел мужчина-покупатель злополучной ёлки и один из его помощников.

У покупателя под чёрным гражданским пальто был милицейский китель с лейтенантскими погонами. Я посмотрел на брюки – они были форменные, с лампасами. И это меня прибило ещё больше, доказывая, что уже однажды произнесенное слово «дебил», как никогда точно, нашло своего адресата.

– Это недоразумение, – начал я быстро оправдываться, просительно прижимая к груди шапку, пока лейтенант проходил мимо меня к столу. – Понимаете, я купил эту ёлку десять минут тому назад за три рубля под навесом. Там было темно. Вынес на свет, увидел, что она старая, вот смотрите – вся сыпется. Что делать? Решил выбросить. Тут вы подходите, спрашиваете: «Сколько?», я и говорю: «Три рубля». Вот они.

– Деньги забери у него, – распорядился лейтенант, обращаясь к своему помощнику.

– Да я сам отдам, – опередил я «тихаря» и положил три рубля на край стола.

– Документы есть? – спросил лейтенант, снимая колпачок авторучки и разглаживая лежащий перед ним чистый лист бумаги.

– Нет, – уверенно покачал я головой, – поймите, это недоразумение…

– Фамилия, имя, отчество, – прервал милиционер.

Я назвался и тут же пожалел… Надо было представиться вымышленной фамилией, у меня всё равно нет с собой ни студенческого, ни паспорта. От своего очередного промаха мне стало ещё противнее и горше.

– Работам, учимся?

– Учусь, студент, пятый курс, – почему-то думая, что это растрогает, добавил я.

– Учился, – назидательно поправил меня лейтенант, – напишем сопроводиловку в институт, за спекуляцию выпрут из комсомола и автоматом из института.

– Так я же не спекулировал, – с жаром бросился доказывать я, – поймите, я купил за три рубля и продал за три рубля, спекулянты на перепродаже зарабатывают, а я нет. Ну, посмотрите на меня, разве я похож на спекулянта?

"Спекулянт ёлками" на Дерибасовской. 1976 год. А.Шишов

Вот это было лишним. Конечно, никто на базаре не спекулировал ёлками в рыжей ондатровой шапке, коротенькой тёмно-коричневой югославской дублёночке, исландском шерстяном шарфе, американских джинсах, итальянских кожаных полусапожках и в японских часах «Orient», которые я тщательно скрывал, натягивая рукав толстого модного полосатого свитера.

И на студента, живущего на стипендию, я тоже был не похож. Не вдаваясь в детали, я всегда мог объяснить свой благополучный вид заботой родителей, повышенной на пятом курсе стипендией и зарплатой по НИСу в лаборатории криомедицины. Только кому это интересно?

Если не для печати, то я всячески одобрял привитую моим родителям в Одессе народную мудрость – дети должны выглядеть не хуже других. Тем более им было с кем меня сравнивать. Это чтобы я был «не хуже других». Каждодневно перед глазами папы и мамы имелись живые примеры – моя сестра, одевающаяся в привезенные из-за границы вещи её плавающей на круизном лайнере «Шота Руставели» свекровью, а также муж сестры Алик – завзятый любитель импортных «прикидов», заграничных дисков и редких сигарет «Peter Stuyvesant». И раз меня не удалось убедить покинуть родное гнездо, чтобы облегчить жизнь родителям (как увещевал меня папин товарищ Семен – «ошибка авиаций»), и я не поступал в лётное училище на казённые хлеба, то приходится меня обеспечивать. И хуже того – потакать моей пагубной привычке добротно и модно одеваться, исподволь привитой моими ближайшими родственниками – старшей сестрой и, особенно, её мужем, модником до седых волос.

Был у меня ещё один источник доходов – халтуры для заочников. Курсовые работы по «Деталям машин» и «Теории машин и механизмов», задачки по той же «ТММ» и «Сопромату», но это не для милиции, заработок-то незаконный. Не так давно, между делом, халтурка подвалила по «Деталям машин» – четыре ватманских листа, это двадцать четвёртый формат, по двадцать пять рублей, плюс записка рубль лист. Итого, за одну неделю месячная зарплата инженера. Не хило. Скажете легко? А попробуй эвольвенты по точкам построить, план скоростей, план ускорений, зубчатое зацепление прорисовать, редуктор рассчитать и вычертить? Кто-то гуляет, кто-то собирает диски, книги или марки, а я люблю модно одеваться. Погулять, конечно, тоже люблю, грешен. Коллекционирование, в привычном понимании этого слова мне также не чуждо. Не считая забытого детского увлечения красочными марками, у меня есть абсолютно бесплатное хобби – обклеивание раздвижной плоской двери в туалет коробочками и пачками от различных табачных изделий, пока только изнутри.

В душе я, конечно, охотник, только ружья никогда в руках не держал и охочусь не в полях, лесах и на болотах, а в джунглях. Городских. Покупка новой шмотки ничем не уступает охоте на дичь или кабана. Есть азарт поиска и преследования. Нужно аккуратно подойти к продавцу, войти в доверие, понять, что за «зверь» перед тобой. Кинет, не кинет. Нужна выдержка, чтобы не купиться на первое же попавшееся, а потом долго сожалеть. Необходим зоркий наметанный глаз, чтобы распознать фирму́ и не нарваться на самопал. Сообразительность, чтобы купить подешевле и, самое главное – опыт, безошибочно выводящий на места обитания «дичи».

Из различий – это то, что стреляешь не патронами, а деньгами, и не из ружья, а, само собой понятно, из кошелька. И к добыче отношение другое. Её не нужно тут же освежёвывать и употреблять безвозвратно в пищу. Свой охотничий трофей я могу поносить недельки две-три, отряхнуть его «взлохмаченную шкурку», придать товарный вид и продать другому охотнику или любителю лёгкой наживы, опять зарядив свой финансовый патронташ для следующей охоты.

– Шапку не ломай, мы не баре. Содержимое карманов на стол, – скомандовал лейтенант, критично осмотрев мой внешний вид.

На стол торопливо укладывались один за другим в маленькую кучку: сигареты, спички и троллейбусный билет из дубленки; ключи от квартиры, сложенная пополам десятка и ещё несколько смятых рублей из боковых карманов джинсов. Задние карманы проверил – пустые, из «пистончика» для мелочи с трудом, двумя пальцами, извлек ключик от чемодана.

– Ключ от машины, – восторженно закричал работник в штатском, бросился к столу и схватил маленький плоский ключик, – где стоит машина?

И уже, обращаясь к лейтенанту, с энтузиазмом продолжил:

– У него в машине остальные ёлки, он их по одной выносит на продажу. Спекуляция в крупных размерах. Где машина?

– Это ключ от чемодана, – разочаровал я его, – а машины у меня нет, езжу на троллейбусе, вон билет. И прав у меня нет, не то что машины.

– Ладно, чего тянуть, – прервал лейтенант, – письмо в институт напишем, копию протокола приложим и всё, пойдешь кирзой землю топтать.

– Кирзой уже не получится, – с вызовом ответил я ему, – я уже военный билет получил, лейтенант запаса, военно-морской флот.

– А может, мы это… – начал тихарь и, подойдя к милиционеру, что-то зашептал ему на ухо, поглядывая на мои сиротливые десять рублей, лежащие на столе.

Пока они переговаривались, у меня созрел план. Отпускают, быстро заскакиваю домой, беру вещи и в аэропорт – на Харьков сегодня ещё два самолета. В Харькове хватаю такси и в общежитие. Там напишу какое-нибудь заявление (придумаю по дороге) в двух экземплярах и бегом к коменданту. Отдам под роспись. А потом, если что, вызовут в деканат или в комитет комсомола, так я был в Харькове на практике, вот доказательство. В Одессе на Новом рынке меня не было, ничего не знаю, кто-то назвался моим именем, а вызовут на очную ставку, тоже выкручусь, коротко постригусь, скромно оденусь и пойду в отказ. Может, и похож кто-то на меня, потому и назывался моим именем, но я-то был в Харькове, вот заявление от двадцать девятого декабря и подпись коменданта. А наш общий список на отъезд из общежития? На то он и общий, все поехали, а я остался, приболел, а врача не вызывал. Или ещё что-то соображу.

Мир как-то сам по себе посветлел и, понимая, что здесь ничего никому не докажу, я терпеливо ожидал окончания позора, чтобы сорваться восвояси. Совещание закончилось, милиционер выпрямился на стуле и указал подбородком своему шептуну на дверь:

– Выйди.

Мы остались вдвоем. Если он хочет десять рублей, пришла мне здравая мысль, так ради Бога, сколько угодно, но предложить их боязно, взятка!!!, и я обратился в слух.

– Так говоришь, студент, а не спекулянт, – начал издалека милиционер.

– Послушайте, – перебил я его, – вы лейтенант, я лейтенант. Как офицер офицеру говорю, я купил эту ёлку за три рубля, за три рубля её вам и продавал, я не спекулировал.

– Госцена этой ёлки, – спокойно проговорил офицер, – один рубль восемьдесят копеек, это раз. Продавал за три, а это спекуляция, два. Торговля в неположенном месте, это три, а не дай Бог, ёлка краденая, это мы выясним, то ещё и сбыт краденого, четыре. А это статья уже из уголовного кодекса.

Вот тут мне стало по-настоящему дурно. Перед глазами проскочил институт, в котором не доучился полгода, неминуемое исключение, в лучшем случае армия, в худшем ещё и судимость. У меня подкосились ноги, и я сел на стул.

– Что же делать?

Милиционер ничего не ответил, он молчал, казалось, к чему-то прислушивался, постукивая ручкой по листу бумаги с моей фамилией.

Так выглядит гнетущая пауза. Абсолютная тишина разума.

Отчаявшись, видя, что мои слова и увещевания не имеют никакого действия, чувствуя, как туман застилает глаза и в ушах возникает нарастающий давящий звон страха, я неожиданно выдохнул из себя:

– Заберите всё, что есть, – и подвинул к нему горку личных вещей.

– Всё? – поинтересовался он.

– Кроме ключей, – и помедлив, как бы шутя, добавил, – и одной сигареты.

Опять пауза. Пройдёт, не пройдёт? Возьмёт, не возьмёт?

Милиционер испытывающее посмотрел на меня, перевел взгляд на деньги, потом на ёлку, стоявшую в углу возле вешалки, потом опять на меня.

Ещё раз, прочитав запись, он сложил листок бумаги пополам, потом ещё пополам и разорвал на несколько частей.

– Свободен, – процедил он, не спуская с меня немигающего взгляда.

Поначалу я опешил и тупо смотрел на него, затем сообразив, что нужно ковать железо пока горячо, подхватился, спрятал ключи в карман и выбил из пачки сигарету.

– Вещи свои забирай, не разбрасывай. Всё забирай.

– А, э… – указывая на десятку.

– Я сказал всё.

– Спасибо, – не веря своему счастью, прохрипел я, – большое спасибо, – и быстро, не застегиваясь и не надевая шапку, поспешил на выход.

– Стоять, – услышал я за спиной команду инквизитора в погонах.

Я медленно повернулся, решительно понимая, что, если что-то опять не так, то я сбегу, сладкое слово «свободен» было уже сказано. А если не сбегу и задержусь ещё на несколько минут, то я попросту не выдержу. Упаду и умру.

– Ёлку не забудь забрать, – криво усмехнулся лейтенант с самодовольным, иезуитским удовольствием растягивая мой страх и унижение.

Злополучная ёлочка, как я сразу же определил после того, как вынес её на свет Божий, так и не нашла своего пристанища в тёплом углу на паркетном полу, прогибаясь ветками под тяжестью игрушек и гирлянд. Но слегка попутешествовала в качестве колючего вещественного доказательства бездарно пропавшего дня. Проехалась она со мной на троллейбусе, исподтишка больно покалывая зазевавшихся пассажиров, прошлась пешком по улице, гарцуя на мне как на лошади, перекидываясь с плеча под мышку, потом опять, с элементами джигитовки на плечо, затем вниз, чтобы немного покачавшись в опущенной руке, снова взвиться вверх. Остановилась, шатко опираясь на тонкий ствол перед воротами моего дома, и замерла в раздумье.

О чем могло думать безмозглое дерево? Наверное, о том, что предательство не прощается (нет, не её, а мужичка в кепке, дебил, бля…), и не судьба ему (дереву), в лесу родившись ёлочкой, приносить радость, проведя последние дни своей обрубленной жизни в окружении праздника. Росла в глуши, срубили, потом забыли, вспомнили, бросили в кучу таких же, как она сама, только пушистых и зелёных, и повезли. Из светлых воспоминаний остались сумерки Нового базара, пыльный угол в милиции и увлекательная, с подколками, поездка в троллейбусе. Всё. Конец карьере, дальше, как не скачи и не тряси иголками, не понесут.

«Оставлю-ка я её в подъезде, – подумалось мне, жалея ни в чём не повинную свидетельницу моего позора, подругу за три рубля, – будет кому-то подарок. Идут люди, Новый год на носу, а ёлки нет. Тут заходят в подъезд, свят-свят, ёлка стоит… Вот радость!».

Но ни тридцатого, ни даже тридцать первого декабря в стране ёлочного дефицита не нашлось желающего подобрать заблудившуюся красавицу. И ни при чём здесь самосознание или деликатность соседей – уродство источника моих криминальных приключений было очевидно даже в полумраке дворовой арки.