В чем суть вопроса

Война могла обернуться для России очень тяжелыми последствиями с утратой значительных территорий, если бы власть не обратилась к старому испытанному средству – к патриотизму простых людей. Англичане, французы и турки застряли под Севастополем, и несколько их штурмов были отбиты с большими для них потерями. Союзники рассчитывали взять город в течение недели, а им пришлось его осаждать одиннадцать месяцев. К концу осады, когда было решено оставить Севастополь, из многих тысяч матросов, сошедших с затопленных кораблей на бастионы, в живых оставалось всего несколько сотен. Но и тех пришлось уговаривать оставить позиции, поскольку они дали клятву на них умереть. Понеся большие потери, союзники не решились углубиться во внутренние губернии, помня, чем закончился поход для Наполеона. Оборона Севастополя позволила завершить войну без территориальных потерь, но удар, нанесенный по внешнеполитическому престижу России, и особенно по престижу власти внутри страны, был сокрушительным.

Поражение высветило все изъяны, которые скрывались за фасадом империи Николая. За внешним порядком, о котором так заботился царь, процветали беспорядок и некомпетентность власти. Как правило, во главе какого-нибудь ведомства стоял аристократ, ничего не смыслящий в деле, тогда как реальной работой занимались его нечистые на руку помощники. О генерал-губернаторе Санкт-Петербурга графе Эссене, к примеру, всем, кроме царя, было известно, что это человек без знаний, без энергии, почти без смысла, а всеми делами заправляет его начальник канцелярии, отъявленный проходимец. Сам Эссен бумаг не читал, а если читал, не мог в них вникнуть, тогда как начальник канцелярии давал ход только тем делам, в которых был лично заинтересован. Без взятки можно было ходить и переписываться годами без всякого результата. И так продолжалось из года в год под самыми окнами императорского дворца, пока дело не раскрыли. Но если такое могло происходить в столице, не трудно представить, что было в провинции.

По данным негласного надзора из 53 губернаторов в России не брали взяток только двое. Один действительно был честен, а другой настолько богат, что ни в каких взятках не нуждался. Бывало, губернатор из отдаленного края писал в Петербург о большом недороде в подведомственных ему землях, хотя урожай был обычным. Он просил прислать денежную помощь, и она почти целиком оседала в его кармане. На лиц, плативших губернатору постоянную дань, жаловаться было бесполезно. Это ни к чему не вело, кроме как к посрамлению самого жалующегося. Человек без связей и без значения был бессилен перед такой администрацией. Основное внимание начальства было обращено на очистку бумаг. Министр внутренних дел при императоре Александре II П.А.Валуев, в своей книге «Дума русского» писал о сложившейся в России административной системе: «Взгляните на годовые отчеты. Везде сделано все возможное; везде приобретены успехи; везде водворяется, если не вдруг, то, по крайней мере, постепенно, должный порядок. Взгляните на дело, всмотритесь в него, отделите сущность от бумажной оболочки, то, что есть, от того, что кажется, правду от неправды или полуправды, – и редко где окажется прочная, плодотворная польза. Сверху блеск, внизу гниль».

Больше всего остального Николай любил военное дело. Но оно у него свелось к пустякам – к кантам, выпушкам, ремешкам, к внешней выправке и муштровке. Процветала беспощадная парадомания, мучительная игра в солдатики с безупречным строем и ровным шагом, за которой терялась суть. В мирное время смотры гвардейских полков проходили блестяще, но когда началась война, выяснилось, что генералы и штаб-офицеры не знают как с толком вести боевые действия и не умеют правильно расположить на местности войска.

На огромные деньги, отпущенные на строительство железной дороги Санкт-Петербург-Москва, можно было ее продлить до Черного моря, и вдобавок проложить сеть шоссейных дорог, если бы строительство поручили настоящему инженеру-путейцу, а не генералу, непонятно из каких соображений приставленному к делу. Когда он встречал на своем пути болота, он их не обходил, как сделал бы инженер, а героически преодолевал, как и полагалось солдату. Чем зарыл в землю миллионы. Отсутствием связи центра с югом воспользовались французы и англичане, когда высадились в Крыму. С началом боевых действий на снабжение русской армии были отпущены большие суммы, но солдаты в основном питались сухарями, а лошади обгладывали кустарник, потому что обозы с боеприпасами, продовольствием и фуражом медленно тащились по разбитым трактам, осенью и весной превращавшимися в непроходимое месиво.

Царь поручил командование войсками в Крыму своему личному другу князю Меньшикову. Тот был известен своим остроумием и был частым гостем в царском семействе. Вначале Николай отправил Меньшикова с миссией в Константинополь, чтобы потребовать подтверждения права России на защиту христиан в Османской империи. Как само это требование, так не в меньшей степени высокомерие посла обеспечили провал миссии. После этого началась война. Заняв пост главнокомандующего, Меньшиков не сумел воспрепятствовать высадке союзников в Евпатории, а затем проиграл сражения при Альме, на Бельбеке и под Инкерманом. Трусливым бездействием он позволил французам и англичанам пережить зиму, когда те, непривычные к климату, мерзли в своих палатках и были почти отрезаны от баз снабжения непрекращавшимися черноморскими штормами.

Слепой была и внешняя политика Николая. Когда в 1849 году в Венгрии, входившей тогда в состав Австрийской империи, вспыхнуло восстание, это поставило империю на грань развала. У австрийского императора не было сил подавить мятеж, поскольку в самой Вене началась революция и происходили баррикадные бои. Казалось, что развал империи, всегда считавшейся противовесом России и сильно ей вредившей во внешних делах, должен был обрадовать русского царя. Но из одной только ненависти к любой революции Николай подавил восстание венгров своими войсками. А в благодарность пять лет спустя спасенный его милостью австрийский император примкнул к антирусской коалиции и сосредоточил свою армию на русской границе. Он ее не перешел, но заставил половину русских войск сторожить австрийскую границу, не позволив их использовать в Крыму. А полвека спустя провокационная политика австрийцев на Балканах привела к сараевскому инциденту, что послужило поводом к началу Первой мировой войны. В ней основная часть австро-венгерских войск действовала против России.

Николай не вынес позора поражения, и умер то ли от болезни, то ли, как подозревают, покончил с собой. Он закончил свое правление полным банкротом. А для власти поражение стало холодным душем и заставило приступить к кардинальным реформам. Если Николай еще мог сомневаться, что для него опаснее – сохранение крепостного права или его отмена, то у его преемника Александра II никаких сомнений уже не было. Деревня бурлила, и в народе только говорили о грядущей свободе, и только ее ждали. В воздухе запахло крестьянской революцией. Поэтому даже такому убежденному консерватору, каким был Александр II, до вступления на трон не помышлявшему ни о каких реформах, пришлось поневоле стать реформатором. За что у нас его именуют Царем-Освободителем. Сам Александр откровенно сказал московским дворянам, какими были его мотивы. Уж лучше он освободит крестьян сверху, сказал император, чем будет ждать, когда они освободят себя снизу.

Проведенная Александром II реформа отличалась бездарностью. Она не решила никаких проблем, стоявших перед Россией, а только их усугубила. Единственно верный путь изменений состоял в том, чтобы при решении вопроса крепостного права поставить во главу угла задачу экономического развития России и приведения в порядок ее сельского хозяйства. И уже исходя из этой задачи, искать в новом обществе место для дворянства. А правительство Александра II видело своей главной целью сохранить на развалинах крепостнической системы как можно больше земельной собственности в руках помещиков, оставив за этим классом доминирующее положение в обществе.

Из помещиков только меньшинство стояло за освобождение, а остальных возмущала сама эта мысль. Они видели в этом ущемление своих исконных дворянских прав. Самые горячие головы предлагали освободить крестьян совсем без земли, но власть на это не решилась, поскольку опасалась крестьянского восстания.

Текст Положения об освобождении крестьян готовила редакционная комиссия, которая предложила наделить крестьян участками земли в таком размере, который она сама признала недостаточным для их нормального обеспечения. Но в комитете эти нормы были урезаны, а затем их еще раз урезали в Государственном совете. В результате принятый закон исходил из принципа признания за помещиком права собственности на всю землю в имении, в том числе и на крестьянскую надельную. Крестьяне считались только пользователями надельной земли, обязанными отбывать за нее установленные повинности – барщину и оброк. Чтобы стать собственником надельной земли, крестьянин должен был выкупить ее у помещика. Выкупную операцию взяло на себя государство. Казна сразу выплачивала помещику 75–80 % выкупной суммы, остальное доплачивали крестьяне. Выкупную сумму, отданную помещикам, крестьяне должны были возвращать государству в течение 49 лет, плюс к этой сумме 6 процентов годовых. Выкупные платежи отменили только в 1907 году. К тому времени с крестьян было взыскано 1,6 млрд рублей, из них 700 млн рублей дохода.

Реформа 1861 года не только сохранила помещичье землевладение, но еще и увеличила его за счет сокращения крестьянского. Надел крестьян в среднем составил 3–4 десятины, которые им приходилось выкупать, тогда как для нормального жизненного уровня крестьянина за счет сельского хозяйства, при существовавшей тогда агротехнике, требовалось от 6 до 8 десятин земли.

В результате крестьяне оказались с мизерными наделами и были обременены платежами, превышавшими как стоимость отошедшей к ним земли, так и их платежные возможности. Поземельный налог в сочетании с косвенными налогами на соль и другие товары достигал семидесяти процентов годового дохода среднего крестьянина, а у бедняков он забирал почти весь их заработок. Отсюда голодное и полуголодное их существование.

Проведенная Александром II реформа заблокировала саму возможность улучшений в сельском хозяйстве. У помещиков почти полностью отсутствовали навыки предпринимательской деятельности, и поэтому когда они лишились дармовых крестьянских рук, то не сумели приспособиться к новым условиям. Выкупные суммы они легкомысленно прокутили, и начался быстрый процесс их материального оскудения. А у крестьян земли осталось так мало, что она не давала им никакого излишка, который они могли бы использовать для улучшения своего хозяйства.

Недостаток почти половины необходимой крестьянам земли, сохранение в деревне кабальных, полукрепостнических форм эксплуатации, искусственное повышение цен при продаже и аренде земли стали источником нищеты и отсталости пореформенной деревни. Что, в конечном счете, привели к резкому обострению аграрного вопроса в России на рубеже XIX – XX веков и поставило страну на грань революции.

Николай I хотел уничтожить крепостное право таким образом, чтобы не причинить ни малейшей обиды и ущерба помещику и, разумеется, не продвинулся на этом пути ни на шаг. А Александр II решил освободить крестьян так, чтобы частично ущемить дворян, забрав у них бесплатные рабочие руки, и частично ущемив крестьян, отобрав у них землю. В результате он получил обобранное нищее крестьянство и растерявшееся, разорившееся дворянство. И те и другие одинаково чувствовали себя обманутыми. Тогда как государственная казна осталась почти без средств, и дефицит пришлось покрывать иностранными займами.

Результатом реформы Александра II был тот факт, что уровень сельского хозяйства остался по-прежнему низким, а социальные противоречия только обострились. Разумно проведенные преобразования, в основу которых было бы положено не стремление сохранить за дворянами землю, а развитие экономики и рационализация сельского хозяйства, дала бы России столько средств, что их с лихвой бы хватило и на выкупы, и на строительство железных дорог, и на индустриализацию. Но российская власть пошла в другом направлении.

Хотя крепостное право в России пало, но власть в своей основе осталась прежней. По-прежнему страной управляли все те же 150 аристократических семейств, частично представлявших старинные дворянские роды, а частью происходивших от шутов и фаворитов любвеобильных императриц. На фамильных гербах последних вместо обычно принятых изображений львов, орлов, мечей и боевых топоров уместнее было бы поместить изображение ложа. Вся вершина российского государственного Олимпа ревниво оберегалась «для своих» этими ненасытными представителями правящей элиты всеми силами родства, связей, фаворитизма и протекции. А людям, обладавшим только знаниями и талантом, трудно было в этих условиях пробиться.

Хорошие специалисты и развитые таланты обычно выходят из тех слоев общества, где человеку самому приходится пробивать себе дорогу в жизни. А если жизнь не содержит трудностей, которые требуют от человека напряжения его ума и воли, она неизбежно расслабляет людей и не дает им расти как личности. Представители «лучших семейств» пристраивали наилучшим образом к государственной службе своих детей, изнеженных, бессильных, не привыкших ни к какой работе и не интересовавшихся ею. Внешний лоск, манеры, актерское умение держать себя – были их альфой и омегой, а служба и работа – ненавистным ярмом. На отсутствие дельных помощников горько жаловался Александр I, а его преемник Николай в 1827 году писал о своих сенаторах: «Среди всех членов первого департамента Сената нет ни одного, которого можно было бы не только что послать с пользою для дела, но даже показать без стыда».

Самые ответственные отрасли управления государством с самого рождения резервировались за великими князьями. Этот титул носили сыновья и внуки императора. Генерал Сухомлинов, занимавший при Николае II пост военного министра, в своих мемуарах дал им убийственную характеристику. «В характере большинства из них, – писал он, – были признаки деградации, и у многих умственные способности настолько ограничены, что если бы им пришлось вести борьбу за существование как простым смертным, то они бы ее не выдержали. Эти непригодные для дела великие князья, подстрекаемые окружающими их людьми или женами, присваивали себе право вмешиваться в дела правительства и управлений, а в особенности – армии».

Еще в эпоху Екатерины II и отчасти при Александре I, царь и Двор по вкусам и образованию стояли впереди русского общества, поскольку оно было почти поголовно неграмотным. Но с появлением значительной прослойки недворянской интеллигенции, люди тридцатых-сороковых годов, были уже культурнее, умнее, образованнее и талантливее самого царя и его окружения. То, что в России считалось государственной вершиной, на деле было ее низиной. Отсюда та печать беспомощности и бездарности власти, которая лежит на всем этом периоде русской истории.

Император Александр I был убит народовольцами, и царский трон занял Александр III, правивший Россией 13 лет. Его сын Николай II взошел на престол 20 октября 1894 года. Мать Николая II, в православии Мария Федоровна, была принцессой Датской. В это последнее царствование в полной мере проявилась неспособность правящего класса России разумно ею управлять, решать стоявшие перед страной проблемы. Своими чудовищными ошибками сама привела Россию к революции 1917 года.

К началу XX века, жизнь верхов и низов в русском обществе отличалась настолько разительно, словно она протекала на разных планетах. Мир высшего света был миром прекрасных дворцов с их многочисленной прислугой, миром модных курортов и частых путешествий по Европе. Это был мир клубов, ресторанов, игры на скачках и театральных премьер. А на вершине всей этой блистательной пирамиды восседал русский царь, самый богатый человек на Земле.

Когда в 1924 году эксперты газеты «Нью-Йорк Таймс» взялись оценить состояние русского царя, они определили его на 1914 год в 30 млрдв долларов. Если учесть инфляцию, в современных деньгах это примерно полтриллиона. Русскому царю принадлежали огромные массивы кабинетных и удельных земель: в одной Сибири он владел 67,8 млн гектаров. На этих землях эксплуатировались леса, добывалось золото, серебро, свинец, медь, часть земель сдавалась в аренду. Николаю принадлежали рудники и прииски на Алтае, богатые золотом и драгоценными камнями, а в европейской части России у него пахотной земли было больше, чем у полумиллиона крестьян. Знаменитый лесной заповедник Беловежье, занимавший четверть миллиона гектаров, был личной собственностью российского императора. Всем этим огромным имуществом, включая принадлежавшие царю акции и заводы, управляло особое министерство.

Из собственных средств Николай содержал дворцы в Санкт-Петербурге, в Москве, в Царском селе, в Петергофе, в Гатчине и в Ливадии. В их обслуживании было занято 15 000 человек. Много денег уходило на содержание императорских яхт и поездов. Такую роскошную яхту, как его «Штандарт» водоизмещением в 4500 тонн, не мог себе позволить даже английский король, страны, господствовавшей тогда на море. Два царских поезда были маленькими дворцами на колесах, украшенными интерьерами из красного дерева, с салонами, столовыми, детскими, ваннами, с гимнастическими залами, с кухнями, вагонами для прислуги и многочисленной свиты. Личный парк автомобилей Николая был лучшим в мире.

В Европе царский двор признавали самым роскошным на свете. Его могли сравнить только с двором Людовика XIV или Людовика XV во Франции. Зимний дворец славился своими балами. Их делили на большие и малые и называли по залам, где проводили – «эрмитажный», «концертный» или «николаевский». Бывший начальник дворцовой канцелярии генерал Мосолов в своей книге «При дворе последнего царя», которую он издал в эмиграции, дал описание бала, происходившего в Николаевском зале. На этом балу присутствовало три тысячи приглашенных. Мосолов пишет: «Это было как в сказке. Январь. Лютый мороз. Все три гигантских здания Зимнего дворца залиты светом. Огни горят и вокруг Александровского столпа, гранитной колонны, увенчанной фигурой архангела. Одна за другой подлетают кареты. В открытых санях подъезжают офицеры, которым не страшен мороз. Лошади покрыты голубой сеткой, чтобы в лица ездоков не сдувало снег. На автомобиль в ту пору смотрели как на капризную и ненадежную игрушку.

Видны женские силуэты, спешащие преодолеть те несколько шагов, которые отделяют карету от входа, некоторые из них грациозные и легкие, другие – согнутые от старости. А какие меха – милостивый Боже! Это настоящие русские меха – соболя, песцы, чернобурки. Головы у замужних дам не покрыты – на них надеты диадемы, а волосы незамужних украшены цветами. За движением экипажей наблюдают жандармы, указывая кучерам, где встать».

Шубы от гостей принимали слуги в мундирах, украшенных императорскими орлами на галунах, в белых чулках и кожаных туфлях. Слуги были великолепно вышколены, их учили присутствовать везде и в то же время оставаться незаметными.

«Гости поднимались по огромным лестницам из белого мрамора, застеленным мягкими бархатными коврами. Белые и алые мундиры, шлемы с орлами из золота и серебра, бесчисленные эполеты, великолепные национальные костюмы гостей из Венгрии, шитые золотом кунтуши маркиза Велепольского и маркиза Гонзаго-Мышковского, бешметы кавказских князей, обутых в чувяки (сапоги с мягкой подошвой, в таких сапогах эти горцы танцевали совершенно бесшумно), белые доломаны, отороченные бобровым мехом, и, наконец, придворные мундиры, тяжелые от золотого шитья, с короткими штанами-кюлотами и шелковыми чулками…»

А гости все прибывали. На дамах придворные платья с большим декольте и длинным шлейфом и многие из них запомнились автору: «Я помню Зиновьеву, жену предводителя дворянства Санкт-Петербурга, на которой вместо пуговиц было девять или десять изумрудов, каждый крупнее голубиного яйца. Самые замечательные бриллианты украшали платья графинь Шуваловой, Воронцовой-Дашковой, Шереметевой, княгинь Кочубей, Юсуповой и других… Все великие княгини надели свои фамильные драгоценности, с рубинами или сапфирами. Камни подбирались, конечно, под цвет одежды: жемчуга с алмазами или рубины с алмазами – для розовых тканей, сапфиры и алмазы или жемчуга – для голубых…

На левой стороне корсажа дамы, в соответствии со своим рангом, носили «шифр» (императорский вензель, усыпанный бриллиантами – отличительный знак фрейлин) или «портрет» в бриллиантовом обрамлении (высокий знак отличия, предоставляемый дамам за особые заслуги, их называли за это «портретными дамами»).

Вот стоит свитский генерал со своей женой. Ей уже за сорок, но она сохранила стройность фигуры, и бальное платье плотно облегает ее. Светлые каштановые волосы дамы украшены диадемой с двумя рядами бриллиантов. На лбу – фероньерка с крупным бриллиантом в два квадратных сантиметра. На шее – алмазное ожерелье; декольте окружено цепочкой бриллиантов с цветком на спине из тех же камней, две бриллиантовые цепи, словно огромные сверкающие нити, тянуться вдоль лифа и сходятся у броши, приколотой у пояса, кольца и браслеты также украшены бриллиантами. Когда я смотрю голливудские фильмы, изображающие великолепие русского двора, мне хочется плакать – или смеяться, так все это убого…

Во время танцев лакеи разносили конфеты, освежающие напитки и лед. В соседних залах были видны большие глыбы льда, среди которых лежали бутылки с шампанским. Трудно передать словами все изобилие пирожных и птифуров, фруктов и других деликатесов, которые заполняло буфеты, украшенные пальмами и цветами.

Во время концертного или эрмитажного балов ряд комнат Зимнего дворца оставался пустым. Можно было предложить руку своей даме и увести ее из танцевального зала, минуя многочисленные покои. Музыка, шум разговоров и жара оставались где-то далеко… Эти бесконечные, полуосвещенные покои казались гораздо гостеприимнее и уютнее. То там, то здесь встречались часовые и дежурные офицеры. Можно было добрых полчаса бродить по этим комнатам. За высокими окнами виднелась замерзшая Нева, сверкавшая в дворцовых огнях. Это было как в сказке. И невольно возникал вопрос – сколько раз еще тебе суждено это увидеть?»

В середине бала предлагали ужин. Предназначенный для этого зал напоминал зимний сад. Под каждым столом была поставлена кадка с растущей в ней пальмой, а ствол ее проходил через специальное отверстие посредине стола. Изысканные блюда и лучшие в мире вина никого не удивляли, гостей удивляло другое – обилие свежих фруктов посреди зимы, когда еще не существовало ни вагонов-рефрижераторов, ни транспортной авиации.

А рядом с царским дворцом протекала другая жизнь. В России пользуются популярностью мемуары Ивана Путилина, возглавлявшего при Александре II и Александре III Санкт-Петербургский уголовный розыск. Автор описывал только реальные случаи из своей богатой практики. Однажды Путилину пришлось искать опасного преступника, и он решил подослать к его подруге своего агента. Автор описывает, как ему удалось осуществить эту операцию. «В подвальном помещении дома де Роберти близ Сенной площади, – пишет Путилин, – держал квартиру, состоящую из одной комнаты и кухни, отставной фельдфебель Горупенко. Сам Горупенко с женой и четырьмя детьми ютился в комнате, а кухню отдавал под углы квартирантам. Таких квартирантов в кухне, на пространстве пяти квадратных сажень, проживало до восьми человек. Теперь же по случаю уже летнего времени их было лишь четверо: официант из трактира «Бавария», безместный повар-пьяница, хромой нищий и крестьянская девушка, занимавшаяся поденной стиркой белья до приискания себе постоянного места. К этой-то компании квартирантов присоединилась одна из моих «агентш», и агентш опытных, некая Федосова, выдававшая себя за работницу на папиросной фабрике Жукова, где она действительно работала раньше, до своего выхода замуж» (Путилин И.Д. Записки начальника Санкт-Петербургского сыска. – М., изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001. стр. 182».

Благодаря полученным агентурным сведениям, Путилину удалось поймать опасного разбойника. Но в этой истории нас интересует другое. Согласно описанию автором места действия, на кухне площадью около двадцати пяти квадратных метров проживали до восьми человек, а в примыкавшей к ней комнате ютились еще шестеро. Но даже этим жителям каморок завидовали обитатели ночлежек, где нары громоздились друг над другом и никаких перегородок не существовало.

В то время происходило массовое переселение крестьян из деревень в города, где они устраивались работать на фабрике. При каждом крупном предприятии строили угрюмые здания-казармы, где зачастую одну комнату снимали сразу несколько семей, отгораживаясь друг от друга занавесками. Не у каждого была собственная кровать, и рабочий, уходивший в ночную смену, оставлял кровать приятелю, пришедшему с дневной. Такая кровать ни днем, ни ночью не пустовала.

Убогое жилище, скудное питание, грошовое жалование и отсутствие защиты от произвола хозяина делали антагонизм между рабочими и фабрикантами таким же острым, как между помещиками и крестьянами. В пятидесятые годы XX века в Нью-Йорке была издана книга воспоминаний бывшего министра земледелия России А.Н. Наумова. В ней он описал свое посещение виллы фабриканта фарфора А.Г. Кузнецова в Крыму. Трудно себе представить, пишет Наумов, что-либо более богатое и прекрасное, чем крымский Форос с его дивным парком, лужайками, розариями, причудливыми тропическими растениями, огромными клумбами пахучих цветов, разбросанными там и сям прудами, искусственными протоками в извилистых берегах с переброшенными через них легкими мостиками. Этот рай на земле создал для себя Кузнецов, на предприятиях которого рабочий получал в среднем 42 копейки за 14-часовой рабочий день. Когда Наумов поинтересовался у хозяина, во сколько ему обошелся парк, Кузнецов ответил: «Во столько, во сколько сложится сумма всех радужных сторублевых кредиток, если устлать ими всю поверхность этого сада».

Вот такими разительными были социальные контрасты в царской России в начале XX века. Все проблемы страны были решаемы и Россия могла стать процветающим государством, если бы власть обладала необходимыми для этого качествами. Но в России способной власти не существовало. В этом проявился врожденный порок наследственной монархии, поскольку при ней главой государства становится не тот человек, который выдвигается благодаря своему уму и знаниям, а тот, кто просто родился в царской семье. В чем, разумеется, его личной заслуги нет.

Обоим выдающимся государственным деятелям на российском троне – Петру I и Екатерине II в юности пришлось пройти суровую школу испытаний, и это закалило их характер и сформировало их как личности. А остальные цари в лучшем случае были посредственностями. Когда начиная с Александра I они столкнулись с явным кризисом системы, то даже не попытались опереться на какую-нибудь другую силу – на интеллигенцию, крестьянство или народившуюся буржуазию. Ведь для этого необходимо было изыскивать новые пути, пускать в ход новые приемы. Гораздо проще было идти проторенным путем, делая ставку на морально и материально обанкротившееся дворянство. Казалось, русский царь был человеком на вершине мыслимого могущества, неограниченным правителем, повелевавшим миллионами, единственным в Европе монархом, не стесненным ни парламентом, ни палатой лордов, ни конституцией. Ну вот, казалось, твори историю, осуществляй свои намерения! Но при всей своей необъятной власти они демонстрировали полную бесплодность всех своих начинаний, абсолютное творческое бессилие.

Само положение детей в царской семье – всеобщее поклонение и лесть, обрекало их на ничтожество. Те потрясения, что испытала Россия в начале XX века, были тесно связаны с правлением Николая II. Поэтому необходимо остановиться на его личности. Царь не был глупцом, но был и далеко не гением. Он был посредственным человеком, а этого мало, чтобы управлять государством. Особенно если государство такое большое и сложное, как Россия.

Будущий министр иностранных дел России Граф Ламздорф впервые увидел Николая II на балу, когда тот был еще наследником. В своем дневнике Ламздорф оставил запись: «Он не вырос и танцует без задора. Это – довольно приятный маленький офицерик, которому идет парадный наряд гвардейских офицеров – белый мундир, опушенный мехом. Но у него такой посредственный вид, что его едва ли можно выделить в толпе». Такое же неблагоприятное впечатление Николай произвел на английского короля Эдуарда VII. В частном письме король писал о нем: «Он слаб, невероятно не интересен, незрел и очень ограничен».

Не обладая достаточно широким умственным горизонтом, Николай постоянно попадал впросак, поскольку не был способен предугадать всех последствий своих действий. По шахматному сравнению, он мог видеть только на ход вперед, а чтобы разглядеть последующие варианты, ему не хватало стратегического мышления, осознания сути развернувшейся борьбы. Обычно Николай замечал отдельные элементы, и это внимание к мелочам, привязанность к деталям, мешали ему охватывать весь горизонт. За деревьями царь не видел леса.

Эту особенность Николая граф Витте назвал «моральной близорукостью». Царь не чувствовал страха пока гроза не подступала к нему вплотную. Когда в феврале 1917-го года он получил известие о восстании в Петрограде и отправился в столицу, в охваченном паникой царском поезде никто ночью не сомкнул глаз. Никто, кроме самого царя, которого это больше всего касалось. Он был единственным из всех, кто не понял до конца всей серьезности сложившегося положения.

Помимо недостаточных личных качеств, Николай не мог хорошо управлять Россией хотя бы потому, что он ее просто не знал. Это Петр 1 мог после работы на верфи запросто зайти с каким-нибудь плотником в ближайший трактир и там за кружкой пива поговорить на разные темы. А Николая отделяла от страны стена из-за страха покушений. Эта стена становилась особенно зримой во время его путешествий по стране. Перед тем, как царский поезд или экипаж трогался в путь, вдоль тысячеверстных железнодорожных и шоссейных магистралей объявлялось военное положение. Туда выдвигались полки и дивизии, приведенные в боевую готовность. Управление железной дорогой временно переходило к военному начальству, а станции наводняли сыщики и жандармы. Железнодорожные стрелки наглухо забивались, и остальные пассажирские поезда отводились на запасные пути. Солдатам выдавали боевые патроны и маршевый продовольственный рацион. На протяжении всего пути следования царского состава солдаты стояли цепью. Поэтому царь мог видеть Россию лишь глядя поверх их голов.