Доверял свои родственникам, но не доверял человеческой слабости?
Тойво снова спустился вниз. Свеча почти догорела.
Гудини любил устраивать ящики с двойными днищами и двойными стенками, а также разного рода зеркалами. Антикайнен постучал по стенкам – те были обычные, в одну доску. Попробовал поднять сундук, чтобы простучать днище, но тот оказался наглухо прибит к своему постаменту длинными двухсотмиллиметровыми гвоздями. Интересно, из чего сделано это возвышение, раз в него так прочно входят гвозди?
Изначально ему казалось, что это была просто земля, но при рассмотрении выходило, что земля покрывала какой-то деревянный каркас. Ай, шайтан, шанс заделаться предателем все еще достаточно высок!
Положим, существует рычаг с пружиной, который откидывает вниз дно ящика, если кто-то открывает крышку. И затем все содержимое падает куда-то в специально подготовленное для этого место, после чего дно, освобожденное от груза, возвращается в прежнее положение. Так?
Наверху снова рассмеялась кошка. На это раз уже не столь торжествующе. Или кошки так не смеются? Да, без разницы. Свече осталось работать с пяток минут.
Отвал земли, на котором стоял магический ящик выглядел, как откос, только вершина слегка выровнена, уподобляясь постаменту. Вряд ли Пааво Нурми провел в подвале несколько дней, устраивая тайный подземный ход, ведущий от ящика в Кимасозере к его дому в Турку. Значит, все деньги в этом откосе. Или их нет вообще.
Тойво попинал землю, но она была плотной. Ни руками, ни ногами не раскопаешь. Неужели за лопатой бежать? Он опять поводил свечным огарком возле пустого сундука. Ага, есть! Под паутиной лежало колечко медной проволоки, уже все зеленое от патины. Хлам, конечно, который имеет обыкновение скапливаться в сараях, подвалах и конюшнях. Но, может быть, и не совсем хлам.
Колечко было не просто колечком, а концом проволоки, уходящей куда-то в землю откоса. Дернешь ее – дом сложится, как карточный. То-то хозяева будут рады!
Ничего подобного, проволока вытащила ржавый железный костыль, а дом остался стоять, как ни в чем не бывало. Подергав за железяку туда-сюда, удалось чуть разрыхлить землю и сдвинуть что-то внутри ее, доселе невиданное.
Свет от загибающегося фитиля сделался совсем невразумительным. Тойво, что было силы, зашатал костыль и – о, чудо: он начал подаваться все больше и больше. К тому моменту, как свеча приказала долго жить, ему удалось подтащить к себе еще один ящик, который, судя по весу, пустым не был. Сверху к нему был приколочен порожний – если не считать бумажки – сундук.
Ага, вот так, значит, устроил последователь Гудини: дно верхнего ящика одновременно являлось крышкой нижнего. Антикайнен не знал, радоваться ему или нет. Зато знал, что надо выбираться из подвала по ступенькам, освещенным скупым дневным зимним светом.
Едва он решился двигать, как опять где-то захохотала кошка, на этот раз тревожно и очень злобно. От свечи остался только дымок, и немедленно тьма в подвале сгустилась до уровня осязаемости. Она пробежала рукой по его волосам, она дохнула ему в шею, она уцепилась за полы лыжного полушубка и провела когтистыми пальцами по наружным поверхностям бедер. Тойво на входе в дом снял шапку, как и подобает воспитанному человеку, исходя из тех же соображений он не стал снимать штаны, иначе от такого прикосновения на ногах могли образоваться глубокие царапины.
Ледяной пот начал стекать по лбу, сердце заколотилось, как птица в силках, темнота смотрела на него со всех темных углов, широко открыв круглые глаза с красными зрачками. Антикайнен прижимал к груди свою находку, но когтистые лапы старались отобрать ее и одновременно подобраться к его шее. Или это чьи-то клыки примериваются, чтобы вонзиться в яремную вену и выпить всю его жизнь до последней капли?
Дыхание тьмы отдает могильной сыростью и отвратительным запахом тлена, глаза приближаются – и вот уже различимы перекошенные ненавистью физиономии. Ого, да здесь знакомые все лица! Вон – эстонец Тынис с почерневшей от пламени рожей, а это чех Имре с вылезшими из орбит глазами, тут же Резчик с распоротым горлом98.
Конечно, любые сокровища, поднятые с земли, просто так не достаются. Иначе бы это было неинтересно и неромантично. Но, черт побери, если мнится всякая нечистая сила, то с ней можно как-то договориться. А вот когда появляются покойнички, к которым ты приложил свою руку, договоренностями уже не пахнет. Верного старинного пуукко нету – отслужил он свое верой и правдой, какое-то другое оружие бесполезно – уже мертвых повторно убить нельзя.
– Я советский комсомолец, – как заклинание прошептал Тойво. – Даже больше – я юный коммунист. Мы не верим в суеверия.
«Да!» – согласились Тынис, Имре, Резчик и протянули к нему руки.
– Лоухи, мне было хорошо с тобой! – неожиданно сказал Антикайнен, больше не боясь ни смеющейся над ним тьмы, ни призраков из нее – ничего. Он положил сундуки к своим ногам и встал в боксерскую стойку – не ждать же сложа руки! Почему ему вспомнилась именно та женщина, а не милая Лотта – загадка, на которую Тойво обратил внимание гораздо позднее – когда времени сделалось предостаточно, чтобы вспоминать и размышлять. В тюрьме, в одиночной камере смертников, в будущем.
Зловещие призраки прошлого не остановились. Вероятно, им глубоко до лампочки, как говорится – Ильича – были все политические, религиозные и душевные пристрастия. Привидениям главное что? Главное напугать, обмануть и запутать. А там – тут куснул, кровушку пустил, там ударил, синяк посадил, и забирай трепещущую душу.
Но в сгустившейся тьме подвала на руках у Тойво, впрочем, как и на губах, щеках и шее заалели пунцовые отпечатки, словно бы от поцелуев. Обгоревший Тынис сунулся с нехорошими намерениями, но получил кулаком с «памятью о Лоухи» по морде, отлетел за пределы видимости и там скис.
«Эге», – подумалось Антикайнену. – «Если поцелуи красавицы-колдуньи так действенны против нечисти, то эти упыри мне до пояса навредить не смогут. Впрочем, ладно кокетничать – и ниже пояса они тоже бессильны. Разве что, если за колени и дальше к пяткам подберутся, тогда дело плохо».
Имре и Резчик еще что-то попытались замутить, но получили по алой оплеухе и нехотя отступили. Тойво прижал ящики к груди и пошел на свет – не на тот свет, а на дневной, пробивающийся через подвальный люк. Кошка уже сгрызла свой суп и теперь умывалась языком.
– Еще хочешь, братец? – спросил ее Антикайнен. Выбрал в кастрюле маленький кусочек студня и положил в миску.
Но кошка, принюхавшись, сделала лапой имитацию, будто что-то закапывает, так что Тойво понял: пока довольно.
– Ну, как хочешь, – сказал он и повернулся на выход.
– Чао! – попрощалась кошка и махнула своей лапой с высунутыми когтями ему вслед 99.
Антикайнен вышел из дома незамеченным, посмотрел по сторонам и решил, что правильнее всего будет зарыть ящики в снег под одинокой осиной, замести все следы за собой, а потом, когда сумрак опустится на Кимасозеро, прийти за деньгами с походным тобогганом и уйти потом, куда глаза глядят.
Так он и сделал. Только сорвал бумажку из верхнего ящика и внимательно прочитал, что в ней было написано. Витиеватые строки с вензелями и загогулинами гласили: «Податель сего, Тойво Антикайнен, является собственником ста миллионов тысяч долларов в банке «Бруссун». При обналичивании средств взимается комиссия в размере 100 процентов от суммы». Печать и подпись. Такие же, как в той липе, что они с Пааво сунули под нос охранникам денег вблизи Турку100.
Посмотрели родственники Нурми на эту бумаженцию, когда вскрыли ящик, да и оставили на своем месте: кому нужен круглый ноль после выплаты комиссионных? А про звук секретно открываемого днища и думать забыли.
Ай, да Пааво Нурми! Ай, да сукин сын! Гарри Гудини должен гордиться своим последователем!
Нисколько не скрываясь, Тойво пошел к штабу, но заходить внутрь не стал. Все были заняты, вот и он занялся своими делами. Время, чтобы нагрузить походные сани всем необходимым понадобилось как раз до сумерек. Неторопливо и тщательно выбрав себе одежду для предстоящего похода, он отправился в баню, стараясь на этот раз, чтобы не пересекаться со своими командирами.
Он с удовольствием попарился вместе с Икконеном, Томалой, Лахти и Ярвимяки, проверенными в боевом деле красными шишами. К ним же чуть позже присоединился Оскари Кумпу, притащивший по такому случаю с собой бутылку трофейного коньяку.
– Ну, как – справляетесь без меня? – спросил Тойво у великана, когда они выпили по стаканчику замечательного пития.
– Почему это – без тебя? – удивился тот. – Справляемся, конечно. Не привыкать.
В этом и была вся прелесть командирства. Когда заместители работают надлежащим образом, постоянное присутствие командира вовсе и не обязательно. Где бы он ни был – хоть в дровах бухой валялся – любые достижения становятся его заслугой, а любые недостатки – всего лишь недоработкой заместителей.
– Враги сюда не сунутся еще пару дней, – сказал Тойво. – Однако задерживаться здесь надолго все же не стоит. Мало ли героев-энтузиастов среди лахтарского офицерья завелось – решат себе карьеру на плечах солдат сделать. А нам потери не нужны совсем. Так что завтра, вероятно, нужно выдвигаться на соединение с нашими регулярными частями.
– Это верно, – согласился Оскари.
– Трофеи и донесения оформлять только на имя командующего Седякина, кто бы их ни принимал. В дальнейших боевых действиях участия не принимать, ссылаясь на усталость и выполненный приказ.
Кумпу с удивлением посмотрел на Антикайнена.
– При первой же возможности связаться с командиром училища товарищем Инно. Он должен быть в курсе наших дел, и чем быстрее – тем лучше.
Оскари кивнул головой и опять с сомнением посмотрел на своего боевого друга.
– При возникновении непредвиденных ситуаций, например, пожара, считать это сигналом к отходу отряда в Конец-остров.
– Погоди, я что-то не пойму, к чему весь этот разговор, – наконец, не выдержал Кумпу. – Словно завещание оглашаешь.
Антикайнен долго-долго смотрел в глаза великану, не стесняясь выступивших, вдруг, слез. Потом обнял Оскари за плечи и проговорил.
– Так и есть, брат. Я тебя никогда не подводил. Не подведи и ты меня.
Кумпу не мог понять, что такое происходит с его верным боевым другом, но потом решил, что это – всего лишь последствия величайшего груза ответственности, наложившихся на усталость. Он разлил оставшийся коньяк по стаканам и сказал:
– Теперь надо спать. Поверь, завтра все будет по-другому.
– Да, надо спать. Завтра все будет по-другому, – согласился Тойво и залпом выпил коньяк.
24. Последствия.
Ночевать Антикайнен отправился к фельдшеру Муйсину, потому что никто из его отряда на постой к этому неприятному субъекту не пошел. Федор бы и Тойво не пустил, да тот показал ему свой револьвер, отчего фельдшеру пришлось только вздохнуть и подчиниться.
Антикайнену нужно было три часа здорового сна, чтобы никто не тревожил – тогда можно было заниматься прочими вещами, в том числе и незаметным отходом из деревни. Казалось бы, как можно пройти мимо караульной службы, им же самим поставленной на такой высокий уровень, что ни комар не пролетит, ни муха не проскочит. Особенно в зимнее время, когда комарам и мухам самое место.
Все имущество со складов, которое пока не было оприходовано, снесли в двухэтажное здание, где раньше была и больничка, и школа, и еще что попало. Красноармейцы продукты разобрали, а местное население им в этом помогло, оружие уже погрузили на повозки, зимнее обмундирование также пустили в дело взамен пришедшего в негодность. Так что оставалась какая-то чепуха, но чепуха стратегическая, которую никоим образом врагу оставлять было нельзя.
Проснувшись в самый разгар ночи, Тойво прислушался к самому себе и ничего не услышал. Ни мышцы не болели, ни совесть не страдала, ни колебания не одолевали. Когда ничего в себе самом не слышишь – это хорошо. Это значит, можно жить дальше.
Он съездил со своими санями к приметной осине, перегрузил на них ящики с деньгами и, никем не замеченный, дошел до склада. Его никто не охранял, потому что все ценности, якобы уже были разобраны. Выяснив загодя у фельдшера Муйсина, где находится камфорный спирт, он разлил его по мензуркам. В горлышко каждой уложил наподобие фитиля хлопчатобумажную ветошь, разнес эти емкости из тонкого стекла по углам, к косякам дверей и тюкам с летним военным обмундированием и поджег.
Через некоторое время стекло, как неприспособленное к открытому огню, лопнет, спирт вытечет, возгорится и воспламенит все вокруг себя. Пожар заказывали?
Дом, конечно, было жалко – еще екатерининской постройки – но так пришлось бы поступить в любом случае. Разве кто-то озаботится устройством большого костра во дворе или на поле, когда есть гораздо более простые решения? Он просто ускорил процесс. Война все спишет.
Пожар разгорелся даже быстрее, чем Тойво это ожидал. Лопнули стекла в окнах и огонь с шипением взметнулся к крыше, разом со всех сторон. Нет ничего страшнее в стихиях, чем бушующий всепожирающий огонь. И нет ничего более завораживающего, чем пляска пламени. Человек просто не в состоянии отвести от него взгляд.
Бойцы из караула тоже были людьми, и ничто человеческое им было не чуждо, как бы к этому ни относился Устав караульной службы.
Огонь был ярок и освещал вокруг себя всю деревню. От этого за деревней делалось еще темнее. Красноармейцы дисциплинированно оставались на своих постах, только вот все их взоры были обращены на пожар.
А Тойво беспрепятственно выкатился к озеру Кимасу, и направил свои лыжи в сторону другого озера – Лувозера, чтобы там уже выбраться на берег и по лесу достичь Каменного озера. И все – дальше родная некогда страна Финляндия. О лыжном следе он не заботился вовсе – слишком много их тут осталось после поспешного бегства белофиннов.
Антикайнен надеялся, что боевой товарищ Оскари Кумпу правильно распорядится информацией, которую Тойво ему предоставил. Он должен понять, что не стоит распространяться ни о последнем разговоре с ним, ни, вообще, о встрече в бане.
Когда пожар стал затухать Антикайнен был уже далеко. Настолько далеко, что не узнал о сгоревшем на чердаке финском добровольце Анти Марьониеми. Несчастный парень в свое время настолько испугался внезапной стрельбы и атаки красных шишей, что забрался под крышу дома и там затаился. Он видел через слуховое окошко, что красноармейцы готовятся к тому, чтобы покинуть деревню, поэтому сдаваться не торопился. Ночью даже заснул, уверовавши в свою безопасность и скорое освобождение. Так и задохнулся во сне от дыма, так и запекся в свое ложе. Потом его сморщенный труп извлекут из-под обломков крыши вернувшиеся в Кимасозеро белофинны. А их политработники придумают леденящую кровь историю, как на пути в Конец-остров красноармейцы под руководством Тойво Антикайнена сожгут пленного Анти на костре – дрова кончились, вот они и стали топить кем попало.
Правильные инструкции дал командир перед своим дезертирством великану Оскари, да вот неправильно их пришлось исполнять.
Красные шиши вернулись в деревню Конец-остров, а там уже вовсю хозяйничают части войск южной колонны: топят печки и по домам сидят, костя и в хвост и в гриву чертову карельскую зиму, чертов карельский снег, чертов карельский мороз и чертовых чухонцев. У отряда курсантов Интернациональной школы по определенной причине не было комиссаров, зато в войсках их было преизрядно. Комиссары не умеют бегать на лыжах, они под другое заточены.
В ту же ночь, когда красные шиши расположились на ночлег, всех командиров поочередно начали таскать в политотдел.
– Где Антикайнен? – ласково сказал каждому толстый дядька во френче. – Убью, сволочь!
Суси в ответ пожал утомленными плечами: сгинул Тойво – может, что случилось. И потом добавил:
– Я сам тебя убью, шкура тыловая!
Дознаватель услышал подобные слова от всех командиров рот, взводов и отделений. «Да что они – сговорились, что ли?» – подумалось ему. – «Я же не шкура, у меня просто работа такая. Шкурная».
Командир батальона южной колонны, злобный татарин Гарифуллин в очках с тонкой оправой, очень скептически относился к лыжникам. Армия – это не баловство, это кавалерия, артиллерия и пехота. Так было испокон веков. Поэтому он не вполне доверял докладу начальника штаба Суси.
Но вот трофеи впечатляли.
– Сдайте их интендантской службе, – приказал он.
– Только командующему Седякину, или лицу его представляющему, – ответил Симо.
Гарифуллин как раз не был тем лицом ввиду разного рода бюрократических и должностных формальностей.
– Но мы же все – Красная Армия, – строго возразил он. – Или ты считаешь, что Седякин краснее?
– Я ничего не считаю, – деревянным голосом ответил Суси. – Я выполняю распоряжение.
Комбат только махнул рукой, поняв бессмысленность дальнейшего разговора.
– Пусть ЗамПоВоор расписку напишет, что принял во временное пользование с последующей передачей службе Седякина, – сказал он.
На улице разыгралась пурга, обещающая прекращение мороза, поэтому все принялись ее пережидать, оставив на потом принятие каких бы то ни было ответственных решений.
А Гарифуллин в это время издал приказ, исходя из которого бойцы Интернациональной школы поступали под его командование вплоть до иных распоряжений.
– Слушай, товарищ командир! – горячился по этому поводу Оскари. – Мы не твои солдаты. Мы курсанты, за содержание которых платит государство. Мы – красные шиши, которые со своей задачей справились.
Тонкие губы Гарифуллина вытянулись в линию, глаза сделались какого-то белого цвета.
– Товарищ солдат! Трусости я не потерплю! Для тебя государство – это я! Прикажу под пули идти – пойдете! Да что там пойдете – побежите! И как один умрете. И, вообще, если вы шиши – то идите на шиш! Распустились! Совсем субординацию забыли!
Через двое суток, когда метель стихла, отряд курсантов-лыжников по проторенной ранее дороге двинулся обратно в Кимасозеро. На этот раз идти было легко, потому что двигались налегке – позади шел обоз и, собственно, батальон. Регулярные войска категорически отказались одевать лыжи.
– Может, командира найдем, – проговорил Каръялайнен.
Но нашли еще несколько пожарищ, а также разбросанные повсеместно трупы овец, коров и свиней. Сами белофинны ушли, но скотину зарезали в качестве назидания. Живите, карелы, с Советами, авось не передохните. Что ж поделать – уж такая стратегия у любых освободителей, когда народ особо освобождаться не желает.
Гарифуллин кривил губы в брезгливой усмешке, заняв своим штабом тот же дом, где когда-то жил и столовался майор Таккинен. Он тоже был освободителем. Через некоторое время вслед за ними прибыли на санях отделение чекистов, которым суждено было восстанавливать социалистическую законность и выявлять оставшиеся очаги контрреволюции. Это были петрозаводские парни, однако ни на карельском языке, ни на финском не говорившие.
Среди них был «засланный казачок», который прирабатывал на ведомство Бокия. Этот приработок заключался лишь в том, чтобы в меру своей осведомленности знакомить с некоторыми персоналиями из чекистских разработок другого парня, рангом повыше. Поход Антикайнена был секретным, но, разузнав на месте, кто был командиром курсантов, и, самое важное – то, что этот командир бесследно сгинул, он воодушевился. Где-то в ориентировках эта фамилия ему уже встречалась.
Теперь дело было только за установлением телеграфного сообщения между этим участком карельского фронта и центром. Ну, не самим Центром, а так – центриком местного карело-финского пошиба.
Именно из-за отсутствия такого сообщения, ни Седякин, ни Инно не получали в полной мере информации о деятельности красных шишей. Разве что докладная записка Суси и прежние рапорты Антикайнена ушли вместе с регулярным армейским курьером. Теперь нужно было время, чтобы дождаться ответа.
– Нет у нас больше времени! – сказал комбат и заслал красных финнов в разведку.
Всего в 23 километрах от Кимасозера разведчики обнаружили большой отряд противника. Белофиннов было много, две-три сотни, а, может быть, этаким количеством не ограничивалось: враги были мобильны и передвигались по территории, собираясь вместе и тут же разделяясь на малочисленные группы. Они сместили свой фронт в западную Кондокскую волость, пытаясь удержать в своих руках дорогу, ведущую в деревню Вокнаволок.
Передовые части оккупантов из Кимасозера переместились в населенный пункт Барышнаволок, там засели, построили снежную оборону и принялись ждать весны. Также должен был вернуться командующий Илмарийнен, который с испугу чесанул от Антикайнена аж до разведцентра в Каяни. Но с возвращением он медлил.
И правильно сделал, потому что как только Гарифуллину стало известно, что в каком-то Барышнаволоке триста врагов, он немедленно позвал Суси и Кумпу, которые были главные среди курсантов после исчезновения Тойво.
– В общем, чухна белоглазая, ставлю вам задачу, – сказал он, поблескивая стеклами очков все в той же тонкой оправе. – Что хотите делайте, а братьев ваших из той деревни надо изгнать. Максимальное количество уничтожить, минимальное – взять в плен.
– Лахтарит нам не братья, – сказал Оскари.
– Значит, против атаки на Барышнаволок вы ничего не имеете. Вот и славненько. Тогда бейте эту буржуазную финскую сволочь. Можете идти.
Суси, не успевший и рта открыть, со злости развернулся через правое плечо и пошел прочь. Кумпу даже разворачиваться не стал: так, пятясь, и вышел.
Разведчики докладывали, что деревня располагалась на мысу, подобраться можно только по льду, либо подо льдом. Психическую атаку уже не организовать, естественных укрытий не найти – остается переть в лоб, а это жертвы. Комбат, судя по всему, своих бойцов в помощь организовывать не собирается. Сошлется, что «не умеют на лыжах ходить», «холодная погода», «языка финского не знают» – вот и вся недолга.
– Что у нас там с морозом предвидится в ближайшие дни? – спросил Суси в штабе.
Тотчас же где-то в лагере отловили и привели на совет Вяхю. Лесной человек лучше всех мог сказать, что ждать от природы.
– А ничего с морозом не предвидится – видите, как синички скачут? – ответил Тойво. – И облака рваные. Собаки в конурах носом к выходу спят. Эхо стало глуше.
– Отлично, – обрадовался Каръялайнен. – Пойду запишу, сколько синичек мимо проскакало.
– А я посокрушаюсь, что на небе беспорядок, – в тон ему сказал Хейконен.
– Тогда накажу собакам носы из конуры не казать, а то с эхом что-то не то, – вздохнул Суси.
– Прошу покорнейше извинить, – повинно наклонил голову Вяхя. – Будет тепло.
– Ну, для нас уже минус двадцать – это тепло, – заметил Оскари и поежился, вспомнив, видимо, как они ночевали в лесу при минус тридцати семи.
– Ну, за точность, конечно, не ручаюсь, но что-то около нуля. Оттепели не предвидится, но мороз уйдет – точно. А что?
Да ничего, просто разобранные пушки до сих пор возились в обозе. Оставлять в Конец-острове не решились, а люди Гарифуллина прибрать их к себе в заведование не могли – не было у них артиллеристов.
Задействовать бомбометание – вот что хотел предложить начальник штаба. Не может быть, чтобы среди курсантов не нашлось никого, кто бы не имел опыта обращения с артиллерией. Когда очень холодно, пушки стрелять не могут, но в ближайшие дни, если верить синоптику Вяхя, погода будет шептать.
Пушкарей привели целых четырех человек – по одному на каждый агрегат. Антилла, Кярну, Каллио и Аалто – все сурово хмурили брови и чесали в своих затылках: ответственность большая, опыт – малый.
– Еще бы механиков или слесарей в помощь, чтобы собрать все это хозяйство, – вздохнул Антилла.
Комбат не разрешал использовать трофейное имущество, но на этот раз Суси был настроен очень решительно.
– Пушки наши, стало быть, мы ими пользоваться будем. А иначе это уже пособничество врагу и контрреволюция, – сказал он и, не дожидаясь согласия, махнул своим людям рукой: покатили сани со стволами, лафетами, замками и колесами.
Все обнаруженные механики были из лесоперерабатывающей промышленности и парочка из камнедробильной. Кто-то когда-то работал смазчиком, кто-то агрегатчиком, кто-то мотористом конвейерной ленты – но слесарями они себя не называли. Слесари – это те, кто делают, что им покажут. Механики же те, кто определяют, что делать, обслуживают во время работы и назначают ремонт. Во как!
Именно этих познаний как раз хватило, чтобы собрать первую пушку. Остальные собрались уже сами по себе.
– А они стрельнут? – с сомнением спросил лучший лыжник отряда Кярну, уже пожалевший своего признания об артиллерийском прошлом.
Механики окинули его презрительными взглядами и убежали по своим делам.
– Они стрельнут, – сказал сам себе Кярну. – Обязательно стрельнут. И не раз. Пока боевые расчеты не кончатся.
По льду озера Нуоки-ярви красные шиши, не пытаясь передвигаться скрытно, добрались к мысу на расстояние неприцельного ружейного выстрела. Если обходить деревню с флангов, то выстрел обязательно будет прицельным. Очень выгодное положение у Барышнаволока, белофинны это знали и потирали озябшие руки, злорадно ухмыляясь.
– Что с местным населением будем делать? – спросил Оскари.
– Извинимся перед ними за причиненные неудобства, – пожал плечами Каръялайнен.
Но Суси, раздобыв где-то пожарный рупор, сказал:
– Через час деревня Барышнаволок будет уничтожена метким огнем Красной Армии. Просьба всем соблюдать спокойствие и организованными колоннами покинуть населенный пункт.
Сказал это Симо, конечно, в рупор, а звук, заскользив по льду, как по маслу, достиг ушей всех, кто засел в деревне. Собаки и кошки, вздохнув, пошли по дороге в ближайшую деревню, чтобы просить там милостыню. Среди них можно было заметить трех престарелых человек из числа местных жителей, которые тоже покинули родные места. Больше ни одной деревенской морды в Барышнаволоке не осталось – всех финны угнали на лесоразработки.
Оккупанты не препятствовали исходу гражданских лиц из своего укрепрайона, но к словам красного шиша отнеслись с недоверием. Даже больше – они вознегодовали и рассердились. Похватали винтовки, прицелились из пулеметов и стали стрелять на голос.
Промазали, конечно, но отсчет времени тем самым запустили.
Пушки развернули в боевой порядок, по таблице, вытисненной на лафете, определили угол стрельбы, покрутили рукояти, а потом командиры поочередно заглянули через замки в дула. Дула смотрели в небо.
– Эх, сюда бы хоть по одному механику привязать для точности, – вздохнул Кярну, но таковых поблизости уже не оказалось. Были только смазчики, агрегатчики и мотористы, которые теперь не возражали даже против должности «слесарей». Да и то они старались держаться подальше от бомбистов-смертников.
– Ну что, полаемся напоследок? – спросил Каръялайнен, когда до часа «Хе» осталось пять минут. – По русским обычаям войска должны перед битвой полаяться. Так, говорят, они себе боевой дух подымали.
Начальник штаба молча протянул ему рупор. Лаять в присутствии подчиненных ему совсем не хотелось.
– Дорогие лахтарит! – сказал командир второй роты, откашлявшись, в громкоговоритель.
– Вы подлые и низкие личности! Вы хамы! Соленые огурцы101! – перешел он к делу. – Вот так! Мочи козлов!
Белофинны что-то прокричали ему в ответ, но слов никто не разобрал, зато разобрали интонацию – явно ругательную. Потом еще и стрельба началась, бестолковая и поспешная.
– Разрешаю мочить козлов, – махнул шелковым платком начальник штаба.
Снаряды уже были заряжены, оставалось только дернуть за веревочку. Кярну с тоской посмотрел на отошедших на безопасное расстояние товарищей, перекрестился на все четыре стороны, закрыл глаза и пальнул. «Тум», – сказала пушка и выплюнула с дульного среза огонь и молнию. Орудие дернулось назад, но не очень сильно: калибр все-таки был не самый большой. Молния угодила в какое-то невидимое строение на дальнем конце деревни, взметнув вверх расщепленные доски.
– Ура, товарищи! – обрадовался Кярну. – Работает! Даю поправку!
Друг за другом, с учетом поправки, выстрелили Каллио, Аалто и Антилла. Их залпы тоже были весьма удачными – Суси в бинокль наблюдал, как взлетают в воздух доски, бревна и некоторые особо несчастные белофинны. Просто несчастные белофинны решились на отступление, оставив самых стойких прикрывать отход. Те открыли беспорядочную и хаотичную стрельбу, пытаясь предугадать, куда в следующий раз прилетит снаряд, чтобы предварительно сменить огневой рубеж.
Слесари снова сделались механиками и ходили по льду павлинами.
25. Конец похода.
При взятии Барышнаволока удалось избежать потерь, но потерять саму деревню не удалось. После артиллерийской подготовки не осталось ни одного неповрежденного здания, даже бани разрушились, хотя в них никто не стрелял. Белофинны отступили, утащив своих погибших и эвакуировав раненных.
Местные жители, по возвращению погоревав над имуществом, пошли жить в соседние деревни, где их собаки и кошки уже освоились и даже перестали просить милостыню.
Можно было взять опасную бритву и вырезать из топографических карт населенный пункт на мысу озера Нуокиярви, как более несуществующий. Был Барышнаволок, да весь вышел. Аминь!
Гарифуллин, вошедший со своим батальоном в развалины деревни, остался очень недовольным: где, прикажете, теперь жить?
– Приказываю новый приказ: настичь врага и уничтожить! – издал он распоряжение. – Маннергейма взять в плен, а пожар мировой революции – раздуть!
– Что – опять нам? – высказал возмущение Хейконен.
– А ты чем-то недоволен, товарищ боец? – гневно заблестел стеклами очков комбат. – Мои красноармейцы от врага не бегают и пойдут вместе с вами в авангарде.
Так, конечно, и было по выступлению из Барышнаволока, однако без лыж идти по сугробам очень неудобно, поэтому совсем скоро образовался арьергард из плетущихся солдат батальона.
На подступах к деревне Кондока 1 февраля они угодили под ожесточенный огонь лахтарит, которых утомленные разведчики не сумели выявить. Перестрелка была короткой, но на этот раз приведшей к жертвам среди курсантов Интернациональной школы. Пять человек получили ранения разной степени тяжести. Белофинны ушли без потерь: во всяком случае, ни капли крови на снегу не было обнаружено, ни одного следа волочения.
Через три дня, ввязавшись в бой в ожидании отставшего, как всегда батальона, на окраине деревни Вокнаволок, погибло три красных шиша, в том числе и разведчик Лейно.
Пуля угодила ему в живот, и все, в том числе и сам раненный понимали: четыре-пять часов мучений, а потом смерть. Лейно страдал нещадно, сначала сдерживаясь, но по мере потери сил начал стонать все громче и громче.
Когда пришли, наконец, бойцы Гарифуллина, то все они поинтересовались: «Кто это у вас так воет?» Сам комбат пришел посмотреть на Лейно, и тот, словно именно его ждал, очнулся и что-то сказал командиру. Гарифуллин засомневался, но раненный уцепился за его руку.