– Товарищ Чермак, мы, кажется, о месте захоронения мужа Марии Петровны должны решать?
– Нет, товарищи, вижу, я, ничего вы не поняли. В данном случае вопрос несвоевременный. На нашу партийную организацию – одну из крупнейших в районе, легла тень позора. Не хватает только скандала с непродуманным захоронением…
Оскорбленная Мария покинула заседание, не обращая внимания на строгие окрики.
Дома её ждал новый удар – по-монашески одетые старушки, во главе с пока ещё формально членом партбюро Кузьминичной толпились у гроба. Непонятным образом возвращенная к богу соседка, читала по старой книге некий обряд, а бабушки заунывно ей подпевали.
Кузьминичну из рядов, как тогда говорили, погнали, но партбилет она не сдала, сказав, что сожгла его в печке. На бюро райкома её никто не видел – она заявила: «Нога моя дьявольский вертеп не переступит» …
Мария Петровна схлопотала выговор за допущенный церковнообразный обряд отпевания, а на место пожарной вдовы, в члены местного бюро избрали нового агронома подсобного хозяйства Михаила Королёва.
На бумаге почти никогда не получается, как в жизни. Сколько ни старайся – краски бледнее, нюансы куда-то теряются, а так хочется передать всю полноту и реальность происходящего…
Что же что получается, то и получается, продолжаю далее.
Время горьких потрясений для Марии, совпали со временем тектонических подвижек в жизни страны. Нарастал поток «политических»,
Выпущенных из ГУЛАГа, строился второй ракетный полигон, на сей раз в Кзыл-Ординской полупустыне, близ станции Тюра-Там. Советскому руководителю тех лет, председателю совета министров, грозила отставка (пока ещё не полная), а его заместитель Александр Малышев уже придумал как соединить ракетную технику с ядерной.
В конце июня 1955 года произошёл дурацкий случай: на крыльце библиотеки подрались два инвалида, причём довольно яростно. Как оказалось, они не поделили библиотекаршу, точнее даже не её, а право на попытку завладеть вниманием красивой вдовы. Сама она об этом не подозревала, а узнав, затомилась в женском одиночестве. Разумеется, перспективу связать жизнь с калекой, Мария не рассматривала всерьёз, но трудно спорить с природой в возрасте едва за тридцать.
Поспевали первые вишни. В саду подсобного хозяйства краснела клубника, наливалась соком и темнела с каждым днём чёрная смородина.
Рослый и широкогрудый полковник Градов с весёлой озабоченностью нанёс визит в библиотеку:
– Предлагаю вам Мария Петровна съездить в пойму Оки, ознакомиться, как идут дела с сенозаготовкой.
Мария, изумлённо и растерянно взирая на директора, неуверенно проговорила:
– В качестве кого я туда поеду?
– Считайте это партийным поручением. Как член бюро вы должны быть в курсе не только дел в библиотеке и клубе, а знать положение во всём нашем хлопотном хозяйстве. Заодно посмотрим на вотчину Генералова – знаменитого советского буржуя.
– Мы?
– Ну да, не пешком же топать до Дединовских лугов. Я отвезу, заодно в Оке искупаемся. В такую жару окунуться – святое дело.
Бывшая певунья засомневалась:
– Что Петя Кириллин подумает?
Петя, умница и весельчак был персональным водителем директора. Кроме «Победы», за ним закрепили приспособленный для перевозки людей «Студебеккер».
– Петя ничего не подумает – он занят перевозкой продуктов и людей. За руль сяду сам…
В конторе приокского колхоза имени Ленина, Градов вёл себя как младший партнёр председателя. Формально он командовал втрое большим количеством людей, но знаменитый на всю страну Фёдор Генералов, умел ненавязчиво и вежливо внушать к себе почтение.
Решив второстепенные вопросы., директор не повёз Мари ю Петровну на близлежащий луговой стан, А, показав диковинную для неё паромную переправу, направил автомобиль вдоль левого берега к пляжу за кустами, что чуть выше по течению Дединовского острова…
За лето совершили три пляжных вояжа. Плодородная пойма приятно удивляла Марию Петровну жирным чернозёмом, тысячными стадами коров, несметным количеством гусей, ухоженными полями и весёлыми, простодушными людьми, считающими Дединово пупом земли, и потому, никуда не стремящимися (в смысле сбежать из деревни). Библиотекарша не отказалась бы от более частых визитов на пляжный берег, но любвеизбыточный директор строго соблюдал график завоза своих многочисленных пассий. Он, не особо стесняясь, говорил:
–Должен же кто-то скрашивать женское одиночество…
Митька Ряжнов называл Градова уважительно-иронично «осеменатором» …
Ближе к осени, на репетицию хора заявился молодой симпатичный инвалид высокого роста, с манерами явно не деревенского интеллигента. Звали его Володей Орловым, а инвалидом он являлся чисто номинальным. В реальности, этот недавний выходец из лагеря, осужденный по делу КМП (коммунистическая партия молодежи)) в 1948 году, лишился жилья в Москве (родственники, арестованные как ЧСИР, сгинули в голодном 1949-ом), но не обладая пробивными способностями ми желанием работать (увы), оказался в доме инвалидов. Таких набирались десятки. Вскоре им начнут строить жильё, на зависть местным жителям, и, половину населения Перспективной улицы, а, также добрую треть Парковой составят выходцы из Дома инвалидов. Выражаясь армейским языком, из целой роты «вольноотпущенников», с жильём в придачу, на работу устроилось меньше отделения, а точнее – трое, из которых двое пошли по руководящей линии (зав. сапожной мастерской и шеф повар огромной столовой), а один (Митька Ряжнов),остался до смерти верен пролетарской должности дровокола. Остальные, В ТОМ ЧИСЛЕ И Володя Орлов, займутся паразитическим образом жизни, черпая у государства, вдруг ставшего добрым, всяческие блага, вплоть до получения автомобилей и бесплатного питания (калорийного и разнообразного). У приезжающих в Колычёво людей глаза на лоб лезли от небывальщины коммунизма местного разлива… Но я отвлёкся.
Володя внимательно наблюдал за потугами сбродного хора, в который записались в основном обормоты без слуха и голоса, да пяток женщин из дома инвалидов, не знающих чем заняться, около получаса, и пошел знакомиться с завклубом.
– Здравствуйте Мария э…
– Петровна.
– Замечательно. Вы такая юная… Позвольте узнать сколько вас вёсен? Слово лет в вам не подходит.
Боря Максимом, один из дравшихся на библиотечном крыльце, с иронией влез:
– Ей тридцать вторая осень предстоит…
Гордая библиотекарша, оглядев кандидата и не обнаружа явной инвалидности, кое-что скумекав, вежливо-нейтральным тоном пригласила его как-нибудь заглянуть в библиотеку, там, мол, и будет о чём поговорить.
–Неужели есть что-то новенькое, интересное?
– удивлённо спросил Володя, барабаня пальцами по сцене.
– Я вас в библиотеке никогда не видела. О каком новеньком можно говорить, если и старенькое не видели? Что касается новенького, то пришёл великолепный роман Леонова «Русский лес», книга огромная по объему и захватывающая по содержанию…
Отношения завязались. А как же Градов? Никак. Зачем неглупой, солидной, по деревенским меркам, женщине, бесперспективная, в какой-то степени унижающая её связь? Дома, в откровенном разговоре с матерью, с долей самоиронии Мария произнесла:
– Лучше синица в руках, чем журавль в небе. Мать, женщина тихая, но далеко не дура, горько вздохнула, отложив вязальные спицы:
– Эх Маня! По мне они оба, один – кот, другой – козёл – бесполезные в хозяйстве, от них одна вонь, а шерсти и мяса не дождёшься.
– Что ты мать так плохо отзываешься о людях. Володя, например – очень умный.
– Умный, но не рукастый – одним умом хату не покроишь.
Седьмого ноября, оглядывая сотенные ряды деревенской демонстрации, Володя Орлов, идущий под руку с Марией, негромко продекламировал двустишие собственного сочинения:
Народ вокруг и гол, и нищ,
Но сколько красных полотнищ!
Буквально через два дня, со службы вернулся бравый морячок, старшина первой статьи Толя Марков – корабельный механик-моторист, отличник боевой и политической подготовки, член партии. Он завистливо заглядывался на Марию ещё до службы, лет, пожалуй, с пятнадцати, но семилетняя разница в возрасте, не позволяла тогда думать о чём-то всерьёз, а вскоре она вышла замуж за Георгия. Сейчас ему исполнилось двадцать пять, а Марии должно было стукнуть тридцать два. На первых порах ничто, казалось бы, не предвещало их сближения: у библиотекарши с некоторой вялость развивался роман с бывшим московским оппозиционером – неумехой, а экс морячок старательно охмурял юную Любу Яснову – двоюродную сестру Героя Советского Союза. Эту Любу прозвали за капризную спесь нищей барыней. Ровесники и приятели Толи старательно отговаривали его от попыток закрутить роман со вздорной и взбалмошной девицей – не создана та, дескать, для семьи. Дальнейшая жизнь показала их правоту, а старшина первой статьи, получив три немотивированных скандала за неделю общения, охладел к «психической» подруге.
С Володей Орловым также не всё обстояло гладко: на него положила глаз здоровенная Аня – тоже пациентка Дома инвалидов, глядя на которую, никто не мог взять в толк, в чём заключается её инвалидность. Из двух тысяч человек, населяющих Колычёво (с социальным учреждением), лишь три мужика были выше неё, а по мощи сложения никто, кроме Тамары Калининой с ней сравниться не мог, причём юная могучая жена Саши Калинина, привезённая им с Азовского побережья, уступала в росте Ане почти на голову. Володя робел в её присутствии – мешал совершенно не уместный в данных обстоятельствах излишек интеллигентности, которую ему удалось сохранить до конца своих дней. Оба они посидели с сталинских лагерях, только Володя так и остался Укропом Помидоровичем, Анна же вышла после трехлетней отсидки форменной хабалкой…
Воскресным утром начала декабря, мать Марии заприметила идущего к чайной Толю и окликнула его. Чайная, вмещающая человек пятьдесят, а то и больше, располагалась напротив дома семьи библиотекарши. В конце шестидесятых годов 20 века эти питейные заведения, в которых пили отнюдь не чай (хотя и такое иногда случалось), повсеместно исчезли, а вместо них возникли удобные забегаловки и пивнушки.
Галантный, по деревенским меркам, морячок деликатно осведомился у старушки, что за дело у неё к нему. Та охотно объяснила:
Больные дрова доколоть не смогли, двенадцать сучковатых чурбаков одолеть не сумели. С сентября так и валяются. Ты уж, милок, подсоби, а четвертинка за мной.
Толя глянул за угол дома: у сарая, хаотично разбросанные, мокли в смеси сырого снега с дворовой грязью истерзанные сучлявые обрубки. Он скептически оценил, что станет с его почти новой формой и обещал заглянуть после обеда.
Стоит пояснить, что практически у каждой семьи в деревне имелся приходящий помощник, а то и не один, из инвалидного контингента. За десятилетие после войны, поступили сотни умственно отсталых, или свихнувшихся умом. Их широко использовали как на подсобном хозяйстве, так и на личном подворье. Попадались среди них экземпляры, даже выдающиеся. Например: шахматисты, глядя на игру которых, отвисала челюсть от удивления, математики, музыканты, даже филологи-лингвисты. Настоящих работяг очень ценили, но их можно было перечислить по пальцам: агроном, пара конюхов, бывший лесоруб, здоровенный геолог и один свихнувшийся тракторист…
Толя явился через час, одетый соответствующим образом – выцветшие, пузырящиеся на коленях штаны, полудраный ватник и старые валенки с галошами. Он скептически оглядел колун с выщербленной и расшатанной ручкой, исчез на пару часов и вернулся со свеженасаженной новой.
Короток декабрьский день. Когда работа была завершена и начало смеркаться, трудяга морячок сидел в чём пришёл за накрытым столом, только что без ватника, а Мария распекала дочь-первоклассницу за стащенную из дома губную помаду, в дверь вежливо постучал и вошёл Володя Орлов. Он удивлённо посмотрел на неряшливо одетого дембеля, потом, вопросительно на Марию Петровну:
– Что тут делает молодой человек?
За неё неожиданно ответила мать:
– Он что надо делает, а вот ты что здесь делаешь – непонятно. Иди, милок, в свою палату, не мешайся под ногами.
Уязвленный Володя заапеллировал:
– Мария Петровна, уймите мамашу, пока я дерзостей ей не наговорил.
– А ты кто такой, жердяй? – Толя влез в разговор, жуя груздь.
Восьмилетняя Люба, стоящая с матерью около грубовато сделанных полок с книгами, громко прошептала:
– Мам, они не подерутся?
– Вот ещё – ответила Мария уверенным тоном, хотя ничего, кроме растерянности не испытывала.
Толя Марков приподнялся из-за стола:
– Нет, малышка, драться никто не будет. Я его так за дверь выставлю.
Он спокойно подошел к оппоненту, оказавшемуся на целую голову выше него, ловко вывернул правую руку интеллигента и стал подталкивать его к выходу.
– Мария Петровна! Не позволяйте этому хаму изуверить! – Володя, с надеждой повернулся к библиотекарше, но был моментально выпихнут на улицу.
– Вот молодец паренёк, в таком бы зяте я души не чаяла – похвалила старуха.
Мария, с удивленной одобрительностью, молча и долго глядела на сноровистого молодого человека, а тот растерянно спросил:
– Каким словом обругал меня длинный инвалид? Я что-то не понял совсем.
Библиотекарша слегка улыбнулась:
– По-моему, слова изуверить нет в русском языке. Скорее всего, это производное от изувера.
– Ну гад, он ещё и к фашистам меня приравнял. Сейчас догоню его, хоть пинка дам.
– Не надо дядя Толя, – пискнула из угла Люба – пусть убегает, а драться – нехорошо. Ты лучше поешь – вон сколько всего осталось…
Сообразительная бабуля засобиралась в гости к старшей дочери:
– Пойдём Любочка к тёте Клаве, пока ночь не настала, с сестрёнкой поиграешь.
– С Люськой не вожусь, а со Светой с удовольствием.
…После продолжительного, страстного поцелуя, Мария спросила, тяжело дыша:
– И как теперь быть?
– Там видно будет.
– Что значит видно будет? Ты, как моряк – вперёдсмотрящий, должен с курса не сбиваться.
– Я больше по трюмам – вздохнул Толя и полез под юбку, – главное, чтобы механизм в исправности был.
– Он у тебя в исправности?
– В полной, я об этом позабочусь, а уж курс ты сама направляй.
– А что, бывают женщины – капитаны?
– На гражданке бывают
Дома Толю изругали в пух и прах, за намерение жениться на вдове замдиректора, но он остался непреклонен, и переехал в начале февраля к Марии Петровне. Вскоре они расписались. Никакой широкой свадьбы не справляли. Метельным днём середины февраля собрали скромный стол для своих. Клавдия была на сносях, к тому же находилась в контрах с сестрой, поэтому семью Сёминых представлял больной ногами Степан с дочерьми. Кроме младшей из сестёр – Ольги, пришедшей с мужем и сыном, присутствовали две соседки – дочь новоявленной боголюбки Кузьминичны, Галя и, единственная юная наследница председателя сельсовета Чермака – Римма…
В день закрытия 20 съезда КПСС, когда Никита Хрущёв ошеломил мир сенсационным докладом о культе личности Сталина, у Клавдии родился третий и последний её ребёнок – сын, названный в честь знаменитого лётчика Чкалова – Валерием.
Хрущёв незадолго до съезда избавился от главного политического соперника – Георгий Маленков лишился поста премьера, а его ближайшие соратники, хоть и не потеряли свои должности, но значительно утратили влияние. Кстати, доклад нового лидера СССР спровоцировал международный скандал в соцлагере: если большинство делегатов из дальнего и ближнего зарубежья разъехались по домам растерянно-изумленными, то Мао Цзэдун и Энвер Ходжа – разгневанными не на шутку. Отношение с Китаем и Албанией медленно, но неуклонно стали ухудшаться., а, спустя десятилетие и вовсе покатились под откос…
В марте 1956 года деревню всколыхнули четыре неординарных события: на закрытом партийном собрании обсудили умопомрачительный доклад съезду (Сталина тогда боготворили); семилетнему Генке Молоканову, будущему «Пирату Степановичу», лошадь, подкованным копытом выбила глаз; был снят с должности руководитель Дома инвалидов, а самым сенсационным, оказалась выписка из социального учреждения Володи Орлова и здоровячки Анны, с последующей женитьбой и предоставлением жилья.
Два последних случая непосредственно коснулись Марии Петровны. Как написано в её жалобе в МООСО, директор вызвал её в кабинет, и пытался склонить к столу, уставленному винами и закусками, оглаживая при этом запретные части женского тела. Она склониться отказалась по причине радикулита и моральных принципов…
Полковник Градов исчез с деревенского горизонта, хотя, даже полвека спустя, его ещё вспоминали, причём, многие, добрыми словами. На его место, против всех правил, решением неизвестных лиц, заступил директор школы Виктор Васильевич Сарычев и занимал его до своей ранней смерти в течении последующих восемнадцати лет…
Женитьба Володи Орлова, казалось бы, никакого отношения к Марии Петровне не имела, но только на первый, поверхностный взгляд. От Георгия Бурмистрова осталось довольно много одежды и обуви. Частые поездки в Москву, наличие немалых сумм на руках, позволяли ему баловать обновами супругу, не забывая и о себе. Покойный был примерно одного роста с Володей и часть вещевого наследства ещё раньше перешла к нему. А тут произошёл полуидиотский, полукомичный случай: явилась в дом библиотекарши, напоминающая фигурой молочную флягу под два метра ростом Анна, и с порога бухнула, без манерничия:
– Манька! Ты моему дураку вещички бы подкинула мужнины. Твой-то, новый, мелковат, хоть и крепок, ему ничего не подойдёт. Что ж нам теперь бедовать что ли? Одних кальсон не напасёшься…
Толя откровенно захохотал, а Мария Петровна, хоть и прикрикнула сначала на нахалку, но многословное, глупое обоснование претендентки так её рассмешило, что она сложила в большой узел всё, кроме мундира, шинели и офицерских сапог. Узел оказался столь велик, что застрял в двери и пришлось его пропихивать совместными усилиями…
Толя с великим азартом, даже упоительной яростью впрягся в домашнее хозяйство. На работу он устроился трактористом – хотел сначала в МТС, но жена, держащая нос по ветру, посоветовала ему на подсобное хозяйство. Техники стало поступать много, сумасшедшему трактористу хоть и доверяли, но с оглядкой. К тому же, при всём желании, четыре трактора и кучу сельскохозяйственных агрегатов один человек обслуживать не в состоянии.