Ошарашенный происходящим Федор пожал руку, которая некоторое время назад подписала приказ, не просто отстранивший старшего лейтенанта от должности, но и поломавший его карьеру и судьбу.
Задавать вопросы полковнику, коль не среагировал сразу, он не стал. Дорога ложка к обеду! И, видя, как Туз демонстративно переключился на свои бумаги, повернулся и молча вышел. Вполне уместно заметить, вышел вон! Иначе говоря, был вежливо изгнан со службы!
За что? В этом надлежало разобраться, а для начала – проанализировать. Скорее всего, в приказе, который ему скоро подсунут для ознакомления и последней росписи, формулировка цели и причин отстранения от должности окажется обтекаемой. Настолько неопределенной, что не будет заключать в себе ни малейшей доли того, что позволит что-либо понять. Канцелярские крысы – большие мастера писать приказы нечеловеческим языком!
Федор машинально спускался по лестнице, направляясь к себе, и вдруг его обожгло понимание того, что сейчас он категорически не желает видеть кого-либо из коллег. Никого не хотелось пускать в свою раненую душу. Он собрал волю в кулак, чтобы сгоряча не наделать того, о чём потом пожалеет, с независимым видом вышел из здания, в котором проработал последние четыре года, и, оторвавшись от заинтересованных взглядов, в странном тумане травмированного сознания подчеркнуто деловитым шагом направился в притягательную безмятежность ближайшего сквера.
7.
Для начала Федор попытался нарисовать для себя полную картину событий:
«В общем-то, произошедшее со мной, весьма интересно, но теперь оно принадлежит прошлому. Потому – бог с ним! Но почему, почему оно случилось? Это действительно важно понять!»
Теперь, слегка успокоившись, можно сделать предварительные выводы.
Во-первых, Глеб действительно мне не лгал, отрицая свою причастность к делу «мастера». Это хорошо. Для него хорошо! Не запачкался!
Во-вторых, кто-то меня целенаправленно, корысти ради, заложил, а, может, и предал. Кто это сделал и зачем? Конечно, Тузу вполне мог доложить дежурный; ему положено! Мог настучать и Глеб, а мог и сам Туз поинтересоваться, уходя домой, кто там остался в КПЗ? Это плохо, если заложили! Конечно, для меня плохо!
В-третьих, факт, что вчерашнее задержание «мастера» настолько напугало Туза, что он решил немедленно меня обезвредить! Судя по поспешности, он прикрывает кого-то над собой. Потому и перестраховался. Боится, чтобы наверху его не укоряли за провал криминальной схемы! В противном случае, если это дело только самого Туза, он мог в отношении меня сработать кнутом или пряником. А тут – целая операция по ликвидации свидетеля! Это плохо! Значит, возвращение в ряды МВД мне не светит. Такие решительные подвижки случаются лишь в одном направлении. Зарыть меня где-то, для полной уверенности, они ещё смогут, но реанимировать не станут ни за что!
В-четвертых, если Туз не предпринял ни одной попытки поговорить со мной напрямую, то был уверен в бесполезности этого разговора. Знал, что всё произошло совсем не случайно. Но откуда, скажите мне, такое глубокое знание намерений какого-то там лейтенанта? Пусть даже старшего! Скорее всего, Туза кто-то и проинформировал, и мне обеспечил самую скверную характеристику. Кто это мог быть? В общем-то, многие! Завистники, обиженные, случайно задетые, мои активные противники, несхожие по мировоззрению… Но кто же конкретно?
Азбука криминологии учит: ищи того, кому это выгодно! Но даже этого пока не знаю наверняка!
Понятно, что на столь подлую роль более всего годится Глеб. Но ведь он мне друг, как-никак, уже лет пятнадцать. Разве с друзьями так поступают?
8.
Федор долго просидел в сквере в изнурительных раздумьях, не замечая хода времени. И кто знает, сколько бы он так сидел, копошась в себе, если бы не Анна – Анна Сергеевна.
Эта милая молодая женщина издавна работает у них в секретном отделе. И давно привлекает Федора прямо-таки волшебной улыбкой, почему-то всегда казалось, адресованной только ему. От этой улыбки в груди Федора каждый раз разливается непонятное волнение, радость и уверенность в том, что он способен свернуть любые горы. Аня давно ему кажется эталоном женственности самой высокой пробы. Какая-то теплая она, мягкая и, вместе с тем, надежная. Такой можно смело доверять, даже не сомневаясь…
Случалось, что Федору, дабы окончательно не сойти с ума от опостылевшей ментовской рутины, требовалась положительная нервная встряска или, он и сам не знал, как это назвать, нечто, вроде непостижимого здоровым мозгом божественного оздоровляющего чуда! И тогда Федору представлялось, будто он склоняет свою больную голову к Анне на грудь и покойно замирает. Точно так же, но давным-давно, получалось на груди у матери. Погладит она ласково намаявшегося сына по голове, потеребит его жесткие волосы, и любые печали отступают. И он опять – боец!
Конечно, подобное лечение с участием Анны Федору лишь рисовалось в воображении, но и оно спасало. В действительности же он никогда не позволил себе с этой милой, но замужней женщиной ничего, кроме улыбок, шуток или дежурных комплиментов. Да и то – лишь в особые дни, вроде праздников. И даже планов на этот счет не строил – Анна представлялась Федору святой и недоступной, будто яркая звездочка в беспросветной черноте его напряженной жизни. Разве можно думать о звездочке иначе, кроме как о самой прекрасной и недостижимой?
Анне Федор тоже тайно нравился. Она по-женски безошибочно определила в нём тот стержень обстоятельности, который отличает достойного мужчину от фигляра или беспутного ловеласа. Федор, по ее представлению, выделялся не то чтобы выдающейся физической силой или эталонной красивостью киноактера, но, скорее всего, выдающейся человеческой надёжностью, которая издавна была на Земле основой всего великого. Разумеется, сама Анна своё отношение к Федору не облекала в красивые слова, но ее настроение взлетало до небес, если он по неотложным делам забегал в секретный отдел и, совсем неформально улыбаясь только ей, как-то особенно приветствовал коротким взмахом ладони.
Но можно не сомневаться, что Анна по-настоящему любила и своего мужа. Пусть он совсем не такой, как этот чужой герой ее неосуществленного романа, но мужу она была верна безупречно. Тем не менее, тайно полагала Анна, никто не запрещал ей любоваться посторонним красивым человеком, хотя делать это украдкой от мужа казалось не совсем правильно. Потому глубоко внутри в ней иногда возникало что-то светлое, непонятное, но, казалось ей самой, чуть-чуть непозволительное, отчего Анна даже наедине с собой вся вспыхивала и заметно краснела.
Вот и теперь, неожиданно встретив Федора на скамейке сквера, Анна обрадовалась этому и одновременно зарделась.
– Ой, Фёдор Александрович! – простодушно раскрылась Анна, даже не скрывая своих эмоций. – А вы здесь почему? – и сразу принялась сама объяснять, будто извиняясь перед Федором. – А меня в садик к дочурке вызвали… Обеспокоены, не заболела ли? Она у них сегодня кушать отказалась! Не дай бог, какая-то гадость прицепилась! – извинилась она милой улыбкой.
От присутствия Анны, от откровенной ее радости, от дорогой ему улыбки, Федору полегчало. Даже показалось, будто не так всё случившееся с ним ужасно и безнадёжно. Ведь и раньше набегали густые черные полосы, но он их всегда как-то разруливал!
«Прорвусь и теперь!» – решил Федор более уверенно.
А Анна, не получив ответа на свой вопрос, повторила его в другой форме, сама не зная, зачем:
– Пока вы тут сидите, Фёдор Александрович, ваши у себя вовсю гуляют… Ведь вчера начальник подписал Глебу Сергеевичу представление на капитана, а сегодня утром мы эту бумагу уже в адрес отправили. Вот! Скоро у вас в отделе будет одним капитаном больше! – засмеялась Анна, надеясь обрадовать этой новостью Федора.
– Вот как? – сначала растерялся Федор, но взяв себя в руки, мрачно сыронизировал. – Зато двумя старшими лейтенантами станет меньше!
– Почему двумя? – искренне удивилась Анна.
– Это я так! О своём подумал, Анна Сергеевна! А за дочурку вы не переживайте так сильно! Даже самые обоснованные опасения очень часто оказываются ложными! Я уверен, что и теперь всё обойдется!
– Так я побежала? – поверив Федору, сразу успокоилась Анна. – Я и не прощаюсь? Ведь сегодня в управлении опять увидимся?
9.
«Одним капитаном больше… Вот и прояснилось, откуда сей грязный ветер! – подумал Федор. – Что тут добавишь? Явно его работа, Глеба! А я даже не заметил, когда он сменил наше бойцовское мировоззрение на преступное приспособленчество! Услужил Тузу в его криминальных делишках, проявил, так сказать, понимание личных запросов начальства, выразил ему безусловную лояльность и вот – получил «заслуженное» вознаграждение! Досрочно стал капитаном! И это – вместо вполне заслуженного увольнения из МВД за дискредитацию!»
Долгие разбирательства Федора в причинах с ним произошедшего теперь сменились огорчением оттого, что главной причиной всё-таки стал Глеб. Как поначалу Федор и подозревал:
– Эх, Глеб … Как же так? Даже по отношению ко мне подлость совершил. А ведь мог хотя бы без этого обойтись! Теперь я и не сомневаюсь, что это ты напел начальнику, будто я его скрытый идейный враг! Или что-то подобное! Наплёл, и меня не стало! Без хлопот со мной расправился! Удобно! Теперь я не буду маячить перед твоими глазами, не буду служить немым укором! Хорошо всё рассчитал, Глеб! Но теперь мне известно, что нет у тебя ни чести, ни совести! И враг с этого момента ты не только мне! Ты всем честным людям враг! И не только потому, что причиняешь им свой тайный вред, но и потому, что сам понимаешь, кто ты такой, и обратного пути в честные люди у тебя нет! Значит, ты более уверено станешь вершить свои грязные делишки, да еще прикрываясь высоким покровительством!
«Лицам по имени «что изволите?», кем ты стал, всегда нужно находиться рядом с некой силой. Неважно, какой она является по своей моральной сути. Пусть она откровенно отвратительная, наглая и несправедливая как, например, некий главарь самой кровавой банды. Для тебя же важно лишь одно, что это – настоящая сила, которая тебя прикроет! Как прикрывает сегодня наше мощное министерство, наделенное большой властью над простыми людьми. А под защитой государства удобно творить любые беззакония, безопасно быть мошенником или бандитом! Кто же с этим спорит?»
«Силе нужно угождать! Это – главное правило любого упыря! – констатировал Федор. – Силе нужно льстить, услуживать, превозносить ее при каждом удобном случае, лизоблюдствовать, выражать величайшее почтение и непомерное восхищение. А за это она, возможно, станет относиться к тебе как к своему! Пусть как к холопу, зато к проверенному и безобидному, даже полезному для нее холопу! Значит, достанутся-таки тебе объедки с барского стола. Невесть что, конечно, но ведь достойные работники и этого не имеют! Это тебя и привлекает! Этого вы все, «что изволите», и добиваетесь!»
«На первый взгляд, я нарвался на серьёзное и странное противоречие, – догадался Фёдор, закапываясь в бесполезные свои размышления, лишь для того, чтобы заглушить собственную боль и обиду. – Дело в том, что большинство современных систем управления опираются на подчиненность нижестоящих уровней вышестоящим. Обычная и вполне разумная иерархия управления! И в ее рамках нормально, если некий работник беспрекословно подчиняется своему начальнику! Именно так и должно быть! Но проблема эффективности управления заключается не только в дисциплине. Если все боятся возразить своему начальнику, хотя видят, что он ошибается, то такая система управления весьма неустойчива. Более того, во многих случаях ее поведение может оказаться не только не рациональным, но и абсурдным, даже преступным. И чем выше ошибающийся уровень, тем меньше вероятность того, что хоть кто-то заявит об ошибке вслух. Стало быть, споткнувшаяся даже на пустяке система обречена! Ведь ее работники, какими бы специалистами они ни являлись, всего-то бессловесные винтики! Они нисколько не переживают за систему, за результат ее работы, а лишь за себя! Абы им не указали! Абы их не наказали! Абы не уволили! Следовательно, принцип, что изволите, чрезвычайно вреден везде! Более того, в некоторых сферах деятельности он крайне опасен для всего общества! И я стал тому очевидным примером. Сегодня Глеб поддержал коррупционную деятельность Туза, хотя следовало инициировать служебное расследование! Вместо этого Глеб прикрыл от уголовной ответственности не только своего преступного начальника, но и его подельников. Затем возвысил сам себя, то есть, человека, которого следовало гнать из МВД паршивой метлой. Зато, благодаря «прогибу» Глеба, эта метла прошлась не по нему, а по тому, кто принципиально стоял за закон! Из скромности я не стану возвышать себя до уровня героя, но всё-таки в моём случае это близко к истине! Таким образом, Глеб совершил полный криминальный перевёртыш! Из-за него всё чёрное в глазах посторонних людей выглядит белым! И наоборот! Добросовестный служака властью государства с позором изгнан из МВД, а преступникам этой же властью, ослепленной повсеместным «что изволите», обеспечена защита и торжество! Вот она, мафия, хотя и в самом зародыше!»
«И откуда сия зараза к нам пожаловала? – действительно не понимал Федор. – Может, потому, что людям своя рубашка ближе к телу? Моя хата с краю? Своя ноша не тянет, свой дым глаза не ест? Болен зуб лишь в своём рту? То есть, во всем присутствует махровый эгоизм обывателя, оправдывающий любую подлость, всякое преступление, если оно ему лично выгодно! Оно и понятно! Эгоизм – фундамент любого корыстного преступления! И всё же этого, пожалуй, маловато для того, чтобы осмысленно превращаться в преступника!
Не надо юлить! Зная сущность человека, нельзя не признать, что угодничество перед преобладающей силой в людях жило всегда. Но в советское время обязательно находились люди гордые, сильные духом! Люди, которых грубая физическая сила могла уничтожить, но принудить поступать против морали не могла! Всегда были люди, болеющие за истину, защищающие ее свято, готовые за нее горы свернуть. Таких людей не заставишь предать мечту, не принудишь изменить достойным идеалам. В советское время таких людей было много. Очень много. Может, потому не слишком выделялись и те, которые жили по принципу «что изволите?» Хотя и они, конечно, были! Просто плыли незаметно по течению, не выставляя напоказ свою сущность! Зато теперь им раздолье – никто не осуждает, никто не считает подобострастными моральными уродами. А если и осуждают, то боятся сделать это вслух.
Я ещё могу понять забитую жизнью несчастную женщину, которая, влача жалкое существование, думает лишь о своих полуголодных детишках, потому боится слово проронить… Её никогда не осужу! Более того, в первую очередь помогу! Помогу сам, да и наше государство, ставшее глухим к мольбам своих несчастных граждан, подключу, насколько смогу!
Но кроме той женщины я сразу вспоминаю и людей совсем иных, для которых принцип «что изволите» стал основой их существования! Так и вижу их перед собой: «Мы для вас, Иван Иванович, на всё готовы!» А про себя думают, что не столь наивны, чтобы признаваться в главном: мы готовы совсем не для вас; и не для торжества общего дела; не для страны, а лишь для собственного благополучия и выгоды!»
Уж они-то не пожертвуют собой, как та женщина, унижающаяся ради спасения беззащитных детишек! Нет! С помощью своего гаденького принципа они во всём ищут свою неправедную выгоду! И, что особенно важно, никогда не принимают в расчет общественную мораль, то есть, правила, добровольно используемые людьми в интересах наибольшего развития всего общества! Их заботит только собственная корысть! Будто наяву слышу их насмешку: «А вашу никчемную мораль можете себе оставить! С неё нам проку мало!» Думаю, точно так же, за ненадобностью, они давно оставили свою совесть и честь! От нее ведь тоже проку мало! А что в них осталось человеческого?
В общем-то, этих деятелей я понять могу! Могу! Хотя никогда не оправдаю! Никогда не прощу! Впрочем, они – объекты не моей заботы! Их должен карать справедливый закон! Или мощное общественное мнение. Но теперь нет ни того, ни другого! Вот они и размножились! Вот и расцвели!
«Ладно! – решил Федор. – Со всеми я готов разобраться! Может, кровожадность от обиды во мне проснулась? Но как доказать вред, причиненный неким человеком, опирающимся на этот принцип? Как? Едва начнешь под него копать, как сбегутся такого же рода защитники и легко докажут, будто подозреваемый не пресмыкается перед начальником. По крайней мере, не в корыстных интересах, а всего-то ревностно исполняет служебные обязанности! И мои карты будут биты! Стало быть, чтобы наверняка обвинять, многое я пока сам не понимаю… Чувствую свою правду, уверен в своей правоте, а ведь умом не понимаю, если не могу понятно разложить по полочкам!»