В чем суть вопроса

Издаваемые парламентом законы об ограничении рабочего дня принимались только после ожесточенного сопротивления со стороны владельцев предприятий. Законодательное ограничение началось с фабричного акта от 1833 года, который распространялся лишь на четыре отрасли производства – на хлопчатобумажные, шерстяные, льняные и шелковые фабрики. Закон объявил, что на этих предприятиях обычный рабочий день должен начинаться в 5,5 часов утра и заканчиваться в 8,5 часов вечера. Таким образом, согласно милосердному, как тогда считали, акту, «нормальный» рабочий день должен был продолжаться 15 часов. Но даже это вызвало у фабрикантов энергичный протест, поскольку этим ограничением, утверждали они, государство залезло в их карманы. Хотя, разумеется, труд оставался чрезмерным и при таком ограничении. По словам современника хорошо знавшего работу в промышленности, «человек, ежедневно наблюдая по 15 часов за однообразным ходом машины, истощается скорее, чем если бы он в течение такого же времени напрягал свою физическую силу. Этот труд наблюдения, который мог бы послужить полезной гимнастикой для ума, если бы он не был слишком продолжителен, на деле разрушает своей чрезмерностью и ум, и тело».

Принятый в 1848 году закон ограничил рабочий день для женщин и подростков 10 часами. Но это касалось только тружеников этой категории, тогда как для лиц мужского пола от 18 лет и старше, рабочий день по-прежнему оставался 15 часовым. К моменту выхода в свет «Капитала» действовал фабричный акт 1850 года, который снизил рабочий день для мужчин до 12 часов – с 6 утра до 6 вечера. Тот же акт ввел особых контролеров, подчиненных министерству внутренних дел, в обязанность которых входило наблюдение за исполнением парламентского акта. Отчеты фабричных инспекторов парламент публиковал каждое полугодие, и они давали официальные статистические данные о положении дел в британской промышленности.

Особое возмущение у общественности в то время вызывал детский труд. В 1840 году в английском парламенте была образована следственная комиссия, занимавшаяся этим вопросом. Комиссия была уполномочена приглашать и заслушивать свидетелей. В основном показания ей давали рабочие и инспекторы, и их свидетельства публиковали в Синей книге. Вот некоторые из них:

«Работа в копях для мальчиков начинается с 10-летнего возраста. Работа, включая дорогу на копи и обратно, обыкновенно продолжается 14–15 часов, в исключительных случаях дольше, с 3, 4, 5 часов утра до 4–5 вечера».

«Взрослые рабочие работают в две смены, по 8 часов, но для малолетних, чтобы сократить издержки, нет никаких таких смен». Дававший эти показания свидетель под «взрослыми рабочими» подразумевал тех, кто непосредственно работал киркой в горной выработке, а под «малолетними» он имел в виду мальчиков, которые тащили по темным штольням салазки наполненные углем от места добычи к стволу шахты. На работу под землей принимали детей начиная с шести-семи лет, но иногда и пятилетних. В основном их использовали для открывания и закрывания вентиляционных дверок в разных отделениях шахты. «Открывание и закрывание дверей, – давал показание Комиссии свидетель, – кажется делом легким, но это очень мучительная работа. Не говоря уже о постоянном сквозняке, ребенок посажен точно в тюрьму, в темный карцер» На вопрос одного из членов Комиссии: «А не может ли ребенок, сидя у дверей, читать, если у него будет свечка?», последовал ответ: «Во-первых, ему пришлось бы купить свечку. Да кроме того ему и не позволили бы этого. Его поставили затем, чтобы следить за своим делом, он должен исполнять свои обязанности. Я никогда не видал, чтобы какой-нибудь мальчик читал в копи».

Согласно свидетельству одного из инспекторов, однажды в шахте он застал девочку пятилетнего возраста у двери спящей. На вопрос, почему она спит на работе, девочка ответила, что в темноте крыса утащила у нее кусок хлеба с сыром, что было ее обедом, и она была этим так огорчена, что уснула, чтобы обо всем забыть.

Многие из работавших в шахтах детей не доживали до зрелого возраста. Их легкие забивала угольная пыль, они заболевали силикозом и умирали. А что касалось их образования, то, согласно показаниям инспекторов, «огромное большинство не только детей, но и взрослых рудокопов не умеет ни читать, ни писать».

По свидетельству Комиссии занимавшейся обследованием условий детского труда, их отчет развернул «такую ужасающую картину жадности, эгоизма и жестокости капиталистов и родителей, нищеты, деградации и разрушения организма детей и подростков, какую едва ли когда-либо видывал мир…» В заключительном отчете Комиссия предложила распространить фабричный акт более чем на 1 400 000 детей, подростков и женщин, из которых почти половина эксплуатировалась мелким производством и системой работы на дому. «Если парламент примет наше предложение в полном объеме, – говорилось в нем, – то подобное законодательство… защитило бы подрастающее поколение от чрезмерного напряжения в раннем возрасте, которое расшатывает организм и приводит к преждевременной дряхлости. Оно, наконец, дало бы детям, по крайней мере, до 13 лет, возможность получить начальное обучение и таким образом положило бы конец невероятному невежеству, которое так верно изображено в отчетах Комиссии и на которое можно смотреть лишь с мучительной болью и глубоким чувством национального унижения».

Еще на заре промышленной революции, когда уже появился ткацкий станок, но еще не была изобретена паровая машина, английский экономист Филден написал книгу о положении дел в промышленности Великобритании. В ней он затронул тему детского труда. Филден писал: «Недавно изобретенные машины были применены на крупных фабриках, построенных вблизи рек, способных приводить в движение водяное колесо. В эти места, находящиеся вдали от городов, внезапно потребовались тысячи рабочих рук; и, в частности, в Ланкашире, неплодородном и к тому времени сравнительно малонаселенном, потребовались прежде всего люди. Особенно сильный спрос был на маленькие, проворные пальцы детей. Тотчас же вошло в обычай набирать (так называемых) учеников из различных лондонских, бирмингемских и других приходских работных домов. Многие, многие тысячи этих маленьких беспомощных созданий в возрасте от 7 до 13 или 14 лет были тогда переброшены на север. Обычно хозяева одевали, кормили и помещали своих учеников в домах, расположенных вблизи фабрик. Были наняты надсмотрщики для надзора за их работой. В интересах этих надсмотрщиков за рабами было заставлять детей работать возможно больше, так как оплата их зависела от количества продукта, выжатого из каждого ребенка. Жестокость была естественным следствием. Во многих фабричных округах, в особенности в Ланкашире, эти невинные беззащитные создания, отданные во власть фабрикантам, подвергались самым возмутительным истязаниям. Их до смерти замучивали чрезмерным трудом… били, заковывали в кандалы, подвергали самым изощренным и жестоким пыткам; истощенные голодом до последней степени, превратившиеся в скелеты, они зачастую плетью принуждаются к труду… Иногда их доводили до самоубийства… Прибыли фабрикантов были огромны. Это лишь разжигало их волчий аппетит. Они стали практиковать ночную работу, т. е. с наступлением ночи место одной группы рабочих, уже изнуренных дневным трудом, заступала на фабрике другая группа рабочих; дневная группа отправлялась в постели, только что покинутых ночной группой, и наоборот. Народное предание в Ланкашире гласит, что постели никогда не остывали».

К 1840 году, то есть к началу работы парламентской следственной комиссии, ничего практически не изменилось. «Детей и подростков, – давал показания Комиссии рабочий, – теперь истязают работой более жестко, чем в какой-либо из прежних периодов». Этот отчет сделал такие возмущающие разоблачения и вызвал такой скандал перед лицом всей Европы, что английский парламент вынужден был, чтобы успокоить свою совесть, ввести закон о рудниках и копиях от 1842 года, который воспретил женщинам и детям до 10 лет работать под землей.

Хотя с тех пор женщин не допускали к подземной работе, но они продолжали работать на поверхности на погрузке угля, переноске ведер с углем к каналам и железнодорожным вагонам, на сортировке угля и т. д. По большей части это были жены, дочери и вдовы горнорабочих от 12-ти до 50 и 60-летнего возраста. На вопрос члена Комиссии: «Что думают горнорабочие о женском труде при рудниках?», последовали ответы: «Они считают его унизительным для женского пола». «Женщины носят нечто вроде мужской одежды. Во многих случаях этим заглушается всякое чувство стыда. Некоторые женщины курят. Работа такая же грязная, как в самих копиях». «Эта работа по большей части очень тяжелая. Многие из этих девушек поднимают до 10 тонн в день… Это мужской труд, притом труд для сильных мужчин».

На вопрос, почему в шахтах так много женщин, рабочий ответил: «Владельцы копий все стараются поставить на возможно более экономную ногу. Работницы-девушки получают от 1 шиллинга до 1 шиллинга 6 пенсов в день за такую работу, за которую мужчине пришлось бы платить 2 шилл. 6 пенсов». В этом и была основная причина, почему на британских заводах и фабриках большинство нанятого персонала составляли женщины и дети.

В отчете, представленном английскому парламенту по поводу ночных смен, было сказано, что во многих «свободных от фабричного законодательства отраслях промышленности», в том числе на доменных печах, в кузницах, железопрокатных заводах и на других металлических мануфактурах Англии, Уэльса и Шотландии, процесс труда продолжался посменно 24 часа в сутки все дни недели. В состав рабочих входили мужчины и женщины, а также дети обоего пола, которые также работали ночью. Дети и подростки были представлены всеми возрастами от 8, а в некоторых случаях от 6 лет и до 18 лет. В отчете было также отмечено, что девушки и женщины работали в каменноугольных копях и коксовальных вместе с мужчинами и едва отличались от них своей одеждой. Покрытые грязью и копотью, написано в исследовании, «они утрачивают свой нравственный облик вследствие утраты самоуважения, что неизбежно происходит при несвойственном женщине занятии».

«Одно то обстоятельство, – говорилось в отчете, – что мальчиков вообще заставляют работать попеременно то днем, то ночью, приводит к позорному удлинению рабочего дня. Это удлинение во многих случаях носит прямо-таки невероятный характер. Всегда бывает так, что кто-нибудь из мальчиков, которые должны сменить окончивших работу, по той или иной причине не являются. В таком случае один или несколько из присутствующих мальчиков, уже закончивших свой рабочий день, должны заменить недостающего… На одном прокатном заводе, где номинальный рабочий день продолжается с 6 часов утра до 5,5 часов вечера, один мальчик работал четыре ночи еженедельно по меньшей мере до 8,5 часов вечера следующего дня… и так в продолжение 6 месяцев». «Другой, в девятилетнем возрасте, работал иногда три двенадцатичасовых смены подряд, а в десятилетнем возрасте – два дня и две ночи подряд». «Третий мальчик, которому теперь 10 лет, работал с 6 часов утра до 12 часов ночи в продолжение трех ночей подряд и до 9 часов вечера в продолжение остальных ночей».

Под фабричное законодательство не подпадал железнодорожный транспорт. Однажды перед лондонским большим жюри предстали три железнодорожных рабочих: кондуктор пассажирского поезда, машинист и сигнальщик. Их обвинили в небрежности, из-за которой произошла катастрофа, унесшая несколько сотен жизней. Перед лицом присяжных служащие заявили, что их рабочее время довели до 14, 18 и 20 часов, а при особенно большом наплыве пассажиров, например в разгар сезона экскурсий, оно часто продолжается без перерыва 40–50 часов. Но они ведь обыкновенные люди, а не циклопы, и в известный момент они впадают в состояние оцепенения, когда голова перестает соображать, а глаза видеть. В дополнительном пункте вынесенного приговора был сделан мягкий упрек в адрес владельцев железной дороги, и выражено пожелание, чтобы господа железнодорожные магнаты в будущем «проявляли большую щедрость при покупке необходимого количества рабочих сил».

Классическим примером чрезмерного труда, тяжелой и неподходящей работы и связанного с ней огрубления рабочих, эксплуатируемых с юных лет, могли служить, помимо рудников и угольных копей, черепичные и кирпичные заводы. Работа в них продолжалась с 5 часов утра до 8 часов вечера. Детей принимали на работу с 6 и даже с 4-летнего возраста, и они работали столько же часов, как и взрослые.

Согласно отчету Комиссии, на кирпичном заводе в Мосли одна 24-летняя девушка делала 2 000 кирпичей в день. Ей помогали две малолетние девочки, которые таскали глину и складывали кирпичи. Эти девочки вытаскивали ежедневно 10 тонн глины по скользким стенкам ямы с глубины 10 метров и переносили на расстояние 100 метров. «Невозможно пройти ребенку через чистилище кирпичного завода, – говорилось в отчете, – чтобы не пасть нравственно… Непристойности, которые им приходится слышать с самого нежного возраста, грязные, неприличные и бесстыдные привычки, среди которых они вырастают в невежестве и одичании, превращают их на всю дальнейшую жизнь в непутевых, отверженных, распутных людей… Способ расквартирования служит ужасающим источником деморализации. Каждый формовщик дает своей артели из 7 человек квартиру и стол в своей хижине. В ней спят мужчины, юноши и девушки независимо от того, принадлежат они к семье формовщика или нет. Хижина состоит из 2 и лишь в редких случаях из 3 полуподвальных комнат с недостаточной вентиляцией. Люди настолько изматываются за день изнурительного труда, что нечего и думать о соблюдении каких бы то ни было правил гигиены, чистоты и приличия. Многие из этих хижин могут служить настоящими образцами беспорядка, грязи и пыли… Величайшее зло системы, применяющей молодых девушек в работах этого рода, заключается в том, что она, как правило, с раннего детства на всю жизнь связывает их крепко с самым отверженным отребьем. Прежде чем природа скажет им, что они – женщины, они превращаются в грубых, сквернословящих мальчишек. Одетые в скудное, грязное тряпье, с ногами обнаженными много выше колен, с волосами и лицом, покрытыми грязью, они привыкают с презрением относиться ко всякому чувству благопристойности и стыда… Закончив свой тяжелый дневной труд, они надевают платье получше и сопровождают мужчин в пивные».

В отчете Комиссии 1863 года главный врач больницы Северного Стаффордшира д-р Дж. Т. Арледж писал о гончарном производстве: «Как класс, гончары, мужчины и женщины, представляют вырождающееся население как в физическом, так и в моральном отношении. Они обыкновенно низкорослы, плохо сложены и часто страдают искривлением грудной клетки. Они стареют преждевременно и недолго живут; флегматичные и малокровные, они обнаруживают слабость своего сложения упорными приступами диспепсии, нарушениями функций печени и почек и ревматизмом. Но главным образом они подвержены грудным заболеванием: воспалению легких, туберкулезу, бронхиту и астме. Одна из форм астмы свойственна исключительно их профессии и известна под названием астмы горшечников, или чахотки горшечников. Золотухой – болезнью, которая поражает железы, кости и другие части тела, – страдает более двух третей гончаров». Перечисляя причины заболеваний среди людей этой профессии, в заключение врач назвал самую главную из них – долгие часы работы.

В июне 1863 г. лондонские газеты поместили заметку под названием «Смерть исключительно от чрезмерного труда». Речь шла о смерти 20-летней модистки Мэри Анн Уокли, работавшей в весьма респектабельной придворной пошивочной мастерской, которую эксплуатировала дама по имени Элиз. Здесь вновь раскрылась старая история о том, что девушки работают в среднем по 16,5 часов в сутки, а в сезон часто бывают заняты 30 часов без перерыва. В то время был разгар сезона, и предстояло изготовить благородным леди роскошные наряды для бала в честь принцессы Уэльсской. Мэри Анн Уокли проработала без перерыва 26,5 часов вместе с 60 другими девушками, по 30 человек в комнате, имевшей едва третью часть необходимой кубатуры. Причем спать им приходилось по две на одной постели в одной из тех вонючих конур, в которых спальня отгораживается от остальной комнаты посредством дощатой переборки. И это была одна из лучших модных мастерских британской столицы! Мэри Анн Уокли заболела в пятницу, а умерла в воскресенье, даже не успев закончить, к негодованию г-жи Элиз, последнее бальное платье. Коронер без обиняков показал перед присяжными: «Мэри Анн Уокли умерла вследствие чрезмерно продолжительного труда в переполненной мастерской и вследствие того, что она спала в слишком тесном, плохо проветриваемом помещении». Наши «белые рабы», писала по этому случаю «Morning Star», «зарабатываются до могилы и гибнут и умирают без всякого шума».

Многие из современников отмечали, что отношение владельцев фабрик к рабочим было хуже, чем рабовладельцев к своим рабам. Потому что рабовладелец покупал рабочего так, как покупал лошадь, и если он терял раба, то вместе с ним терял капитал, который приходилось возмещать новой затратой на невольничьем рынке. А если у фабриканта заболевал и умирал рабочий, он просто нанимал другого ничего не теряя. Об этой стороне вопроса Маркс писал: «Мы видели, как опустошает чрезмерный труд ряды лондонских пекарей, тем не менее, лондонский рынок труда всегда переполнен немецкими и другими кандидатами на смерть в пекарном промысле. Гончарное производство, как мы видели, одна из отраслей промышленности с наименьшей продолжительностью жизни рабочих. Но наблюдается ли из-за этого недостаток в гончарах?»

Принятые парламентом законы по ограничению рабочего дня фабриканты откровенно саботировали, прибегая к разного рода обманам, или добивались для себя исключений в законе путем шантажа. Когда принимался закон 1833 года об ограничении работы детей, фабриканты шелка смогли обеспечить себе привилегию тем, что высказали угрозу, что «если у них отнимут свободу заставлять детей всех возрастов работать по 10 часов в день, то этим остановят их фабрики». Поскольку, по их словам, «тонкость ткани требует нежных детских рук, а они не в состоянии найти достаточное количество детей старше 13 лет». Под угрозой закрытия фабрик законодатели пошли фабрикантам навстречу, и на шелковых фабриках маленькие дети продолжали работать по 10 часов. Дети были такими маленькими, что для работы их приходилось ставить на стулья.

Министр торговли в правительстве Пиля Уильям Гладстон, выступая 13 февраля 1843 года в палате общин, вынужден был признать: «Одна из самых печальных черт социального положения страны заключается в том, что в настоящее время происходит совершенно несомненное уменьшение потребительной силы народа и возрастание лишений и нищеты рабочего класса. И в то же время совершается постоянное накопление богатства у высших классов и непрерывный прирост капитала». Спустя двадцать лет, 16 апреля 1863 года, когда он вносил на обсуждение проект бюджета уже в качестве министра финансов в либеральном правительстве Пальмерстона, он вынужден был вновь повторить те же слова: «Ошеломляющее увеличение богатства и мощи (Великобритании) всецело ограничивается имущими классами». В той бюджетной речи он признал печальную истину: «Человеческая жизнь в девяти случаях из десяти есть просто борьба за существование».

Тот факт, что в Великобритании промышленная революция обогатила только правящий класс, можно судить по следующим данным. Согласно переписи 1861 года, население Англии составляло 20 066 224 человека. Из них 1 208 648 человек числились в качестве домашней прислуги. Чтобы стало понятным, что означала эта цифра, достаточно сказать, что общее количество персонала занятого на хлопчатобумажных, шерстяных, камвольных, льняных, пеньковых, шелковых, джутовых фабриках Великобритании, а также в механическом вязальном и кружевном производстве, составляла всего 642 607 человек. А всех лиц, работавших на металлургических заводах и на металлических мануфактурах разного рода, насчитывалось 396 998 человек. Вместе это составляло 1 039 605 рабочих и служащих. Таким образом, количество людей работавших в отраслях, которые составляли основу богатства Великобритании, было меньше, чем домашней прислуги, обслуживавшей ее элиту.

В те годы в Великобритании отмечали резкий рост изготовления предметов роскоши, а также началась масштабная перестройка городов. Ее осуществляли путем сноса старых кварталов и возведения на их месте зданий предназначавшихся для банков и универсальных магазинов. Одновременно расширялись улицы, на которых строили добротные дома для состоятельной публики. Перестройка центральных кварталов вытесняла бедноту в переполненные трущобы на окраинах города. А массовое переселение туда бедняков так взвинчивало там цены на жилье, что жалкие халупы приносили владельцам трущоб, этих рудников нищеты, прибыль большую, чем давали серебряные копи в Южной Америке.

Из-за царившей на окраинах антисанитарии постоянно вспыхивали эпидемии, и затем переносились в богатые кварталы. Только четыре эпидемии холеры унесли в Лондоне 40 тысяч жизней. По критерию переполненности жилых помещений и их абсолютной непригодности для проживания Лондон занимал первое место в Великобритании.

Ньюкасл был центром быстро развивающегося каменноугольного и горнорудного округа, и поэтому занимал второе место после Лондона по прелестям жилищного ада. Город был так переполнен жителями, что в нем едва можно было найти хотя бы одну свободную конуру. Доктор Эмблтон из местной больницы писал о своем городе: «Вне всякого сомнения, причина большой продолжительности и широкого распространения тифа лежит в чрезмерном скоплении людей и загаженности их жилищ. Дома, в которых обыкновенно живут рабочие, расположены в глухих переулках и во дворах. В отношении света, воздуха, простора и чистоты – это истинные образцы непригодности и антисанитарии, позор для всякой цивилизованной страны. По ночам мужчины, женщины и дети лежат вперемешку. У мужчин ночная смена без перерыва следует за дневной и дневная за ночной, так что постели едва успевают остыть. Дома плохо обеспечены водой, еще хуже отхожими местами, грязны, не вентилируются, служат источником заразы».

Наиболее тяжелым было положение людей в Ирландии, входившей тогда в состав Соединенного королевства. По отношению к ирландцам англичане вели себя с крайней жестокостью. Они насильно уничтожили местную промышленность, чтобы оставить Ирландию в положении только поставщика сырья. Так ими была ликвидирована ирландская шерстяная мануфактура, поскольку она успешно конкурировала с английской. Приехавшие из Англии лендлорды захватывали у местных жителей землю и сносили по нескольку деревень кряду, превращая пашню в пастбище для овец. Они так поступали из-за роста цен на шерсть. А для ирландцев, вынужденных работать на оставшихся у них крошечных участках, безземелье обернулось страшной нищетой. Около 86 % населения Ирландии было занято в сельском хозяйстве, и почти единственным их продуктом питания был картофель. А когда из-за болезни этого овоща в Ирландии в течение нескольких лет кряду случились неурожаи, разразился страшный голод, в результате которого из 8 миллионов жителей Ирландии в 1845–1849 годах умерло более миллиона человек. Это не оценочное суждение, а официальная правительственная статистика. Кроме того, вследствие голода 1,5 миллиона ирландцев были вынуждены покинуть свою страну и отправиться в эмиграцию, в основном в Соединенные Штаты.

5 апреля 1867 г. газета «Standard» поместила статью о бедствиях, постигших бедняков во время торгового кризиса: «Ужасное зрелище развернулось вчера в одной части столицы. Хотя тысячи безработных Ист-Энда и не устраивали массовой демонстрации с черными знаменами, тем не менее, людской поток был довольно внушительным. Вспомним, как страдает это население. Оно умирает с голода. Это – простой и ужасный факт… На наших глазах, в одном из кварталов этой чудесной столицы, рядом с огромнейшим накоплением богатства, какое только видывал свет, совсем рядом с ним 40 000 человек, беспомощные, умирают от голода! Теперь эти тысячи вторгаются в другие кварталы; всегда полуголодные, они кричат нам в уши о своих страданиях, взывают о них к небу, они рассказывают нам о своих нищих жилищах, о том, что им невозможно найти работу и бесполезно просить милостыню. Плательщики местного налога в пользу бедных, в свою очередь, стоят на грани пауперизма из-за требований со стороны приходов».

Таким было положение рабочего класса в Великобритании и на континенте, когда Маркс писал «Капитал».

Коммунистическое движение возникло в Европе еще до Маркса. После великих надежд, порожденных Французской революцией с ее знаменитым лозунгом «Свобода! Равенство! Братство!», XIX век стал для этого континента временем больших разочарований. Все оказалось обманом. Фридрих Энгельс хорошо описал в «Анти-Дюринге» царившие тогда настроения. «Мы видели во «Введении», – пишет он, – каким образом подготовлявшие революцию французские философы XVIII века апеллировали к разуму как к единственному судье над всем существующим. Они требовали установления разумного государства, разумного общества, требовали безжалостного устранения всего того, что противоречит вечному разуму. Мы видели также, что этот вечный разум был в действительности лишь идеализированным рассудком среднего бюргера, как раз в то время развивавшегося в буржуа. И вот, когда французская революция воплотила в действительность это общество разума и это государство разума, то новые учреждения оказались, при всей своей рациональности по сравнению с прежним строем, отнюдь не абсолютно разумными. Государство разума потерпело полное крушение… Обещанный вечный мир превратился в бесконечную вереницу завоевательных войн. Не более посчастливилось и обществу разума. Противоположность между богатыми и бедными, вместо того чтобы разрешиться во всеобщем благоденствии, еще более обострилась вследствие устранения цеховых и иных привилегий, служивших как бы мостом над этой противоположностью, а также вследствие устранения церковной благотворительности, несколько смягчавшей ее. Быстрое развитие промышленности на капиталистической основе сделало бедность и страдания трудящихся масс необходимым условием существования общества. Количество преступлений возрастало с каждым годом. Если феодальные пороки, прежде бесстыдно выставлявшиеся напоказ, были хотя и не уничтожены, но все же отодвинуты пока на задний план, – то тем пышнее расцвели на их месте буржуазные пороки, которым раньше предавались только тайком. Торговля все более и более превращалась в мошенничество. «Братство», провозглашенное в революционном девизе, нашло свое осуществление в плутнях и зависти, порождаемых конкурентной борьбой. Место насильственного угнетения занял подкуп, а вместо меча главнейшим рычагом общественной власти стали деньги. Право первой ночи перешло от феодалов к буржуа-фабрикантам. Проституция выросла до неслыханных размеров… Одним словом, установленные «победой разума» общественные и политические учреждения оказались злой, вызывающей горькое разочарование карикатурой на блестящие обещания просветителей» (т. 20 стр. 267–268).

Итак, вместо обещанного философами всеобщего счастья, европейское общество оказалось в ледяной воде эгоистического расчета. Но ведь дело можно было вести совсем иначе. На своем примере это доказал английский социалист Роберт Оуэн. Он был богатым промышленником, компаньон-директором большой ткацкой фабрики в Нью-Ланарке в Шотландии. Оуэн взял под управление фабрику в 1800 году в возрасте двадцати лет и занимал этот пост до 1829 года. Этот человек был поражен обилием благ, которые дала людям машина. По свидетельству Оуэна, «Трудящаяся часть 2 500 человек Нью-Ланарка производила для общества такое количество реального богатства, для создания которого менее чем полвека назад потребовалось бы население в 600 000 человек». Такое соотношение поразило английского социалиста. «Я спрашивал себя, – писал он, – куда девается разница между богатством, потребляемым 2500 человек, и тем, которое было бы потреблено 600 000 человек?» Ответ для Оуэна был ясен: все блага от промышленного прогресса присвоил себе правящий класс. И не только присвоил, но и использовал для упрочения своего господства. «Без этого нового богатства, созданного машинами, – писал Оуэн, – не было бы возможности вести войны для свержения Наполеона и сохранения аристократических принципов общественного устройства».

Английский социалист усвоил учение просветителей-материалистов утверждавших, что человеческий характер является продуктом, с одной стороны, его природной организации, а с другой – условий, окружающих человека в течение всей его жизни, особенно в период его развития. «Большинство собратьев Оуэна по общественному положению, – писал Энгельс, – видело в промышленной революции только беспорядок и хаос, годные для ловли рыбы в мутной воде и для быстрого обогащения. Оуэн же видел в промышленной революции благоприятный случай для того, чтобы осуществить свою любимую идею и тем самым внести порядок в этот хаос» (т. 20. стр. 272).

Первоначальное население Нью-Ланарка состояло из крайне смешанных и по большей части деморализованных элементов. Но Оуэн сумел в короткий срок превратить свой рабочий поселок в образцовую колонию, в котором пьянство, полиция, уголовные суды, тяжбы, попечительство о бедных и потребность в благотворительности стали явлениями неизвестными. А достиг он этой цели только тем, что поставил людей в условия, более сообразные с их человеческим достоинством. Особенно Оуэн заботился о хорошем воспитании подраставшего поколения. Именно он изобрел детские сады, куда принимали детей начиная с двухлетнего возраста. И дети там так хорошо проводили время, что родители сетовали, что их трудно было увести домой. Оуэн сократил рабочее время на фабрике, а когда хлопчатобумажный кризис заставил на четыре месяца прекратить производство, он продолжал выплачивать рабочим заработную плату в полном объеме. При этом за время его правления стоимость руководимого им предприятия возросла более чем вдвое, и акционеры регулярно получали большую прибыль. А ведь можно было так вести дела не в масштабе одного фабричного поселка, а в масштабах всего общества! Коммунистическое движение и было требованием, чтобы власть управляла обществом не в интересах узкой прослойки элиты, а в интересах большинства народа.