– Благодарствуем, ваше величество, – чернявый в пояс поклонился Увиллу, и остальные, которым, похоже, очень хотелось вновь бухнуться на колени, всё же решили повторить вслед за старшим.
– Однако же мне сообщили, что вы разобрали свои жилища?
– Точно так, государь, – самодовольно ухмыльнулся чернявый.
– А что ж у вас, мужички, жёны али детки имеются? – Увилл продолжал использовать простонародный сленг, как он делал, бывало, ещё во времена своей «битвы за Духовицы».
– А как же, государь! И жёны имеются, и детками Арионн Благословенный не обделил!
– Так где же тогда ваши домочадцы сейчас живут?
– Поди землянки вырыли, – пожал плечами чернявый. – Аль в хлевах…
– То есть вы обрекли своих детей на то, чтобы жить в норах, как какие-нибудь палатийцы15? – Увилл весьма натурально изобразил гнев, заставив мужиков побледнеть.
– Да они-то ведь людишки привычные, государь-батюшка… – запинаясь начал оправдываться чернявый.
– А я, стало быть, по-вашему, неженка пуще ваших жён и детей, сызмальства привыкший к хоромам? Да будет тебе известно, мил человек, что я с четырнадцати лет хожу в военные походы, где мне приходилось спать, положив голову на мешок и укрывшись плащом от дождя!
– Но государь-батюшка…
– Не перебивай! По-твоему, коль я благородных кровей, так мне для жизни нужно что-то иное, чем твоим детям? Другой хлеб, другая вода? Скажи-ка мне, неужто для тебя какой-то барин важнее собственных домочадцев? Неужто ты готов обречь их на смерть, лишь бы угодить лорду? Или так ты показываешь свою преданность мне? Но посуди сам – если ты вот так запросто предал самых дорогих и близких тебе людей, как я могу быть уверен, что следом ты не предашь и меня?
Несчастные мужики крупно дрожали, не на шутку испуганные таким поворотом. Почти все они опустили лица, кто-то, не скрываясь, плакал. Лишь чернявому здоровяку ещё хватало духу не отводить лица от короля, но и он был бледен, словно полотно.
– Я хочу построить королевство, в котором все будут жить одинаково счастливо – и баре, и колоны. Пойми, парень, покуда ты сам не зауважаешь себя, этого не сделает никто вокруг! Твою жену и твоих детей даровал тебе сам Арионн, и отрёкшись от них, ты отрёкся и от самого Белого бога!
– Но так ведь и вас, государь-батюшка, даровал нам сам Арионн-милостивец, – сипло начал оправдываться мужик. – Простите, если чем обижу, да только баб да детворы у нас полным-полно, и всё новые нарождаются, а вот король – он один такой! Ни прадед прадеда моего, ни его прадед не видали королей, а коли что случись с вами – так, поди, и внуки моих внуков не увидят!
Увилл что было сил стиснул челюсти, чтобы удержать улыбку. Глядя на своего короля, сохранили строгие мины и стоящие тут же дворяне, хотя они, похоже, давно разгадали игру Увилла.
– Когда король Вейредин шёл через Аментар, ему иногда приходилось голодать. Многие зажиточные люди видели в нём лишь одинокого бродягу и не хотели бросить ему даже краюхи хлеба. Но одному бедняку Арионн явил в видении, кто пройдёт мимо лачуги его, и когда Вейредин, шатаясь от голода, брёл по дороге в тех местах, бедняк вышел и вынес ему кусок хлеба и воды. Бог-король с благодарностью принял хлеб, съел его без остатка, но не насытился. «Не найдётся ли у тебя ещё немного хлеба, добрый человек?» – спросил он. «Не взыщи, боже, но это был последний кусок хлеба в моём жилище. Он предназначался моему сыну, который сейчас в поле, и другой пищи у меня нет…» – отвечал ему бедняк.
Все – и дворяне, и простолюдины – затаив дыхание, слушали своего короля. Увилл умел рассказывать так, что буквально завораживал слушателей. Он любил рассказывать притчи из жизни короля Вейредина в том числе потому, что они были просты для понимания и всегда производили неизгладимое впечатление.
– Когда Вейредин услыхал, что невольно съел последний кусок хлеба, предназначавшийся ребёнку, он так разгневался, что, не сдержавшись, дал бедняку пощёчину. «Ты обрёк на голод своё единственное дитя, глупец, и сделал меня невольным соучастником этого!» – вскричал он и заплакал. «Но Арионн открыл мне, кто ты, боже, и я считал своим долгом накормить тебя!». «Запомни, что прежде всех других людей ты должен любить своих родных! Ибо если их ты не любишь всем сердцем, то как можешь любить других?». И тогда заплакал также и бедняк, осознав, что совершил.
Увилл обвёл взглядом зачарованных слушателей и вновь посмотрел на чернявого мужика, из глаз которого теперь тоже текли слёзы.
– Вейредин тогда, увидев, что бедняк всё осознал, помолился Арионну, и тот сотворил чудо. Гороховая лоза внезапно появилась из земли и оплела покосившуюся лачугу бедняка. И на ней было полным-полно стручков со спелым горохом. И как только бедняк срывал стручок, на его месте тут же вырастал новый. Теперь семья этого доброго человека не знала бед и лишений. А бог-король Вейредин зашагал дальше, поскольку ему предстояло ещё сразить злого короля Аментара и спасти все народы Паэтты.
Увилл замолчал, и на некоторое время над лагерем повисла тишина. Казалось, слушавшие его люди не в силах пошевелиться, настолько они погрузились в повествование. Наконец пошевелились дворяне, первыми сбросившие с себя этот удивительный дурман. Чернявый мужик стоял, и по его щекам текли слёзы. Наконец он вздохнул так, словно до тех пор не дышал, утёр лицо грязной ладонью, и проговорил:
– Простите меня, батюшка-государь. Теперь я осознал то, что сотворил, прямо как тот бедняк.
– Вот и славно. Но поскольку я не столь великодушен, как король Вейредин, то я всё-таки накажу вас, мужички.
Простолюдины печально вздохнули, но на их лице читалась готовность принять кару от своего короля.
– Сдаётся мне, что вы просто хотели отдохнуть от своих домочадцев тут, спровадив их в лесные землянки, – Увилл хитро́ улыбнулся. – Так вот, моё наказание заключается в том, что вы приведёте сюда своих жён и детей, чтобы они перезимовали в лагере!
Первым рассмеялся Гардон, за ним подхватили другие. Этот смех не только не разрушил ту невероятную атмосферу, что создал Увилл своим повествованием, а скорее даже ещё более усилил её. И потому мужики с облегчением расхохотались вслед за барами, нисколько не стесняясь этого.
– Но, государь, тут же не хватит места! – глядя на Увилла глазами, полными обожания, вскричал чернявый.
– Не хватит места? – с деланым изумлением ответил тот. – Да только в одной этой хате можно положить три десятка воинов! Ты бы видел, приятель, как мы ночуем во время военных походов! Прижимаясь друг к дружке, чтобы согреться. Также можем спать и тут – прямо на полу! Заодно и дров сэкономим! Да и к тому же нам тут совсем не помешают стряпухи да швеи! И вам, глядишь, будет не так скучно-то зимними ночами! – и он весело подмигнул колонам.
Это внезапное завершение столь пафосного и нравоучительного рассказа о Вейредине пришлось по душе всем присутствующим, так что новый взрыв хохота сотряс притихший осенний лес. Увилл ухмылялся, довольный собой. Он знал, что эти бородатые простаки ещё не одну сотню раз будут пересказывать эту историю и друг другу, и всем встречным, а потому можно было надеяться, что однажды и она станет частью той легенды, коей он надеялся со временем овеять свою фигуру.
По крайней мере, теперь он мог быть уверен, что эти несколько простых мужиков с радостью дадут снять с себя кожу живьём ради него. Он действительно словно бы создавал новую религию, и сегодня заполучил несколько верных и истовых адептов.
– Странно, – тем временем шепнул ему подошедший Гардон, с лица которого всё ещё не сходила весёлая улыбка. – Я читал книгу о Вейредине, и не припомню такой притчи.
– Значит, мы впишем её туда позже, – усмехнулся Увилл.
Глава 26. Стратегия
Боргу Савалану невозможно было не посочувствовать. В ситуации, в которой он оказался, каждый шаг, казалось, вёл в неверном направлении. Что бы он ни сделал, он лишь усугублял кризис, возникший в домене Колиона.
Учитывая, что многие амбары были основательно подчищены, ему спешно пришлось организовать «досбор» оброка, что не могло не вызвать раздражения податных сословий. И попытки перевалить вину на Увилла, мол, это он забрал всё зерно, не подумав о вас, нисколько не помогали делу. Любая хула в адрес обожаемого короля лишь подогревала недовольство.
Дошло до того, что в одной из деревень смерды напали на сборщиков оброка, забив до смерти одного из них. Лишь убив троих смутьянов и повесив ещё пятерых, удалось угомонить мятежников. Однако не было никакой гарантии, что подобное не повторится вновь. Селяне явно давали понять, что не признают власть нового лорда.
И это, признаться, обескураживало. Никогда прежде такого не было. Как правило, земледельцам было глубоко плевать на то, кто был лордом их домена, поскольку любая его замена ни коим образом не сказывалась на уровне жизни бедноты. Дворянство ещё могло искать какую-то выгоду, плести интриги, живо интересоваться политикой, но для простолюдинов это всё было слишком далеко. Однако не в этот раз. Низшие сословия проявляли какую-то неслыханную ранее политическую активность – они, конечно, редко отваживались на открытое неповиновение, но мелкий саботаж или хотя бы просто дерзкие речи и вызывающие взгляды вдруг стали обычным делом в домене Колиона.
Всякий раз, когда сборщики подати, усиленные небольшими отрядами, начинали слишком уж лютовать, угнетаемые ими люди с мрачной и тихой злостью сулили им кару от короля Увилла. Мол, он не позволит так измываться над его народом. Так что хотя запасы зерна постепенно и пополнялись, но ситуация в домене становилась всё более пожароопасной.
Была и другая проблема. Полностью лишённый знати Колион походил на тело, из которого вынули все кости. Естественно, новый лорд должен был каким-то образом решать эту проблему, а поскольку ничего подобного прежде не бывало, то приходилось изобретать решение прямо на ходу.
В конце концов Давил Савалан предложил своё решение. Он просто повелел своим вассалам направить в Колион по одному сыну, дабы те сделались вотчинниками тамошних земель. Это решение, говоря по правде, оказалось довольно спорным. Во-первых, многим из новых баронов Колиона не исполнилось и двадцати лет, и далеко не все они были готовы к внезапно взваленной на них ответственности. А во-вторых, это вызвало небольшой кризис в домене Латиона, где многие вассалы враз лишились своих наследников, который должны были перенять наделы после их смерти, и это вызывало множество неприятных вопросов.
В общем, Увилл мог радоваться – он внёс в привычную и устоявшуюся систему такую сумятицу, что одно лишь это уже поставило всю наработанную веками стабильность под угрозу. Домен Колиона грозил превратиться в гнездо смутьянов и источник потрясений на долгие годы. Люди, жившие тут, словно охмелели, хлебнув тех благ, что дал им король Увилл, и теперь, кажется, были готовы на большее, чем тихие жалобы по поводу слишком больших податей.
Ещё больше беспокойства внушал, конечно, сам исчезнувший король. Благо бы, Увилл исчез один, отправившись зализывать раны куда-нибудь подальше от своего позора! Так ведь нет – он прихватил с собой всех дворян, а также, как выяснилось, некоторых ремесленников, особенно – кузнецов. Кроме того, весьма красноречивым было исчезновение арсеналов как самого Колиона, так и удельных замков. Тут уж даже самый оптимистичный идиот заподозрил бы неладное!
Зима, накрывшая мрачный лесистый домен, на время притушила страсти, но не избавила лорда Борга от тревог, лишивших его покоя и сна. Он понимал, что вслед за зимой придёт весна…
***
В лагере Увилла было многолюдно. Всё ещё гремели топоры – это возводились последние постройки и доводились до ума уже отстроенные. Этот задорный шум здорово контрастировал с величавым молчанием бескрайнего леса вокруг. Увиллу нравилось тут, хоть и приходилось делить комнату с двумя десятками человек.
В лагере было вдосталь еды и воды, а уж дров и вовсе не считали, так что очаги пылали жарко, похлёбка варилась вполне вкусная и сытная, да и спалось в бревенчатых хатах, пропитанных въевшимся в дерево запахом дыма, отменно. Наконец настала настоящая зима, и всё вокруг было укрыто снегами. Лагерь превратился в изолированный уголок, почти полностью отрезанный от окружающего мира. Лишь изредка сюда приходили охотники, чтобы поделиться свежими новостями. Впрочем, Паэтта впала в зимнюю спячку, так что новостей почти не было.
С особым удовольствием Увилл узнавал о том неудобном положении, в котором оказался Борг. Кажется, он перенёс всю ненависть, что питал когда-то к Даффу, на его сына. И, к радости беглого короля, новый лорд Колиона допускал ровно те промахи, на которые Увилл и рассчитывал. Точнее, это нельзя было назвать промахами – Борг делал ровно то, что сделал бы на его месте любой, но это было именно то, что нужно.
– Население домена не примет нового лорда, – с удовлетворением разглагольствовал Увилл. – Этот недотёпа удвоил оброк. Селяне уже ропщут, а если мы проведём работу, вполне смогут взяться за оружие! Пока что всё идёт очень и очень хорошо, но это не значит, что эту зиму мы проведём праздно! Нам предстоит огромная работа, господа! Прежде всего, мы должны создать широкую сеть шпионов.
– Нет лучше шпиона, чем трактирщик, – усмехнулся Гардон.
– Я тоже так думаю, – согласился Увилл. – Нам необходимо договориться с как можно большим количеством хозяев харчевен, трактиров и постоялых дворов. Все новости Союза циркулируют через них. Не говоря уж о том, что они будут отличными посредниками между нами и жителями. Например, вербовка новых бойцов.
– Большую ли армию вы желаете создать, ваше величество? – поинтересовался Корли.
– Чем больше, тем лучше, друг мой. Рано или поздно настанет момент, когда нам предстоит выстоять против целой коалиции доменов. Для начала я предполагаю достичь численности, скажем, в три тысячи клинков.
– Три тысячи??? – потрясённо воскликнул Корли, а с ним и почти все остальные присутствующие. – Но где же мы разместим такое количество людей? И чем мы будем их кормить?
– Мы расширим лагерь, господа, – невозмутимо ответил Увилл. – То, что мы видим сейчас – это всего лишь временное убежище, чтобы переждать зиму. Мои придворные зодчие уже ведут подготовку к строительству. Вот увидите, когда-нибудь здесь будет целый город16!
– И что же – мы разобьём здесь поля?
– Это военный лагерь, Гардон. Если руки наших воинов будут постоянно иметь дело с мотыгами, они не смогут достойно овладеть оружием. Нас будут кормить селяне. Уверен, они с радостью будут передавать нам часть своего урожая, пусть даже и в ущерб Боргу. Кроме того, никто не мешает нам совершать набеги на самозванцев, занявших ваши замки.
– О, это мы сделаем с превеликой радостью! – ухмыльнулся Корли.
– Так что не беспокойтесь, господа, с голоду мы не умрём. И три тысячи мечей – это лишь начало. Если мы хотим сокрушить Стол, нам нужно, по крайней мере, в десять раз больше.
– Где же мы возьмём такую силу?.. – потрясённо покачал головой Корли.
– Где угодно. Весь Союз доменов в нашем распоряжении. Мы разошлём сотни людей, которые будут вербовать в деревнях самых сильных и отважных мужиков. Да и в любом случае у нас будет преимущество над другими лордами. Ведь почти всё их ополчение – это прежде всего пахари, и уж потом – воины. Мы же создадим войско из бывших пахарей, которые будут только лишь воинами! Мы обучим наших бойцов всему, что знаем сами. Мы вооружим их лучшим оружием, какое сумеет раздобыть. Поверьте, господа, через два-три года нам не будет страшна ни одна армия Паэтты, за исключением, разве что, саррассанской!
– Мне по душе такие масштабы! – молодецки ухмыльнулся Корли, уже предвкушавший, как он возглавит армию в тридцать тысяч клинков.
– Но для того, чтобы люди пошли в наше войско, мы должны убедить их, что сражаемся за их интересы, – продолжал Увилл. – Мы должны сделаться защитниками простого народа. Мы могли бы отбивать часть собранного оброка. Что-то оставим себе, но остальное – вернём людям. Пока что мы станем действовать только в нашем домене, но потом, я надеюсь, у нас будет достаточно отрядов, чтобы расширить зону действия.
– Но оброк собирают лишь осенью, – резонно возразил Гардон. – Что же мы будем делать в остальное время?
– Бороться с несправедливостью, – несколько пафосно ответил Увилл. – Всегда есть кто-то, кого угнетают. Мы должны сделать так, чтобы простолюдины по крайней мере верили в то, что мы способны их защитить. Да, мы не поспеем везде и всюду, но главное – сохранять надежду людей. Даже если мы среагируем в одном случае из сотни – этого будет достаточно, учитывая, что весть об этом разнесёт наша сеть трактирщиков.
– Я знаю, что нужно сделать! – просияв, воскликнул Гардон. – Мы должны создать некий знак, который станет символом призыва о помощи. Знак, увидев который, наши соглядатаи поймут, что люди нуждаются в нас. Знак, который будет настолько прост, что его сможет нарисовать на стене своей хижины даже неграмотный холоп.
– И этот знак станет символом нашего движения! – Увилл был настолько восхищён идеей, что даже хлопнул себя по бедру. – Видя этот знак, сторонние люди начнут интересоваться, что он значит, и тем самым также узнают о нас! Знак, который заставит трепетать сердца наших врагов! Благодарю, друг мой! Эта идея без преувеличения гениальна!
Действительно, Увилл был абсолютно впечатлён простотой и действенностью данной идеи. Мы уже знаем, сколь он любил символизм. Мы знаем, что отчасти он лишь играл роль доброго короля Увилла, поскольку в глубине души ему было плевать на всех, кроме самого себя, и в этом Давин был прав. И, как актёру, Увиллу нужны были соответствующие декорации. Этот знак, который в сознании масс может приобрести почти мистический смысл, делал всю его затею куда более эффектной, а значит – особенно привлекательной для самого Увилла.
– Может быть, будем использовать для этого руну «У», первую руну вашего имени, государь? – предложил кто-то.
– Никаких рун! – резко возразил Увилл. – Эту руну прочтёт и поймёт один человек из тысячи! Нужно что-то настолько простое и понятное, что не вызовет никаких вопросов даже у самого безграмотного деревенского дурачка!
– Корона! – и Гардон в воздухе пальцем начертил три зубца. – Просто и понятно!
– Гардон, вы гений! – воскликнул Увилл. – Это именно то, что нужно! Корона, символ короля! Пусть знают все, что король вернулся!
Дружный восторженный рёв сотряс комнату. Это была минута восторга, когда у каждого сложилось ясное ощущение, что у них всё получится.
– Я хочу, чтобы через пару недель об этом судачили в каждом трактире, в каждой деревушке! – горячо заговорил Увилл. – И пусть говорят о том, что в какой-то деревне это уже сработало! Если у нас всё получится, вскоре все стены домов покроются коронами!
– А, может, действительно совершим набег? – предложил барон Балтон, чей родовой замок стоял не далее как в двадцати – двадцати пяти лигах отсюда, и которому, вероятно, не давала покоя мысль, что теперь там сидит какой-то латионский сосунок.
– Пока рано, – покачал головой Увилл. – Наше первое появление должно быть эффектным и эффективным, иначе мы превратимся в посмешище. Эту зиму мы потратим на то, чтобы сколотить отряд хотя бы в три-четыре сотни мечей и как следует обучить их. Вот тогда-то можно будет произвести впечатление! А пока пусть за нас повоюют трактирщики!
Увилл рассмеялся, и бароны рассмеялись вслед за ним. Действительно, людская молва могла превратить их в героев-победителей и без необходимости делать настоящие набеги.
***
Через несколько дней лагерь заметно опустел. Можно сказать, что здесь остались лишь простолюдины, занимающиеся постройкой и расширением, сам Увилл да несколько его самых преданных людей. Ещё недавно здесь находилось почти две сотни человек, теперь же осталось не больше семи десятков. Все остальные направились по дорогам во все уголки домена Колиона, а также в приграничье соседних доменов.
Для Увилла это было уже привычным делом. Мы помним, что подобным образом он действовал, ещё будучи лордом Колиона. Под видом торговцев его люди разъезжались, разнося новые легенды о короле Увилле, словно синивицу. Кроме того, они должны были договариваться с трактирщиками – хитрым и продажным народцем, привыкшим иметь дело с разного рода разбойниками. В данном случае приходилось надеяться на то, что идеи Увилла о государстве без границ, без многочисленных поборов со стороны мелких дворянчиков, а также перспектива повышения общего уровня благосостояния населения, что благотворно скажется и на кубышках самих трактирщиков, всё же заденет самые тонкие струны этих достойных господ.
Конечно же, тайну расположения лагеря нельзя было доверить первому встречному. Было оговорено, что трактирщики, коим отводилась также и роль возможных вербовщиков, будут лишь направлять волонтёров поближе к окрестностям лагеря в деревни, находящиеся от него в пяти-десяти милях. А уж там их будут «подхватывать» надёжные люди и сопровождать до места.
Задумка со знаком-короной тем временем зажила уже собственной жизнью. По чьей-то инициативе добровольцы, отправляющиеся на задание, вдруг массово решили нанести этот сакральный знак на себя, чтобы, с одной стороны, ощущать сопричастность к творящейся истории, а с другой – убеждать тех же самых трактирщиков в том, что они действительно «государевы люди».
Тут же нашлось несколько умельцев, которые при помощи иглы и сажи стали наносить небольшие короны на предплечья своих товарищей чуть пониже локтя. Не прошло и двух дней, как уже весь лагерь красовался свеженаколотыми татуировками трезубого знака. Конечно, в этом была опасность – позднее, когда знак Увилла станет широко известен, человека с такой татуировкой вполне может ожидать смерть. Однако все с какой-то залихватской радостью шли на этот риск. Это был своеобразный вызов Столу и, пожалуй, многие из этих людей действительно с радостью согласились бы на такую смерть.
Самому же Увиллу оставалось только радоваться тому, как быстро обрастает необходимыми атрибутами его культ. Теперь он действительно всё чаще задумывался о том, что было бы совсем неплохо, если бы и его, подобно Вейредину, провозгласили аватаром самого Арионна.
Постепенно все эти «вестники слова» Увилла стали расходиться. Отдельно он отрядил двух верных людей в Танн.
– Вы должны найти способ связаться с миледи Камиллой, – наставлял он. – В случае, если она передаст что-то важное – пусть один из вас стрелой мчит сюда. В Танне, я думаю, мы найдём немало сочувствующих нашей идее. Попытайтесь выйти на одного из поваров – Калло. Мы были дружны с ним, когда я жил в замке. Думаю, он поможет с дальнейшим.
– Всё сделаем, государь, – поклонились лазутчики.
– И, во имя всех богов, будьте осторожны! – предупредил Увилл. – Ни краешек тени не должен пасть на имя моей сестры! Если лорд Давин хотя бы заподозрит неладное – он тут же вышвырнет её!
– Он ни о чём не заподозрит, государь.
***
Камилле очень нравился лорд Давин. Она, привыкшая всегда быть мышью, забившейся в пыльный угол, впервые в жизни ощутила, что такое любовь и уважение. Да, её любила мама, когда она ещё была жива, но всё же даже она куда больше внимания уделяла младшим детям, пусть даже лишь из-за предвзятого отношения Даффа к падчерице. Да, на неё заглядывались конюшата и поварята, и в их глазах она часто читала потаённую похоть, но её это внимание скорее огорчало, заставляло содрогаться от брезгливости. Да, она внушила себе, что Увилл её любит, пусть и по-своему, отстранённо и холодно, но всё же, положа руку на сердце, она вынужденно признавалась себе, что, скорее всего, принимает желаемое за действительное.
То, что лорд Давин её любил, было очевидно даже для самой Камиллы. Причём любил как женщину, пусть она и годилась ему в дочери. Сам престарелый лорд неловко пытался выдавать свою любовь за отцовские чувства, которые он, якобы, испытывает к дочери своих близких друзей, но даже неискушённая в подобных делах Камилла, случайно ловя иногда на себе его взгляды, понимала, что так не смотрят на любимую дочь.
И, надо сказать, ей очень нравились и эти взгляды, и само сложившееся положение. Лорд Давин, конечно, был староват, но ещё далеко не стар. Он был хорош той зрелой мужской красотой, которая скорее и не красота, а некое внешнее благородство и стать. Он был вдов и, говоря откровенно, остро нуждался в наследнике, поскольку Увилл покинул его, и теперь единственной наследницей была Солейн, а это означало, что однажды домен Танна перейдёт во владение какому-то другому семейству, перестав быть вотчиной Олтендейлов. Кроме того, лорд Давин был, пожалуй, одним из самых уважаемых членов Стола, что также не могло не греть истосковавшееся по любви сердце Камиллы.
Если бы лорд Давин предложил ей брак, она согласилась бы, не раздумывая! Пожалуй, это была бы лучшая партия из тех, на которые она могла когда-либо претендовать. Но пока что Давина обуревала нерешительность – похоже, он не мог поверить в вероятность того, что может заинтересовать молодую и красивую девушку.
Солейн же, дочь лорда Давина, не выглядела в этом деле как союзница. Да, она приняла Камиллу и проявляла к ней, казалось, самые дружеские чувства, да только сама Камилла, всю жизнь прожившая среди фальши, похоже, научилась распознавать её (правда, к сожалению, не в случае с Увиллом), а потому чувствовала, что Солли с ней не столь открыта, как того бы хотелось.
Наверное, остроты моменту добавляла ещё и та горечь, которую испытывала Солейн из-за разрыва с Увиллом. Вряд ли, конечно, она подозревала, что Камилла подослана к Давину братом, но неосознанно всё же переносила часть своей антипатии на неё. А уж на Увилла она, похоже, разозлилась крепко, и, как это часто бывает, великая любовь обернулась едва ли не великой ненавистью.
Впрочем, была тут, наверное, и вполне объяснимая ревность дочери, которой пришлось делить отцовскую любовь с другой. Не говоря уж о том, что Солейн не была в особенном восторге от возможной перспективы заполучить мачеху, годами лишь на пару лет старше неё самой.
Однако же у Солли хватало такта или жалости, чтобы создавать хотя бы видимость привязанности. Или, скорее, даже не так – она действительно дружески относилась к Камилле, и к этому отношению лишь примешивалась некая толика раздражения, а не наоборот.
Зима уже полностью вступила в свои права, и за стенами замка бушевали метели, постепенно укрывая земли Танна снегами. Камилла с тревогой задумывалась о том, где сейчас находится Увилл и что делает. Была ли у него достаточная защита от холода и пурги? В достатке ли было пропитания? По-прежнему ли были с ним Гардон, Корли и другие? Каждый вечер она возносила молитву Арионну, прося Белого бога помощи для своего брата. Но также она не забывала и о лорде Давине, моля Арионна отблагодарить благородного лорда за всё, что он для неё сделал.
В какой-то момент она вдруг поймала себя на том, что в глубине души хотела бы больше никогда не слышать об Увилле. Забыть его и жить здесь, счастливой и любимой. Быть может, однажды стать леди Олтендейл (Камилла неизменно краснела при мысли об этом), а даже если и нет… Всё равно – лучше уж так, чем жить в постоянном страхе того, что однажды ей, возможно, придётся предать лорда Давина. Камилла по-прежнему любила брата и желала ему добра, но это не мешало ей хотеть, чтобы он, по возможности, держался от неё подальше.
А потому читатель вполне может представить себе, как обмерло сердце несчастной девушки, когда к ней в одном из коридоров вдруг подошёл какой-то человек с красным, будто ошпаренным лицом, и, наскоро поклонившись, сунул в руки небольшой скомканный листок. Камилла сразу же поняла, что это означает, а потому едва нашла в себе силы добраться до своей спальни. Там она, задвинув засов, наконец развернула пергамент трясущимися руками и прочла:
«Госпожа, вам поклон от брата. Он послал нас, чтобы держать с вами связь. В случае чего обратитесь к повару по имени Калло, тому самому, что передаст вам это письмо. Через него вы сможете связаться с нами».
Это письмо пугало своей жутковатой неопределённостью. Во-первых, кто эти «мы» и сколько их прибыло в Танн? И чем это грозит лорду Давину? Ограничатся ли эти люди ролью связных, или же начнут подбивать народ на смуту? Также ужасало это размытое «в случае чего». Чего они ждут от неё? Для чего ей связываться с этими людьми?.. Камилла, не сдерживаясь, зарыдала, однако же, не забыв благоразумно бросить бумажный комочек в камин. Сердце подсказывало несчастной девушке, что о безоблачном счастье с лордом Давином можно забыть…