Народу на набережной прибавилось, здесь было больше пространства и как будто больше воздуха; вода канала играла бликами на гранитных плитах и я вдруг поймал себя на детской улыбке предчувствия чуда; потом я пытался её повторить, но у меня ничего не получалось. Вы сейчас поймете почему.
Навстречу нам по мосту, тоже прикрываясь от солнца зонтиком, шла молодая женщина. Её увидев, Эльза почему-то нахмурилась, заговорила быстрее и придвинулась ближе. Что заметила она в этой даме, какую опасность для себя неожиданно почувствовала, не знаю.
Но в этот момент я словно прозрел и узнал идущую навстречу мою Иду! Её, прекрасную и семнадцатилетнюю, какой я видел её в последний раз 10 лет назад. Конечно, в нашем местечке женщины никогда не носили таких платьев, о модных шляпах и речи быть не могло, но сейчас все это ей очень шло. На меня опять взглянули полные жизни глаза; хорошо, что её прекрасные, вьющиеся волосы были убраны под шляпку, иначе я бы умер прямо сейчас у этого моста. Вот как долго оказывается живет в нашей памяти и в сердце то, что делает нас лучше и приходит к нам порой для чего-то – может быть предостеречь, может быть просто порадовать, попрощаться навсегда или пообещать что-то…
Мост был очень узок, ей уступали дорогу, а она не могла решиться перешагнуть через небольшую лужу у края моста и остановилась на секунду. Этот миг я буду помнить до смертного часа – она мне улыбнулась. И улыбка была такая знакомая, вот бы ещё услышать её голос! Вместо этого я услышал смех пробегавших мимо мальчишек и это точно спасло меня от удара.
Ида, спасибо тебе, что мы снова увиделись через столько лет, что ты из своего далека дала мне возможность вновь любоваться тобой, подарила надежду и силы пережить то многое, что принесёт нам будущее. Получается, ты дала мне больше тепла, чем смог дать тебе я, и в этом вся ты, Ида!
А когда я уже проходил по мосту мои глаза сами закрылись от счастья, потому, что особенно теплый солнечный луч коснулся моей щеки и я знал, что это была её рука....
––
Из письма Анне-Марии Алатао ее брату Тимо Хисса из Гельсингфорса на Архипелаг:
"… хочу рассказать тебе ещё немного о здешних событиях. Ты знаешь, дорогой брат, что если у нас что-то происходит, то обсуждается потом долго и обстоятельно. Так вот, я уже писала тебе, что господин Коскинен, хозяин магазина где я работаю, все таки умер. Хороший был человек этот Коскинен, слова дурного о нем никто не скажет. И дело своё знал, и о нас заботился – зимой всегда на складе печка топилась и жалованье аккуратно выплачивал. Теперь, когда душу его прибрал Господь, за порядком в магазине следит господин Юкка Саволайнен. Он у прежнего хозяина в управляющих ходил. Этот Юкка человек тоже очень хороший. Магазин при нем работает исправно, но мы всё же с волнением ждали приезда нового хозяина. Боюсь я этих неожиданных перемен, пусть уж лучше все идет своим чередом, верно? А вчера наконец они приехали. Из самого Пиетари! Интересно было на них посмотреть!
Господин управляющий сказал нам, что дело теперь принадлежит племяннице покойного, госпоже Эльзе Штидт. Я ее видела, милая женщина, но все больше молчит. Одета она немного чудно, не по- нашему как-то, но я не буду тебе писать об этом, то дела наши женские. С мужем она приехала сюда, наверное здесь и останутся – квартира ей досталась от дяди большая и в хорошем месте.
Письмо это ты получишь, я думаю, нескоро. Потому что, знаю, до почты от тебя далеко, когда ещё туда доберешься на своей лодке. Было бы славно, если бы ты приехал встретить Рождество с нами. Я испеку твой любимый пирог! Мой муж тебе кланяется.
Любящая тебя твоя сестра Анне-Мария Алатао (Хисса).
5 октября 1912 года"
-–
Из письма Эльзы Шмидт подруге Марии Звягинцевой из Гельсингфорса в Петроград.
"…Дорогая моя, как же изменилась моя жизнь! Когда мы приехали сюда три года назад мне казалось, что ничего у меня не получится и со страху хотелось бежать обратно. Слава Всевышнему, мы набрались терпения и повременили. Мой дорогой Отто поддерживал меня все это время; вообще он раскрылся со стороны необычайной. Я и раньше ценила его прекрасную душу и все усилия сделать нашу жизнь счастливой. Теперь же он взял на себя все мои дела – бухгалтерия, контракты, какие-то банковские ссуды…, словом, все то чего я так боюсь и в чем совершенно не разбираюсь. И при этом, хоть мы и говорим прекрасно по-немецки, оказалось, что для успеха в делах в нынешнее военное время этого лучше избегать. Ну, ты меня понимаешь… К моему удивлению, уже сейчас Отто неплохо владеет финским и шведским, и у нас много друзей среди здешних коммерсантов.
Я тоже уже настолько освоилась в городе, что часто и с удовольствием бываю в театре. Кстати, весьма недурном по теперешним неспокойным временам....
....Ты наверное думаешь, что здесь в Гельсингфорсе и одеться-то со вкусом негде? Обрадую тебя, модные французские журналы, не смотря на эту ужасную войну, попадают сюда через Стокгольм наверное быстрее, чем в Петроград.
О местных портных могу сказать только хорошее: аккуратны и весьма хороши в своем ремесле. Да и берут подешевле, чем в столице…
23 октября 1915 года"
-–
Дневники Рабиновича.
«…В минуты слабости, в минуты для мне непростые, я часто вспоминаю слова одного хорошего человека. Однажды, в такой же печальный день, он сказал, разглядывая на свет вино в бокале:
– Загляни в свою душу и спроси себя, Натан: "Что ты чувствуешь? Подумай и скажи это вслух, хоть мне, хоть в пустоту. И ты поймешь, что с тобой происходит. Проговорив себя, назвав по имени свою боль, ты будешь знать откуда исходит опасность и поймешь как ей противостоять…"
Спасибо тебе, Марк. Вот как раз сегодня твой совет оказался кстати. Или как это по-русски? Я стал забывать некоторые слова…