Золотой век русского искусства – от Ивана Грозного до Петра Великого. В поисках русской идентичности

Не случайно для своего старшего сына Иван Третий не нашел лучшей невесты во всей Европе, кроме дочери молдавского господаря. Младшему сыну Василию и вовсе пришлось первым браком жениться на боярской дочери Соломонии Сабуровой, а вторым – на Елене Глинской из рода литовских вельмож, восходящего к хану Мамаю.

Попытки Ивана IV Грозного жениться на шведской принцессе или английской королеве также не имели успеха, выше кабардинской княжны его брачные притязания так и не поднялись.

За беглого шведского принца Густава попытался в 1601 году выдать дочь Ксению Борис Годунов, но тот, приехав в Москву, продолжал открыто жить с любовницей, и дело, не дойдя до брака, окончилось высылкой сумасбродного шведа в Углич. Через год Борис попытался залучить себе в зятья Иоанна, брата короля Дании (московские вельможи негодовали, не желая видеть иноземца и еретика в такой роли), но тот в Москве подхватил горячку и помер. В конце концов отчаявшийся отец послал посольство в Грузию, чтобы хоть там сыскать какую-нибудь княжну в невесты сыну Федору, но даже в такой не слишком важной стране эта затея не имела успеха.

Не претендовали на династические браки и первые Романовы, включая царевну Софью. Правда, Михаил Федорович в 1644 году захотел выдать дочь Ирину за датского королевича Вольдемара; но тот, хорошенько оглядевшись в Москве и поразмыслив, уже через месяц «стал просить отпуска», прикрываясь нежеланием перекреститься в русскую веру. В дальнейшем заведомую беспочвенность подобных русских династических притязаний приходилось также прикрывать мотивом религиозной исключительности, из-за чего все царевны с молодых лет были сурово и несправедливо обречены на монастырское заточение во избежание мезальянса – социального либо (якобы) конфессионального.

Однако позже, как только Россия вернула себе могущество и некоторую показную «европейскость», традицию династических браков немедленно удалось возобновить, начиная с царевича Алексея и царевны Анны, сына и дочери Петра Великого.

Вообще, по-настоящему, всерьез замечена европейцами (не считая литовцев, поляков и немецких рыцарей) Русь оказалась лишь в XVI веке, особенно когда началась Ливонская война. Внезапное появление на границе Европы и Азии единого большого могучего государства было встречено окрестными странами враждебно. (Такая же участь постигла внезапно возникшую в начале XVI века персидскую империю Сефевидов.) Неудивительно, что всю первую половину столетия для русских на один мирный год приходится два года военных. Эта неожиданность – появление на арене сильной независимой страны, имеющей свои интересы и притязания, шокировала, даже травмировала европейцев. Тогда же и выработалось их чрезвычайно устойчивое отрицательное отношение к России и русским – как к непредсказуемому, могущественному и опасному монстру. Обладающему вдобавок ярким своеобразием, противопоставляющим его привычному европейскому образцу, признанному эталону прогресса. «Россия – не Европа»: этот стереотип утвердился сразу по восстановлению русского суверенитета и благополучно дожил до наших дней.

Как получилось, что попытка вернуться в европейскую семью народов, произведенная спустя триста лет после того, как между Русью и Европой впервые упал своего рода «железный занавес», оказалась безуспешной? Почему у европейцев возникло стойкое – похоже, навсегда – представление о русских как о враждебных и неполноценных «других», «чужих»? Каковы характеристики, параметры образовавшейся между Европой и Россией пропасти? Какие исторические факторы обусловили такой результат?

Ответ на этот вопрос снова и снова возвращает нас к эпохе татарского ига, важнейшей для истории русского национального становления.

Русская нация – новый исторический феномен

Итак, перезапуск русского этногенеза приходится на XIII—XV вв. и заканчивается рождением русской нации в ходе обретения русскими своей суверенной государственности. Произошло, если можно так выразиться, пересоздание русского народа: Ордынская Русь принципиально, порой до неузнаваемости качественно изменила физическое и духовное содержание Киевской Руси. Преобразование которой в Русь Московскую сопровождалось потерями и приобретениями, раз и навсегда поставившими под сомнение европейскую идентичность русских.

Выше много говорилось о факторе татарского ига, его важнейшей роли в данном преобразовании. Иго отбросило нас на двести пятьдесят лет назад, катастрофически затормозило развитие, обрекло на догоняющий путь развития, выбило из семьи европейских народов, возможно, ухудшило физически (соматически, фенотипически) – с одной стороны. С другой – заставило вариться в собственном соку, как японцев эпохи Токугава, способствовало концентрации национальной самобытности, закалило национальный характер, укрепило архетипы.

Но иго было не единственным фактором, действовавшим в пользу возникновения русского национального государства – Московской Руси. Были и другие, о которых тоже нужно сказать.

1. Прежде всего следует иметь в виду фактор внутренний: рождение единого русского народа на смену конгломерату летописных славянских племен или еще более дробных субэтносов с местным (удельным) самосознанием типа «куряне», «тверитяне», «смоляне», «новгородцы» и проч. Именно в ордынский период произошло окончательное превращение слова «русский» из грамматической формы прилагательного – в так называемый субстантивный дериват, то есть – существительное, происходящее от прилагательного⁸⁰. (Об этом говорилось во «Введении». ) Недаром уже Иван Третий именует себя «Божьей милостью государь и великий князь Всея Руси». Свое юридическое и политическое завершение этот процесс обретет в царствование Ивана Четвертого Грозного.

Грамматическая метаморфоза – не пустяк, за ней просматривается грандиозный исторический и этнополитический факт: переход русского этноса от фазы племени и союза племен – к фазе народа. Причем, что очень важно отметить, народа государствообразующего. Которого в этом качестве никто никогда не мог и до сих пор не может подменить ни в древней Руси, ни в современной России. Что и засвидетельствовали поправки в нашу Конституцию, внесенные в 2020 году.

Согласно русской этнологической традиции государствообразующий народ – это и есть нация в наиболее точном смысле этого слова⁸¹. Таким образом, мы можем говорить о том, что из горнила татаро-монольского ига вышли одновременно русская нация и Русское национальное государство – Московская Русь. Здесь уместно сослаться на имперского дипломата Сигизмунда Геберштейна, который, описывая Московию эпохи Ивана III, Василия III и Ивана IV, отчеканил: «Каково бы ни было происхождение имени „Руссия“, народ этот, говорящий на славянском языке, исповедующий веру Христову по греческому обряду, называющий себя на родном своем языке Russi, а по-латыни именуемый Rhuteni, столь умножился, что либо изгнал живущие среди него иные племена, либо заставил их жить на его лад, так что все они называются теперь одним и тем же именем „русские“»⁸².

Следует вспомнить здесь слова одного из тех честных и мужественных историков, которые в годы полного господства интернационалистического режима коммунистов поднимали вопрос о становлении Русского национального государства и о формировании единой русской нации. Я имею в виду декана истфака ЛГУ профессора В. В. Мавродина, который верно отмечал:

«Достаточно беглого взгляда, брошенного на наши источники, – а они отражают мысли людей древней Руси, – достаточно даже поверхностного знакомства с древнерусскими преданиями, а они отражают идеологию народа, – для того, чтобы убедиться в том, насколько развито было у наших предков чувство единства народа, чувство патриотизма, любви к родине, само понятие родины, земли Русской, насколько большое всеобъемлющее понятие вкладывали они в слова «Русь», «Русская земля».

Яркими памятниками древнерусского патриотизма, отражающими чувство самосознания русского народа, являются и «Повесть временных лет» («Откуда есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити, и откуду Русская земля стала есть»), и «Слово о законе и благодати» митрополита Иллариона, и «Память и похвала» Иакова Мниха, и «Слово о полку Игореве», и другие жемчужины древнерусской литературы.

Они проникнуты чувством любви к земле Русской, они с гордостью говорят о своем русском народе, о его славных богатырских делах. Сознанием единства русской земли, единства русского народа от «Червенских градов» до Тмутаракани, от Ладоги и до Олешья проникнуты произведения «книжных» людей киевской поры»⁸³.

Кто ковал в ордынском горниле единую русскую нацию и Русское государство? На первый взгляд, основная роль принадлежит московским великим князьям, чья воля проводила политику «собирания земель». Некоторые историки не без оснований подчеркивают также роль ордынских ханов, благоволивших Москве, способствовавших ее возвышению⁸⁴, хотя конечный результат наверняка не входил в их намерения (да и поддержка Ордой московских князей была не постоянной, и в принципе ханы стремились не допускать усиления одних русских князей за счет других).

Но не подлежит сомнению и роль самого русского народа, опираясь на совокупную волю которого, московские князья проводили свою политику⁸⁵. Эта совокупная воля равно проявляла себя как на Куликовом поле, так и при покорении Новгорода или Смоленска, и при колонизации Севера и Урала, и т. д. А в дальнейшем именно русский народ (точнее – уже русская нация), размножаясь и расширяясь, двигался во все стороны света, преумножая территории своего расселения и подчиняя Москве разнообразных инородцев, как правило, не спрашивая их желания. Иногда этому способствовало государство, но народная инициатива часто шла впереди.

2. В связи со всем сказанным стоит и такой фактор, как сопротивление русского народа на всех уровнях – от простого народа до княжеской и великокняжеской власти – татарскому игу. Сопротивление, которое формировало и характер русского народа, и характер его государственности, и специфику расцвета русской духовности. Диалектический баланс русской истории в том и состоит, что сугубо отрицательная роль татарского ига уравновешивается сугубо положительной ролью противоборства с ним. От вооруженного (главнейшие, но далеко не единственные примеры – Куликовская битва и Стояние на Угре) до чисто ментального, выразившегося в религии и культуре.

3. Наконец, надо затвердить, что политическое единство (централизация) Руси под эгидой самодержавия на века стало единственной вполне успешной и действенной формой самоорганизации русского народа. Оно привело к такому положению вещей, когда любой исходящий из центра импульс, политический, религиозный или эстетический, вскоре доходил до всех границ страны. Это способствовало не только управляемости государством, но и выработке общерусских духовных стереотипов, в том числе формальных и неформальных нормативов в искусстве.

4. Весьма важный фактор – разрушение пресловутого «славянского единства», в ходе которого произошло решительное отделение русских от западных славян: поляков, литовцев (о славянской основе их этничности подробности ниже). Случилось необратимое выделение русских как этноса из славянского суперэтноса; выражаясь биологически, русские из подвида окончательно превратились в самостоятельный вид. Именно в те века, о которых идет речь, грань между литовцами и русскими, в былые времена почти незаметная, превратилась в жесткий рубеж. В первую очередь из-за выбора литовцами католического варианта христианства, что повлекло за собой резкое неравноправие православных подданных Литовской Руси и обусловило их тягу к Москве.

В этом не единственная, но очень важная причина того, что конфессиональная принадлежность у русских приобрела значение главного этнического маркера, подменив собой принадлежность собственно этническую, биологическую. Русская идентичность на века стала определяться не через кровь, а через веру, поставив именно вероисповедную границу в основополагающем разделении на «своих» и «чужих». Что не однажды в жизни сыграет с русскими дурную шутку.

5. Здесь необходимо полнее раскрыть фактор религиозный, сказавшийся в истории русской культуры двояко.

Во-первых, разделение церквей с течением времени, разогреваемое агрессией Запада против обескровленной татарами Руси, приобрело характер непроходимого водораздела. Обвинение в «латинской ереси» стало тяжким обличением не только церковного, но и светского, политического греха, обвинением в национальном предательстве. Православие, как уже отмечено, навсегда превратилось в важнейший маркер русской национальной идентичности.

Во-вторых, поскольку ордынские тяготы принципиально не затрагивали русскую Церковь, то ее контакты с Византией не прервались, служа каналом для проникновения на Русь духовных новаций от «греков», таких как исихазм и мн. др. Сохранялось влияние византийских духовных учителей как на богословие и литературу, так и на изобразительное искусство, долгое время продолжавшее византийские традиции.

Раскроем оба названных обстоятельства в плане их содействия становлению русской самобытности и «неевропейскости» – то есть, русской идентичности.

* * *

Первое. Вглядимся в разделение церквей, произошедшее в 1054 году. Оно свидетельствует о том, что с указанного момента Киевскую Русь уже нельзя считать органичной частью тогдашнего европейско-христианского мира.

Еще до разделения на Руси обращалось обличительное послание митрополита киевского Льва (992—1007), в котором он критиковал «филиокве», опресноки и прочие латинские обычаи, хотя и без анафемы, резких выражений или укоризны⁸⁶. После того, как разделение состоялось, русская церковь заняла еще более определенную и жесткую позицию. «Слово» о вере христианской и латинской, с которым выступил игумен Киево-Печерского монастыря Феодосий (ум. 1074), именуемое также его завещанием, гласило: «Вере латинской (католической) не приобщайтесь, обычаев их не придерживайтесь, причастия их бегайте и всякого учения их избегайте и нравов их гнушайтесь… Ибо нет иной веры, лучшей, чем наша чистая и святая Вера Православная. Живя в этой вере, не только избавишься от грехов и вечной муки, но и станешь причастником вечной жизни и без конца будешь радоваться со Святыми. А живущие в иной вере: в католической, или мусульманской, или армянской – не увидят жизни вечной». Когда около 1089 года в Киев к митрополиту Иоанну прибыло посольство антипапы Гиберта (Климента III) в поисках союза, тот ответил письменным обличением заблуждений латинян и указал, что выдавать княжеских дочерей замуж в народы, причащающиеся пресным хлебом – дело языческое, достойное церковного наказания. А в 1104 г. киевский митрополит Никифор заявил, что православные с католиками не должны вместе ни пить, ни есть (в самом крайнем случае за отдельными столами и из отдельной посуды), ни даже здороваться.

Многие иерархи на Руси были греческого происхождения и ориентировались на позицию Константинополя, но это не отменяет факта: не только они, а и вся русская церковь в целом отвернулась от Рима.

В чем дело? Почему для русских оказалось непримлемо латинское новшество? Потому что в нем выразилось именно правовое, точнее правоцентристское мышление Запада. Которому испокон веку принципиально противостояло вероцентристское мышление русских, что отразилось даже в названии одного из самых первых наших литературных памятников – «Слове о законе и благодати» митрополита Иллариона, где новозаветный феномен Благодати (милости Божьей) абсолютно превознесен над ветхозаветным феноменом Закона (формальной богобоязненностью).

Тут уместно вновь указать на правовой нигилизм – второе принципиальное отличие, наряду с вероцентризмом, русской ментальности от западной. И это не должно удивлять: Запад стоял и стоит на традициях римского права, а Русь прошла мимо, не затронутая ими.

Между тем, пронизанность европейцев идеей права судьбоносно проявилась в западном христианстве. А именно: некоторые католические духовные авторитеты, начиная с VI века, стали время от времени добавлять в христианский Символ веры идею о том, что Святой Дух исходит-де не только от Бога-Отца, но и от богочеловека Иисуса Христа (в то время, как еще на Никео-Цареградском соборе в 381 году была утверждена формула Символа веры, согласно которой исхождение Святого Духа есть исключительная прерогатива Бога-Отца). Эта идея выражалась латинским словом «филиокве» – «и сына» – и, постепенно все более утверждаясь (еще папа Лев III заявил в 808 г., что она более соответствует западной традиции), была, наконец, закреплена в Риме во время торжественного пения Символа веры на коронации германского императора Генриха II в 1014 году. Таким образом западная Римо-католическая церковь «утвердила в правах» богочеловека против Бога – и сына против отца, поправ одновременно как небесную, так и земную естественные иерархии.

Восточная, православная, церковь наотрез отказалась принять это нововведение, а в 1054 году обе церкви уже анафематствовали друг друга по данному поводу, что и вошло в историю под именем «разделения церквей».

Православная церковь прежде и теперь полагает «филиокве» самой главной ересью католиков: еще Константинопольский собор в 867 г. отлучил папу римского от церкви как еретика именно за эту формулу. РПЦ вполне унаследовала такое же отношение к «филиокве». И для русских православных людей эта католическая идея, со всеми своими антропоцентрическими производными («правами человека», «диктатурой меньшинств», «ювенальной юстицией» и вообще «религией человекопоклонства»), навсегда осталась глубоко чужда. А ведь религиозные константы всегда находят свою светскую проекцию. Экзистенциальное расхождение России и Европы было предопределено названными обстоятельствами.

Таким образом, самоизоляция Киевской Руси от Европы, весьма решительная и последовательная, началась в XI веке, еще до татар, распространяясь более и прежде всего на духовную область. Инициировала этот разрыв русская церковь, но не только она: духовную цензуру проводила и княжеская власть⁸⁷.

Глубочайшая пропасть между русским и западным духовным миром ярче всего отразилась в то время в книжном репертуаре. У всех историков древнерусской книжности царит более-менее единое мнение: «Переписывались практически только священные и богослужебные книги, святоотческая и богословская литература и т. п. А вот богатая светская литература Византии, продолжавшая традиции античной, за немногими исключениями не дошла до восточных славян, что характерно»⁸⁸.

Если так ограничивалась даже византийская литература, то что говорить о латинской, переводы с которой имелись лишь в виде исключений⁸⁹. А между тем, международным языком науки к этому времени уже прочно стала латынь, которая с раннего средневековья была основной основ школьного образования во всех странах Запада⁹⁰. Однако именно переводы с латыни – «наречия ересиархов» – на православную Русь не шли. Огромный пласт знаний отсекался от русского читателя по соображениям религиозной гигиены.

Эта особенность бьет в глаза при сравнении репертуара русских манускриптов и современных им западных инкунабул XV века. В последнем случае научная, познавательная литература занимает гораздо больше места: свыше 30% наименований против 2,7%, разница более чем десятикратная. Отмечается также отсутствие на Руси образовательных центров, развивающих светские науки, просвещение. Эти обстоятельства уже никак не спишешь на татарское иго: никакие татары не мешали Новгороду, Пскову или Хлынову (Вятке) завести свои книгопечатни и университеты, однако этого не произошло даже в зародыше.

Итак, уже Древняя (Киевская и Ордынская) Русь онтологически отличалась от современной ей Европы. Первейшее принципиальное отличие Древней Руси от Западной Европы и даже от Византии состоит в ее сугубом вероцентризме и недооценке позитивных знаний. Все это сохранится и в дальнейшем. Русский массовый человек и сейчас живет не столько умом, сколько душой и сердцем, а пуще всего – своими мечтами и фантазиями.

* * *

Второе. Несколько предварительных слов о византийском влиянии.

Как известно, вместе с православной верой очень многие важнейшие составляющие культуры – книжность, архитектура, фреска, мозаика, иконопись и др. – явились к нам из Византии.

Здесь уместно провести аналогию с Японией, в которую в IX веке из Китая проник буддизм, а вместе с ним – искусство резьбы по камню, кости и дереву, бронзовое литье, вышивание шелком, а в дальнейшем фарфор, перегородчатая эмаль, бумагоделание и книгопечатание и т. п.

В том и другом случае религия явилась агентом и проводником культуры. В том и другом случае оригинальная местная этническая интерпретация сильно видоизменила как вероисповедные особенности, так и характеристики искусств и ремесел. Этничное онтологически первично, поэтому оно всегда неизбежно пробивает себе путь через все заимствования, создавая национальный язык, национальную веру и культуру.

В нашем случае переход от заимствованного искусства к национальному был более всего обусловлен экзистенцией Ордынской Руси, во-первых, и падением Византии, во-вторых.

С одной стороны, как уже показано, под игом сразу же произошло тотальное и существенное обрушение культуры, во многом завязанной на византийскую традицию. Но затем и сама по себе византийская традиция, долгие века определявшая русское иконописание и церковную архитектуру, постепенно видоизменялась, ее авторитет слабел. Отчасти это было связано с неуклонной деградацией Византийской империи, ярко проявившейся уже в XIII веке (взятие Константинополя крестоносцами в 1204 году и первая уния с Римом 1274 года) и закончившейся заключением второй унии в 1439 и взятием турками Константинополя в 1453 году. Византия как духовная доминанта мирового масштаба вначале откровенно скомпрометировала себя, а затем и вовсе рухнула у всех на глазах, и Константинополь, ставший Стамбулом, не мог более играть роль наставника для Московской Руси.

С другой стороны, по мере выхода из-под ига, по мере создания централизованного русского национального государства в творчестве русских мастеров искусства все сильнее проявлялись черты национального характера, национального представления о прекрасном, о гармонии, о должном, добром и истинном. Закалялся национальный характер, вызревали и укреплялись национальные архетипы, концентрировалась национальная самобытность. Происходило духовное созревание, возмужание русского народа, прошедшего через века изоляции и борьбы с тяжелейшим инородческим игом, закаленного созданием собственного национального государства и своим преобразованием в единую нацию. Это созревание более всего выражалось через культуру – литературу, искусство.

Конкретизируем сказанное.