Ботинки начали хлюпать и вязнуть. Найдя небольшой покой в своих мыслях, я поначалу не обратил на это никакого внимания. Теперь же начал ступать осторожно и с тревогой смотрел в сторону своего дальнейшего пути. Я вымазал лицо и руки глинистой грязью, которая помогла от укусов комаров и немного успокоила зуд на коже. Нужно было продолжать движение вперед. Деревья и трава вокруг меня начали меняться. Появились низкие кустарники с меленькими листочками и высокая трава. Сердце радостно забилось при виде черных ягод, россыпью украсивших холм впереди меня. Я бы съел и обычную траву, живот болел невыносимо остро, поэтому без сомнения начал набивать ими рот. Возможно дух леса решил немного сжалиться надо мной или просто заманивал дальше по гиблой дороге, но ягоды были очень вкусные, от поступившего в кровь сахара у меня закружилась голова.
При каждом шаге ботинки по щиколотку уходили в водянистую жижу. Пробираться приходилось уже через огромные скелеты высохших деревьев, которые во времена расцвета их величия правили лесом, как динозавры когда-то были хозяевами земли. Какими уверенными в себе, наверное, были эти ящерицы, – исполинские гиганты, покорившие сушу и воду. Налаженная жизнь, устоявшиеся пищевые цепочки, равномерная борьба за выживание с последующей победой сильнейших. Консерватизм предвещал только дальнейшее процветание, через накопление жировой массы, рост клыков и боевых бивней.
Кладбище гигантов не имело никаких обозримых границ, но сердце наполнилось решимостью, сил для сомнений уже не было, поворачивать назад поздно. В моменты, когда выбор ограничен или его вовсе нет, особенно легко двигаться вперед. Нет необходимости мучить мозг постоянным обмусоливанием вариантов, среди которых не будет идеального. В действительности есть только один серьезные выбор, с которым нужно примириться, этот выбор – жить или умереть. Все остальное поправимо и особой роли не играет. Но если было принято твердое решение умереть, то нужно точно знать, за что ты собираешься это сделать, чтобы в нужную минуту не было сомнений для решающего шага.
Живых деревьев становилось меньше, из-за отсутствия листвы можно было осмотреться на десяток метров вокруг себя. Слева я заметил пробирающуюся среди кустов белую фигуру. Затаился и задумался, какого зверя она может напоминать. Я наблюдал как фигура то удалялась, то приближалась. В какой-то момент она сблизилась со мной настолько сильно, что я смог разглядеть в ее очертании человека. Молодая женщина собирала ягоды. На ней был летний белый сарафан, светлые, почти белые волосы. Она легко передвигалась среди кустов, ненадолго замирала и двигалась дальше. Захотелось закричать и попросить помощи. Я обрадовался ей как своей спасительнице. Но неожиданно для себя я остановился от озарившей меня догадки. На этом участке фронта боевые действия только начались, но война идет уже третий год. В отпуске я часто встречался со своими одноклассниками и друзьями, которые воюют не в небе, а на земле. Каждый день драгоценного отпуска мы проводили в веселье, выпивая такое количество алкоголя, какое только могли, совокуплялись с женщинами за деньги и по любви. В пылу очередного дружеского спора о нашей войне, Питер не нашел хорошего аргумента, и алкоголь подсказал ему тот, о котором ему было положено помалкивать. Питер рассказал о документах, пришедших к нему по закрытым каналам, где упоминались способы решения лишнего населения на новых немецких землях. У Питера не было никаких сомнений, что под фразой скрываются те самые фабрики смерти, где уничтожают людей. О них рассказывала вражеская пропаганда. Мы и сами догадывались о незавидной судьбе славян на захваченных территориях, но как-то не принято было об этом говорить. Зачем? Наша родина только сейчас начала делать первые уверенные шаги, еще полгода и войны закончатся. Можно будет задуматься о благородстве, загладить вину, примириться с неизбежными жертвами. Что я мог ответить Питеру, который преждевременно решился погрузиться в пучину вины за военные преступления. Лев и Медведь привели славян в лоно Священной римской империи. Буквально лет сто назад люди помнили, что они полабские славяне. Сейчас только по фамилиям можно понять, что они принадлежали к этим племенам. Переселенцы, совместные браки, повсеместное употребление немецкого языка привели к их полной ассимиляции. Также будет и в этот раз, ничего страшного не произойдет, а вот Рейх прирастёт новыми жизненно необходимыми территориями.
Нет, нужно было рисковать. Пусть попаду в плен, испытаю пытки и издевательства красных евреев, но в этом лесу мне точно не выжить. Я все еще нерешительно, но уже не скрывая своего присутствия, пробирался вперед, пытался найти кочки, выпирающие из общей трясины. Стратегия не подводила меня, пока одна из них не провалилась под моей ступней, и нога не нырнула по самое колено. Я уцепился за ветку и попытался вытащить ногу. С хлюпающим рыком нога выскочила из трясины, но без ботинка. Я выругался так громко, как только мог. Даже сам себе удивился, оказывается на ругань у меня еще оставались силы. В кустах, где должна была находиться девушка, забилась и тут же взлетела в небо огромная белая птица.
Немого отдышавшись, я продолжил продвигаться к кустам, где была женская фигура, но там никого не было. Я нашел только корзинку, наполненную черными ягодами, которые начал быстро засовывать себе в рот. Сок стекал по подбородку и шее, обжигая освободившиеся от грязи исцарапанные участки кожи.
Наконец силы совершенно покинули меня, и я упал, лежал и слушал, как на этом проклятом болоте с надрывом квакают лягушки. Постепенно в голове начали проясняться мысли, то ли от съеденных ягод, то ли тело обрадовалось, что удалось выбраться из трясины. Ко мне пришло осознание: «где-то рядом должны жить люди, а значит и болото скоро закончится». Не станет девушка заходить за ягодами в самую трясину болота, пройдет по краю, куда не суются трусливые подруги, соберет самый вкусный лесной урожай и бегом домой. Мне нужно было найти силы и продолжить свой путь. Я намотал на ногу свою майку и отправился дальше покорять болото.
Вода метр за метром отвоёвывала себе все больше и больше пространства у суши. В какой-то момент ее кусочков совсем уже не осталось и пришлось почти по пояс погрузиться в серую воду. Я думал, как спокойно принять тот факт, что я могу остаться здесь навсегда и перейти в Вальхаллу прямиком из этого болота. Мне нужно было подбодрить себя, и я подумал, а что сделал бы на моем месте рейхсканцлер.
– Вот посмотрите мой фюрер, – обращался я мысленно к нему, – там наверняка жижи будет только по колено. Затем дотошно рассказывал об удобствах и практичности палки, которой я проверял путь перед собой.
– Мой фюрер, обратите внимание, что уровень жижи снижается, и вам уже не стоит так опасаться, – убеждал я его в безопасности этой местности.
– Мы непременно выберемся. Вот у вас какие планы на отпуск? Осенью проведем парад победы и в Австрию. В Альпах отличная погода в октябре, но разве там бывает плохая погода? Не унывайте, все наладится, – он ничего мне не отвечал, но этому я тоже был рад. Его голос в голове точно следовало бы расценивать как окончательно сумасшествие.
– Каково вам было в окопах западного фронта? Я вот, видите, на восточном направлении воюю. Но у вас-то определенно тяжелее было. У нас тут все гладко идет, вошли как нож в масло. Мне впервые захотелось улыбнуться, отличная оказалась находка для поднятия настроения.
– А что фройляйн Ева? Изводит, поди, вопросами, когда же замуж позовете? Ох уж эти женщины, одно и тоже на уме.
Шаг за шагом я продвигался вперед по скользким веткам деревьев. Наконец после блужданий нащупал твердую почву. Прошел около ста метров, и болото окончательно отступило. Мне захотелось улечься на зелсмлю, немного отдохнуть, но повсюду плотно росли деревья.Пришлось пройти вперед еще около получаса, пока передо мной не открылась поляна. Посреди нее стояло высокое темно синее дерево, больше напоминавшее телеграфный столб, на котором не было ни листвы, ни веток. Оно напоминало устремленно в небо толстое копье, вокруг которого не смели расти кустарники или другие деревья. Скорее всего, я бы мог его обхватить руками, но с большим трудом. Мне здесь очень не нравилось, но сил искать менее странное место у меня не было. Я сгреб листву, из которой соорудил себе перину, и лег на спину. На небе появилась луна, хотя по-прежнему со своими правами не желало расставаться солнце. Луна же светила огромным прожектором, словно кто-то специально направил его на эту поляну. Я погрузился в забытье, но ненадолго.
Неожиданно древо задрожало, начало обрастать чешуей, встрепенулось, превратилось в огромную пружину и подпрыгнуло. Обвило солнце кольцами и впилось в него своими клыками. Желтый солнечный свет растаял, и наступила темная ночь, я наблюдал, как эта огромная змея с наслаждением ползет обратно на поляну по узкой дорожке из света, которую для нее приготовила луна. Не успел я уложить увиденное в голове, как понял, что столб вновь стоит посреди поляны.
Я убеждал себя, что мозг не может еще окончательно все усвоить. Он пережил падение с неба на землю, болотные скитания, атаку насекомых на тело и просто начал придумывать иллюзии, где пытается укрыться от действительности. Оставаться на поляне мне совсем не хотелось, волоча ноги я побрел на поиски более укромного места. Как вообще можно распознать собственное сумасшествие, с большим трудом люди могут признать, что они алкоголики, но никто не скажет всерьез, что он сумасшедший. Мозг будет упорно твердить тебе, что он здоров, даже если ты начал питаться собственными фекалиями на завтрак. Пять минут назад я мог потрогать столб, который взлетел в ночное небо в виде змеи. Уж что тут от себя скрывать я почти уверен, что женщина в белом, которая собирала ягоды, обернулась в белую птицу и скрылась от меня в небе. Может я все-таки сошел с ума?
Я где-то читал, что слуховые и визуальные галлюцинации как-то связаны с шизофренией, после стресса у меня были все основания нарушить работу головы. Неизвестно только, что скажут наши врачи, когда я вернусь домой. Найдется какой-нибудь умник и признает меня сумасшедшим с генетической предрасположенностью. Хорошо, если разберутся в больнице, но ведь могут в целях оптимизации бюджета на медицину применить «программу Т-4». Если быть до конца откровенным книгу «Разрешение на уничтожение жизни, недостойной жизни» в юности я и сам с большим интересом листал. Может быть из-за охватившего страну голода, а может из особой сладости чувства превосходства на другими, пусть даже больными людьми, идеи Гохе мне казались вполне разумными.
Наконец, я рухнул на густой кустарник, пролез под его корни, попытался укрыться его листвой как одеялом и уснул. Но сон мой был беспокойный, мне лишь на мгновение удалось провалиться в дремоту. Очнулся я от начавшегося утреннего дождя. Все тело гудело, и голова разрывалась от боли. Я пытался упокоить себя, дать возможность мозгу отдохнуть, погрузиться в сон хотя бы на несколько минут. Глаза ломило с обратной стороны, хотелось просунуть туда палец, попытаться упокоить тяжелую боль, постоянно текли слезы, которые растворялись под дождём. Меня начало тошнить, я несколько раз пытался освободиться от этого чувства, но организм упорно не выпускал ком, застрявший в груди. От попыток проблеваться только еще больше разыгралась головная боль. Все тело горело и тряслось от холода. Я догадался, что у меня сильная температура, но сбить ее было нечем.
В таком состоянии я промучился до рассвета, солнце начало прогревать воздух, но трава все еще была промокшей. Пробираясь среди кустарников и деревьев, капли ночного дождя обрушивались на меня как утренний душ. Идти вперед не было никаких сил, мне приходилось петлять еще больше, обходить почти каждое препятствие: плотно растущий кустарник, сплетенные ветки деревьев.
Я вышел к оврагу, по краям которого торчали свежие корни деревьев, а в глубине не было никаких растений, как будто они еще не успели вырасти. Я медленно попытался спуститься вниз, песок прилипал к моим промокшим ногам, превращался в огромные комья на них. Долго балансировать у меня не вышло, и я рухнул. Не делал никакой попытки сгруппироваться, препятствовать падению, зацепиться за выступающие корни деревьев, я просто летел вниз, встречая мелкие и крупные камни на пути, и радовался, что теперь от меня уже ничего не зависит. В конце концов, я оказался на дне оврага, в голове появилась острая боль, руками я нащупал место ее концентрации, из него текла теплая кровь. Мне стало жутко обидно за свое полное невезение, никогда не верил в Бога, но сейчас пришло чувство его полного отсутствия. Похоже, ему надоело, и он тоже перестал обращать на меня внимание, как и я давно не учитывал его в своей жизни.
Мне нужно было выбираться. Камни теперь были ко мне значительно дружелюбней, когда я наступал на них, то можно было быть уверенным, что нога не провалится, как делала, когда я наступал на песок без такой опоры. Удивительно, но выбрался наверх я достаточно быстро и сразу же обнаружил тропинку. Раздумывать об ужасах плена, сравнивать его со своим сегодняшним положением мне уже не хотелось. Нужно было выходить к людям, как бы они с мной потом не поступили. Надеяться на выход к своим было бесполезно, я уткнулся взглядом в тропинку и побрел. Дорожка вела меня вдоль оврага, проходя все дальше, я понял, насколько долго он тянется. В некоторых местах глубина его была поразительной, несмотря на светившее солнце, на его дне был практически мрак. В других местах он был не больше пяти метров. Через несколько часов тропинка снова свернула в лес, где сразу же превратилась в лесную дорогу. Точнее не совсем полноценную дорогу, но тут явно просматривались следы от четырехколесного транспорта, возможно, по ней когда-то ездил грузовик. Настроение мое значительно улучшилось, я почти привык к голоду, голова гудела и кружилась, но силы для продолжения движения у меня появились. Лесная дорога дала мне надежду на то, что я выберусь из этого леса живым. Как же я люблю людей, почему же раньше они могли меня раздражать, и зачем я расстреливал их из своего самолета.
Пока я шел по дороге, радостные фантазии мои в какой-то момент невероятно разыгрались, у меня даже возникла полная уверенность, что дорога выведет меня в деревню, где жила моя бабушка. Она выйдет встречать меня, как делал каждый раз, когда я приезжал к ней на каникулы. Заранее к моему визиту она испекла мне пироги, достала из погреба холодный ягодный морс, в розетках расставила на столе разнообразное варенье. Она расскажет мне о последних новостях, как заболела, а потом неожиданно выздоровела корова, как сосед повредил ей забор, как мальчишки залезли за яблоками и поломали все ветки.
Пробираясь километр за килолитром в лес, приблизительно через час дорога становилась все менее и менее отчетливой. Я даже не позволял себе представлять, что же будет, если дорого совсем исчезнет. Но вне зависимости от моих желаний, она растворилась в траве. Оглядевшись, я понял, что теперь вокруг меня поле со следами пребывания здесь людей. Судя по оставленным столбам, тут раньше было чье-то довольно большое хозяйство. На открывшемся мне пространстве стояла одна стена от ангара, территория была поделана изгородью из слег. Вероятно, тут содержали лошадей или какой-то другой крупный скот. Интересно было бы узнать, что произошло с фермером, который все это построил. Обычно такие большие хозяйства разоряются, если у них нет денег выплатить кредит в банке, или сыновья не могут поделить наследство.
Вновь накатило чувство одиночества, страха перед будущем. Я в сущности слаб как ребенок, арийский воин из меня совершенно точно никудышный. Неужели я такой плакса, почему мне опять хочется лить слезы.
– Дал слабину, мой фюрер! Признаю – готов сдаться в плен! Более того, хожу и ищу дорогу в этот самый плен. Умирать, мой фюрер, совершенно не хочется. Вам понять будет не просто, свою позиционную войну во Фландрии с моей историей не сравнивайте. С британцами вообще воевать легко и даже где-то приятно, сплошные джентльмены. В пять часов дня опять же чайная пауза у них по расписанию. Главное только, с ними его не пить, а то отравят.
– Посмотрите по сторонам, мой фюрер! Мы с вами в сказочном средневековье. Может славяне нашли общий язык с этой природой, подружились с ее обитателями. Могу ошибаться, но мне кажется, между коммунизмом и язычеством нет особой разницы, даже поклоняются они немецким богам Марксу и Энгельсу, как мы когда-то Одину и Тору. Может это язычество крепко держит их связи с землей и природой. Неужели и восток страны до Вендского похода выглядел такой же странной, пропитанной мистикой, землей. Сами вы, мой фюрер, безусловный ариец, тут у меня никаких сомнений нет, но вот как быть с третью нашей прекрасной страны.
– Пойду-ка я, пожалуй, вдоль этого забора. Вы спросите у меня, почему ты Кристиан так решил? а я отвечу – неизвестно сколько земли было у этого фермера, может ему тут пол леса принадлежало, а по соседству еще такой же фермер живет, у которого банк не такой свирепый был или дети поумнее.
Через каждые пять или семь метров можно было увидеть уходящие в лесную чащу столбы, вдоль которых я продолжил свой путь. Шел и гадал, каких животных разводил бывший хозяин этих мест.
– Я бы, мой фюрер, непременно занялся бы лошадьми. Благородные, прекрасные и умные животные. К тому же, можно их на скачки выставлять, а там всегда бешенные деньги водятся. Интересно, а есть в Советах скачки, а если выиграть и стать миллионером, можно потом коммунистом оставаться?
Разрывая сплетенную высокую траву перед собой шаркающими ногами, я обнаружил голову коровы. Не череп или какие-то вросшие в землю останки, а свежую, даже мухи еще не успели найти это сокровище. Голова лежала в траве и привлекала запахом крови хищных животных со всей округи.
– Вот, мой фюрер, и выяснили мы, чем тут местный землевладелец занимался.
Свежую, еще истекающей кровью, голову, явно не отрубили, а отгрызли! Шея ее была вся изодрана от усилий открутить, оторвать голову от туловища. Я присел, рассмотрел ее и понял, что листва скрывала от меня тушу этой коровы, которую с этой точки уже можно было увидеть. Но привлекала меня теперь не она, а тот, кто склонился над ней и, кажется, погрузился по пояс в ее брюхо, как будто отыскивая там что-то важное. Раздавался хруст, чавканье и тонкие постанывания от явного удовольствия, которое получал обладатель этой туши. Я замер, сил убегать у меня уже не было. Вообще-то, даже будучи в самой лучшей форме, вряд ли человек способен убежать от медведя, или кто там сейчас заканчивает свой завтрак? Немного успокоившись, я увидел торчавшие из туши коровы человеческие ноги, которые то тряслись, то упирались, помогая добраться до нужного куска. Мне бы уже нужно привыкнуть чудесам, которые предлагает мне мой мозг. Но сердце забилось в неистовом темпе, голова закружилась и захотелось рухнуть в забытье.
– Как думаете дорогой фюрер? Если спугнуть, превратится наш новый знакомый в птицу, или тут другое животное ждать нужно, – в очередной раз я обратился к своему влиятельному приятелю в тяжелую минуту своей жизни.
Странно, но разговор с высшим руководством немецкого командования вновь успокоил меня. Довольно долго вообще ничего не происходило, точнее сказать первоначальная картина не менялась. Зверь или кто-то еще продолжал разбираться со своей жертвой и не я, не природа не собирались ему мешать. Раскинувшиеся над ним высокие стройные березы одобрительно покачивались из стороны в сторону, наблюдали за функционированием пищевой цепи на практике. Я решил попятится назад и облокотился на древесный столб от забора, который тут же рухнул под моим слабым напором. Странный человек поднял голову. Да, все-таки это был человек. Им оказался довольно тощий старик, с длинной седой бородой и взлохмаченными волосами. Он вымазался в крови и пережевывал мясо быстрыми и частыми движениями челюстью. Затем проглотил кусок и вальяжно зевнул, разминая нижнюю челюсть. Даже из далека мне было видно, что рот его, как у хищной рыбы был забит множеством острых зубов. Но никакой реакции от него не последовало, он продолжил есть. Похоже, он не слишком восприимчив к опасности во время приема пищи или вообще никого в этом лесу не боится.
– Ну что дорогой фюрер, пожалуй, не будем отвлекать местное население от завтрака.
Я уселся поудобнее и уже начал дремать, гладя на умиротворяющую картину из жизни живой природы. Мой сон отогнал звук выстрела, прозвучавший настолько близко, что у меня заложило уши. Старик поднял голову от своей коровы и бросился бежать, используя все четыре конечности.
Я привстал, попятился назад и понял почему выстрел был таким оглушительным. В пяти метрах от меня стоял мальчик с ружьем и целился в меня. Последнее, что я услышал – это второй выстрел.
***
Ранение не было для меня смертельным, я очнулся в бревенчатом доме, похоже, что это место служило госпиталем. Пахло лекарствами и уже непривычной чистотой, неожиданно, но оказывается и у нее есть запах. Больницы на войне особое, почти религиозное место. Кто-то находит здесь тихий приют и возможность насладиться заботливыми голосами медсестер или подивиться непонятными почти ветхозаветными терминами, которыми так обильно снабжена речь врача, когда они встречаются со своей паствой из пациентов. Другие находят здесь жалостливых медсестричек, которые готовы пригреть молодого солдатика в своих жарких объятьях или врачей, которые не против продать спирт. Больница – место мистическое, здесь каждый находит свое успокоение по нраву.
Ко мне подошла медсестра и что-то спросила на непонятном мне языке. Сделала укол, после которого я уснул, за что был ей безмерно благодарен. Несколько дней подряд ко мне относились как к дорогому гостю. Еды почти не давали, но у меня была чистая постель и я постоянно спал. Сны были красочными и утомительными, мозг усиленно пытался переработать мою долгую лесную прогулку. Судорожно отыскивал полочки, где могли бы поместиться новые воспоминания. Выстраивал логические цепочки пережитых ужасов с моими прежними днями. В общем, наводил порядок – занимался своими прямыми обязанностями. Пока мозг разбирался с мрачным опытом моей лесной жизни, он проявил заботу и развлекал меня приятными картинами прошлого.
Отсыпаясь в теплой постели, я отчетливо слышал треск кинопроектора, видел огромный черно-белый экран, слышал музыку фортепьяно в фойе перед началом сеанса и ощущал во рту приятные покалывания от шампанского. Заново с трепетом прикасался к ее спине. Она положила голову мне на плечо, пышные черные полосы защекотали шею. Фильм меня больше не интересовал. Я внимательно рассматривал ее носик, поглаживал руки и добрался до коленей. Она притворилась, что не заметила. Мне стало обидно, что она не прижалась в ответ.
По дороге из кинотеатра мы постоянно останавливались и целовались. Беспрестанно признавались друг другу в любви, говорили комплименты: сплошные наивные глупости о волосах, глазах, губах. Не сговариваясь мы шли до моего дома. Я снимал квартиру в центре города. Ее окна выходили на крохотные площадь с фонтаном, она больше напоминала внутренний двор, чем площадь, но туристы любили это место. Вокруг фонтана художники выставляли свои картины на продажу. Летом они не тратили время на ночные сборы своих работ, каждый из них поочерёдно оставался присматривать за расставленными на брусчатке полотнами.
Похоже, ночной сторож слишком надеялся на честность горожан и туристов. Он надвинул на лицо шляпу и крепок спал в своём раздвижном походном кресле. Мы прошлись вдоль рядов с картинами, споря какие из них лучше. Ей понравились синие пышные цветы в огромной белой вазе, а мне натюрморт с виноградными гроздями. Немного покрутив головой по сторонам, я прихватил синие цветы вместе с вазой, и мы нырнули в мой подъезд. Моментально вбежали на второй этаж и провались в пасть моей маленькой квартиры. Я протянул ей картину.
– Я-то уже думала, что мне придется возвращаться с этого свидания без цветов.
– Я бы принес их раньше, но забыл спросить какие твои любимые.
Она потянула за бретельки и белое платье упало на старинный паркет. Я отошел на шаг назад, пристально посмотрел на нее, чтобы запомнить каждую мелочь. Оставить себе это воспоминание на всю оставшуюся жизнь. Она улыбалась, ей я явно нравилось стоять передо мной почти обнаженной. Я подошёл и прижал ее к себе. Она податливо отвечала мне взаимностью.
Она оттопырила попу, для того чтобы мой рука удобней двигалась между ног. Начала покусывать мою шею. Палец пробрался меду двух набухших складок и начал нащупывать маленький бугорок. Левой рукой я играл с ее набухшим сосочком, похожим на вишневую косточку. Она застонала, я стянул с нее трусики, и мы рухнули на кровать. Провел языком по животу, который непроизвольно подёргивался от моих прикосновений. Пальцами раздвинул укрытие, где прятался клитор, и провел по нему языком. Все тело ее вздрогнуло и замерло в ожидании следующего прикосновения, я впился в него ртом. Стоны превратились в крики. Она положила руку мне на голову. Она достигла высшей точки, и мне уже не нужно ей мешать получать свою долю наслаждения. Тело ее успокоилось и замерло, но все еще подрагивало от каждого моего прикосновения к ней.
Она очнулась через пару минут. Скользнула вниз и впилась в мой член губами. Я обхватил ее голову руками, пропустив между пальцев густые волосы. Слегка помогал ей, покачиваясь в такт с ее головой. Член у нее во рту начал пульсировать, я немного усилил темп, и как расточительный сеятель, отправил все свое семя в оду лунку. Она посмотрела на меня с низу, сглотнула, высунула розовый язык и широко улыбнулась.
****
Мне сложно сказать сколько дней или часов я провел в больнице. Я постоянно спал и совсем потерял чувство времени. Помню только, что среди ночи меня разбудили двое людей в военной форме, посадили в кузов какого-то грузовика и отправили в населённый пункт побольше, где находились другие пленные немцы. Люди жили в больших бараках, их бритые головы были похожи на футбольные мячи, все носили иностранную форму без знаков отличия. К вечеру я от них уже не отличался – мене сменили прическу и выдали свежую одежду. Какова же была моя радость увидеть кого-то и поговорить на родном языке.
Меня каждый день допрашивали. Усаживали за стол напротив двух человек, один из которых был военнослужащий, а другой переводчик. Было понятно, что переводил тоже, как и я немец, но, вероятно, захваченный еще раньше меня. Военные менялись, но задавали одинаковые вопросы, все тщательно переписывали, затем я уходил. Мне было жутко страшно. Представлял, как после очередного разговора меня расстреляют за неверный ответ.
– Мы подтвердили данные о вашем дворянском происхождении и офицерском звании, – неожиданно закончил один из допросов очередной военный.