– Где-то я видел этого человека, или, во всяком случае, кого-то очень похожего на него, – думал художник, – но где, где, где и когда?..
Он и сам был не рад навязавшемуся впечатлению, но постоянно ловил себя на том, что – то мысленно, то карандашом на клочках бумаги – он чертил образ знакомого незнакомца. Порою, для того чтобы прикрепить это лицо к давно утерянному месту и времени, он сам для себя притворялся, что совсем забыл о нем, что он его даже не видал никогда, а потом внезапно, точно с разбега, сразу выхватывал его из недр уснувшей памяти. Нет! даже и эта, давно испытанная старая уловка не помогла. «Не дается, и баста».
Но вдруг, после долгих и уже надоевших попыток, ему пришла в голову довольно нелепая мысль: а не спросить ли у господина Морэна?
Старый господин Морэн – консьерж углового дома – был одним из давнишних обитателей Пасси, если не самым давним. Он отлично помнил те времена, задолго до всемирной выставки, еще до постройки Трокадеро и Эйфелевой башни, когда на месте теперешнего веселого и нарядного городского квартала Пасси была большая и богатая деревня, тонувшая в тени каштанов и лип, в которую ездили по воскресеньям парижане поваляться на зеленых лужайках, попить прекрасного густого молока или попользоваться целебными железистыми водами, открытыми еще в восемнадцатом веке, но ныне забытыми и заброшенными. Он очень много знал и рассказывал о жизни и делах американского генерала Ранеляг, впервые введшего в деревне Пасси театр и музыку; он еще помнил древней старушкой госпожу Вион Викомб, когда-то блестящую звезду Второй империи, сумевшей сохранить к старости и большие деньги, и большую любовь к жизни. Он, конечно, не успел застать в живых Бальзака, жившего когда-то в Пасси, на улице Рэйнуар, и даже насадившего там виноградные шпалеры, но сурово относился к памяти этого великого писателя из-за его тревожной и безалаберной жизни, заставлявшей его не только всегда бывать по шею в долгах, но и позорно бегать от кредиторов и от судебных приставов через особый потайной ход. Знал он и историю охотничьего домика Ля-Мюэтт, построенного еще Франциском Первым и совсем недавно разрушенного дотла и снесенного с лица земли Ротшильдом, давным-давно купившим этот участок, а при нем вдобавок и дворец. «Эх, не ценят у нас славной старины, – вздыхал Морэн, – не умеют ценить и не хотят…»
Мэтр Морэн, по своему собственному убеждению, знал толк во всем: и в политике, и в погоде, и в скачках. Тарбеев называл его почтительно старшиною (citoyen) Пасси. Господин Морэн ничего не возражал против такого самодельного титула, но судя по тому, как при этом обращении шевелились его густые, нависшие седые брови и острая военная бородка, можно было думать, что он не недоволен.
Как-то в полдень мэтр Морэн сидел на табурете у себя в крошечном палисадничке за железной оградой. В руках у него была сегодняшняя газета «Накануне», посвященная исключительно скачкам, а на носу огромные очки в старой томпаковой оправе. Увидев издали проходившего художника Тарбеева, он головой и бровями подозвал его к себе.
– Добрый день, – сказал он и, развернув газетный лист, начал тыкать пальцем в программу. И хотя кругом положительно не было видно ни одного человека, он заговорил таинственным, приглушенным голосом, наклоняясь к самому уху Тарбеева и подозрительно бегая глазами вокруг:
– Вот. Глядите, – третья скачка. Непременно ставьте на Гольбаха. Вы уж слушайте меня. Верные пятьдесят франков. Если, конечно, не пойдет дождь и земля не обратится в грязь. Тогда ставьте на Финь Муш. Вы сами знаете, конечно, что кобылы любят грязную дорожку, но жеребцы на ней нервничают. А что через два часа, к началу скачек, дождь может пойти, это больше, чем вероятно. Посмотрите на эти маленькие цветочки фиолетового цвета, их семена мне подарил один японец, который жил в нашем доме. Он знал, что я всегда интересуюсь состоянием погоды… Эти цветы чувствительнее всякого барометра: как только надвигается дурная погода, они начинают свертываться, сжиматься. Взгляните, взгляните. Видите, как они стиснули свои венчики?
Тарбеева мало интересовали скачки и еще меньше погода. Чтобы переменить разговор, он спросил:
– Ну, а как дела, господин старшина?
– О-о. И не говорите. – Морэн развернул другую газету, «Ле журналь». – Прочитайте, что пишут. Вчерашнее заседание в палате. Куда идут эти крайние социалисты и куда они тащат за собою страну. Социалистический картель, подумайте. И это в то время, когда Пуанкаре лезет из последней кожи, чтобы остановить катастрофическое падение франка. О, дурачье.
Но Тарбеева не интересовала и политика. Он подошел с другой стороны.
– Хорошо ли завтракали?