Остров Ша

– А консервы?

– В Финляндию идём. В ремонт, на полтора месяца.

– И чего?

– Костян, ты вчера родился? Наши люди за границей жрут то, что привезли с родины, а на валюту покупают барахло.

– Так ты же говорил, что после Чили, тебя дальше Териберки не выпустят?!

– К счастью, удалось замять. Я тут посчитал, сколько меня это стоило: жуть!

Незыблемые советские цены отливались в чугуне сковородок, выдавливались на пластмассе ведёрок и печатались на обложках книг.

Цены на американские джинсы тоже были непоколебимы: 180 рублей, но клейма со стоимостью не имели, потому, как в магазинах не продавались, а «доставались» у пращуров российских бизнесменов, фарцовщиков. Эти недостойные сыны отечества шухерились, и при покупке контрабандных товаров, элемент конспирации давил на нервную систему, как продавца, так и покупателя.

История обретения Горьким заокеанских штанов обросла семейными легендами, но если опираться на милицейский протокол, составленный по итогам банкета по завершении коммерческой сделки, то в конфликте можно было углядеть политический окрас.

Советская пропаганда обладала исполинской мощью, и могла закоптить любые мозги, как дымящиеся ольховые опилки, окуня. Как выяснилось, даже такие, как у Горького. Имеется в виду, не самые комсомольские.

Несколько лет назад, мощнейшие челюсти советской пропаганды разжались на глотке американского империализма, чтобы вцепиться в чилийского диктатора Пиночета.

Генерал возглавил военный переворот в этом далёком государстве, и разогнал правительство, симпатизирующее стране Советов. После чего, три слова: «Пиночет», «хунта» и «Чили» поселились на чёрно-белых экранах телевизоров. Кроме этого, кровавый диктатор бросил в застенки главного чилийского коммуниста, и лозунг: «Свободу Луису Корвалану!», угнездился рядом с девизом советских газет: «Пролетарии всех стран объединяйтесь!»

Наш сердобольный народ сочувствовал чилийскому, но когда телевизионные ужасы кровавого режима начали приедаться, стал привычно ёрничать:

– Повесить бол-ва-на, Луиса Кор-ва-на!

Тут, стоит деликатно заметить, что в адрес собственного генерального секретаря партии, советский народ отпускал и вовсе непотребные рифмы.

Была еще одна глава в чилийской драме, добавившая горечи русской душе.

Как назло, стыковые матчи на чемпионат мира по футболу мы должны были играть с этой южноамериканской страной. И наша сборная не поехала на ответный матч в Сантьяго, на стадион, ещё недавно служивший тюрьмой для политических заключённых. За это сборной СССР было засчитано поражение, и на чемпионат мира поехала команда Чили.

Конечно, не факт, что наши виртуозы кожаного мяча, в своём коронном стиле, не пролетели бы мимо чемпионата, если бы ответный матч состоялся, поскольку дома смогли вымучить только нулевую ничью. Но осадочек, что называется, остался.

Не самым удачным вечером, жар компании против диктатора всё-таки подплавил мозги Горького, не тронутые ни политическими, ни футбольными страстями чилийского разлива.

И Игорьку, вдруг, показалось, что шпионы Пиночета проникли в общагу судоремонтного завода города Мурманска, где он обмывал джинсы фирмы «Вранглер».

Шкары ковбоев дикого запада, волшебного синего цвета, обтягивали далеко не каждый советский зад, и требовали соответствующего застолья. Поэтому водку щедро мешали с портвейном.

Но всё было чинно, благородно и местами интеллигентно. И когда Игорёк, на выходе из гостеприимной общаги, сказал:

– Одну минуточку, я, кажется, забыл в комнате перчатки! – никто не заподозрил ничего дурного.

Горький вернулся на второй этаж, где согласно милицейского протокола, нанёс гражданину Решетову Н.В. два удара рукой, а гражданину Загорулько А.С. один удар, но ногой.

Охранники, в те времена, сидели не в каждом коридоре , а мирное население пребывало в готовности к мобилизации, поэтому драка получила развитие.

Обошлось, к счастью, без серьёзных телесных повреждений, но имуществу общежития судоремонтного предприятия был нанесён ощутимый урон.

Если бы, Игорёк поделился с друзьями, своими подозрениями о слежке со стороны чилийской разведки, которая решила его выкрасть, всё могло обойтись менее бюджетно.

Друзья, наверняка, усомнились бы в намерениях чилийского диктатора Пиночета выкрасть именно Горького. Да, и честно говоря, рожи граждан Решетова Н.В. и Загорулько А.С. не вызывали ассоциации ни с южноамериканским танго, ни с судьбой разведчиков-нелегалов . Впрочем, в Мурманске вообще трудно найти характерный чилийский типаж внешности.

Но Игорёк решил в одиночку дать отпор чилийской хунте, поэтому процесс изъятия милицейского протокола потребовал включения всех семейных связей, изрядных наличных средств и нервов.

Кстати, в протоколе было отмечено, что при задержании Игорёк сопротивления сотрудникам милиции не оказывал и выражал сожаление по поводу произошедшего.

Но это сухой, канцелярский язык, не способный предать счастливых слёз Горького, при появлении родной милиции, прибывшей вытащить его из лап вражеской разведки.

И если бы патрульно-постовой службе было разрешено заполнять протоколы ямбом и хореем, то, конечно же, родилась песня, в стиле шансон, о славном пареньке с кликухой «Горький». Который, рискуя собственным здоровьем, вступил в неравный бой с прихвостнями кровавого чилийского диктатора. А в последнем куплете были бы строчки про братание с милиционерами и их изумлённые физиономии при этом.

– А джинсы тогда в клочья разодрали. – Горький на мгновение вернулся к событиям, давно минувших дней, и тут же озадачился нынешними планами: – Из Финляндии видик привезу.

– У меня, у одноклассника знакомый есть, у него видик. Так он говорит: кассеты дорогущие…

– Это, да. Но я думаю, что две кассеты смогу привезти. А потом меняться буду.

– В смысле?

– В Мурманске уже есть штук десять видеомагнитофонов. Ну, и народ обменивается кассетами. Всё, что угодно: боевики, мультики, порнуха.

– Порнуха?!

– В полный рост! Я видел: чума! Через два месяца подкатывай – посмотришь. Тебя, кстати, куда назначили?

– Корабль в заводе стоит, в Абрам-Мысе.

– Странно.

– Почему?

– В Абрам-Мысе военных нет. Там только рыбаков ремонтируют.

Эф поблёк, словно парадная мишура военной формы ссыпалась с него, как перхоть, и пробормотал:

– Это мпк переделали из рыболовного траулера.

– «МПК», что такое?

– Малый противолодочный корабль.

– Эк, как тебя угораздило.

Горький опять, чуть было, не обронил слово «порнуха», правда, уже в качестве аллегории, но вовремя спохватился.

Глава 5. Траулер с бомбомётом и Михаил Сергеевич с кодом.

Имя, полученное при рождении, осталось незапятнанным, и когда дело дошло до смены рода, ведь «судно» переделали в «корабль», его оставили прежним: «Николай Махов».

Памятная доска с фамилией этого замечательного учёного, знавшего всё о жизни рыб , висела на одной из центральных улиц Мурманска.

Корабль отличается от судна, прежде всего цветом. Военная доктрина зиждется на единообразии, поэтому все боевые корабли от катера до крейсера, выкрашены в молчаливый, серый колер. А суда, даже приписанные к военно-морскому ведомству, могут позволить себе некоторое лакокрасочное вольнодумие.

Но серая «шинель», напяленная на «Николая Махова», отдавала маскарадом, как в школьном спектакле, где генерала изображает юноша, в атрибутах, которые удалось собрать одноклассникам: милицейской фуражке, солдатском мундире и высоких болотных сапогах.

Безусловно, «Махов» выглядел опрятнее, чем пришвартованные у причала судоремонтного завода, траулеры, одного с ним проекта, многие из которых зияли оспинами ржавчины.

Но не было в его линиях того хищнического профиля охотника за субмаринами, и той мужественной красоты, что превращает военный парад в волнующее зрелище, которые присущи боевым кораблям.

В его обводах угадывался трудяга, готовый к тяжёлой работе в любых широтах и встрече с самым жестоким штормом. Кстати, мореходные качества настоящих мпк, не подразумевали покидания прибрежной зоны.

Имелось у «Махова» и кое-какое вооружение: на палубе были установлены однотрубные торпедные аппараты, на баке пушечка и установка для реактивных снарядов, и на корме, направляющие для сбрасывания глубинных бомб.

Надёжность этого вооружения проверялась ещё дедами нынешних матросов. И это роднило «Махов», с ополченцем, явившимся на сборный пункт с ружьишком, завалявшимся ещё с «позатОй» войны.

Акустику, отцы-конструкторы, давшие «Махову» новую, военную жизнь, оставили прежнюю, справедливо полагая, что если станция отыскивает косяк селёдки, то она и американскую атомную подводную лодку не проглядит.

На флоте, командир корабля фигура религиозная, он ведь, для экипажа заместитель бога. А босс, сами знаете, часто бывает занят, а то и вовсе в командировке или в отпуске, поэтому часто только от командира корабля всё и зависит.

Но с тогдашним командиром «Махова» дело обстояло несколько иначе. Во всяком, случае в записках Эф, героических метафор для него не нашлось, а присутствует матерщина по поводу спионеренного им, на прощание, бинокля.

Этот «ремонтный» командир, вскоре отправился на очередной мпк, надолго вставший в завод. К тому же, в день прибытия Эф на корабль, он отсутствовал, и старшим на борту был механик Зобнин.

Это был мужчина ближе к сорока, плотного телосложения, с аккуратной причёской, припорошенной ранней сединой, и носом-картошкой, которым он шмыгал, когда считал нужным поставить в конце предложения восклицательный или же вопросительный знак.

Михаил Сергеевич был в спортивном костюме и принимал на верхней палубе воздушные ванны, щедро разбавленные дымом «Беломорканала».

– Здравия желаю – сказал Эф, и чуть подумав, приложил ладонь к фуражке.

– Здорово. Я так понимаю, лейтенант, который не хочет ходить в море?! Слава тебе господи, дождались! – Михаил Сергеевич шумно втянул воздух своей картофелиной. – Это именно то, чего нам недоставало для полного и бесповоротного счастья.

– А вы откуда знаете… ну, про море? – порозовел Костя.

– Юноша бледный со взором горящим, вы меня шокируете. Ты комбригу сказал, что хочешь служить на торпедной базе?

– Ну, да, вчера. Но где остров Ша, и где Абрам-мыс?

– Странный ты малый. Дожил до лейтенанта, и не знаешь, что для слухов провода не нужны? – Михаил Сергеевич пожевал мундштук папиросы и шмыгнул носом: – Дурак, ты лейтенант.

– Почему? – покраснел Эф. Потом понял, что его вопрос принял сторону механика, и побагровел.

– Потому что теперь, на радость почтенной публики, тебя будут возить мордой об стол все кому не лень.

Лейтенанту хотелось нанести ответный укол, и он сделал выпад, но запутался в сетях субординации.

Всё-таки, механик был старшим по воинскому званию, целым «капитан-лейтенантом», но командиром только боевой части, а лейтенант Эф помощником командира всего корабля.

Столь головокружительная карьера объяснялась просто. Мпк «Махов», хоть и превышал своим водоизмещением «нормальные» мпк, в корабельной иерархии стоял ниже, со своим четвёртым рангом, в то время как «горбатые» относились к кораблям третьего ранга.

Соответственно, по штату, на корабле было всего три офицерские должности: командир, помощник и командир электромеханической боевой части. То, что к должности помощника пристёгивались все остальные корабельные боевые части, службы и бесчисленные внештатные обязанности было всего лишь деталями, нюансами и сюрпризами.

Таким образом, уши лейтенанта Эф, согласно должностным полномочиям, возвышались над погонами капитан-лейтенанта Зобнина, на которых по выражению Михаила Сергеевича, звёзд было, как на Млечном пути.

– Тебе…вам, начальник политотдела тоже привет передавал.

– Чтоб ты знал, начпо мой единокровный брат.

– В самом деле?

– Ты представить себе не можешь, сколько крови мы выпили друг у друга.

– Понятно.

–Но теперь его тревоги за меня напрасны.

– Это почему же?

– Я второй месяц, как закодировался. – Михаил Сергеевич элегантно щёлкнул себя в районе своего могучего кадыка.

Бодрый вид, розовый цвет лица и спортивный костюм, пусть и на фоне второй «беломорины» подряд, подтверждали это, скорее философское, чем медицинское, решение в судьбе механика.

Михаил Сергеевич швырнул за борт окурок, словно поставив точку в этом непростом вопросе, и перешёл к не менее запущенному:

– А почему, ты в море ходить не хочешь?

– Блюю.

– Ну, и что?

– Ну, я очень сильно укачиваюсь. Вестибулярный аппарат слабый.

– А за каким лешим, ты на флот попёрся?

Логичные вопросы далеко не всегда имеют логичные ответы, поэтому Эф пожал плечами, и вывалил то, что было:

– Наверное, семейная традиция. У меня отец капитан первого ранга.

– Всем было бы спокойнее, если бы твой папаша работал гинекологом.

– Может быть.

– Ну, так пусть отец перетащит тебя куда-нибудь, где не капает.

– Не может он… теперь.

– Почему?

– На пенсион его попросили.

Эф щёлкнул себя по горлу, озвучивая крушение папиной карьеры, налетевшей на айсберг антиалкогольной компании в стране.

– Понятно. – кивнул Михаил Сергеевич. – Но без папы, я не знаю, как ты переведёшься на свою торпедную базу, потому что о «море на замок в 18.00» мечтают многие. Правда, кроме тебя, вслух этого никто не говорит. Поэтому, в твоём случае, «Махов» подходящее место. С учётом того, что из кандидатов на должность командующего Северным флотом, тебя уже вычеркнули.

– Почему?

– Ну, потому что как-то стрёмно доверять такому субъекту ядерный флот.

– Да нет. Почему «место подходящее»?

– «Махов» отходит от причала не намного чаще, чем «Аврора». Да, и то для того, чтобы загрузиться в Мурманске консервами, досками и прочим барахлом. Но это, если на борту нет «партизан».

– Партизан?

– Конечно, это ведь корабль для переподготовки резервистов. Тебе, что об этом в кадрах не говорили?

– Кадровик спросил, есть ли у меня преподавательские способности.

– Какие? «Преподавательские»?

– Так их же обучать надо…наверное.

– Они тебя сами научат, профессор! Ты, кстати, женат?

– Женат.

– Жена где?

– В Питере, с дочкой.

– Ну, вот, как приедет, скажи ей, чтобы не вздумала партизанам одеколон покупать!

– С какого перепуга, она будет партизанам одеколон покупать?

– Ну, они её, сто пудов, об этом попросят. А на острове Ша, между прочим, сухой закон. И одеколон в лавке им не отпускают. Вот, они и пытаются через новеньких отовариться. Они нажрутся, а комбриг тебе же башку и открутит.

Лейтенант погрузился в размышления, озадаченный внезапным появлением на своём горизонте, партизан.

– А подготовка… с ними проводится? Стрельбы, например, торпедные.

– Если тебе пострелять хочется, попросись на «горбатые», там этого добра – залейся. А «партизаны» готовятся сами. Один трюм «Маслова» переделали под матросские кубрики, вот там они и готовятся. На койках, в три яруса. Как одна партия подготовится, так другая подъезжает, через полтора месяца.

– Они же одуреют за сорок пять суток!

– А я тебе про одеколон, просто так, что ли говорю?

– Но подготовку им организовать должны были…

– «Должны были» в восьмидесятом году коммунизм построить и деньги отменить. Но уже на пять лет опаздываем, а отменили пока только водку.

Эф вздохнул, как будто срыв сроков построения бесклассового общества, в отдельно взятой стране, стал для него открытием.

– А матросов на корабле сколько?

– По штату девятнадцать, в наличии пятнадцать. По бойцам, тебе всё Эбёнс расскажет.

– Кто?

– Боцман.

– Русский?

– Однозначно.

– Фамилия у него какая-то странная.

– Это псевдоним. Но он его себе не сам выбирал, поэтому так называть боцмана не рекомендуется.

Глава 6. Душевные муки боцмана Эбёнса.

Свой вес Валерий Яковлевич, почему-то, мерил не килограммами, а пудами. И если возникал вопрос, сколько он всё-таки весит, Яковлевич, с сомнением грузчика, которому предстоит «на глаз» определить тяжесть конструкции, похлопывал себя по животу:

– Я сейчас набрал немного… – и выдавал приблизительный результат прикидок: -Пудов семь… с гаком.

Ну, и конечно, когда такая семипудовая махина, грохнулась в трюм, шансов остаться целой, было мало. Там, ведь, свободного полёта метров пять! Вот, у Яковлевича, позвонки и хрустнули, покрывшись трещинами.

Тогда грузоподъёмной операцией по эвакуации своих семи пудов, боцман, лёжа в трюме, руководил лично, потому что в непростых ситуациях привык полагаться только на себя.

С того падения прошло пять лет, не притушивших огоньки в глазах Яковлевича, но оставившие ему на память о несчастном случае, нервный тик и глубокие познания в отдельных разделах медицины.

Ввиду малочисленности офицерского состава на «Маслове», количество едоков в кают-компании, было увеличено силами мичманов корабля, включая, конечно, и боцмана.

И нервный тик Яковлевича, настораживал Эф, поскольку они сидели рядом. Первое время, лейтенант не мог избавиться от ощущения, что боцман заглядывает в его тарелку.

А познания Яковлевича в медицине озвучивались парой слов по латыни, оставивших глубокий след в его душе, и рассказом, как брали пункцию спинного мозга.

После длительного лечения, справку о годности к военной службе не давали, и боцман согласился на очередную пытку. Происходило это в восьмой раз, что значительно увеличивало шансы Яковлевича, стать клиническим идиотом, потому как, сами понимаете, позвоночник это не то место, куда можно безбоязненно втыкать иглы.

Когда его положили на хорошо освещённый стол, доктор сказал:

– Ну, держись, моряк, сейчас больно будет.

– Я знаю – невнятно ответил Яковлевич. Говорить ему мешал платок, который он закусил в ожидании боли.

– Откуда?

– Так, в госпитале, пока лежал, семь раз брали.

– Сколько?!

– Семь.

– Они, что там, офуели?!

Из-за марлевой повязки на лице, казалось, что доктор путается в шипящих согласных. Док снял маску и выписал справку без мучительной процедуры.

Это, конечно, весьма вольный пересказ новеллы Яковлевича о бесконечных медицинских мытарствах, не передающий авторской лексики. В записках лейтенанта Эф имеется протокольная запись монолога, которая, увы, не может быть здесь приведёна, но объясняет, почему к боцману прилип этот дурацкий «Эбёнс».

У людей с интеллигентной внешностью принято извиняться за каламбуры. Авторский коллектив, данного художественного произведения, тоже не пальцем деланный, поэтому , любезный читатель, не обессудь: на флоте боцман фигура узловая, и дело не только в морских узлах, в которых, кроме него, мало кто не запутается.

Ясное дело, что и без механика, и без штурмана, корабль не зайдёт даже за угол ближайшего полуострова. Но, не разводя бессмысленные дискуссии о том, чьи корабельные обязанности шире и глубже, заметим только, что механик и штурман, есть и в авиации, и в автогонках, а вот боцман только на флоте.

Если же взять такую боевую единицу военно-морского флота, посошкового периода страны Советов, как малый противолодочный корабль «Николай Махов», то на его верхней палубе, фигура боцмана Эбёнса возвышалась, как скульптура поэта Пушкина на одноимённой столичной площади.

Остров Ша радовал адмиральский глаз своим расположением, не только с точки зрения возможной морской баталии, но и неисчерпаемым педагогическим потенциалом. Здесь служило много военных, совершивших на материке что-нибудь выдающееся, но не то, за что дают ордена, а из-за чего возникает желание пристрелить.

И судьба «Махова» органично вписывалась в суровый рельеф острова. По большому счёту, военная карьера корабля, с его рыбацким прошлым, не задалась. Ведь многие гениальные идеи со временем накапливают моральную усталость, и если от них не отказываются вовсе, то задвигают в самый дальний угол.

Вот и блестящая мысль, посетившая чью-то стратегическую голову: в тревожный для Отчизны час, ставить на рыбацкие фелюги бомбомёты и топить вражеские субмарины, с развитием военного атома, поблёкла.

И «Махов», на который поначалу возлагалась грандиозная задача по подготовке экипажей для этих убийц подводных лодок, чуть погодя, обрёл вид старого жбана, от которого толку в хозяйстве мало, а выбросит жалко.

К тому же, резервисты, которых народ, не просто так, назвал «партизанами», своим видом пейзаж флотской столицы не облагораживали.

И «Махов» привязали к плавпричалу острова Ша, где и от учебного процесса ничего не отвлекает, и мобилизационные секреты державы надёжно скрыты от посторонних глаз.

А три офицерские должности корабля, по сути, стали резервом отдела кадров флотилии. И для командования «Маховым», стали присылать, то лейтенанта, которому не досталось должности на боевом корабле; то капитан-лейтенанта, от которого с трудом избавился Тихоокеанский флот и теперь мучился Северный; а то, даже, капитана третьего ранга, спалившего свою блестящую карьеру, собственной невнимательностью к оружию, секретам или женщинам.

Яковлевича это, скорее, злило, чем расстраивало, и уж точно, не могло заставить менее ревностно исполнять свои обязанности или вовсе опустить руки. Да, и было ли вообще что-то, что заставило бы опустить руки Яковлевича?

Воли Эбёнса хватило бы не только для командования родным кораблём, но и всей бригадой, куда он входил, но мичманские погоны чуть сдерживали флотоводческие дарования Яковлевича.

На не по-настоящему, военном корабле «Николай Махов», если и было, что-то истинно флотское, без сомнения достойное военно-морского флага, так это, в первую очередь, грузная фигура Валерия Яковлевича Вяткина, боцмана корабля.

Мичман Эбёнс был сродни музыканту, обладающему абсолютным слухом, но волею судеб, заброшенному в оркестр, в котором дирижёрской палочкой размахивает, путающий ноты, заведующий сельским клубом. И точно так же, как пианиста, взращённого в трепетном отношении к искусству, коробит, когда на рояле чистят воблу, так и Яковлевич терял душевное равновесие, обнаруживая болтающиеся за бортом концы или ещё какие-нибудь «сопли».

Флотский этикет категоричен, как антураж великосветского бала. И свисающая с борта корабля ненужная верёвка, может вызвать такое же негодование, как и появление в дворянском собрании графа в смокинге, одетом на голое тело.

Но если, свои кранцы и всякие «огоны с коушами», составляющие несметное хозяйство боцмана, Эбёнс содержал в состоянии близком к идеальному, то швартовки «Махова» доставляли ему душевные муки.

Если на минуточку вернуться к вышеозначенному пианисту, то можно обнаружить определённое сходство, между исполнением концерта Шопена в большом зале консерватории и швартовой операцией эскадренного миноносца «Неустрашимый» в столице Северного флота. И то, и другое способно вызывать восхищение, гордость и аплодисменты. Причём, сдержанные, поскольку и почитатели классической музыки, и моряки люди воспитанные.

Это завораживающее зрелище: корабль, встающий к причалу, после дальнего похода. Величественная мощь эсминца, приближающегося к причальной стенке; экипаж в парадной форме, выстроенный вдоль борта; швартовые команды в оранжевых спасательных жилетах, заводящие швартовые концы; буксиры, деликатно помогающие большому кораблю; не громкие команды и доклады по трансляции.

Но в истории с «Маховым», во всяком случае, с тех пор, как он поменял рыбацкую долю на серый цвет бортов, у наблюдающих его швартовки, позывов к аплодисментам не возникало.

Одиозные швартовки «Махова» скрежетали разодранным железом, грохотом сломанных брёвен причалов и оглашали окрестности скорее воплями начавшегося Армагеддона, чем командами и докладами.

А Яковлевичу было забронировано место в эпицентре этого военно-морского недоразумения, потому что он являлся «командиром баковой швартовой команды». То есть, при швартовках, Эбёнс стоял на носу, которым «Махов», пришпоренный с ходового мостика очередным капитан-лейтенантом, который никогда не будет капитаном 3 ранга, бодал чей-то борт.

И на голову боцмана, кружа в воздухе, как золотая листва бабьего лета, опускалась матерщина экипажа свежеободранного корвета.

Эбёнс выслушивал эти сентенции со стойкостью завхоза, взятого в плотное кольцо, посиневшими от холода офисными сидельцами.

Случайно оказавшийся соседним, борт, к своему ужасу, мог получить увечья, не только при швартовке «Махова», но и при его отходе от причала.

При установке торпедных аппаратов на палубе, тогда ещё рыболовецкого траулера, выяснилось, что они упираются в фальшборт. Ну, и конечно, сделали овальный вырез, чтобы атомным лодкам типа «Джордж Вашингтон» было о чём призадуматься.

Как отреагировали американские атомные субмарины на конструктивные доработки траулера, осталось неизвестным, но те, кто был пришвартован соседним корпусом к «Махову», от выреза сатанели.

Огромный консервный нож, который представлял вырез в его борту, цеплял и корёжил соседа .

Первая швартовая операция в карьере лейтенанта Эф, запала в его душу, именно этим чудовищным скрежетом изуродованного металла, и проклятиями , пришедшимися, как обычно, на голову Эбёнса.

Участие лейтенанта Эф, в том мореплавании от одной заводской стенки до другой, было мизерным, поскольку допуска к управлению у него, конечно же, не имелось, но впечатления он получил самые яркие.

Когда ситуация спустилась с экстремальных вершин, а нервный тик Яковлевича вернулся к привычной частоте, боцман подвёл итог швартовой операции:

– Манёвр, достойный адмирала Нельсона… ебёнс.

Глава 7.Штаны резиновые, часы морские и бомба учебная.

Схожесть акта инвентаризации с половым актом, в некоторой нервозности, при их составлении в первый раз в жизни.

Но для акта инвентаризации нужна ещё и комиссия, в составе: председателя комиссии и её членов. И если в рядовые члены комиссии можно записывать кого угодно, то с кандидатурой председателя ясности не было, и Эф сказал механику:

– Михаил Сергеевич, я тебя в председатели комиссии назначил.

Тонкую сеть субординации, упроченную сединой механика и боцмана, Костя распутал удачным, как ему казалось, манером. Эф называл «меха» Михаилом Сергеевичем, но с ударением на «ты», а Эбёнса, Валерием Яковлевичем, с подчёркнутым «вы».

Правда, ответной любезности, в виде «Константина Игоревича», не дождался, списав это на своё, как он считал, не самое лёгкое, в произношении, отчество.

Капитан-лейтенант Зобнин, по нужде, пользовался должностью Эф: «пом» или «помощник», а боцман обращался к Косте строго по званию: «товарищ, лейтенант», но в богатой палитре интонаций, среди которых, преобладало удивление.

– Куда, ты меня назначил? – спросил механик, не отвлекаясь от котлеты, которую он препарировал вилкой, элегантно отогнув мизинец.

– Председателем комиссии по инвентаризации. Я дела принимаю.

– Я рад, что ты наконец-то разродился. Но, вообще-то, инвентаризацию проводят на следующий день, после прибытия на корабль, а не через месяц.

– Ну, я занят был…

– Чем?

– Ну, разным…

– Похвально.

Котлета обрела временное пристанище в желудке механика, и он перевёл взгляд на лейтенанта:

– Ты рапорт о приёме дел писал?

– Да, в первый день. Командир сказал, иначе зарплата не будет начисляться.

– Вот, видишь: дела ты уже принял. К твоему сведению, последнего помощника командира «Махова» перевели на «горбатый» девять месяцев назад.

Механик, вдруг, икнул и испуганно посмотрел на Эф. Было непонятно, что встревожило Михаила Сергеевича: долгие девять месяцев, когда корабельное хозяйство «Махова» велось без бесчисленных «Журналов, учёта материальных средств» или внезапный ик.

Но похлопав себя по груди, и, убедившись, что его здоровье вне опасности, «мех» продолжил:

– Посему, предполагаю, что у тебя завалы по всем направлениям. Командир, который формально принял дела своего помощника девять месяцев назад, теперь эту кучу разгребать не будет. Ему легче тебя придушить. А мне, эти ваши забавы нужны, как зайцу триппер. У меня своих дел хватает. Поэтому, пом, назначь председателем себя, желаю тебе успехов и до будущих встреч!

Михаил Сергеевич шмыгнул носом и поднял стакан с компотом к свету, как это делают сомелье, прежде чем начать дегустацию.

Боцман тоже не стал рисовать радугу, на обозримых горизонтах лейтенанта. Традиционные «эбёнс», которые Яковлевич использовал в качестве знаков препинания, сегодня звучали сочувственно.

– Командир, конечно, не особо вникал … Он, ведь, тут, … временно. Хорошо бы вам, товарищ лейтенант, дивизионные специалисты … помогли бы. Но, эти, … деятели разве помогут?! А вам одному, конечно, трудновато … будет. – и после участливой паузы добавил:

– Вам, товарищ лейтенант, в Росту… надо съездить.

– Куда?

– Это пригород Мурманска… Лучше сейчас, пока мы в Абрам-мысе стоим. С острова Ша… будет сложнее выбираться.

– А зачем?

– Так… на сверку. Вам ведь, по всем управлениям надо сверяться, что за кораблём числиться.

– И все управления в Росте?

– Какие-то в Росте… какие-то в Североморске, что-то в Полярном.

«Махов» отличался от ракетного крейсера , как разнятся актёр, прыгающий в роли зайца, на подмостках театра города К., что за Уральским хребтом, с великим и «народным» артистом, расхаживающим в царских одеждах по сцене столичного театра.

Но как, и жизнь «зайца», и жизнь «царя» расписаны в учении Станиславского, так и флотский уклад закреплён в корабельном уставе. И эта синяя книга, не делает различий между экипажами «Махова» и ракетного крейсера, выстраивая их по боевым частям и службам. А если, кто-то по недомыслию брякнет:

– Ну, какая может быть на «Махове», к примеру, боевая часть номер два?! В смысле, ракетно-артиллерийская.

То такому субъекту следует напомнить о пушечке на баке «Махова», или, если угодно, пулемёте. И пусть, артиллерийская мощь «Махова», и уступает ударному потенциалу крейсера, но толщина всех этих журналов учёта, планов боевой и политической подготовок его «боевой части два», ничуть не жиже фолиантов БЧ-2 ракетоносца.

И когда бы, Эф не имел скверной манеры впадать в ступор, при малейшей царапине на своей судьбе, то мог бы отыскать сходство между кругом обязанностей помощника командира мпк «Махов» и бескрайними заботами сельского фельдшера, представляющего в одном лице, терапевта, окулиста, хирурга и завхоза. Тем более, что служба «М» (медицинская), входила в этот круг.

Но пять лет, проведённые в военно-морском училище, дают человеку проверенный способ борьбы с паникой в собственной душе: глаза боятся, а руки делают. И Эф сгрёб документацию боевых частей и служб корабля: штурманской, артиллерийской, минно-торпедной, связи, радиотехнической, химической, медицинской и снабжения.

Авиационной боевой части, по счастью, на «Махове» не было, а электромеханической руководил Михаил Сергеевич.

Если обратиться к медицине, как к кладезю аллегорий, то относительно всех этих амбарных книг можно сказать следующее.

Документация на «Махове», находилась даже не в зачаточном, а скорее в послеоперационном состоянии, когда подпольный аборт уже произведён, и затрачены определённые усилия, чтобы это событие не стало достоянием родственников и коллег по офису.